Канарейка

– Ест, ест рыжьё. Его мэнты нашлы. В разбитой фурэ.

Михаил застонал и стал биться, тужась и толкая стол грудью.

– Анзор знат хочэт, када дзэньги будут? Мы тэбя искат не будзем, тэбя мэнты бистра найдут, када знат будут как ты тэстя падставыл! – Мама скривился, будто лимон надкусил.

– Лучше к ментам… – Михаил выбился из сил.

– Думаэшь, мы тэбя убём? Нэт! Будэш атрабатыват. На киче пэтухам завидават будэш. Твою баруху в Турцью прададзим. Бзик!

– Щас мы тэбе вэки атрэжем или губи, – Бзик раскрутил в руке нож-бабочку. – Будэш Михо-красавэц.

– Нет-нет-нет-нет! – Михаил сучил ногами под столом. – Есть, есть у меня! Есть у меня! Денег нет, есть драгоценности – украшения там… золотые, камни… ну, можно хорошо продать. У тестя в Питере! В квартире…

– Что ты за… Бзик, как по-русски «мразь» будет?

– Откуда я знаю. Я что… этот… филолох?

– Вроде, пока не похож.

– Что? Что я за? Что я за это хочу? – Михаил пытался в темноте вглядется Маме в глаза.

– Ты больше не можешь ничего хотеть! Слов нет таких ни в одном языке, ни на одной фене, чтобы сказать, кто ты есть! Старик тебе доверяет, дочь за тебя отдал! А ты его за хлам продал! – Мама потрясал кулаками и слюной в лицо Михаилу брызгал. – Дочку не пожалел свою, снимал её на камеру с этой… газетой…

– Ха! Филини! – усмехнулся Бзик.

– Хуже! … да где ты этой фене научился, Бзик, в Салехарде или в Кутаиси?

– Мама, что ты говоришь? – Михаил напрягался и морщился. – Я не понимаю по-грузински.

– Аткуда у нэго тваи цацки? – Мама выставил раскрытую ладонь и направил пальцы Михаилу в нос.

– Не у него, он про них не знает. Мы… это… когда с женой… ну, после свадьбы жили у них, я спрятал. В кладовке… там, под полом.

– А здэсь, в Ныжнэм, нэт у тэбя? – Мама недоверчиво голову наклонил.

– Здесь… Есть… тоже.

Мама услышал знакомый короткий скрип ступеньки крыльца.

– Каво ждош? – насторожился Бзик.

– Никого не ждёт! Ноги! – рявкнул Мама и метнулся к двери в углу комнаты.

Бзик бросился за ним и, когда с Михаилом поравнялся, ножом по верхней губе его полоснул, под самым носом почти. Как Михаил отплёвывает кровь и рану зажимает, Мама не видел, слышал только за спиной стихающий скулёж и крики: «Работает ОМОН! Бросай оружие! Руки за голову! Всем лежать!»

…

В парадное дома номер двадцать три по Захарьевской улице, снаружи украшенное статуями крепких полуголых мужиков, вошёл сантехник. «Очень похож», – Мама улыбнулся. Он неспешно шагал по другой стороне улицы и наблюдал. Чему радовался больше, он не знал – умению Бзика линять, или что близился конец всей бороде. «Как мальчишка! – Мама своим ощущениям удивлялся. – Дело не закончено, какая может быть радость?» Но ничего с собой поделать не мог. Гладко выбритые щёки просили поцелуев, весеннее солнце уговаривало снять замшевую кепку-восьмиклинку, а теплая ладошка Хони, семенившего рядом и державшего Маму за руку, даром давала ощущение собственной значимости, за которое всю жизнь приходилось драться.

– Давно тебя не было! – Когда они вошли в парадное, им встретилась пожилая женщина. Она разулыбалась Хоне: – Сегодня с папой? А то всё с мамой, да с мамой…

Мама делано улыбнулся из-под кепки и Дениса вперёд подтолкнул, чтобы общительная тётя Хониного пустого взгляда не заметила и не поняла, что его улыбка к её словам не относится. «Надо всё этим старухам! Чуйка у Филы-змеи, как нерв под ногтем». Когда к двери подошли, Мама надел перчатки и согнутым пальцем по замку постучал. Бзик открыл дверь изнутри, и они с Хоней проскользнули внутрь.

– Стой здэс! – Мама пальцем Хоне пригрозил и на мгновение ему показалось, что во взляде пацана жизнь появилась, и улыбка не бессмысленной стала. – Бзик, инструменты, не тяни резину!

– Гляди, птица, будто понимает, что чужие, – Бзик показал на бьющуюся в клетке канарейку.

Мама быстро обошёл комнаты и открыл кладовку. Бзик достал фомку и аккуратно поднял паркет. Под ним в фанере люк обнаружился. Между лагами перекрытия в полиэтиленовых мешках лежали цинки из-под патронов. Двенадцать штук всего.

– Перегружаем? – Бзик разворачивал сумки «мечта оккупанта».

– Давай, быстро!

В цинки были утрамбованы золотые украшения с камнями и без. Один цинк доверху был долларами набит.

– Бзик, смотри, – Мама постучал пальцами по полиэтилену, – он совсем Ермолай: говорил, что денег нет здесь. – Пустые цинки обратно суй и закрывай! – он показал на пол. – Я пока бардак наведу и что-нибудь из шмоток возьмём подороже.

– Зачем бардак? У нас ключи ведь: закроем и уйдем в тихую. – Бзик плечами пожал.

– Потом узнаешь, – помедлив, сказал Мама.

– Звонить парням? – Бзик показал Маме сотовый.

– Скажи, пять минут.

– Понял, – Бзик набрал номер. – Пяц минут, у падэзда, – скомандовал он в трубу и дыру в полу заделывать принялся.

Мама в сумки положил ещё кое-что из хозяйского барахла. Дверцы шкафов пораскрывал и вещи разбросал.

Внизу уже ждал микроавтобус. Задние двери раскрылись, и крепкий парень принял сначала сумки, потом Хоню и Маме с Бзиком помог забраться, хотя они и сами справились бы. Все на пол уселись, и машина проворно тронулась.

– Харащо, ты у дэда ключи срысавал тагда, – Бзик на встретившего их парня смотрел, – щас с замком бы вазылис.

Следователь Заречный Г.Р.

Заречный попал в замкнутый круг. По возрасту его уже заждались наградные часы от министра – пистолет у него уже был – и добровольная садово-огородная ссылка. Последняя, впрочем, Григория Романовича совершенно не устраивала и он время от времени придавался выдумыванию всяческих занятий для пенсионеров, поскольку ни рыбалками, ни охотами не баловался. Но, как время подошло к пенсии, на Заречного повалились «висяки» с «глухарями». «Политику партии» он понимал правильно: раскрыл – коллективу галочка, – а кому и звёздочка, – не раскрыл, причём, чем больше, тем лучше, – на пенсию с «формулировками». И без часов, кстати. Даже без грамоты. Но Григорий Романович возьми да и войди во вкус! Каждое дело теперь приобретало особый смысл. Битва не на жизнь, а… на пенсию. Подарки «сверху» его не волновали, а вот современные технологии и техника – очень даже занимали. Компьютер, интернет, базы данных, электронные таблицы, средства слежения и наблюдения он осваивал досконально и с увлечением. «Если бы в моё время были такие средства, – говаривал он, бывало, отвечая на жалобы молодых следователей и оперов, – совсем другая картина была бы. Я б уж развернулся в марше!» И раскрывал все дела, что давали. Одно за другим. И не одно из них на «доп» не вернулось. Постепенно о его пенсии вообще забыли, и молодёжь потянулась к нему за советом, за помощью. Правда, часто злоупотребляли, конечно.

– Григорий Романыч, Захарьевская, двадцать три, квартирная кража, – смущение в голосе дежурного усиливалось изношенным телефонным аппаратом.

– Что там, тухляк? – хмыкнул Заречный.

– Да, похоже.

– Машину дашь, съездим. С Марковым.

– Романыч, тут дворами два шага! И там бригада с машиной, если что.

– Вабщет, мы домой уже, – Заречный взглянул на часы, – сегодня уже ребят в трениках взяли в обед, а ты нас хочешь на трусы бросить. Зачем нам такие переработки, э?

– Блин, Романыч, начальник звонил, просил тебя на этой краже дать группе в усиление. Не, забей, конечно, но ты потом на пенсию, а мне куда?

– Ладно-ладно, заскочим, всё равно по дороге, – Заречный положил трубку и подмигнул Маркову: – Ну что, стажёр, домой хочешь?

– Да я понял, Григорий Романыч, – смущённо улыбнулся Марков.

В египетском доме не Захарьевской работать было куда приятнее, чем в современных трущобах где-нибудь в Весёлом Посёлке. В квартире тихо и деловито трудилась дежурная следственно-оперативная группа.

– Привет честной компании, – Заречный не скрывал, что неофициальность участия в этом деле его радует.

По откликам на его приветствие хорошо читался весь спектр отношения сотрудников к старому следователю.

– От эт кавардак! – подивился он. – Инсценировкой попахивает.

– Тоже заметил, Романыч? – не оборачиваясь спросил эксперт – мужчина лет сорока в красной бандане, – покрывая дверцы шкафа чёрным порошком.

– Цианоакрилат, м? – поинтересовался Заречный, показав на следы чёрного порошка. – Или мелкодисперсный?

– Да иди ты! – добродушно усмехнулся эксперт. – Обычный тонер для лазарника и скотч.

– Ну, яс-сно! А где ж хозяева? – удивлённо огляделся Заречный и развел руками, не вынимая их из карманов куртки.

– На кухне хозяйка. – Эксперт протёр пестрящей пятнами тряпочкой колонковую кисть.

– Здравствуйте! – Заречный приоткрыл дверь на кухню.

– Здравствуйте, Григорий Романович! – поздоровалась в ответ девушка-следователь и улыбнулась Маркову, который хвостом ходил за Заречным.

– Здравствуйте! Заречный, Григорий Романович! – представился он хозяйке и снова обратился к следовательше: – Список похищенного составили?

– Да, Григорий Романыч, вот, взгляните, – девушка протянула ему уже слегка помятый листок, исписанный плотным ровным почерком.

– Угу, – Заречный пробежал список глазами. – На секунду можно вас?

Пошушукавшись недолго со следователем в холле, Заречный взял у неё чистый лист бумаги, быстро набросал на нём несколько слов и подозвал Маркова и двух оперативников:

– Так, Вениамин Николаич, щас поезжайте с ребятами по этим адресам, а мы здесь пока…

– Григорий Романыч, – Марков повернул к нему список и, закрывая написанное от оперативников, ткнул пальцем и шепнул: – Фила?

– И что? – недоумённо отпрянул Заречный.

– Но ведь … – Марков поднял указательный палец, держа руку перед собой, чтобы, опять же, не видели оперативники.

– Ничё-ничё, давай! Мы просто заглянем! – приободрил его Заречный, хлопнув по плечу. Давайте, шустренько, – подмигнул он операм.

Молодые люди с прибаутками удалились. Заречный снова позвал следовательницу.

– Вот, смотри, – он обвёл рукой разбросанные вещи, – если присмотреться, вещи, что ближе к выходу, лежат поверх, – видишь?

– Да, – кивнула девушка; в её голосе слышалась лёгкая растерянность.

– Значит, шли из глубины квартиры. Вот… Можно туда пройти? – крикнул Заречный эксперту.

– Идите, но посуду там не трогайте пока, – ответил эксперт.

– Ага, хорошо! О, кладовка! – обрадовался Заречный. – Глянь-ка, а здесь и не тронуто ничего. Странно, да?

– Дуа, – растерянность следовательши очевидно нарастала.

– Что-то искали или взяли в кладовке? Или… Что с замком? – тихо спросил Заречный, вернувшись к эксперту и указывая на входную дверь.

– Следов взлома нет, но открывать могли плохим дубликатом.

– Ага. Так, где у нас хозяюшка-то? – Заречный прошёл на кухню. – Простите, как вас звать-величать?

– Лидия Дмитриевна, – представилась хозяйка, – Красенкова.

– Красенкова, – задумчиво протянул Заречный и нахмурился, – знакомая фамилия что-то. Ладно… У кого ещё есть ключи от квартиры?

– А… У моего… жениха. У сестры. Но она в другом городе живёт.

– У жениха давно ключи?

– Нет, вот-вот, только с неделю, может, как сделали.

– Вот вам и дубликат, – быстро проговорил Заречный, глядя на девушку-следователя, и снова спросил у хозяйки: – Квартира застрахована?

– Да.

– От кражи тоже?

– Ой, я не помню, надо посмотреть документы, – хозяйка отвечала чётко, как прапорщик.

Пока хозяйка искала страховой полис, Заречный поговорил со следовательшей наедине:

– Надо подождать «пальцы», но, похоже, это розыгрыш.

– Хозяйка?

– Посмотрим. Давай-ка, про жениха её расспроси поподробнее.

В квартиру вошли Марков и опера.

– Ну, что, Вениамин Николаич, – Заречный вышел в холл.

– Кое-какие мелочи, но по этому делу ничего, Григорий Романыч.

Хозяйка вышла в холл и протянула Заречному прозрачную папку с бумагами:

– Вот… Полис и все документы по страховке.

– Это следователю, – Заречный махнул рукой в сторону кухни.

– Знаете, ещё канарейка исчезла. Её, видимо, тоже украли, – хозяйка показала на пустую клетку, висевшую в углу холла рядом с кухонной дверью. – Странно, что без клетки.

– Улететь самостоятельно она не могла? – Заречный сделал жест рукой, изображавший открывающуюся дверцу.

– Нет, едва ли, – хозяйка отрицательно покачала головой.

– Хех, у Филы какая-то птица по комнатам шарахалась, на куртку мне… испачкала, в общем, – прокомментировал Марков слова хозяйки и попытался увидеть свою спину, заглядывая через плечо.

– Канарейка? – живо заинтересовался Заречный.

– М-м, – Марков задумался, и его глаза забегали, – вообще, вроде, жёлтая, да....

– Да вы на что намекаете?! – вскрикнула хозяйка и вышла в холл. – Григорий Романович, вы как старший товарищ… – не находя слов, она показала на вышедшую за ней следом девушку-следователя.

– Успокойтесь! Успокойтесь, Лидия Дмитриевна! Мы обязаны отработать все версии, – Заречный вытянул руки углом, как регулировщик, одной преграждая хозяйке путь, а второй приглашая её вернуться на кухню. – Расскажите следователю все подробности. Будьте любезны!

Следовательша принесла стакан воды. Хозяйка выпила и немного успокоилась:

– Перейдём в комнату, если вы не против, – предложила она.

Когда хозяйка со следователем прошли через гостиную и скрылись в комнате, которая по всем признакам служила кабинетом, Заречный снова собрал Маркова и оперов.

Мама и Бзик

– Алло, Анзор, приветствую! Это Мама.

– Я! Я тоже приветствую! – Бзик радостно Маме хаотичные знаки в воздухе делал.

– Нет, всухую сходили. – Мама хлопнул Бзика слегка по щеке и поднял указательный палец: «Тихо!» – Так, по мелочи, барахло кое-какое взяли для замазки… Да… Э! … Хорошо, Анзор, сделаем выемку в Нижнем у него. Но сейчас хату пасут. Сядем на фонарь пока.

Мама отключил и сложил трубу.

– Как всухую, Мама, я не понял?

– Пойдём чифирю вмажем, – Мама подтолкнул Бзика к кухне. – Фила, куда чай дэла?

Фила открыла навесной шкафчик и кинула на стол жёлтую пачку со слоном:

– Всю заварку перевели, черти! Вон ваш вторяк в баллоне: подорвите и пейте.

– Сама падорваный втаряк хлебай, жэншина! – Мама спичкой по коробку чиркнул, подождал, пока разгорится, и огонь к шипящей горелке поднёс.

Синие огоньки, как солдаты по команде «Становись!», выстроились вкруг, и нетерпеливое тепло вырвалось из-под дна литровой кастрюльки с водой, стоявшей на конфорке. Мама сел за стол рядом с Бзиком и зашуршал бумагой, распаковывая чайную пачку.

– Лимон зелени там, минимум, – Мама доверительно голос понизил, наклонясь ближе к Бзику, – миллиардов пять, в рублях если.

– Алмазно! – Бзик разулыбался, привстал и Маму по руке стукнул.

– Ша, парень! – Мама руку вскинул. – Меня слушай!

– Да-да-да! – Бзик оживился и придвинулся к Маме, то в глаза ему, то на чай глядя.

– Бзик, – Мама открытую пачку отставил, – бери шмару свою, цацки эти и куда подальше валите.

Глаза Бзика выпучились, он отпрянул и, видно, подбирал слова, но не находил нужных. Мама цепко за плечо его схватил и к себе притянул:

– Да не ёрзай ты, парень! Документы тебе сделаем. Загранпаспорта вам обоим и валите в Европу, а лучше – в Америку. Новую жизнь начнёшь. Жену будешь любить. Дети тебя любить будут. Здесь станешь как я: не человек, не волк. В крови по шею.

– Что ты это вдруг, Мама… – Бзик отвел взляд.

– Послушай, – Мама почувтвстовал, что Бзика в глубине души цепляет это предложение, – вам этих денег выше крыши хватит, – Мама провел рукой над головой, – если с умом…

– Шухер, Мама, менты! – в двери появилась взволнованная Фила.

– Гдэ? – Мама отпустил руку Бзика и привстал. – За двэрю?

– Машина у парадного, – Фила выключила газ, вылила воду и спрятала чай.

Мама и Бзик накинули куртки, сумки подхватили с золотом и барахлом Михаила. Вдруг, задев Мамины волосы, прилетела маленькая жёлтая птичка и забилась в углу у двери, мечась между стеной и лицом Бзика.

– Что за хрэн, Фила, аткуда эта птыца? – раздражённо крикнул Мама.

– Пошли, пошли! – Фила нетерпеливо выталкивала их из квартиры.

– Фила, шмотки наши спрячь! – Мама в дверях задержался и исчез на лестнице вслед за Бзиком.

– Уже! – Фила захлопнула за ними дверь.

– Жми, Бзик! На последний этаж и там – на чердак! – Мама запыхался, взбегая по лестничным маршам с двадцатикилограммовыми сумками.

– Там же замок наверняка!

– Висит для вида. Мы как приехали, я его срезал.

Снизу доносились неясные обрывки разговора Филы с милиционерами.

– На, вот новый замок. Вешай быстро! – прошептал Мама, просовывая в люк чердака последнюю сумку. – И сюда лезь. Тише только, слон!

Бзик повесил новый замок через прутья металлической калитки, отгораживавшей лестницу на чердак от площадки последнего этажа, запрыгнул в чердачный люк и крышку аккуратно опустил.

– А этот куда? – он Маме старый, спиленный замок показал.

– Если обратно пойдём, снова поменяем замки.

– Ну ты, Мама, деловой! – восхищался Бзик.

– Это же единственный путь, парень… – Мама резко палец к губам приложил.

Едва уловимый звук выдавал присутствие человека на площадке. По приглушенному металлическому лязгу Мама понял, что незванный гость осмотрел замок. Мама толкнул Бзика кулаком в бок и глазами показал на люк: «Ну, ты понял?»

Через час Мама забеспокоился:

– Что-то долго!

– На трубу тебе она не может позвонить? – спросил Бзик.

– Э! Забыл я трубу в квартире, – Мама сокрушенно сморщился.

– Давай, я посмотрю, схожу, – Бзик рванулся к люку.

– Нет! Сиди! Я сам. Если что, забирай всё и уходи. Ничего никому не отдавай. Ты за них всю грязь будешь делать, чтобы они в золотые унитазы срали. Рано или поздно, они сдадут тебя и змочат на этапе где-нибудь. Вали, Бзик! А я здесь за тебя откусаюсь как-нибудь.

– Мама, что ты за пургу несёшь? – Бзик решительно вскинул руки, но голос его неуверенно прозвучал.

– Сиди, короче, парень! – Мама вверх ручку люка потянул.

Тишина парадного, изредка нарушаемая размытыми отзвуками чужой жизни за дверями, совсем не настораживала, и Маме приходилось бороться с чувством умиротворения. Он подошел к двери Филиной квартиры и прислушался. Ничего подозрительного. Мама спустился на один марш и посмотрел в окно. Насколько он разглядел, машин у парадного не было. Мама к двери вернулся и несильно по замку постучал. Дверь мгновенно открылась.

– Мамчик, ну где вы были? Я тут сижу на измене! – проканючила Фила.

– Ущлы? – Мама заглядывал в квартиру через плечо Филы.

– Да, ушли, конечно! Сразу почти! Даже толком не шманали. Глянули по углам и свинтили.

– Что искалы? – спросил он у Филы.

– Да это один бог их мусорской знает. Мне они ничего не сказали. Канарейка на ихнего одного насрала, – Фила лучилась счастьем.

– Аткуда эта канарэйка вабшэ? – Мама нахмурился.

– Так вы ж сами притаранили с остальным хабаром, – удивилась Фила и плечами пожала.

Мама вернулся за Бзиком и они хабар обратно перенесли.

– Мамчик, так где вы были-то, блин? – недоумевала Фила. – Я наверх – вас нет. Замок там, черти, новый на чердак повесили.

– Э, жэншина, чэрти замков нэ вэшают, они йих снымают, – Мама немного расслабился. – Куда ты опят заварку спрятала?

Наконец заварили чифирю. Налили его в алюминиевую кружку. Сели вокруг стола и закурили. Фила сделала свои два глотка и передала кружку Маме:

– Мелкая-то поясок на халатике распустила и сидит нога на ногу. Ляжками и лифчиком светит. Так легавые, похоже, только в той комнате и топтались.

– Э, суки, шакалы! – Бзик ударил кулаком по стене. – Мая эта маруха!

– О, – протянул Мама, – вот такие горячие джигиты в БУРе кровью сцут, – он два раза отхлебнул из кружки, отдал её Бзику и затянулся. – Валить надо, Бзик! Делай, как я тебе говорю! Утром уйдём или ночью лучше.

Хоня

Он не знал значения слов «Хоня» и «Денис», но постепенно привык на них откликаться. Как услышал одно из них, посмотри на того, кто его произносит. Слов звучало вокруг очень много. Люди постоянно говорили и говорили разные слова. Но Дениса большинство слов не касалось и он пропускал их мимо ушей, просто как ничего не значащий шум, только мешающий смотреть сны. А снов Денис видел и помнил очень много. Про дом, где собиралось много детей, про большую белую машину, про ночную дорогу и фонари вдоль неё, про то, как сильный улыбающийся мужчина, подбрасывает Дениса над головой. Впрочем, последний обесцветился от времени и покрылся чёрными кляксами. Сны приходили, даже когда он не спал. Они возникали неожиданно. Иногда смешивались с явью и спутывались между собой. Денису нравилось снова и снова смотреть одни и те же сны. И он улыбался. Бывало, смеялся, но редко. Умей он говорить, как окружающие, обязательно рассказал бы им как он ликует, когда некоторые сны частями или целиком повторяются в жизни, виденное во сне происходит по-настоящему. Но все, конечно же, знали об этом и без объяснений.

Стоя в дневном полусвете чужой прихожей и бесцельно осматриваясь, он вдруг увидел клетку. Она примостилась в углу между дверями в комнаты. Одна из них, кажется, называлась кухней. Там ещё давали поесть и обычно хорошо пахло. В клетке встревоженно суетилась птица, которую он видел в далёком-далёком сне. Как связанные платки из кармана фокусника, вслед за птицей возникли в памяти две женщины из того же сна. Одна – строгая, похожая на грушу; она разрешала кормить эту птицу. Но о том, как женщина-груша её называла, во сне он не разобрал. У другой женщины на голове был шар и рядом с ней Денис чувствовал спокойствие и тепло. Названия во снах или замазывались пёстрыми брызгами, или прыгали и разбегались по сторонам, не давая себя запомнить. Эта женщина встречалась во многих снах, и сны с нею нравились ему больше остальных, но кто она такая он не знал. Денис посмотрел на мягкую скамейку, где сидела женщина с шаром на голове во сне про птицу, и улыбнулся, чувствуя, как к щекам приливает тепло. Птица в клетке напомнила о себе, перепрыгнув с жёрдочки на жёрдочку. Денис повернулся и ни о чём, кроме птицы, больше не думал. Его не отвлекали ни голоса из соседних комнат, ни странный деревянный скрип, ни хлопанье дверец шкафов. Наконец Денис подошел, решительно открыл дверку клетки и ловко поймал птицу, просунув руку внутрь. На мгновение он замер, заворожённо ощущая, как бьется крохотное сердце о его пальцы и, так же решительно, спрятал трепещущее тельце за пазухой своего потёртого пальтеца.

Женщину, которой он подарил птицу, Денис тоже видел в разных снах. Там её окружало множество дочерей. И они все назвали её «мамой». Денис не мог вспомнить, что значит это слово, но от него становилось тепло, как около женщины с шаром на голове. Женщина-мама не любила клетки и считала, что птицы должны жить на воле. Поэтому она странно улыбнулась и ударила Дениса по рукам, как только он протянул ей птицу. Та вспорхнула и стала летать по дому, радуясь свободе. «Мамой» звали и одного из мужчин, которые отвели Дениса к птице. Денис ощущал такую уверенность и спокойствие, держа мужчину-маму за руку, что по дороге даже подумал, уж не тот ли это человек, что подбрасывает его над головой в бесцветном испятнанном сне?

…

Денис ещё несколько секунд вслушивался в послезвучие звонка. Кто-то пришёл. Денис знал по снам, что люди приходят и уходят. Во всех домах. А перед тем, как кто-то приходит, звенит звонок. Денис очень интересовался приходящими, потому что это мог быть человек из какого-нибудь сна. Вот недавно приходили совсем незнакомые мужчины. Ходили из комнаты в комнату и смеялись с дочкой женщины-мамы.

Денис хотел посмотреть на пришедших в этот раз. Он взял большую мягкую игрушку, на которой болталась блестящая верёвка, а цвет её самой резал глаза. Игрушка пришла сразу из нескольких снов, поэтому Денис ею особенно дорожил. С ней были связаны и женщина с шаром на голове, и женщина-груша, и большая белая машина. А участие игрушки во сне про птицу делало её бесценной. Держа игрушку перед собой, Денис шагнул в коридор. В этот момент раздался громкий хлопок, и игрушка сама собой вырвалась из рук и полетела по коридору. Тут же кто-то втолкнул Дениса назад в комнату и раздался ещё один такой же хлопок. Денис упал навзничь и сквозь звон в ушах услышал крики из соседней комнаты, где жил друг мужчины-мамы и одна из дочерей женщины-мамы.

Потом пришли ещё люди. Некоторые из них носили такую же одежду, как те, которые делали Денису больно: крутили ему голову в разные стороны, обжигали зелёной водой и кололи крючками. Поэтому Денис не хотел больше выходить в коридор, пока там не станет тише. Только очень волновался за игрушку, лежащую за стеной на холодном полу коридора.

Марков

Вениамин Марков, а по простому Веник, окончил юридический факультет университета с красным дипломом, но, не имея никаких «лап» и протекций, отправился на стажировку в рядовое РОВД. Поначалу Веник приглянулся начальнику, и тот взял его помощником, но через некоторое время осерчал на вчерашнего студента – слишком долго приходилось объяснять, кого в районе можно трогать, а кого не нужно. Так и перевели Маркова в помощники к следователю, бывшему уже почти обеими ногами на пенсии. Веник расстроился, предвкушая беспросветную бумажную рутину – без неё, впрочем, тоже не обошлось, – но, вопреки пессимистическим ожиданиям, он вдруг попал в стремительный поток следственной и оперативной работы, бурлящий интеллектуальными этюдами, мозговыми штурмами и даже какими-никакими погонями.