Пасынок Вселенной. История гаденыша

У него отвисла челюсть.

– Второй ствол – Беретта 92, – не унимался я. – Боеприпас 9х19 Парабеллум. Принята на вооружение той же американской армией в 1974 году и пришедшая на смену тому, что вы называете Кольт 1911. Пятнадцать раундов… То есть, патронов в магазине. Боеприпас по схеме пятнадцать плюс один. Возможность загрузки патрона через окно экстракции гильз. Основание из алюминиевого сплава. Конструкция на основе Вальтера П-38.

Кажется, я его сразил. Ну или заинтересовал так точно. В его взгляде появилось что-то человеческое.

– Ну и какой из них ты бы выбрал? – спросил он с искренним интересом.

– Никакой. Эти стволы интересны для коллекционеров и стрелков в спокойной обстановке. Для работы я бы предпочел Глок.

– Для какой это работы? – усмехнулся он.

– А для чего они предназначены? – снова пожал плечами я. – Стрелять в людей.

Какой-то время мы молчали. Он, видимо, от потрясения. Я – от некой неловкости и оттого, что не знал что теперь с этой неловкостью делать,

– Ну ни хрена себе, – проговорил он, наконец. – Где ты всего этого нахватался?

– В разных местах, – соврал я.

Он кивнул, продолжая меня разглядывать. А я в душе обматерил себя за тупость. Ответ «В разных местах» просто вопил о подростковой скрытности. И если ему хватит ума понять, что это так, он поймет, что я способен что-то скрывать, что в моей жизни есть некие секреты. И, как человек, наделенный властью надо мной, он непременно захочет эти секреты разгадать… Или Виктор наградил меня паранойей? Во всяком случае, я вовремя остановился. Потому что следующим шагом моего гениального плана была вывалить ему прям между глаз, что, судя по его возрасту, оба эти ствола принадлежали ему, он служил сперва с одним, потом с другим, а теперь вот вывесил на память. И очевидно, очень этим гордился.

Какое-то время он задумчиво смотрел то на пистолеты, то на меня, но вскоре смог взять себя в руки и снова заговорил:

– Ладно. Об этом мы еще побеседуем. А сейчас… Знаешь, сюда попадают разные мальчишки по разным причинам. Наркотики, воровство, даже грабеж. Но ты… Нанесение телесных повреждений учителю.

– Он козел, – сказал я.

– Настолько, что ты пытался его убить? – парировал он.

Тут я просто промолчал.

Не дождавшись ответа, он продолжил:

– Знаешь, в твоем личном деле сказано только про телесные повреждения. Но я не поленился позвонить этому человеку. Его ждет долгое лечение. Вряд ли он скоро сможет ходить. А если бы тебя вовремя не остановили, и вовсе был бы уже мертв. Я прав?

– Не знаю, – совершенно честно признался я.

И правда, откуда мне знать что могло бы или не могло бы случиться, если это не случилось? Хотел ли я его убить? Наверное, хотел. Убил бы? Понятия не имею. Может, и остановился бы в последний момент.

– А он вот знает, – сообщил мне Капитан. – И считает, что твое место в психушке. Но вот что забавно – он не упомянул в своем заявлении, что ты пытался его убить. Как думаешь, почему?

Я снова пожал плечами, хотя, как мне кажется, знал ответ.

– Да потому, – развивал тему Капитан, – что дирекция школы в обмен на изменения показаний пообещала снять с него обвинение в халатности, повлекшей смерть ученика.

Я молчал.

– Это был твой друг? – спросил Капитан.

Я молчал. Но ответа, видимо, и не требовалось.

– Удивительно, – сказал Капитан. – Они прикрыли свои задницы и все отделались малой кровью.

Я мог бы с ним не согласиться. Крови было много. Но после того, что он мне сообщил… Если бы сейчас этот физрук оказался передо мной, я бы, наверное, снова попытался его убить. А может, и нет.

Капитан какое-то время ждал от меня ответа, но вскоре понял, что не дождется.

– Я хочу, чтобы ты кое-что понял, – сказал он, наконец. – Может, тебе и впрямь место в психушке – я пока не знаю. Но ты здесь. И парень ты, кажется, неглупый. Хотя и нахал. Я прав? Знаю, что прав. Но мне на все это плевать. И я хочу, чтобы ты знал. Это моя территория и здесь действуют мои правила. Научишься жить по ним – все у тебя будет относительно хорошо. Нет – я скручу тебя в бараний рог и вся твоя дурь потечет из тебя гноем.

Ну елки-палки, где его учили запугивать людей? В армии? Впрочем, на обычных подростков это вполне могло подействовать. «Потечет гноем», «Моя территория»… Он что, мочится каждый день по углам, метя эту самую территорию?

– Мы поняли друг друга? – спросил он.

И вот тут я ответил ему совершенно искренне:

– Да. Только дайте мне время изучить эти правила.

Нет, я ей богу не врал. То, что мы друг друга поняли ведь не значит, что я с ним согласился. А изучить правила и выполнять их – совсем не одно и то же. Виктор учил меня, что правила, засевшие у человека в башке, очень удобно использовать для манипуляции этим человеком. Так что я был абсолютно искренним…

Если б только знать что ожидало меня в дальнейшем.

После этого милого собеседования в кабинете, меня перепоручили некоему старшему воспитателю, который, боже ты мой, и впрямь начал инсталлировать в мою бедную голову всякие правила. Начиная с распорядка дня.

Подъем в семь утра. Не критично.

Пробежка. Не критично.

Уборка комнат. Ладно, черт с ним.

Завтрак. Нормально.

Продолжение уборки комнат. Только б не стерлись комнаты.

Проверка уборки комнат. Охренеть.

Исправление недочетов уборки комнат. Клиника.

Построение. Очевидно – с диким исполнением государственного гимна.

Занятия.

Физподготовка.

Обед.

Занятия.

Физподготовка.

Ужин.

Личное время (период мастурбации).

Вечернее построение.

Отбой (период затяжной мастурбации).

В свое время Виктор сказал мне, что по-настоящему умеет приспосабливаться в обществе только тот, кто побывал в тюрьме или рабстве. Если он не занимается там тем, что жалеет себя напропалую и считает дни до освобождения, если он смотрит по сторонам и приспосабливается к ситуации – он преодолеет что угодно. Свобода внутри нас. Снаружи – обман. Всякое вранье про демократию и прочее дерьмо. Есть только свобода внутри тебя и необходимость приспосабливаться снаружи. Остальное эмоции.

Но эмоции – сильная штука. Особенно, когда в первую же ночь тебя пытаются трахнуть в задницу и в этой связи происходит некий перелом то ли в твоей психике, то ли в ткани реальности.

13

«Я такой бодрый, когда пора спать»

Барт Симпсон

– Куда его? – спросил один дежурный у другого такого же, но, очевидно, рангом пониже.

– В тринадцатую, – ответил первый дежурный.

Мне показалось, или второй посмотрел на меня с сочувствием? Или испугом? Или и то и другое? Типа такая светящаяся надпись во взгляде «Мне тебя жаль, парень, но это, по большому счету, не мое дело».

Тринадцатая оказалась вполне себе обычной комнатой. Достаточно большой, чтобы вместить шесть двухярусных коек, заправленных с таким тщанием, будто это были вовсе и не кровати на которых спят люди, а обернутые в одела кирпичи, соответственно двенадцать тумбочек, два несоразмерных шкафа, двенадцать расставленных как будто нарисовано табуреток. И все. А, да, еще окно, забранное крупной сеткой, которую и решеткой не назовешь, но и от комаров она явно не спасала. Короче, казарма и тюрьма в одном флаконе.

– Сегодня отсюда перевели одного парня, – доверительно сообщил мне дежурный. Потом посмотрел на меня и добавил: – Теперь понятно почему. Сочувствую.

Я вопросительно глянул на него.

– Скоро поймешь, – сказал он. – Пока просто переодевайся, разложи вещи – Капитан наверняка завтра лично тебя проверит.

– Пока не страшно, – ответил я.

– Зря, – сказал он. – Капитан – он такой… Если что, в бараний рог скрутит.

– «И то что искру высечет из камня, лишь только брызги выбьет из говна»7, – процитировал я любимое от Виктора.

Дежурный – в сущности, парнишка года на два старше меня – заржал. Хотя, как мне показалось, не до конца понял.

– А ты, вроде, ничего, – заметил он.

– Я знаю, – сказал я, и он снова заржал. – Один мой знакомый говорил, что если быть достаточной сволочью, можно приспособиться к чему угодно.

– Ну-ну, – усмехнулся он. – Команда возвращается с занятий через час. Посмотрим как ты к этому приспособишься.

Он ушел, а я остался переодеваться, раскладывать вещи и приспосабливаться. Сперва у меня была идея ничего не раскладывать, а попросту перевернуть все койки, переломать все тумбочки, вышибить окно и вообще навести тут такой бедлам, который соответствовал бы моему настроению и чуткой душевной организации. Но потом я решил, что пока я не знаю с чем имею дело, выпендриваться не стоит. Виктор чему-то меня все-таки научил. И я прилежно разложил вещи, переоделся в местную робу, попробовал было определить какая из коек будет моей, но оказался бессилен. Почему-то вспомнилось откуда-то взятое «Лучшее место – у окна, худшее – у параши». Параши тут не было, а окно вряд ли могло порадовать. Во всяком случае, меня. И я стал ждать.

Как и было обещано, спустя где-то час, команда (блин, почему «команда»?) вернулась с неких занятий. Коридор наполнился звуком многих шагов, многоголосьем… Только вот как-то не было это похоже на сборище малолетних преступников и прочих потенциальных изгоев общества. Никто не орал, громко не говорил – разве что невнятно и в полголоса. И только звонкий голос уже знакомого мне главного дежурного (или как он тут назывался?), оповещающий пространство о том, что через полчаса построение на ужин.

И вот, наконец, начала являться моя «команда». Тринадцатый взвод, тринадцатая рота, тринадцатая комната, тринадцатый отряд суперрейнджеров – хрен его не знает. Вполне себе обычные пацаны. Правда, в большинстве своем старше меня. Увидав мое величество возлежащее на койке, они смотрели с интересом, некоторые присвистывали, кто-то сказал: «О, свежее мясцо прибыло». Чертовски оригинально. Шутка юмора, видимо. Один подошел ко мне и сказал:

– Ты бы встал. И койку поправь. До отбоя нельзя.

Черт, была масса вариантов как отреагировать. Фыркнуть, закатить глаза, ляпнуть что-нибудь. Но я повел себя истинным паинькой – молча поднялся и поправил покрывало. Меня несколько насторожила какая-то бледная реакция на мое появление. Я ожидал подтруниваний, издевательств, много больше эмоций, реакции и слов из которых я, по наущению Виктора, смог бы сделать выводы о среде в которую провалился. Но тут… Черт, они смотрел на меня во все глаза, но смотрели печально и как-то… Как на приговоренного к смерти.

И тут появился он. И я, кажется, начал понимать куда попал.

Не знаю сколько ему было лет, но был он гораздо крупнее и тяжелее любого пацана в комнате. Впрочем, морда – прыщавая, с бледной мимикой – казалась вполне себе подростковой. Был он толстым, или просто таким вот преждевременно заматеревшим? Не знаю. И выяснять в тот момент мне это не хотелось. Потому что, стоило ему переступить порог, недобрый взгляд его маленьких пристальных глазок впился в меня. И больше уже не отпускал.

Он остановился в дверях, глядя на меня в упор. Я, разумеется, глядел на него. И потихоньку начинал паниковать. По целому ряду причин. И потому, что, стоило ему возникнуть, в комнате воцарилась гробовая тишина. И по тому как он смотрел на меня, а все остальные – то на меня, то на него. И потому, что я звериным чутьем, которое Виктор учил ни в коем случае не игнорировать, ощутил насколько он опасен и жуток.

Не говоря ни слова, он прошел через комнату и, невзирая на озвученный запрет, опустился на койку у окна. Никто не сказал ему ни слова. Но меня беспокоило не это, а наиболее актуальный, как мне показалось, сейчас вопрос: когда он проходил по комнате, мне показалось, или у него штаны в паху распирало? Что бы это значило?

Но Виктор и этому меня научил, буквально вбил в голову – не игнорировать очевидное, насколько бы неприятным оно ни казалось. Я прекрасно понимал что все это означает. Как понимал, что в душ я сегодня не пойду и спать ночью тоже не буду. А завтра? Мне снова стало страшно.

А далее все было по расписанию. За ужином я пытался разговорить нескольких пацанов, и они, казалось, шли на контакт, но, стоило им заметить тяжелый взгляд этого увальня, который теперь, видимо, словно снайпер – в прицел меня поймал и упускать не собирался, – как они замолкали и ретировались. Потом было личное время, в течение которого кто-то пошел смотреть телевизор в большую комнату уставленную казенными стульями, кто-то взялся за книжку. Короче – кто что. И тут, куда бы я ни пошел, я натыкался на взгляд этого кошмарного гоблина. Он не приближался, не делал попыток заговорить. Просто смотрел. Но смотрел не отрываясь.

После этого самого напряженного, жуткого и тягомотного времяпрепровождения в моей жизни, снова появился дежурный и заорал на нас в том смысле, чтобы мы выходили строиться.

Признаюсь честно – строиться я не умею и никогда не стремился научиться. Все, что связанно с военными и армией навсегда было охарактеризованно для меня той памятной фразой Виктора: «Военные – это идиоты, которые убивают и умирают по приказу подлецов». Но тут деваться было некуда. Меня поставили туда, где я, по замыслу Творца, должен был торчать, быстренько объяснили как себя вести… Черт, это же целое искусство пантомимы для непосвященных – куда башку повернуть, какую рожу скорчить, какая нога первая должна в дерьмо наступить…

Мы стояли на плацу за главным зданием. Плац был большой, но ярко освещенный не фонарями даже – прожекторами. С одной из сторон – той, что ближе к зданию – высилась трибуна. Из двери бодро вывалился Капитан, взгромоздился, и двинул нам короткую речь. Вместо сказки на ночь. В том смысле, что все мы кругом должны, что надо честно трудиться, надо исправляться, становиться достойными членами общества, которое нас сюда вот сунуло. Впрочем, разорялся он недолго. На секунду я, было, испугался, что он потребует пред светлые очи меня, как вновьприбывшего, и затеет представление в том смысле, что в полку заблудщих овец, коих надо вывести на светлый путь, прибыло. Обошлось. Видимо, персональный прием в дружную семью тут не в чести.

После этого нас распустили, наконец, по комнатам. Мне, как свежепойманному и не до конца еще обращенному, объяснили, что у меня есть полчаса почистить зубы, смотаться в душ и нырнуть в койку. Но в душ я не пошел – что я, совсем идиот, что ли? Гоблин по прежнему держался в зоне наблюдения и пялился.

Не на того напал. Улучив момент, я выскользнул за дверь, потом свернул за угол, потом еще за угол, потом на улицу. После чего спокойно вернулся в комнату, предоставляя преследователю возможность разыскивать меня по всей территории.

В комнате находился всего один мальчишка. У меня не было времени на долгие беседы, но я, в отличие от других, учился у Виктора, Поэтому я подскочил к этому пацану и быстро сказал:

– Так, ты мне сейчас быстренько в двух словах рассказываешь, что это за урод, а я за это не скажу ему, что это ты мне все рассказал.

Кажется, для моего нежданного собеседника это оказалось слишком витиеватой логической головоломкой.

– Короче, упрощу. Если ты мне ничего не скажешь, я все равно все узнаю, но ему скажу, что рассказал мне ты. И чего еще я навру – сам пока не придумал. А врать я умею.

И он мне рассказал. Все было намного хуже, чем даже я предполагал поначалу. Никакого секрета тут не было. Хотя и говорить открыто никто не решался. Гоблин был племянником Капитана. И оказался в Шестерке он за изнасилование. Казалось, он вообще готов был трахать все, что шевелится. Лет ему было пятнадцать, и, по слухам, его отец в ногах у Капитана валялся и умолял его как брата не позволить упечь отпрыска в психушку, или куда похуже. Ну, последнее утверждение я посчитал все-таки мальчишескими домыслами. Но упоминание о психушке… Такое впечатление, что нам судьбой было предназначено с ним встретиться.

Черт. Ну и как мне теперь быть? Честно говоря, я не знал. Возникло желание сбежать из этого дурдома прямо сейчас. Но я крепко сомневался, что у меня получится. Я не знал территории, не знал даже самого здания – не успел. И ведь говорил мне Виктор, учил – оказавшись в новом месте, прежде всего изучи его. А я вместо этого целый час валялся на койке и жалел себя. Ну, вполне вероятно, скоро поводов для жалости появится больше. Только вот… Не знаю уж что этот гоблин творил тут до сих пор, но вряд ли он раньше сталкивался с таким бешеным хорьком как я. Я скорее сдохну, чем позволю ему станцевать свой танец.

И вот объявили отбой. Я лежал в своей койке – ближней к двери и нижней. Не было никакой героической борьбы со сном – в крови было столько адреналина, что череп грозил взорваться. И я велел себе успокоиться. Потому что тот же Виктор учил, что нет худшего спутника для ожидания действия, чем адреналин. Сперва ты возбужден, потом долго ничего не происходит, а затем неизбежно следует упадок сил и ты становишься вообще ни на что не способен. Так что я расслабился и просто ждал.

Только вот, как мне показалось, никто в комнате вообще не спит. И уж точно не спал страшный гоблин на другом конце моего такого нынче ограниченного жизненного пространства. И он тоже знал, что никто из пацанов не спит. И он ждал. Как и всякий охотник он терпелив – он может ждать долго.

Прошел час, другой – не знаю. Засопел один мальчишка, начал прихрапывать другой. Еще какое-то время. Казалось, уснуло все здание.

И вот тут в другом конце комнаты воздвиглась большая тень. Для своих габаритов он двигался удивительно бесшумно. Медленно, уверенно, прошел через комнату, приблизился, навис надо мной. Я ждал. Чего? Сам не знаю. Может, как маленький ребенок все еще надеялся, что обойдется. А может, просто начала действия – чтобы суметь увидеть подсказку к противодействию.

Он стоял долго, маячил как призрак. Потом медленно опустился на край моей кровати. Пружины только слегка скрипнули. Я пошевелился, и тут его левая рука с поразительной скоростью метнулась вперед и зажала мне рот. Черт, да эта лапища зажала мне пол лица и так вдавила голову в подушку, что я, казалось, куда-то проваливался… Или меня куда-то пытались пропихнуть?

– Тс-с, – еле слышно прошептал он. – Не шуми. Все хорошо.

Нет, кто-нибудь слышал более идиотское утверждение? Но возразить я ему, понятное дело, не мог.

Какое-то время он молчал, пристально меня разглядывая. Света, который проникал из коридора в крошечное армированное окошко двери было, видимо, достаточно, чтобы это сделать.

– А ты красивый, – проговорил он все тем же еле слышным шепотом. – Я никогда таких не видел. Очень красивый.

Мамочка моя, ты что, влюбился, что ли?

И тут же, словно в ответ на мои мысли:

– В тебя можно влюбиться. Когда я тебя увидел, сперва мне захотелось тебя защищать. А потом уже – все остальное.

Интересно, если я от таких речей блевану ему прямо в ладонь, он отстанет? Или более вероятен вариант в котором я захлебнусь собственной блевотиной? Тоже не самый худший исход. Так умер один великий человек – мне Виктор рассказывал. Напился как свинья, заснул в машине друга и захлебнулся в собственной блевотине. Все великие люди – такие свиньи8.

И тут кто-то в комнате хихикнул. Очевидно, один из пацанов все-таки не уснул и подслушивал. Мой мучитель тут же отпустил меня, безошибочно нашел смеющегося, молниеносно оказался рядом, точно так же как мне зажал рот, а потом с размаху опустил свой пудовый кулачище на голову. Недостаточно сильно, чтобы убить, но вполне, чтобы вырубить.

Я в этот момент уже был на ногах, но он все-таки оказался чертовски проворен. И не подумаешь. Снова обнаружился рядом, завалил на койку и зажал рот.

– Ты первый человек для которого мне хочется что-то сделать, – доверительно сообщил он мне. – Раньше – никогда и ни для кого. Ни для отца, ни для Капитана… Для всех этих уродов… А для тебя – хочется. И если мы подружимся, никто не посмеет даже косо посмотреть в твою сторону. От тебя потребуется совсем немного. И если не сопротивляться – даже больно не будет.

Я дергался, извивался, вырывался и начинал паниковать. Он был намного сильнее меня, тяжелее, и, очевидно, достаточно опытен в этом деле. Его рука вдавливала меня в подушку как пресс. Дотянуться до его уязвимых мест я не мог. Кроме того, лапища почти перекрыла доступ воздуха, так что перед глазами у меня начинало темнеть. О демоны с раздолбанными задницами! Не хватало еще чтобы я потерял сознание и меня изнасиловали как надувную куклу. А может, так даже лучше?

И вот тут…

Я не знаю кто открыл дверь, не заметил когда, не уверен, что она открывалась вообще. Но вдруг оказалась открытой. И там, в освещенном скудной дежурной лампочкой полумраке коридора, стоял… Виктор? Да, это явно был Виктор, но как будто не совсем он. Он выглядел как-то… Не неуклюже даже, а… неясно, что ли. Так, как я представлял его себе, спустя время, что ли? Как слепок моего воображения? Чертовски сложно объяснить. Как и разглядеть его лицо, поймать его выражение. Но это точно был он. И у меня на глаза навернулись слезы. Это не мог быть он, но все-таки был. Правда, что-то в его глазах (странно – лица толком не разглядеть, но глаза я видел ясно) показалось мне… Никогда не видел у него такого взгляда. Словно взгляд из бездны бессмертного существа, которое отчаялось и выбраться, и умереть.

– Ну? – спросил призрачный Виктор. – И долго ты собираешься выпендриваться? Давай уже прими его ухаживания, или объясни в доступной форме, что они тебе малоинтересны. Правда, сперва тебе придется найти возможность говорить. А там как пойдет. Мало ли что сложится.

И я расслабился. Перестал дергаться, пытаться освободиться. Хватка малолетнего озабоченного питекантропа ослабла. Я по прежнему не сопротивлялся. Тогда лапища осторожна убралась с моего лица. Я медленно сел в кровати, глядя прямо в глаза этого молодого, но уже конченного урода, стараясь, впрочем, держать в поле зрения и призрак Виктора, по прежнему маячивший в дверном проеме. Кажется, мой потенциальный сожитель его напрочь не замечал, как и света из коридора.

Я смотрел в глаза самого мерзкого урода, какого встречал в жизни, и очень старался, чтобы мой взгляд светился хотя бы приятием. Урод отвечал мне тем же. Затем… Блин, кому-то покажется странным, но это же такой анекдот… Затем он так нежно провел своей клешней по моей щеке, потом по груди, потом так ласково и незатейливо опустил ладонь на пах… Чего мне стоило не вздрогнуть и не заржать от щекотки – историки разберутся.

Кажется, в этот момент я каким-то краешком сознания понял, что ощущает женщина, когда получает власть над озабоченным мужиком.

– Ты почти приручил его, – сообщил мне призрак Виктора.

Я был с ним почти согласен. Если бы он еще объяснил мне, что делать с таким прирученным орангутангом и чем его кормить… Но призрак решил объяснить мне другое.

– А теперь покажи этому червяку, что никто не смеет так с тобой обращаться!!! – взревел он.

Виктор никогда так не орал. Он вообще не любил повышать голос. Но, поскольку это было явное шизофреническое проявление, голос звучал только в моей голове и был, безусловно, частью моей слетевшей с катушек психики. И неудивительно, что гоблин ничего не услышал и не понял.

Я поманил его пальцем. Он приблизился. В его глазах горело что-то… Какая-то смесь мерзких эмоций – похоть, переходящая в безудержное желание, некое подобие даже любви, недоверие. Но это было скорее недоверие испуганного ребенка. Елки-палки, а ведь и впрямь – не просто так же он сделался таким. Что-то случилось с ним – может, его самого кто-то оприходовал в сопливом возрасте. И то как он смотрел… Да, я его почти приручил. Потрясающим умением обзавелся. Соблазнять и обретать сексуальную власть над уродами.

– Ты удивительный, – шепотом сообщил мне урод.

– Ты даже не представляешь себе насколько, – ответил я и выбросил вперед обе руки.

Мои скрюченные большие пальцы протаранили его глазные яблоки. Он заорал от боли и неожиданности. Но ненадолго. Внутренним ребром раскрытой правой ладони я ударил в щитовидный хрящ. Он захрипел и повалился на пол.

И тут краем глаза я увидел, что призрак Виктора повернулся спиной и собирается уходить.

– Постой! – заорал я.

– Не-а, – сказал он. – Ты сейчас занят. Мне пока тут больше делать нечего. Еще увидимся.

У меня был выбор – побежать за ним, или продолжить с гоблином. И я остался. Пацаны в комнате уже проснулись (кроме того, которого уложил спать сам гоблин), и теперь садились в кроватях, протирали глаза, силясь понять что происходит. Меня это не интересовало. Я приблизился к неудавшемуся насильнику, посмотрел на него, а потом подпрыгнул и с силой одним коленом опустился ему на грудную клетку. Хрустнуло. Затем наотмашь, как плетью, ударил ребром кулака в пах. Чвакнуло. И я принялся буквально месить не оказывающее сопротивления тело. Меня пытались оттащить – я отшвыривал тех, кто пытался. В комнате и коридоре зажегся свет, так что я смог увидеть его разбитую физиономию и струйки крови, вытекающие из глаз, ушей рта. Но остановиться я уже не мог. Или мог? Да, я остановился, с трудом поднялся на ноги. Меня бросало из стороны в сторону, так что я вынужден был ухватиться за стену.