Ильин Роман. Автобиография

Хотя бы то, что это было немного позже. Но почему и зачем – если только они все уже тогда всё продумали.

С десятых классов, как и перед ними мать старалась засунуть меня в параллельные физико-матемаические и химико-биологические классы, где я, – как чужой, – из неуважаемого ими класса филологов, просидел несколько уроков. С одиннадцатого класса посещение уроков физики и математики в профильном классе участились. Желание знания не увеличились.

Зато там были Пелешко и Авдеев, участники один небольшого, другой гораздо большего периода дальнейшей жизни.

В дальнейнейшей жизни не пригодились уроки труда, проводимые на нулевом этаже, около раздевалки. Для меня они закончились набором ложек, скалок (был фрезерный станок по дереву) и разбитым деревянным молотком пальцем, – до такой степени, что кровь останавливали несколько часов, и заживает он до сих пор.

Трудовик, как и зам. директора по какой-то части, вскоре уехали жить в Италию, в которую, каждый год была посылаема группа детей в лагерь. Странно, что Алексей Васильевич Пономарев – директор гимназии – был до этой должности пограничником. К трудам же отнесу летнюю уборку для тех, кто был не отправлен никуда – стрижку кустов, уборку хлама на носилках и подобную полезную работу.

Но для меня это занятие было редким, поскольку находившийся в отдалении, – где-то, – папа, какие-то деньги, – видимо, – платил. И мать часто посылала меня именно в такие лагеря, вероятно, с большей целью отплатить директору таким образом за его благосклонность принять меня в пятый класс.

В конце шестого класса я еду в Италию, горный лагерь Кокка-Велье с католическим уклоном и занимающим казармы то-ли бывшего концлагеря, то-ли итальянских фашистов Муссолини. Отгороженный двухметровым забором из сетки, с тремя-четырьмя казармами и подъемом в гору к католичееской церкви, лагерь не носил отпечатка своего изначального предназначения, находился под управлением доброго (хотя наверняка оценить личность было сложно) толстого, бородатого Падре Пиппо, – и был современен. Перед отъездом нас научили играть на ложках русские народные песни, говорить по-итальянски контрольные фразы и отправили на две недели. То же, что и в Англии. Италия-Италией. Тепло, горные серпантины, Венеция, еще какието города. Участвовали в мессах, ели Божью плоть и пили Его кровь, играли в большой теннис, развлекали итальянцев, работали у них на кухне. Ездила с нами негритянка Марта Ворончихина, ребенок детдома, учившийся с некоторых пор в нашем классе. Ездили неопределенные личности. слушавшие группу «Сплин», ездил Артем Федоренко. Несколько раз ходили в походы, на розовое высохшее озеро, несколько раз Падре возил нас в своем фургоне, подъезжая к очередному повороту серпантина, снимая руки с куля и поднимая их вверх – к огромной луне – и говорил «Гарде луна!». Один раз я, вспомнив другую поездку и Артема Федоренко в ней, обтравил обедом свою сумку и сидевших рядом итальянцев. Что привело к остановке возле дома с фонтаном 18 века, и было далеко не похоже на случайность.

В итоге нас одарили подарками, устроили вечер выбора игрушек, считая бедных русских детей бедными, что в моем случае было правдой, – поэтому до сих пор у меня осталась насадка на карандаш в виде головы крокодила и портфель «Талисман». С которым теперь редко езжу в другие города – Москву и СанктПетербург. Портфель прочный, и заменять его новым смысла нет.

И так же осталось небольшое количество итальянских буклетов, денег, фотографий и буклет нашего выступления на ложках. А, и еще рассказ о домовом, живущем неподалеку в лесу, которого все каждую ночь ждали и пугали им. И имя Камилла с большим баром алкоголя для взрослых, который нам, заманивая – но не пуская – показывали.

Может быть, была еще одна поездка в этот лагерь, но они или смешались в памяти в одну, или ее вообще не было.

Интересной оказалась поездка в лагерь в Чехии. О самой Чехии помню мало, – только костницу – часовню, построенныю из костей людей, – но происходящее в самом лагере забуду вряд-ли. Артем Федоренко «блевал» при каждом выезде. В ходе одного из них у меня вновь «пропал» фотоаппарат и как ни старались убедить меня учителя и чешские руководители в том, что он появится, – он не появился. Зато приснился один раз дед и сказал, что фотоаппарат на улице, рядом с домиком в котором жил я и неизвестный мне до этого тип, и, выйдя на улицу, фотоаппарата я не нашел. Тип тоже предлагал искать его на улице. И он же подсадил меня на группу «Ария», поразив музыкальным ужасом альбома «Кровь за кровь», естественно, теперь уже давно самого любимого. Но тогда он казался верхом сатанизма и черноты, и тип пугал меня тем, что в уши ко мне ночью залезет сороканожка. Жук в ухо не залез. но направление в жизни было задано.

Еще одна поездка на протяжении всей учебы была в по Европе, на автобусе. Париж, что-то в Германии, еще где-то. В Париже руководитель пытался поселить меня к паре, – повзрослей меня, – вероятно хотев посмотреть, как делают секс французы. Остальное было банально. Да и это, наверно, тоже, – я настоял на расселении. В Швейцарии хотел купить маме часы с камнями. Отговорили. И в Англии тоже хотел – у негра в переходе. И тоже отговорили. Зато купил оранжевый карманный вентилятор. Но на жаре мне сейчас только лежать на асфальте. хоть с палкой. хоть с каляской, – так что вентилятор не помог.

И эта поездка, как и для всех туристов, в отдалении от подробностей – стандартна. А стандарты я не запоминаю.

Следущими были лагеря в Керчи и работа с лопатой на раскопе. Жара 40 градусов, вода из протухших источников, холодная и освежающая, чуть теплее погоды, мертвые бычки, вымываемые черным морем на пляж и плавающие вверх брюхом вместе с тобой, – и где-то за заливом Казантип, – ныне не существующий и меня не интересовавший, но интересовавший кого-то из участников археологической экспедиции и поплывшего туда руками и голым. Может, и не голым, – но это тоже не важно.

В Керчи было хорошо, были закаты над морем и все, чем оно балует душу. Лагерь был – лучше не вспоминать, отношения внем тоже, соседи по бараку показывали как у кого работает мышца, поднимающая член, были какие-то проблемы с болезнями, с едой, и, – забравшись ввместе с местными на какую-то закрытую территорию и спасаясь от сабак, – я разбил подаренные мне отцом часы. Дорогие, Касио.

Видел украинские села, украинских боевых гусей и одно было особенно важно. Поездка на каменоломни, где в 41-х годах. при оккупации немцами Украины, скрывались и оборонялись под землей остатки местных жителей и армии.

Вторую поездку в Керч не помню, – тоже смешалась с первой.

Теперь только могу сказать, что текущее положение Крыма мной не принято и в «русский» крым я никогда не поеду. Каким бы гибридным и накачанным деньгами он бы ни был.

Последней из моих путешествий была поездка. организованная отцом одноклассницы. толстой девочки Кудлай – и это бы обычная военная часть, но без военных. Там я упал и порвал колено дорогим штанам Найк, так же подаренных мне отцом. Описана часть в песне Егора Летова «Ржавый бункер – твоя свобода». Ржавыми были там не только бункеры.

Глава четвертая

Как я понимаю, последний на текущий момент переезд мать решила устроить незадолго после смерти деда, Василия Степановича. Выбор именно этой квартиры объяснен был близостью школы. Десйтвительно. школа в трехста метрах, детский сад с начальной школой прямо за домом.

Квартира была полностью подготовлена к уничтожению личности в будующем. Начиная с номера – 113, заканчивая «кислотными» (как мне потом указали) обоями комнаты, кафелем в ванной с изображением стилизованных арф, половых органов и грудей. занавесок с растопыренными листьями, колес солнца на линолеуме, покрывающим пол кухни (с коловратами и свастиками мне еще предстоит встретиться), шипами и сатанинскими лицами на настенном ковре и с ковбоями на ковровых дорожках – всех стилезованных под природный орнамент, но легко просматриваемых. Дед после себя оставил газовую плиту с наклеенным на нее ковбоем, – а Кузьмин Павел за некоторое время до последней нашей встречи увлекся ковбойской тематикой и пугал покупкой ковбойской шляпы.

Ничего из вышеперечисленного я не замечал до 2013 года, но замечали все, приходящие в квартиру, – и мало ли что обсуждавшие с людьми, подстроившими все это и матерью вне моего знания об этом.

Квартира в самом начале была перепланирована, избавлена от кладовки и из кирпичей выложен зал, отделивший часть квартиры под мою «комнату».

Был совершенно верно выбран поъезд для последующей истории обо мне – все, с первого по четвертый этаж – дети – были наркоманами – такими, каких из детей делали в девяностые. Подъезд был грязен большую часть жизни, с потолков висели сожженные спички и стандартно валялись шприцы от этих же детей. Подъезд использовался и для распития всего горючего, и курения всего горящего, что по программе, предназначенной мне, коснулось и меня. Об этом позже.

Мне был куплен диван, во время сборки которого сборщики яро интересовались, есть ли в квартире золото. Золота не было, зато была маленькая прихожая из дсп, развалившаяся еще на предыдущей квартире – но купленная отцом. Что ничего не значило. В диване до сих пор хранятся и первая дорогая машина формулы один, – уже сломанная, и трасформер, уже сломанный кем-то (в квартиру после 2013 года стали регулярно, в отсутствии хозяев, ходить люди), и все остальные игрушки за всю детскую жизнь.

Прихожая стоит и по сей день, и дай Бог, когда умрет мать а меня просто не станет, ее сожгут вместе со всей квартирой. И об этом позже. В квартиру было перевезено пианино – стоит рядом, и кухонный стол – все, чем обладала семья. И диван в зал стоявший еще в первой, моей детской, квартире. Зал был местом сбора «семьи», местом просмотра телевизора «Митсубиси» и прослушиванием музыки на магнитофоне «Сони». Там я и увидел фильм об умирающем от рака мальчике, смотрел «Джунгли зовут» с ныне покойным Супоневым, «Пока все дома», «Непутевые заметки» по субботам и воскресеньям, наборы клипов в 4 часа по СТС (где увидел впервые Долорес О’Райордан и группу «Кренберриз» – и заключил для себя идеал женщины) и прочие фильмы согласно программе.

Часто ходили на градообразующее тулькое предпреятие – центральный базар, с его ором, вонью, раздавленными помидорами, дешевыми тайваньскими вещами, вонючей кожей, кровавыми мясными рядами, толпами деловых грязных чурок и цыган, – и на котором мне была куплена большая часть вещей, включая так дорогую мне косуху. О ней позже.

В 8-9 классе объявлся отец, как я рассказывал ранее, извинялся за все, но забрал подаренные мне часы деда и ввел мать в долги. забрав еще большую сумму денег, – причем не сразу, – а после того, как мать их ему заняла у кого-то или на что-то – в ламбарде. Золотым перстнем, подаренным мне бабушкой Анной «на свадьбу», который часто использовался для покрытия долгов перед ломбардом – как своих, так и Боронина.

Мать в дополнение очень любила мебельные магазины, мебель из которых в доме не появилась ни разу, но ненависть к матери потихоньку крепла.

«Во дворе», как все, не гулял. Ходил в школу и из школы, – потом в институт и из института, – обходя коловших себе в вену героин то соседа с первого этажа, – тоже Рому, – то мальчика Ушана с четвертого этажа. Еще одного угарка забрали то-ли в армию, то-ли он просто помер. Не стало его в подъезде через пару лет после нашего переезда.

Был еще алкаш Рома с пятого этажа. пытавшийся некоторое время занимать деньги у матери и часто звонивший на домашний телефон. Потом мне было рассказано, что он работает на КБП, вытачивает обечайки для ракет. В это время я уже учился в политехе, на ракетостроении.

А пока я учился в 8-9 классе, учился нормально, однажды и сам был учителем – на дне самоуправления – учителем музыки. Научить класс чему-то удалось мало, Шариков Алексей под последней партой из своего чемодана разливал водку. И даже Паша Барымов, к которому Шариков старался быть как можно ближе, пил ее с большим рвением, чем учил детей. В это же время, по мере сближения с компанией, стала появляться Елена Барматина, отличница, но, как пел «Алексин», вполне хищница, – и любительница выпить не меньше, чем все мужское представительство класса. Сыграла Елена тоже свою косвенную роль в моей истории, но является сейчас учительницей английского языка и, можно предположить, по незнанию – уважаема вновь возникшими туляками.

В то же время из ленинского поселка стала приезжать бабушка Валя, немного «не в себе», но желавшая видеть внука. Мать приказывала не открывать ей дверь и вести себя в квартире тихо, если бабушка приедет. Бабушка ждала, когда я возвращался из школы, и, поначалу, слушаясь мать. приходилось прятаться – и тогда она кричала на всю улицу. Сейчас говорит,что привозила деньги и отдавала. Может, и получилось подойти несколько раз.

Но с такими школьными друзьями они быстро пропивались. Кузьмин называл ее сумашедшей бабкой. «Как там твоя сумашедшая бабка тогда», – и тому подобное.

К ней, или немного до этого, – что вряд ли, – или после, несколько раз с матерью выпало горе съездить домой в ленинский. В переполненных тульским жиром автобусах производства шестидесятых годов, всегда ездивших медленно, всегда по жаре, всегда стоя. Весь поселок был по периметру застроен вонючими дворцами цыган, наполнявших и улицы тулы, и вокзалы, и транспорт. Цыгане гадали, воровали, торговали наркотиками, и никто ничего не собирался делать. Тула была цыганской, потом тудла стала грузинской и азербайджанской. Бабка просто жила в пустой квартире и жаловалась на постоянный стук соседей.

С Кузьминым все так же проводилось время за компьютером. Мое внимание – его действия. Несколько лет мы вели экологический школьный лагерь, готовили познавательные игры для младшеклассников, доклады, и были полноценными важатыми.

Некий тип Лисянский из «В» класса с особенным рвением, иногда с преследованием и оккупацией подходов к квартире Павла, старался влезть и в вожатые, и в саму дружбу. Как бабушка Валя, ловил по дороге домой, заливал уши ничего не значащим набором слов и был неприятен ни мне, ни Кузьмину, ни, похоже, всему «В» классу. В итоге был невербально послан, но единажды встречен в 2013 году, – году зла, о чем ниже.

Но он, и еще один его одноклассник, в моей жизни поприсутствовали немного позже и вне лагеря. Ребята ходили в «качалку», и почему-то предложили и мне. Было весело. Я не мог отжать от груди даже гриф от штанги – приходилось его спихивать в сторону. Зато немного мог отжимать вес ногами в положении сидя. Стоило все по двадцать рублей за занятие и скоро прекратилось.

Интересное наблюдение было зафиксировано, может, несколькими годами ранее, в летнем лагере на территории детского сада. где проходили занятия моей предначальной школы.

Ученик из «В» класса Гвазава придумал интересную игру – обладая развитой фантазией и являясь ведущим игры, в ней непосредственно не участвуя, – придумывал сюжеты на любую тематику, чаще космическую, где участникам – мне, Козловскому, приходилось в каждой придуманной им ситуации делать выбор из нескольких придуманных им же вариантов – или что-то отвечать, – или как-то поступать. Некий вариант словестной РПГ. Просто тип игры с придуманным кем-то сюжетом, подготовленными персонажами и вариантами действия впоследствии превратился на некоторое время в мою реальную жизнь. И последствие это было уже начато и до Гвазавы.

Все встречи одноклассников – мальчики и 2-3 девочки сводились и приводили к попойкам, и сей обычай сохранился у выпускников еще некоторое время после выпуска. Часто, на таких вечерах, в моей голове звучала фраза, что я лишний – и я уходил в другую комнату – если происходило все на чьей-то квартире, или вглубь парка Металлургов. Тогда отправляли Елену, простите, Олеговну, меня возвращать и пить, – как нормального друга, – со всеми. Елена часто сокрушалась о том, что ей стоит уйти в монастырь, – обязательно мужской. Не знаю ничего того, чего бы не было в таком монастыре из ее мирской жизни. Поэтому Елена осталась жить на воле.

Старый детский «друг» Андрюша Леваков, учившийся в параллельном классе, приезжал несколько раз на «копейке» со своим другом Кузьмичом. Они жили в угаре почти не переставая.

Учебный процесс шел на четверки, домашние задания делались на половину, появился мультимедия диск «Кино», – откуда, в цифровой последовательности, можно было достать все песни, которые я подолгу слушал. Набирались кассеты Ариии. самого Кино, появилась группа Мановар и волосы росли. Начались записи фолк – музыки по примеру группы «Мельница», для чего была быстро освоена блок-флейта и это составляло свободное от школы, домашних занятий и редких – раз в неделю, но жестоких встреч с одноклассниками вне школы.

Жаль теперь, что все записи сохранились на стопке сломан ных винчестеров. которые я обязательно когда-нибудь починю.

Иногда Паша Барымов, перехав, как настоящий новый русский, в отличную квартиру в центре города, – приглашал к себе, поражая ее размерами, убранством и своей внешней возвышенностью надо всем, что я видел до нее. Но парень был общительный и вмеру добрый. Он владел поразившей меня на короткое время красной гитарой Ibanez 320DX с флойдом. не державшим строй, – но это была настоящая рок-гитара. которую он, вместе с процессором Digitech, дал мне на время. Владел он так же замечательной аккустикой Gibson на которой пытался сочинять и петь песни. А это закончилось вместе сним написанной и исполненной в две гитары со сцены актового зала песне «Учителя, спасибо вам». И это был уже выпуск, и зал был полон. Только рояля не хватало.

И время медленно подошло к выпускным экзаменам, которые, несмотря на преупреждения директора, я здал на среднеарифметические четверки, – и к выпускному.

Шариков прятал водку в пианино, что компания в уменьшенном виде, – без него и барымова, – стала делать в моем и у меня дома, и прошел без ожидаемых обычно на выпускных волшебных событий. Домой пришел по-моему рано, но, – может быть, – по начатой с выпускного традиции, вся компания одноклассников продолжила выпускной у Корабельникова Яна, – того урода, который бросил меня на дороге.

До окончания школы я уже стал посещать подготовительные курсы по высшей математике – мать решила из класса филологии отправить меня на факультет механики и систем управления. Надеясь на такую-же рабочую судьбу, как и у себя. У тулы были другие планы.

Высшая математика была непонятна и проходила очень тяжело, но это не помешало сдать вскоре единый гос. экзамен по школьным курсам математики, русского и физики, – частью списаннй, – на достаточный проходной балл для факультета ракетостроения политехнического института. До поступления были курсы уже были при политехе, проходили так же тяжело, – давая понять, что специальность не совсем моя. Последующее обучение показывало это не настолько явно.

Между подготовками и экзаменаменами, выпускники, – дабы обозначать дружбу на всю жизнь, продолжали встречи, а Тула была всем сердцем, палатками и магазинами рада всему, что происходит с ее молодым поколением.

Рады были и Федоренко со Слюсарской, Рада была и Барматина распивать девятиградусный сидр и газированный столькожеградусный колокольчик на детских качелях, или дома, или в лесу. А как был рад тот некий, про которого будет рассказ далее, никто не поверит. Кроме тех, кто им руководил.

Но это был редкий фон жизни, жизнь же основная, как и раньше, проходила дома, – в подготовках, здачах, и поиске себя в списке зачисленных на первый курс ракетостроения в группу 121331.

Как неясно и потерянно чувствовал я себя, стоя в первом корпусе перед первыми днями и записывая расписание лекций и практик на неделю. Так начиналась «самостоятельная», «нешкольная» жизнь, сулившая так всем необходимую институтскую свободу. Все оказалось сказкой.

В группе оказались двое из параллельного класса – Евгений Авдеев и Андрюша Пелешко. Старостой был выбран Паша Прасолов, по странному совпадению оказавшийся тоже металлистом – маленький, скрытный, тихий мальчик. Но так же с явно скрываемыми тайнами. Мальчик слушал блек-метал, считал себя сатанистом, между лекциями барабанил пальцами по уже и так разбитым партам и хрипел. Над чем Женя не забывал подшучивать. И над чем еще он только не забывал это делать!

Первое занятие прошло в набитой аудитории, в которой помещался далеко не весь поток, и все сидели по 3-4 человека на парту. С каждым годом поток рядел.

На первом курсе были даны общие дисциплины – физика, вызывавшая больше вопросов, чем решений. химия, англий ский язык, экономика и подобные. Началась высшая математика, преподаваемая господином Авериным, – мужиком всегда пьяным, экзамены которому в некоторых случаях сдавались коньяком и водкой. Ими же, но позже, сдавались экзамены и рассчетные работы по кафедре. но уже в объеме накрытого алкогольного стола.

Началась начертательная геометрия, чертимая мною на ватманах дома и носимаю в тубусах, – и планиметрия, – непонимаемая мною до сих пор.

Аудитории политеха, прошедшие явно не одну войну со студентами, были испаганены от парт до потолков. Зимой преподаватели советовали нам не раздеваться. Как во времена Блокадного Ленинграда, преподаватели Ленинградской консерватории давали уроки игры на рояле в перчатках и под разрывы авиационных бомб.

Все училось, все сдавалось, особенных проблем не было, зачеты были получаемы на среднеарифметические 60 баллов.

Частыми стали визиты в гости к Евгению Авдееву, жившему на 38-м и дружившему через пиво Жигулевское, 1.5 литра и через «Дьябло 2». Там же произошло знакомство с его братом, Алексеем. недавно вернувшимся из армии и все время стремившимся показать свое владение боевыми искусствами. Что при должном разогреве алкоголем было показываемо постоянно. Как и самим Женей, решившим меня однажды придушить. А Женя авдеев – это 80 килограмм мышц, Женя авдеев, качок еще со школьных времен и придушил меня, но воремя выпустил. Леша же, смеясь, говорил потом, что от его брата в таких случаях можно спастись только здавив ему яйца. И по поводу яиц – приходил как-то к нему знакомый ДПСник и жарил на сковородке траву, которую все, используя трехлитровую банку, потом курили. Не накурились, трава была плохой, но тупое женино лицо, расплывшееся в улыбке, запомню надолго. Благо. увидеть его с такой же улыбкой предстояло еще не раз.

И в завершение рассказа о семье авдеевых образца перво– го – второго курса скажу, что район подобал им всем своим личным составом. Ни утром, ни вечером там показываться не стоило. Но так как я был «авдейский друг», то цел остался. Район был помешан на мотоциклах. Один мотоциклист так и остался в виде венка у березы. Современные жители в его честь устроили на этом месте помойку. Мы же с Лешей, от алкоголя получавшего бонус к храбрости или глупости, одажды тоже покатались на яве. И, странное дело, выезжая на основную трассу с улицы Газовая, задним ходом нас сбила какая-то лада. Вернее, сбили ее мы, – она просто подставила заднее крыло. в результате чего, я, укрепленный косухой, перелетел и через лешу, и через крыло. Но касуха на то и сделана. И подставы на то же. В данном случае косуха оказалась сильнее. За разбитое крыло расплачивался сам Леша, таинствнно улыбаясь и говоря, что все «хорошо».

Сам по себе Женя вполне вел себя как друг, сам звонил, разговаривал, шутил. Все оказалось ложью.

Денег не было. Был деньги чтобы доехать в институт и вернуться. На еду приходилось часто занимать у того же Жени. И еда была по-тульски – залитый наполовину чашки сухой роллтон с плевком кетчупа сверху.

Или более дорогой вариант, – в банке, но тоже с нехваткой воды. Кто-то мог позволить себе подобие хот-дога. Женя покупал в палатке кукурузные хлопья, называемые им «убийцами», а рядом стоял тип и хвастался пенсионной книжкой и третьей группой инвалидности. До второго курса я еще мог бегать. Сейчас 500-700 метров пешком, потом день отдыха. И бегал я, как и в школе, – и быстрее Кузьмина, и быстрее Пелешко. Жаль. Это умение уже не вернется. Со второго курса, поняв, что перестал прыгать через две ступеньки и что отключается голова, начались походы к врачам, унесшие много денег и времени, не принесшие ни диагноза, ни лечения, – а приведшие меня к неизлечимой вторично-прогрессирующей форме рассеяного склероза.

Что видимо всем и нужно было. Мать молчала.

И каждое утро, крепя нервы, я вставал, портил все настрое ние на весь день, и ел ее еду, – одинаково невкусную, – и терпел ее присутствие. И так подолжалось многие годы. А Тула наблюдала.

А встречи одноклассников продолжались. Более того, я был приглашем к Елене Олеговне, ныне Барматиной-Богачевой, домой на починку компьютера. И убил бы себя, если бы был невнимательным. Елена с улыбкой попросила починить. Я с улыбкой открыл его и хорошо, не стал трогать руками включенный. С блока питания на корпус била дуга толщиной в пол-сантиметра. Очень испугался за Барматину, – могло же убить будущего учителя, – побежал в магазин за новым, установил. Вот так Барматиной не удалось убить меня. И даже еще пару раз пригласить к себе удалось показать замечательные фотографии ее группы из Педа, их замечательные праздники, хеллоуины, ряженых, ее с придыханием старосту.