Если бы…

Пару раз Сева ездил к Вериному дому и сидел «в засаде» в маленькой беседке недалеко от ее подъезда, в надежде увидеть Веру с ее новым воздыхателем. Ему хотелось увидеть, на кого она променяла его. Ради кого разрушила, то, что у них было. Но оба раза Вера вернулась домой в одиночестве и вполне в нормальное детское время. Сева даже начал думать, что может быть, она его просто обманула, и нет никакого другого. Просто случился очередной заскок. После этого он вновь пытался звонить, но Вера очень холодно сказала ему, что все кончено. Попросила больше не звонить и повесила трубку.

И вот он стоит у института и ждет ее появления. Дверь в очередной раз распахнулась, и вышла Вера с каким-то хлыщом, который приобнимал ее за плечико. Первым порывом Севы было броситься на Вериного спутника и избить до полусмерти, а потом высказать ей все в ее наглые, бесстыжие глаза. Но справившись с собой, он решил понаблюдать за счастливой парочкой.

Парень был никакой. Тощий, ушастый. На смешливом остроносом лице целая россыпь ярких веснушек. Короткие каштановые волосы торчат во все стороны. В общем, смотреть-то не на что. Что она в нем нашла, любительница уродцев. Единственное, что вообще было примечательного в этом невзрачном Верином ухажере, так это, явно дорогие, импортные шмотки. В стране советов такие не купишь. Уж Сева то в таких вещах разбирался. Может Верка на деньги клюнула? Может он из богатой семьи? Хотя кого-кого, а Веру бы он этим не прельстил. Она может и дура, и дрянь последняя, но расчетливой ее ни как не назовешь.

Сева медленно шел за парочкой по улице. Ручонку свою с Вериного плеча тощий мозгляк убрал. Теперь они просто шли рядом, разговаривали. Что-то он такое сказал, и Вера рассмеялась своим безудержным заразительным смехом. Сева напрягся, подавляя желание догнать их и поступить, так, как хотел вначале. Дошли до метро, спустились по эскалатору. Сева наблюдал за всем происходящим как будто со стороны. Ему казалось, что он не чувствует своего тела. Что это вообще не он, а кто-то другой ведет эту шпионскую игру, выслеживая его бывшую невесту и ее нового дружка. Сели в вагон. Тощий заморыш, не переставая, что то болтал. Вера то и дело смеялась. Просто идеальная пара, со злостью глядя на них думал Сева. Через пару остановок тощий направился к выходу, бросив уже на ходу: «Пока!». Кроме, весьма невинного, обнимания за плечи, Сева не заметил ни держания за руки, ни поцелуев, ни влюбленных взглядов. Даже на прощание не поцеловались. Может они просто друзья? Сокурсники, например, они же из института вместе вышли. Сева решил проследить за Верой, куда она направиться дальше. Но увидев, как Верин спутник выходит из вагона Сева, сам не зная почему, решительно шагнул вслед за ним. Верин приятель поднялся по эскалатору и, выйдя из метро, неторопливо побрел по улице, явно никуда не спеша. Севу раздражала такая медленная ходьба, кипевшим в нем эмоциям требовался выход, и, проклиная ушастого хмыренка, он был вынужден еле-еле плестись следом за ним, держась на некотором расстоянии. Тащась черепашьим шагом за объектом своего преследования, Сева, размышляя о Вере и тощем парне, решил, что отсутствие объятий и поцелуев ни о чем не говорит. Как раз в Верином стиле. Она любит помариновать мужика. Помучить, потянуть время, строя из себя недотрогу. Его она вон, сколько изводила, не один месяц. В его затуманенном обидой и злостью мозгу Вера представала уже коварной расчетливой интриганкой, которую хлебом не корми, дай только поиздеваться над мужиками, поунижать их, а потом, попользовавшись, выплюнуть и выбросить, втоптать в грязь. Он так себя накрутил, что решил догнать тощего хмыря и врезать ему как следует, даже не из-за Веры, а просто, что бы выплеснуть кипевшую в нем злобу. Сева прибавил шаг, тощий парень в это время свернул во двор. Сева рванул за тощим и, ухватив за воротник куртки, развернул к себе.

– О, орангутанг. Здорово!– немного удивленно, сказал тощий и нахально ухмыльнулся.

Сева хотел знать про их отношения с Верой, поэтому пропустил орангутанга мимо ушей.

– Еще раз с Верой увижу, убью!– прорычал он.

Тощий ухмыльнулся еще шире:

– Ну-ну, давай человек-гора, валяй. Ты ж ничего другого-то не можешь!

Сева вытаращил на него глаза. Он чувствовал себя сейчас примерно как, некогда, Васька Зубов, приведенный в полное смятение наглостью маленького щуплого Вовки Телянина.

– Отстань от Веры!– заревел Сева.

– Да ты сам от нее отстань. – сказал Вован насмешливо глядя снизу вверх на своего собеседника. – Ты чего думаешь, что набьешь мне морду, и она к тебе вернется. Да не вернется она к тебе. Потому, что не любит тебя. Ты ж ее измором тогда взял. Я ж помню, как ты таскался за ней, как к институту приезжал. Очаровывал ее своей неземной красотой, идиот ты, распрекрасный. Мужественностью своей. Да ты же охотился за ней как за призом, потому, что она не упала к твоим ногам сразу, не растаяла как другие. Да такие, как ты, жить не могут, если своего не получат.

Сева так и стоял с вытаращенными глазами, открывая и закрывая рот как рыба, силясь, что то сказать. Ему очень хотелось врезать по этой нахальной ухмыляющейся физиономии, но он продолжал стоять и молча слушать наглого недоноска в импортных шмотках, не в силах двинуться с места.

– Ты думаешь, ты сам любил ее? Да ты просто хотел ее, как хотят вещь, красивую куклу. Ты хоть раз поинтересовался, о чем она думает, о чем мечтает, чего хочет? Ты знаешь, что у нее внутри творится? Какая она? Что для нее важно?– Вован уже не ухмылялся. Он уже почти кричал, гневно сверкая глазами на застывшего Севу.– Если ты ее действительно любил, хоть чуть-чуть, оставь ее в покое. Отпусти ее и иди своей дорогой. Живи сам и дай жить ей. Исчезни.

Последние слова Вован произнес уже спокойно, почти печально. Из Севиной груди вырвался не то хрип, не то всхлип, плечи его поникли, он развернулся, и медленно пошел в строну улицы, какой-то шаркающей, стариковской походкой.

– Блин, а ведь он бы меня изуродовал!– не то удивленно, не то восхищенно сам себе сказал Вован, поправляя куртку. Веселая ухмылка снова расползлась по его лицу. «Все-таки передались мне от папеньки способности к дипломатии. Может зря я из МГИМО ушел в архитектурный, больших высот мог бы достичь»– веселился про себя Вован, поднимаясь по лестнице на второй этаж к своей квартире.

После школы Сергей поступил в Бауманский, но ко-всеобщему удивлению, решил сначала отслужить в армии, а начать учиться уже по возвращении.

– Ты чего совсем дурак?– возмущался тогда Вован.– На-хрена тебе эта армия, у тебя в институте военная кафедра, тебе вообще служить не надо. Но у Сергея были свои представления о жизни, и он ушел служить, добровольно. Вована Родион Петрович пристроил, естественно, в МГИМО. Вовану было все равно куда. Ему нравилось только рисовать, но он не рассматривал это увлечение как занятие на всю последующую жизнь. Он рисовал для себя, получая от этого удовольствие, а сделать это своей профессией, значит перестать получать наслаждение от любимого занятия, считал Вован.

Кое-как, в основном, стараниями отца он отучился в МГИМО два курса. Почти все эти два года он пил, посещал вечеринки и торчал по барам с такими же бездельниками, сынками богатеньких папаш, как и он сам. Учеба занимала в его жизни очень маленькое, практически незаметное место. После окончания летней сессии, когда Вован с горем пополам был официально переведен на третий курс, он, вернувшись как-то домой сообщил родителям, что забрал документы из института и перевелся в архитектурный, да еще и на первый курс, потому, что там совершенно другая программа.

Алина Николаевна схватилась рукой за сердце, на этот раз не театрально, как обычно, а вполне по-настоящему. А Родион Петрович, в первый раз в жизни, позволил себе наорать на сына и, даже, обозвать его идиотом несчастным. Вован был не из пугливых, родительский гнев не привел его в трепет, преспокойно усевшись за стол он заявил:

– Мне там не нравилось. Это не мое. И вообще, в этом МГИМО одни папенькины сынки учатся. Пустоголовые, с самомнением размером с Австралию. Я хочу быть архитектором.

Обретя дар речи, Алина Николаевна попыталась образумить сына:

– Володя! Ты понимаешь, что папа приложил очень много усилий, что бы ты учился в престижном вузе и получил профессию, которая позволит тебе всю оставшуюся жизнь заниматься интересной, важной и хорошо оплачиваемой работой, быть уважаемым человеком. И мы не для того потратили столько сил и своих нервов, что бы наш сын в конце концов стал каким ни будь третьеразрядным проектировщиком в каком-нибудь захудалом конструкторском бюро.

Алина Николаевна повернулась к мужу.

– Родик! Ты должен завтра же договориться о переводе Володи обратно.– Родион Петрович не успел ничего ответить, потому, что Вован, все это время с невозмутимым видом поедавший виноград из вазы на столе, ожидая пока родители, наконец, выпустят пар и успокоятся вдруг резко встал и сказал очень твердо:

– Если кто-то из вас хоть пальцем пошевелит по поводу моей учебы, я уйду из дома, и больше вы меня не увидите.

Алина Николаевна снова схватилась за сердце, похватала ртом воздух, а Родион Петрович, хоть и был зол на сына, но даже испытал некоторое чувство гордости, за неожиданную твердость.

Через пару минут Алина Николаевна взяла себя в руки и сообщила своим мужчинам, что через пять минут будет обед.

Вопрос о будущей профессии Вована был решен раз и навсегда.

Декабрь 1990г.

В декабре начались обильные снегопады, задул сильный ветер. Начались страшные северные метели. Во время работы снег слепил глаза, моментально заполнял собой все складки одежды, а ветер дул с такой силой, что только что не сбивал с ног. Невозможно было дышать, ледяной наполненный мелкими острыми снежинками воздух обжигал горло и легкие, к концу дня все были измотаны до предела.

– Ничего, ничего!– подбадривал ребят Николаич, похожий на Деда Мороза с залепленной снегом бородой и усами.– Мы тут для того и работаем, что бы испытывать технику в самых, что ни на есть суровых условиях.

Пара человек серьезно простудилась, и Эрчим отпаивал, заболевших какими-то травами, которые он заваривал в небольшом жестяном чайничке. Растирал их тюленьим жиром, привезенным из родного села. И вскоре больные перестали страшно кашлять по ночам, а через несколько дней они уже вновь вернулись к работе. Молодой якут, казалось, не знал усталости, ни мороз, ни страшная метель были ему нипочем. После ужина он доставал странный маленький музыкальный инструмент и играл на нем какие-то свои печальные якутские мелодии.

Еще до начала метелей, Николаич планировал отправиться в город 20 декабря. Нужно было и к встрече Нового года подготовиться, но из-за погоды поездка снова задержалась, на этот раз к радости всех, ненадолго. 24 декабря во время завтрака начальник объявил, что сегодня поедет в город и предложил, в честь предстоящего праздника, сделать заказы, кому, что нужно купить.

После завтрака Сергей подошел к Николаичу.

– Иван Николаич, можно мне сегодня с вами поехать?– спросил он. Николаич хитро посмеиваясь в бороду, подмигнул Сергею.

– И чего тебе в том городе надо? Небось, в Москву девушке звонить собираешься?

Сергей кивнул.

– Ну, поехали Ромео. Только ты учти, тут тебе не Москва. Тут у них телефон междугородний через раз работает. Если повезет – позвонишь, а нет, так уж не обессудь. Это я тебе к тому, что бы ты в случае чего не сильно расстраивался.

Николаич хлопнул Сергея по плечу и велел быть готовым к отъезду через полчаса.

Дорога на этот раз показалась Сергею менее мучительной, чем в первый раз, когда они ехали из аэропорта до лагеря. Возможно от того что его мысли были сосредоточены на предстоящем разговоре с Верой, вернее на возможном разговоре. Правда в Москве будет глубокая ночь, когда они доберутся до города, и он, наконец, сможет позвонить, но он надеялся, что она его простит и надеялся, что она будет рада, и надеялся… Он надеялся, на все сразу и просто хотел услышать ее голос. Он настраивал себя на то, что даже если позвонить не удастся, то , наверняка в аэропорту его будут ждать письма и от нее в том числе. И от матери, и от Вована. В любом случае, он был рад выбраться ненадолго из лагеря. Однообразный пейзаж и дни, почти не отличающиеся один от другого порядком надоели за прошедшие два с половиной месяца, проведенных в лагере.

Доехали они довольно быстро, но в пути Эрчима, с которым ехал Сергей в одном вездеходе, насторожил какой-то звук в работе двигателя. И, когда они с Сергеем приподняли тяжелую крышку, под которой находился мотор, Эрчим покачал головой и сказал, что возможно сегодня придется заночевать здесь. Поломка была серьезная.

– Хорошо, что в пути не застряли,– сказал он.– Хотя, если бы раньше остановились, и проверили, легче было бы починить.

Сергей с Николаичем и Пашей Головиным отправились к зданию аэропорта, узнавать о присланном для их бригады грузе из Москвы, а Эрчим занялся двигателем вездехода. Сергей пообещал вернуться и помочь, как только управится с делами. Якут беззаботно улыбнулся:

– Не торопись, делай свои дела. Еще успеешь помочь. Это надолго,– он постучал по закопченным внутренностям машины.

Забрав ящики с инструментами и запчастями, продукты и запас горючего они погрузили все в один из вездеходов. После чего Николаич, специально немного помедлив, поддразнивая Сергея, распаковал почту и, выбрав несколько конвертов, протянул ему.

– Ишь, как его разобрало! Аж, пританцовывает.– Улыбаясь, сказал он Паше Головину. Сергей, радостно схватив конверты и, обнаружив среди них долгожданное письмо от Веры, спрятал все в карман и уже на ходу крикнул:

– Я пойду, попробую позвонить.

– Беги, беги, звони своей ненаглядной,– сказал Николаич и почти мечтательно добавил.– Любовь…

Телефон безжизненно молчал. Сергей разочарованно повесил трубку на рычаг.

– Девушка, а вы не знаете, телефон когда починят?– обратился Сергей к румяной пышнотелой буфетчице.

– Да кто ж его знает.– Пожала она плечами.– Обрыв на линии. Снегопады-то, какие были.

По расстроенному лицу Сергея она, со свойственной женщинам проницательностью, догадалась, что для него звонок по межгороду связан с сердечными переживаниями.

– Вить!– крикнула она, куда-то вглубь зала, звонким сильным голосом.– Слышь! Вить! Телефон, когда обещали починить?

– С утра ребята заезжали, может к вечеру починют. Сказали, что провода в нескольких местах оборвало. Если найдут где обрыв, починют.– отозвался невидимый Витя.

– Может к вечеру,– заботливо глядя на Сергея повторила она слова Вити.– У тебя самолет то во сколько? Может, еще и успеешь позвонить.

Сергей поблагодарил сердобольную буфетчицу и отправился искать своих.

С вездеходом провозились до вечера. Николаич, оставив ребят чинить машину отправился на попутке в город, нужно было кое-что купить, сверх присланного из Москвы, и попробовать добыть то, что назаказывали ребята.

– Все работает.– Сообщил Эрчим, подходя к Николаичу, дремавшему в зале аэропорта, в ожидании пока закончат с ремонтом.

– Переночуем здесь. С утра пораньше выедем.– Сказал Николаич. Ночью по темноте ехать было опасно. Да и смысла не было. Только измотаются все и не выспятся. Ребята и так почти целый день возились с этой железякой, устали.

Перекусили в буфете. Буфетчица дружески кивнула Сергею.

– Ты еще здесь? Не починили еще телефон. Но ты не унывай, может, еще и успеют, до твоего самолета.

Паша заржал:

– До его самолета еще новую телефонную линию успеют проложить.

Сергей пихнул его в бок.

Он несколько раз за день проверял телефон, но в трубке, по-прежнему, было глухо. Сев в сторонке от остальных, Сергей достал письмо от Веры и начал читать.

« Здравствуй Сережа.

Получила твое письмо. И ругаю себя последними словами, что не сказала тебе сразу. Я рассталась со своим женихом и не выхожу замуж. Не могла и не хотела врать. Сказала, что поняла, что не люблю его. Не стала тебе говорить, из-за какой-то глупой боязни, что навяжу тебе какие то обязательства. Прости меня, пожалуйста. Я ужасно скучаю по тебе. И хочу, чтобы ты знал, что я думаю о тебе постоянно. Жду тебя и не знаю, как прожить то время, что еще осталось до твоего возвращения …»

Прочитав начало письма, Сергей долго сидел глядя перед собой. Облегчение, радость, чувство необыкновенной легкости и счастья наполнили его. Ему хотелось закричать, заорать на весь зал, сообщить всему миру, что девушка, которую он любит, ждет его, что она не выйдет замуж за другого, что она будет ждать его, Сергея. Ему было так хорошо.

– Серег! С тобой все нормально?– полушутя, полуобеспокоенно спросил Паша, заметив, как неподвижно сидит Сергей, уже несколько минут, глядя в одну точку, куда-то перед собой.

–Все отлично! У меня все отлично!– улыбаясь до ушей, сообщил Сергей.– Пойду, телефон проверю.

– Господи, что любовь с людьми делает. Нормальный парень, а письмо от девчонки прочитал, и крыша напрочь съехала. Николаич, как считаешь, пока до лагеря доедем, оклемается пацан, работать сможет?– заржал Паша.

– Балабол, ты, Пашка, тебе лишь бы позубоскалить. А у человека чувства,– улыбнулся Николаич.– Молодой он еще, зеленый. И, видать, в девушке своей души не чает. Скучает человек, а тебе все смешно.

Предприняв очередную, безуспешную попытку дозвониться Сергей вернулся на свое место и продолжил читать. Письмо было длинным, почти как он и просил при расставании, Вера писала об учебе, о погоде, о прочитанных книгах, целая страница содержала рассказ о новых подвигах Вована. Подписано письмо было «Твоя почти незнакомка». Сергей аккуратно сложил драгоценные листки и убрал в нагрудный карман рубашки.

Затем Сергей прочитал письма от мамы, от Вована и от Алины Николаевны, которая сочла своим долгом написать «своему дорогому голубчику Сереженьке».

Спали на жестких, неудобных сидениях зала ожидания. Сергей каждые полчаса проверял треклятый телефон, впрочем, уже не надеясь на результат, а так на всякий случай. К тому же в Москве сейчас был день и Вера, скорее всего, была в институте.

В три часа ночи Сергей решил сделать последнюю попытку и даже вначале не поверил собственным ушам, когда в трубке послышался гудок. Дрожащими пальцами он набрал код города и номер Веры. Как он и опасался трубку никто не взял. На всякий случай Сергей попробовал позвонить матери, но тоже безрезультатно, мать была на работе. Оставалась последняя надежда дозвониться хоть куда-нибудь. Сергей набрал номер Теляниных.

– Алло!– бодро отозвался голос Алины Николаевны, немного искаженный помехами на линии.– Алло! Говорите, слушаю Вас.

– Алина Николаевна! Здравствуйте, это Сергей.

– Господи! Сереженька, мальчик ты мой дорогой! Сережа, как ты там? У тебя все в порядке? Ты не болеешь?– засыпала энергичная Алина Николаевна Сергея вопросами.

– У меня все замечательно, Алина Николаевна. Я хотел Вас попросить передать Вере Ковальской, Вовка с ней вместе учится, Вы ее, наверняка знаете…

– Верочку! Конечно, я знаю Верочку, такая милая, хорошая девочка. Володя сказал, что вы… что у вас…– Алина Николаевна замялась, не зная как правильно подобрать нужное выражение, не словами же сына, который назвал это «любовью-морковью и всеми делами».– что у вас отношения.

– Алина Николаевна, передайте Вере, пожалуйста, что я получил ее письмо, и что я очень-очень рад. И скажите, что я пытался ей дозвониться, но сначала телефон не работал, а сейчас она, наверное, в институте. Я попробую еще попозже позвонить, мы здесь еще несколько часов будем. И маме передайте, тоже, что я звонил и что у меня все хорошо.

– Хорошо, мой дорогой, все передам. Сережа, что тебя понесло на край света? Мы все волнуемся. Ну ладно, не буду тебя учить. Взрослый уже. Целую тебя мой милый.

Проснувшись в шесть утра, Сергей снова рванул в телефонную будку, вдруг Вера уже вернулась с занятий. Но трубка вновь встретила его уже знакомой тишиной. Сергей с раздражением швырнул ее на рычаг. Через полтора часа, наскоро перекусив, они отправились в обратный путь. Телефон так больше и не ожил.

-Ковальская, хватит жрать!– Вован с отвращением проводил взглядом остатки третьего эклера, исчезнувшего в маленьком, хорошеньком ротике Веры. На тарелке лежал еще один. Взяв его двумя испачканными шоколадной глазурью пальцами, и, откусив большой кусок, Вера принялась медленно жевать, не обращая внимания на Вована. Вера обожала сладкое, а эти эклеры с шоколадным кремом, продававшиеся в институтском буфете, были ее любимые.

Вован из сладкого признавал только фрукты. А сегодня он пребывал в дурном настроении, мучаясь похмельем после очередной гулянки накануне вечером. И вид еды, в принципе, вызывал у него этим утром неприязнь и тошноту. Он хотел как всегда, после пьянки, прогулять занятия , но жестокая мать, застукавшая его в три часа ночи, пьяным в коридоре их квартиры, сегодня с утра разбудила несчастного сына и, не слушая его жалобных причитаний, отправила в институт.

– Ковальская, будешь столько есть, скоро превратишься в жирную, страшную тетку. Вон, смотри, у тебя уже второй подбородок намечается.– Вован ткнул пальцем в сторону худенькой тоненькой шеи.– А там и третий не за горами. Оглянуться не успеешь, а ты уже бегемот. И Серега тебя бросит. И будешь ты толстая и страшная, и ни кому не нужная. Заведешь себе кота или двух и будешь целыми днями сидеть с ними в кресле и жрать пирожные.

Вован так увлекся печальной и пугающей перспективой Вериного будущего, что даже забыл про свое плачевное состояние.

– Заткнись!– смеясь, сказала Вера, расправившись, наконец, с последним эклером.

Они вышли из буфета и направились в сторону аудитории, в которой через несколько минут должна была начаться следующая лекция.

– Ты знаешь, что, если есть столько сладкого, то мозги засахарятся, а сверху заплывут сахарным сиропом,– не унимался Вован.

– Телянин, не у всех рацион состоит из водки и пива. Кстати, чем там мозги заплывут от такого питания?

Они были уже в двух шагах от дверей аудитории. Вован остановился и с торжественным видом посмотрел на Веру.

– Ковальская! Вот ты знаешь, хоть мозги у тебя и засахарились, но иногда, в них появляется некий проблеск, здравого смысла, и ты говоришь просто гениальные вещи!– Вован развернулся и направился в обратную сторону.

– Ты куда?– крикнула Вера.

– Пиво пить. Я сегодня не ел еще. Пойду, позавтракаю, а заодно и пообедаю.

Размечтавшись о кружечке холодненького пива, Вован не заметил приближения, идущего ему навстречу, преподавателя и с разгону налетел на него.

– Извините Виктор Борисович!– с самым виноватым видом сказал Вован.

– А куда это, Вы, Телянин, собрались? Лекция-то у нас с Вами будет там.– Виктор Борисович любезно показал рукой нужное направление.

– Да Ковальская забыла учебник на прошлой лекции в другой аудитории. Она вообще такая растяпа, все время все забывает. А я же не могу не помочь человеку, вот и бегаю целыми днями по всему институту за ее вещами. Она ведь изведется вся, если я ей учебник сейчас ни принесу, такая нервная. Я бегом одна нога здесь другая там.– Заверил Вован.

Виктор Борисович был тертый калач, на своем веку повидавший не одного такого Телянина. Обняв Вована за плечи и, развернув в нужном направлении, он повел его к распахнутой двери.

– Ничего Телянин. Никуда Ваш учебник не денется. На следующей перемене сбегаете, одна нога здесь другая там.

Едва досидев до конца лекций Вован начал уговаривать Веру поехать к нему в гости. Вера отнекивалась.

– Да ладно, Ковальская, поехали. Чего тебе дома то делать?– говорил Вован, таща ее за собой в сторону дороги. Вытянув руку, он пытался поймать машину, не на метро же тащиться в таком состоянии.

– Да не ломайся, поехали, тем более ты пирожных нажралась, не объешь нас бедных.

Вера возмущенно выдернула руку.

– Да ладно-ладно. Накормим мы тебя, не переживай.

Остановилась машина и Вован, чуть ли не насильно втолкнул в нее Веру.

– Вер, ну мне очень нужно, что бы ты со мной поехала. Меня мать ночью застукала, когда я вернулся. Я, чего-то равновесие потерял, и сшиб ее любимый, дурацкий столик в коридоре. Вообще не понимаю, зачем он нужен, совершенно бесполезная вещь. Ну, шум, грохот, маман выбегает из спальни, а тут я спасаю ее столик, сидя на четвереньках. Одна ножка у меня в одной руке, другая в другой, а все остальное на полу передо мной. Мать кричит: «Что случилось? Это же антиквариат?» А потом на меня глянула и про антиквариат забыла и уже кричит: «Что случилось? Ты почему в таком состоянии?». А с утра разбудила меня в 7 часов, представляешь? А ведь всегда говорила, что любит меня, я даже верил, – пожаловался он на свою несчастную, полную трудностей и лишений жизнь.– Так, что сегодня она меня начнет воспитывать и лекции о моем поведении читать. А если я тебя приведу, при тебе она не станет. Здорово я придумал? И к тому же она тебя любит. Все время говорит…