Квартирный вопрос

Я сам хорошо помню эту квартиру – как сосед, дядя Юра Чекуров, жёг в саду под нашими окнами листья по осени, помню свою кроватку и картину, которую отец нарисовал прямо на стене около неё – стволы берёз до самого потолка. Ещё почему-то запомнилось, как отец к зиме приводил в порядок туалет во дворе, покрыл яму металлическим листом с дырками. Зимой в этом углу двора пахло замёрзшими нечистотами – позже у Стругацких я вычитал по этому поводу фразу "тоскливый запах большой беды". Для нас это была никакая не беда, а повседневная жизнь…

Улица Демократии, 33. Слева – вход в нашу квартиру.

Фото середины 70-х гг. ХХ в.

Елена и Владимир Солопановы во дворике дома номер 33 по ул. Демократии, г. Воронеж. Фото середины 70-х гг. ХХ в.

Хозяйка квартиры жила в Кабардино-Балкарии, и однажды, через несколько лет нашей жизни в этой квартире, она написала, что собирается приехать и заодно выселить квартирантов – не подходят. Пока она ехала, родители стали подыскивать другую квартиру, и нашлась какая-то знакомая коллеги отца по работе, которая сдавала комнату в поселке Дубовка под Воронежем. Отец поехал туда, договорился, уплатил задаток. А потом приехала хозяйка и сказала, что оставить-то вас можно, но вот цену поднять бы. Ну что ж, шантаж сработал: плату подняли, и остались жить. Задаток за квартиру в Дубовке, разумеется, никто не вернул.

Два года отцовой службы в армии прошли в жилищном плане разнообразно: сначала мама и я жили у бабушки с дедушкой (дед Тиша при этом спал на полу, на кухне), потом мы с мамой перебрались к отцу на Север, а в конце его службы мы снова вернулись в Воронеж и снова жили на ул. Фридриха Энгельса. Условия жизни в военной части в Печоре подробно описаны в книге "Печорская глава". По возвращении отца из армии родители сняли свою вторую частную квартиру, на ул. Крестьянская, дом 33 (снова!), всё на тех же "низах". Было это 1979-80 годах.

Квартира представляла из себя полуподвал: с улицы хозяйский дом выглядел одноэтажным, а со двора – двух, таким образом помещение в нижнем этаже одной своей стеной соприкасалось с землёй. Хозяйская канализация была не очень исправна, и стена в нашей квартире подмокала, да и вообще там всегда стояла сырость. Квартира эта состояла из холодного коридора ("сеней"), потом толстая деревянная дверь с фантастических размеров крючком открывалась в кухню, из кухни дверь вела в комнату о двух окошках. Стены дома были чудовищно толстыми, поэтому каждому окну полагался огромный подоконник, на одном из которых я хранил все свои школьные принадлежности, а уроки делал за единственным, обеденным, столом. Удобства были по-прежнему во дворе, но помоев уже не было – работал слив. Раковина на кухне, для умывания и мытья посуды (потому что никакой отдельной ванной комнаты, конечно же, не предполагалось) была классическая, чугунная, потом я видел такие в каких-то фильмах "из раньшего времени".

Хозяином был старик-вдовец Сиротин – дряхлеющий одинокий пенсионер, которого потихоньку обкрадывали приходящие помогать по хозяйству соседки. Был у него сын Володька – пьяница, иногда навещавший отца. Приходил он со своей женой, тоже пьющей бабой, и они вместе мылись в бане, стоявшей в саду дома. Володька называл меня "вождь краснокожих", поскольку был я рыж и конопат, но я тогда ещё О'Генри не читал и слышалось мне – "вошь краснокожая", на что я сильно обижался.

Сам Сиротин умер, по-моему, вскоре после того, как мы съехали с квартиры, а что до Володьки, то много лет спустя, уже будучи студентом (то есть где-то в районе 1992 года), я с парой приятелей в воскресенье отправился прогуляться по местам детства – улицы Демократия и Крестьянская, в принципе, друг от друга недалеко. Подходя к знакомому дому, я увидел, что деревянные ворота открыты, вокруг толпится народ. Я спросил, что случилось, и мне сказали – "Володьку Сиротина хоронят". Так я совершенно случайно попал на похороны человека, которого немного знал в детстве…

Стоило такое жильё, если я не ошибаюсь, порядка 50 рублей в месяц. Чтобы как-то сводить концы с концами, отцу пришлось подрабатывать – буквально на соседней улице находился филиал Краеведческого музея – Дом-музей Дурова (среди сотрудников – просто "ДурДом"), и туда отец устроился дворником. Вернее, так – официально устроился дед Тиша-пенсионер, а работал отец (в те годы то ли нельзя было на двух работах работать, то ли это считалась позорным, вроде торговли на рынке). За это отцу платили минимум – 70 рублей, а зарплата на основном месте тогда была чуть больше 100 рублей. Так и жили.

Прожили мы там немногим более года, после чего переехали на третью по счёту частную квартиру – в Северном районе, по ул. Хользунова, дом 33 (это не ошибка, все три частные квартиры родителей были в домах с этим номером). Это была лучшая из квартир – в девятиэтажном доме, со всеми удобствами, двухкомнатная. На то недолгое время, что мы её снимали (тоже что-то около года) у меня была своя комната (больше в моей жизни такого не было никогда). Такие квартиры в те времена сдавались не столь активно, как полуподвалы на низах – мало кто делал на этом бизнес, так, разве что по случаю – в данной ситуации хозяева куда-то уехали надолго. Родители рассказывали, что вот с ними-то как раз пришлось заключить договор, чтобы всё было законно (хозяева платили налог с прибыли), но, разумеется, реальная квартплата была намного выше той, что была указана в договоре. Плюс коммунальные услуги, разумеется. В данном случае отношений с хозяевами как таковых не было, что само по себе, как мы увидим далее – большой плюс для снимающего квартиру.

Следующее жильё моих родителей было своё, выстраданное – через 10 лет ожидания они наконец получили от работы отца квартиру. Нормы выдачи жилплощади тогда были такие – количество комнат равнялось количеству членов семьи МИНУС ОДИН. То есть – чтоб жирно не было. Мама на тот момент была уже беременна моей младшей сестрой, и, в таком случае, закон предоставлял право руководству организации, дающей сотруднику квартиру, решать, принимать в расчёт будущего члена семьи или нет. Руководство института, где работал отец, в расчёт не приняло – был отец для них какой-то странно не свой. А проще говоря – водку не пил вместе с начальством. Потому и получил двухкомнатную – такую же, как и ту, что снимал в Северном, только в новом доме по ул. Донбасская, недалеко от Курского вокзала.

Можно только представить себе, каким счастьем для родителей было получение новой квартиры. В те времена квартиры сдавались в практически пригодном для жилья виде, а не так, как в сегодняшней России, когда покупатель приобретает лишь бетонную коробку и продолжает стройку уже своими силами (мы, конечно, не имеем ввиду элитное жильё). В начале же восьмидесятых годов прошлого века мы въехали в двухкомнатную квартиру с кухней и раздельным санузлом, с поклеенными обоями (даже и на потолке), со светло-коричневым линолеумом на полу (сквозь который через некоторое время проступил рисунок мазков клея), с установленной стандартной сантехникой. Разумеется, работы по приведению квартиры в человеческий вид было ещё немало, но жить там было можно. К несчастью, и там мы прожили недолго – в марте 1982 умер отец моей мамы, Тихон Павлович, бабушка Екатерина осталась одна в квартире на ул. Фридриха Энгельса, а её состояние здоровья уже не позволяло ей жить самостоятельно. Поэтому родители затеяли обмен с целью соединить однокомнатную в центре и двухкомнатную около Курского вокзала в одну трёхкомнатную, желательно тоже в центре. Обмен квартиры в советские времена – это тема для отдельного исследования, но увы, мне оно не по плечу – слишком мал я был в те годы, когда родители меняли квартиру и общались с подпольными маклерами, людьми профессии опасной и героической… И материала, материала достоверного не найти, а жаль. Ещё один уникальный пласт советской истории уходит в небытие. В дальнейшем с маклерами я столкнулся уже в Израиле, но наши ближневосточные маклеры живут и работают в совсем других условиях, чем их советские предшественники. У современного маклера (кажется, в России они называются "риэлторы") легальный статус, офис, машина, наконец – персональный компьютер и сотовый телефон. А бесплатные газеты с объявлениями, куда дают рекламу и в которых можно найти потенциальную добычу в виде самостоятельно сдающего или продающего жильё гражданина – газеты эти в любом городке приносят раз в неделю прямо к порогу. Советский же маклер был существо незаконное, скрытное, из транспорта в его распоряжении был троллейбус, телефон – ну разве что домашний, а из оргтехники – пухлая записная книжка да городская платная доска объявлений. И всё-таки эти люди умудрялись делать свой kleine gesheft на страждущих перемен в жилищном вопросе и организовывали сложные многоступенчатые обмены, когда в один день несколько семей снимались с насиженных мест и переезжали в незнакомые подъезды, расставшись, наконец, с постылой родней или разведенным супругом, или наоборот, съезжались, чтобы погрузиться в пучину домашних войн…

Цитата в тему

Я, впрочем, – продолжал болтать Коровьев, – знавал людей, не имевших никакого представления не только о пятом измерении, но и вообще ни о чём не имевших никакого представления и тем не менее проделывавших чудеса в смысле расширения своего помещения. Так, например, один горожанин, как мне рассказывали, получив трёхкомнатную квартиру на Земляном валу, без всякого пятого измерения и прочих вещей, от которых ум заходит за разум, мгновенно превратил ее в четырёхкомнатную, разделив одну из комнат пополам перегородкой. Засим эту он обменял на две отдельных квартиры в разных районах Москвы – одну в три и другую в две комнаты. Согласитесь, что их стало пять. Трёхкомнатную он обменял на две отдельных по две комнаты и стал обладателем, как вы сами видите, шести комнат, правда, рассеянных в полном беспорядке по всей Москве. Он уже собирался произвести последний и самый блистательный вольт, поместив в газете объявление, что меняет шесть комнат в разных районах Москвы на одну пятикомнатную квартиру на Земляном валу, как его деятельность, по не зависящим от него причинам, прекратилась.

Булгаков М., "Мастер и Маргарита"

В поисках подходящего варианта родители осмотрели немало квартир в центре Воронежа, в основном в домах сталинской постройки. Мама вспоминает, что в целом представленный к обмену жилой фонд был в приличном состоянии и производил лучшее впечатление, чем те квартиры, в которых ей пришлось жить на съеме в середине 2000 годов уже в Израиле. Наконец, была выбрана квартира в дома номер 70 на улице Володарского (до революции – ул. Мещанская) в самом центре Воронежа, недалеко от главного корпуса Университета, сразу за кинотеатром "Спартак". Историки утверждают, что это, фактически, одна из первых улиц города. "Семидесятка" же – дом знаменитый, дом с историей, и история эта мрачна. Он был построен в 1931 году (архитектор Д.А. Дегтярёв) в стиле конструктивизма на месте снесенного особняка Кряжова и служил жилым домом для сотрудников ОГПУ (здание самого ОГПУ, а позднее НКВД, находилось буквально в одном квартале от "семидесятки", в не менее знаменитом и не менее жутком "сером (или "круглом") доме" по той же улице, ближе к Университету. Оно и сейчас там стоит под номером 39 и служит всё той же организации – правда, под другим названием). Вместе с двумя другими домами "семидесятка" образовывала замкнутое кольцо с двумя воротами, внутри которого, как бы во дворе дома, находился одноэтажный дом с подвалами, в котором располагалась тюрьма. Вот как вспоминают об этом пользователи Большого Воронежского Форума в разделе краеведения:

Пользователь sadkovich: "Я живу в этом доме, кстати, и тут есть легенда, что до войны во дворе существовала тюрьма. Так как в доме жили все главные чины НКВД (до войны в 30ых годах), их окна выходили во двор где бродили арестанты – специально для них была построена тюрьма. А после войны в тюрьме жили немцы, которые дом и восстанавливали. Вот такие байки от людей, которые по возрасту вполне могли видеть тюрьму до войны. А, ещё два воспоминания из детства, которые говорят "за" в пользу тюрьмы: 1) туалет общественный в конце двора, который в 90ых годах превратили в гараж; 2) посередине двора до сих пор на земле виднеется кладка какого-то здания из красного кирпича".

Пользователь olga60: "А ведь его (здание тюрьмы – В.Р.) снесли не так уж давно – в конце 60-х годов. Я помню это серое здание с круглыми зарешёченными окнами. Мы детьми лазили по разрушенному интерьеру камер и длинных коридоров, по крыше. На первом этаже с торца была жилая квартира семьи дворника, убирающего двор. Помню, как его сносили с помощью раскачивающегося огромного шара на кране".

В книге В. Глебова "Тайны воронежского НКВД" сказано следующее: "…чтобы разгрузить внутреннюю тюрьму, руководство УНКВД создало целую сеть филиалов внутренней тюрьмы. Нам известна только малая часть таких филиалов. Это домик с подвалами во дворе "Дома УНКВД" (ул. Володарского, 70), куда свозили вещи, конфискованные при арестах, а в подвалах проводились эти зверские допросы и расстрелы. Домик в войну сгорел, а подвалы засыпали".

Сведения касательно судьбы домика-тюрьмы во дворе, как видим, довольно противоречивы. Лично я могу сказать лишь, что к 1983 году, когда наша семья поселилась в этом доме, от тюрьмы осталась лишь легенда да выступающая из утоптанной земли двора кирпичная кладка подвальных стен. Помню и упомянутый туалет в конце двора, превращённый в гараж. К этому времени дом, конечно, уже не был ведомственным, и в нём мог селиться кто угодно, но многие соседи были прямые потомки и даже носители фамилий воронежских палачей сталинского периода. Я знал этих людей лично – с разными судьбами, в целом они были благополучны материально и морально, их не мучал стыд за грехи отцов, и даже в перестройку и гласность тени их предков не были призваны к ответу, и вообще на эту деликатную тему было принято помалкивать – ну как же, ну не устраивать же охоты на ведьм… Спокойствие немного нарушила повесть воронежского писателя Анатолия Жигулина "Чёрные камни", в которой он описал некую историю сталинских времен и вывел неприглядных персонажей практически под их собственными фамилиями – кто был в теме, тот понял. Но дальше хлопанья крыльями и шёпотков среди интеллигенции дело, разумеется, не пошло.

Дом 70 по ул. Володарского до войны (рисунок).

Разрушенный дом номер 70 по ул. Володарского в годы войны.

Квартира наша в семидесятом доме была на третьем этаже, трехкомнатная, жилой площадью 42 м2. Родители получили доплату за утраченные метры (они пожертвовали площадью в обмен на устроившее их местоположение – тихий зелёный центр), к тому же в доме был затеян капитальный ремонт, поэтому деньги пошли на паркет в комнатах и прочие благоустройства. Конечно, для трех взрослых и двух детей такая квартира была, по мировым стандартам, мягко говоря, тесновата, но в целом это было добротное жильё, не сравнимое с прошлыми частными квартирами, и уж тем более – с жуткими печорскими бараками. История квартирного вопроса семьи моих родителей завершилась именно по этому адресу.

Дом 70 по ул. Володарского, вид со двора.

Вид на "семидесятку" с ул. Орджоникидзе.

Башня "семидесятки", фото примерно

конца 90-х гг. ХХ в.

Башня "семидесятки", современный вид. Фото 2013 г.

Как получить жильё?

Описывая историю семьи в свете квартирного вопроса, недурно бы вспомнить, какие в целом были порядки на рынке жилья в те времена – если, конечно, можно назвать рынком практически абсолютную монополию государства на обеспечение жильём своих подданных.

Существовали следующие основные способы решения квартирного вопроса: получение квартиры от государства; приобретение кооперативной квартиры; постройка собственного дома; получение жилья по наследству (при наличии прописки); обмен. Ниже мы так или иначе отыщем в прошлом примеры всех вариантов приобретения жилья, но сразу отметим, что подавляющее большинство людей квартиры получали – либо непосредственно от государства (и тогда на учёт нужно было вставать в райисполком – районная администрация, по-нынешнему), либо от предприятия, где гражданин работал. Сразу сделаем важную сноску: термин "получали" – это всего лишь дань исторической традиции (так было принято говорить в советские времена), но его никак нельзя назвать правильным – разумеется, государство не передавало жильё гражданам в собственность, а лишь сдавало в аренду. Да, аренду недорогую (потому как субсидированную), бессрочную (такое жильё можно даже было передать по наследству – правда, лишь прописанному в квартире родственнику) – но аренду. Свободно продать такую квартиру было нельзя. Практически нельзя было продать и кооперативную квартиру – только внутри кооператива и при согласии всех членов оного. И уж конечно, не являлось собственностью служебное жильё. Частные, собственноручно построенные дома – да. Но были они в основном в сельской местности, а в городах – мало кому доступны. (Кстати, ещё о терминах – слово "частный" всегда использовалось в прямом смысле, то есть – чей-то личный, собственный. Но вот в г. Калач Воронежской области "частным" домом называли почему-то дом, полученный от государства, аналог квартиры в большом городе – но именно отдельный дом (или полдома) сельского типа, из каковых Калач в основном и состоит). Недавно я узнал совершенно поразивший меня факт – оказывается, служебное жильё для советской элиты в знаменитом московском "Доме на набережной" давали не просто так, а на весьма жёстких условиях: квартира предоставлялась полностью меблированная, но – менять было ничего нельзя, даже шкаф передвинуть. Вроде как в гостинице. Кроме того, в каждой квартире было что-то вроде чёрного хода, через который входил специальный человек и забирал мусор – так вот, этот вход изнутри не закрывался. То есть в твою квартиру в любой момент могли войти люди в штатском. И, судя по всему, входили – жильцов того дома ГБ постреляла изрядно.

Для постановки на очередь (получение квартиры – это потом, когда-нибудь, бог даст! А пока – в очередь, сукины дети, в очередь!) нужно было отвечать двум основным критериям – во-первых, прописка, во-вторых – определённое количество квадратных метров существующего жилья на человека (интернет-источники подсказывают цифру от 3 до 8 м2, а в программе радио "Свобода" "Мы за границей" от 12 декабря 1976 г. её автор Мария Розанова упоминает следующие нормы, действовавшие в те времена в Москве – 9 м2 на человека плюс ещё 3 на семью). То есть вы уже поняли, да? – для того, чтобы жильё получить, его сперва нужно было уже иметь! Точнее, не жильё даже, а некий легальный статус. Например – родиться у имеющих постоянную прописку и автоматически таковую получить. Это – самый простой и самый распространённый способ легализации. Другой вариант – лимитчики, жители сельской местности, завербованные индустриализацией в города, на стройки социализма. Среди моих ровесников-воронежцев было много таких ребят, горожан в первом поколении со стандартным набором: родители работают на заводе, бабушка-дедушка живут в области, в деревне, сами же они – в спальных районах города, в безликих многоэтажках. Ну и ещё один, немножко маргинальный, вариант – жениться (выйти замуж). Это, конечно, голубая мечта всех покорителей и покорительниц столиц, но сбывалась она в реальности вовсе не так часто, как в фильмах – помните, как в "Покровских воротах" Костик невзначай, исподволь, за кадром, я бы сказал, женится на девушке из сталинской высотки? Ага, щас! – воскликнем мы, прожжённые циники, и будем правы. Да что там Москва, даже в скромном областном центре стоило мальчику из хорошей семьи привести в гости свою однокурсницу из общаги, как тут же мама с папой подозрительно прищуривались: не иначе, на жилплощадь метит, сучка крашена! Студенты в общежитиях, кстати, получали временную прописку, даже и те, кому по первости не хватало места в общагах и кто вынужден был снимать жильё – прописка давала право легально находиться в данном городе, не нарушая паспортный режим. По окончании учёбы, разумеется, прописку отбирали. Теоретически, временно прописать на своей площади мог и квартиросдатчик, но в здравом уме и твёрдой памяти этого практически никто не делал, потому что после определённого количества лет, прожитых на частной квартире с пропиской, жилец мог предъявить какие-то права и на саму жилплощадь, ну а если у него рождался ребёнок – тем более. Мне известен только один такой случай – моя довольно дальняя родственница, штурмуя ещё в юности столицу, обосновалась на съёмной квартире, где добрые хозяева по какой-то причине её прописали, что и дало ей возможности невозбранно жить и трудиться по окончании МГУ в Москве. Она и сейчас, уже построив свою квартиру в Подмосковье, живёт там же, на съёме, в мегаполисе, поближе к работе.

Так что, ещё до всякого жилья, повоевать следовало только за прописку. Потому что – где родился, там и сгодился, и нечего шляться по стране. Прописка намертво привязывала человека к месту рождения, и по своей инициативе переехать куда-либо было практически невозможно. Ну а если заветный штамп в паспорте стоял – милости просим в очередь. Как было сказано выше, мои родители стояли в ней 10 лет, и всё это время перед ними маячила надежда на скорое решение вопроса: вот уже почти приняли решение о строительстве дома, вот уже вырыли котлован, вот уже чуть ли не ключи раздают… но в последний момент что-то срывалось, списки перетасовывались, и начинались волнения по поводу следующего дома, который вот уж теперь – точно наш! И всё это, заметим, в проектном институте, строительной организации, находившейся во много лучшем положении в смысле снабжения сотрудников жильём, чем, скажем, Министерство культуры, в системе которого работала мама – там, понятное дело, питались исключительно остатками жилого фонда других организаций, и ни о каких реальных перспективах речи и быть не могло.

Родители моей жены, чья борьба за жилплощадь протекала примерно в те же годы, но в Белоруссии (что в данном случае совсем неважно) проявляли несколько большую житейскую активность – так, тесть, инженер-конструктор машиностроения, на каком-то этапе перешёл на другую работу только потому, что в новой организации перспективы получить жильё были более реальны. После шести примерно лет скитаний по минским частным квартирам они наконец получили – нет, не квартиру ещё, а пока только семейное общежитие (дочка эти годы жила у бабушки в Бобруйске – решение неоднозначное, но довольно-таки распространённое среди советских молодых семей, покорявших большие города. Не выходя за скобки, припомню, что именно этот вариант предложили мне мои родители, когда мы с первой женой и маленьким сыном Митей в 1996 году уезжали в Израиль – может, оставить ребенка у них, пока мы не обустроимся на новом месте? Я тогда однозначно отказался, но не стану судить согласившихся: по себе знаю, что расти в сырых полуподвалах – занятие не самое полезное). Общежитие было большим шагом вперёд – жена вспоминает, что заселившиеся в него молодые семьи с одним ребенком тут же принялись заводить второго, ведь люди получили уверенность в завтрашнем дне за символическую плату и какие-никакие, а бытовые условия! Так и у моей жены появилась младшая сестрёнка, и на этом примере хорошо виден механизм демографического саморегулирования советского общества.

К периоду жизни семьи Местман на частных квартирах относится одна трогательная история. На последней для них частной квартире они жили уже вместе с пятилетней дочерью Дариной, теперь моей супругой. Квартира была трёхкомнатная, в двух комнатах размещались хозяева – бабушка и мама с дочерью-школьницей, а третью, стало быть, сдавали. Дарина знала, что отдельную квартиру им должен дать некий Госстрой, и вот однажды она нашла на столе бумажку с телефоном этого самого Госстроя. Ну, что ж – ребенок взял и позвонил. В Госстрой. А там ответили. Дарина их и спросила: когда же, наконец, вы нам дадите отдельную квартиру? На том конце провода поинтересовались – а кто, собственно, звонит? Дарина им всё объяснила: как фамилия, где папа работает… На дворе стоял 1981 год, и родители были весьма встревожены этим звонком – кто знает, какие могли бы быть последствия? Но всё закончилось хорошо – менее чем через год семья получила общежитие. Конечно, после того – не обязательно вследствие того. Но, может быть, чудеса всё же случаются и в области квартирного вопроса?