Канарейка

– Пап! Да я всю жизнь поступаю только так, чтобы ты был мной доволен. Делаю только то, что тебе нравится. И всё это, значит, несерьёзно?! А какой-то медведь – серьезно, да?

– Дуняша! – Дмитрий Игнатьевич опешил и растерялся: он и не помнил, когда видел Лиду плачущей. – Сам медведь – нет, но внутри у него…

– Ты хотел, чтобы я хорошо училась – я училась, ходила в музыкалку, на танцы, рисовала. С коньками, извини, фигурой не вышла.

– Да разве ты не сама этого хотела? – Дмитрий Игнатьевич чувствовал, что сделал нечто пострашнее кражи «колокольчика», но в чём его вина не понимал.

– Я хотела, чтобы ты меня любил! – выкрикнула Лида.

– Да что ты, Лидуня, я тебя очень люблю, – Дмитрий Игнатьевич испугано округлил глаза, ему захотелось в одно мгновение исправить ошибки всей жизни.

– Я даже… – Лида захлебнулась слезами.

– Что? Что такое? Сядь! – Дмитрий Игнатьевич усадил её на стул.

– Я от любимого человека отказалась, потому что он тебе не нравился!

– Кто мне не нравился? – откровения Лиды хлестали как пощёчины, только не по лицу, а по сердцу.

– Паша!

– С чего ты взяла? Паша мне нравился. А что вы расстались, так я ж не мог влезать в ваши дела.

– Да, конечно! Ты же сам маме говорил, что он балбес и у него деревянные мозги и мускулы… эти… железные.

– Стой-стой! Я прекрасно помню этот разговор с Зоей… С мамой, то есть. Это же тебя касалось. Мы беспокоились, понятное дело. Ты, видимо, не всё слышала. Я как раз наоборот сказал, что Павел твой не будет балбесом с деревянными мозгами, потому что пойдет учиться. Просто мама до этого сказала, что у него, вроде как, в спорте нет больших перспектив. Ну? Женились бы и детей рожали.

– Да не будет у меня детей. Не будет! Никогда! – Лида высморкалась в салфетку, налила себе еще настойки и снова выпила залпом.

– Почему? – осторожно спросил Дмитрий Игнатьевич, едва сдерживая слёзы.

– Последствие аборта, – Лида закрыла глаза и уронила голову на грудь.

– Аборта? – у Дмитрия Игнатьевича больше не осталось сил воспринимать новости.

– Да. Если бы ты слашал, как меня врач отговаривал! «Посмотри, – говорил, – дура, на своё телосложение! Тебе же рожать и кормить! Рожать и кормить!» Но дура боялась огорчить папу! – Лида, не открывая глаз, сложила губы трубочкой и потянула последнюю букву. – Но дура больше так не может! И она всё равно выйдет замуж за балбеса… с как его… мозгами… деревянными. Стеклянными и оловянными. Только зачем ему… пустая пробка?

Лида встала, чмокнула Дмитрия Игнатьевича в лоб мокрыми от слёз губами и, придерживаясь за стены, ушла в ванную. Дмитрий Игнатьевич стёр со лба Лидин поцелуй кончиками пальцев и поднёс их к губам: «Где я был, пока мой ребёнок жил эту жизнь? Где я был?» Мысли замедлялись, как застывающее масло. Он положил руку на стол и упёрся в неё лбом. Сон влился в тело, впитался в него, как вода в сухую губку. Внутри чернильным пятном растеклась пустота. Как чёрное небо без звёзд. И в этой пустоте Дмитрий Игнатьевич увидел рельсы, сходящиеся вдалеке в маленький тупичок. А у тупичка – Зоя Андреевна. Вдруг, в один миг, он оказался около неё. Только хотел заговорить. Но опять до неё стало далеко. И так повторялось раз за разом.

– Я, мам Зой, ничего тебе сказать не успеваю, – Дмитрий Игнатьевич радовался нежности, заполнявшей чёрную пустоту.

– Ещё успеешь! – улыбалась ему в ответ жена.

– Давно я таким счастливым не засыпал…

Лида

Директриса опаздывала на педсовет и учителя в предвкушении скорого окончания учебного года гомонили в учительской, не уступая ни десятой доли децибела своим ученикам. Лида стояла у окна, спиной к двери, и всматривалась в ясные черты вошедшей в Петербург весны. Уроки на сегодня закончились. Дети расходились, разбегались и разъезжались по домам. У ворот остановился большой белый грузовик, открылась пассажирская дверца, и в кабину по ступенькам вскарабкался мальчуган. «Кто-то из моих, похож, – подумала Лида и мотнула головой. – Надо же!»

В учительскую вошли два человека. Судя по воцарившейся тишине, одним из них была директриса, но Лида не спешила занимать свое место. Вид из окна интересовал её больше, чем педсовет, и уж тем более, чем странный шёпоток, зашелестевший за спиной.

– Позвольте вам представить, – торжественно начала директриса, – наш новый учитель физкультуры, Рыльцев Павел Владимирович. Павел Владимирович наш земляк – Петербуржец, но волею судеб окончил Хабаровский институт физической культуры…

– Судьба-злодейка, – как бы невзначай пропищал молодой худощавый учитель физики в бессменном коричневом костюме, за моложавый вид называемый учителями Серёженькой.

– … и несколько лет работал на Дальнем востоке.

Теперь Лида хотела повернуться, но не могла. Сердце сжалось, и будто огненная волна поднялась от него и обожгла лицо. Лида оперлась ладонями на подоконник и безотчётно переводила взгляд с одного угла оконной рамы на другой.

– Присаживайтесь, Павел Владимирович, – директриса продолжала опекать нового физрука. – Лидия Дмитриевна, вы сегодня с нами? – в голосе директрисы слышались игривые нотки.

Послышался грохот упавшего стула. Лида повернулась, чувствую себя гипсовой статуей. Павел застыл, глядя на неё, в неуклюжей позе со стулом в руках.

– Спортсменам стулья ни к чему, – пискнул физик, выпучив глаза.

– Серёженька, – продолжала веселиться директриса, – аккуратнее! Павел Владимирович – кандидат в мастера спорта по боксу. А, как говорится, боксёра каждый может обидеть, но не каждый успевает извиниться.

Учительская загудела. Павел и Лида уселись по разным концам длинного стола. Потом звучали обсуждения, выступали завуч и трудовик, Серёженька постоянно комментировал слова выступавших, но содержание речей прошло мимо Лиды. По окончании педсовета директриса увела Павла в свой кабинет. Лида обрадовалась было, но потом поняла, что боится не Павла, а себя. Придя в свою классную комнату, Лида не стала включать свет, села за стол и окинула взглядом, размытые сумерками, очертания парт. «Когда в классе нет детей, он так же бесплоден, … как и я», – уныло подумала она. В дверь постучали. Лида хотела спросить, кто это, но поняла, что и так знает, растерялась и ничего не ответила. Дверь приоткрылась, и послышался голос Павла:

– Разрешите, Лидия Дмитриевна?

– Да-да, Павел… Владимирович, входите.

Павел сел на первую парту в среднем ряду и они с Лидой смотрели друг на друга, пока совсем не стемнело, и свет фонарей не отпечатал на стенах тени окон.

– Одиннадцать лет, – сказал Павел.

– Тебя не было одиннадцать лет? – Лида искала что-нибудь язвительное, но играть «железный занавес» больше не хотелось.

– Да. Но теперь я есть. Если хочешь оставаться неприступной крепостью, оставайся. Я сначала поставлю палатку у твоих стен, а потом выстрою вокруг тебя город. И тебе придётся стать его частью.

– Ты стал поэтом?

– Да, это мои лучшие строки, – Павел засмеялся.

– Я выучу наизусть, – Лида едва сдержала смех.

Павел посерьёзнел:

– Лида, выходи за меня! Пусть я не нравлюсь твоему отцу…

– Дело не в отце. Паша, я… у меня… – Лида отвернулась.

Павел подошел к ней, погладил по голове и медленно прошептал:

– Старуха!

Лида повернулась и посмотрела на него снизу вверх.

Павел присел рядом с ней:

– Знаю, знаю. Давай попробуем перестать делать глупости, хотя бы непоправимые. Лида обняла его за шею:

– Это ты?

– Это мы.

…

Номер телефона и адрес Зинаиды Лида узнала в школьной канцелярии. К телефону никто не подходил, но она решила лично убедиться, что Зины нет дома. Вопреки ожиданиям дверь открыла крохотная девушка с огромными испуганными глазами, одетая в обвисший спортивный костюм.

– Здравствуйте! Могу я увидеть Зинаиду Юрьевну? – спросила Лида, глядя поверх головы дюймовочки.

– Здрасте! – кроха потянула дверную ручку на себя и дверь закрылась.

С той стороны к двери подошел ещё кто-то:

– Зину спрашивают, – послышалось из-за двери.

– Кто? – спросила подошедшая женщина.

– Тётка какая-то, – ответила кроха. – Надо… просто , как мама Фила сказала.

Лида возмущённо нахмурилась: «Тётка?!»

Дверь снова открылась и Лида увидела, что на подмогу дюймовочке подошла дылда с оттопыренными ушами и носом картошкой, но спортивный костюм – такого же фасона, как на мелкой – обтягивал роскошную фигуру.

– Зинаида умерла, – дылда сказала так, будто сделала одолжение.

– Как умерла? – опешила Лида.

– Ой, этого мы не знаем, – дылда потупилась и помотала головой.

– Нет, не знаем, – дюймовочка состроила страдальческую мину.

– А Денис? Сын Зинаиды Юрьевны? Он где?

– Он теперь живёт с тётей, – в один голос выпалили девушки.

– Да? А где живёт тётя? – Лида старалась унять, растущее раздражение.

– Извините, мы не знаем.

– Не знаем, – теперь дылда страдала, а кроха мотала головой.

– Но позвонить-то ей можно? Есть у этой тёти телефон? – Лида потрясла перед девицами раскрытой ладонью.

– Женщина, а вы вообще кто? – под мышкой у дылды дюймовочка говорила увереннее, чем когда одна открыла дверь.

– Я учитель Дениса. Он ни в школу не ходит, ни ко мне на уроки. А сейчас конец года, – Лида возмущенно выдохнула носом, сжав губы. – Если вам это о чем-нибудь говорит…

– Давайте, мы ваш телефон передадим маме… – мелкая получила от дылды локтём в плечо, – тёте, угу, и она вам сама позвонит.

– Записывайте, – Лида продиктовала номер своего телефона. – Красенкова Лидия Дмитриевна. После восьми вечера я обычно дома.

…

– О, Господи! – вздрогнула Лида и остановилась, прижав руку к груди.

Её напугали статуи бога Ра, стоящие у дверей в парадное. Она привыкла к ним с детства и даже перестала замечать. Но этим вечером они вдруг бросились в глаза и показались чужими и страшными. Лида улыбнулась и покачала головой, ставя точку в забавном недоразумении, но в душе закопошилось вязкое чувство тревоги. Лида огляделась по сторонам, пожала плечами и вошла в парадное. Мелочи, на которые она не обращала внимания годами, сейчас вылезли наружу и маячили перед глазами. Перила, почтовые ящики, лепнина – все детали лестничной клетки словно кричали, умоляя на них посмотреть. Тревога взбухла, как тесто, и сдавила сердце. Лида в недоумении, осматриваясь вокруг, дошла до квартиры, но ничего страшного не произошло.

– Пф, – выдохнула она, подняв брови и качая головой. – И что это было? Ха!

«Даже ключ нормально не могу вставить», – попеняла себе Лида, открывая замок.

Нащупав выключатель, она включила свет и ещё неосознанная ясность произошедшего заставила Лиду застыть на месте.

Мама и Бзик

До Нижнего на автобусах и попутках добирались. И хотя Бзик на этот раз в бегах не был, мотаться между Питером и Нижним Маме всё равно стрёмно было. Два грузина, пусть и в достойных прикидах, глаза мозолят, как ни линяй. Короче, по бритве ходили. Сначала по-русски говорить пытались, но акцент жёг. Плюнули и меж собой ботали только на родном. Что на итальянцев здорово смахивали – порожняк: никто «Бонджорно!» не скажет.

– Вам куда генацвали? – окликнул их таксист у Московоского вокзала.

Бзик дёрнул Маму за рукав:

– Рикшу возьмём, нет? До завтра не доберёмся, Мама.

– Бзик, ты совсем Бельмондо, что ли? Рикша дорогу от бама до хаты срисует и, как по нотам, потом отстучит.

– Хорошо.

– А, нет! – Мама остановился и обернулся к водителю. – На Бор нам.

– Садимся! – таксист скрылся в машине.

Бзик рядом с водителем сел. Мама на заднем сиденье угнездился, сигарету прикурил и жадно затянулся. Пепел стряхнул на резиновый коврик под ногами и на мясистую шею водителя посмотрел. Зажмурился и тихонько крякнул.

– А на Бору вам куда, мужики? – водитель чуть наклонил голову набок.

– Эта, улыцэ … – засуетился Бзик.

– Нэклюдаво, на станции, – быстро уточнил Мама и несильно кулаком в спинку пассажирского сиденья ударил.

– Окей! Неклюдово, так Неклюдово. – Водитель промурлыкал: «Где же ты, моя Сулико?», отстукивая мелодию пальцами на руле, и задорно посмотрел на Бзика.

– Радзио луче включай, – хмуро огрызнулся тот.

– В Киров едзэм, – Мама исподлобья снова на толстую водительскую шею посмотрел.

– А чего ж в городе не сели? – водитель мотнул головой в сторону всё дальше назад убегающего Нижнего Новгорода.

– Родствэнык тут у нас. Увидзэмса и на поэзд, – неспешно прозвучал убедительный баритон Мамы.

– Э… – обернулся к нему удивлённый Бзик.

– Парень, тише дыши, – Мама продолжить ему не дал.

В Неклюдово на электричку пересели, доехали до «Моховых гор» и после еще пешком до улицы Гастелло шли. Когда на месте были, стемнело уже. Фонарей почти не было. Слева парк, справа – частные дома.

– Что за концерт, Мама? – возмущался по дороге Бзик. – Мы только на велосипеде не ехали!

– Надо будет – поедем! И на велосипеде, и на хромом ишаке. У нас дело не на один лимон было. А теперь борода какая, смотри!

– Зачем вообще мы с этим фрайером связались?

– Уважаемые люди за него просили, – Мама искал нужную улицу по табличкам с названиями.

– А сами эти люди что?

– Эти люди меня грели, когда я лямку тянул и тебя прятали, когда ты винта давал.

– Что, дядя Анзор?

– Анзор тоже, – Мама в темноте высматривал номера домов.

– Э, откуда дядя Анзор это фуфло знает? – Бзик поднял руки к голове и тряс ими у лица, растопырив пальцы.

– У Анзора он деньги брал, тут какой-то завод строить.

– Дядя Анзор в Самаре ведь!

– Э, парень, что ты хочешь? – Мама хлопнул Бзика ладонью по плечу. – Он тут у Шалико просил, но Шалико закрыли. А? Что любопытный такой?

– Нет…

– Фонарь проверь. Мне его дай. Где месарь твой?

Бзик отдал Маме карманный фонарь и ловким движением раскрыл нож-бабочку, с достоинством на Маму посмотрел и таким же движением сложил нож. Показалась луна и по улице забегали тени.

– Больше ты ничему в академии за столько лет не научился?

– Мама, что ты зубы сушишь, а? Я тебе что, баран, что ли? Ты мне кто, папа?! – Бзик негодовал и щурил один глаз.

– Деньги не возьмём – соседями по яме будем. – Мама закурил.

– Где дом этот уже?

– Бзик, нет, ты не баран! Ты – слепой баран! – Мама сквозь беззвучный смех выпускал струйки дыма. – Мы третий раз к нему подходим.

– Деловой ты, Мама! И что?

– Можно. Идём. Шухер какой – через задний двор валим. По-одному. Послезавтра в Шуе встретимся, у колокольни. Ты меня понял, парень?

– Понял, понял. Не биномньютона.

– Что? Ты оборзел, я смотрю! Что это за феня?

– М… – Бзик растерялся, глаза его забегали. – Э, ладно, Мама, проехали.

– Я тебе покажу, у кого бидон не дома!

Мама бросил окурок в лужу, посмотрел на Бзика и палец к губам приложил. Бзик кивнул, они быстро перешли дорогу и около глухого забора остановились. Мама слегка надавил на калитку, и она тихо отворилась. Мама недовольно покачал головой. Бзик поднял плечи и повернул ладони кверху. Мама дотронулся до уха и крест руками показал. Бзик открыл рот и закивал. Крыльцо под ними тоже только один раз срипнуло. Свет в доме не горел. Они прижались спинами к стене дома и Мама аккуратно ручку двери на себя потянул. Дверь плавно приоткрылась, и они проскользнули внутрь.

– Свет не включайте! – послышался голос из комнаты рядом со входом.

Мама, хотя и ждал услышать голос, вздрогнул и напрягся. Бзику кивнул: «На месте!»

Мама выглянул из-за косяка. Комната проходная была – в правом дальнем углу зиял чёрный дверной проём. Узкой стороной к двери стоял прямоугольный стол. В темноте было не разобрать, но похожий на кухонный. По другую сторону стола сидел человек. Яркий лунный свет падал из окна позади и очерчивал чёрный силуэт, делая лицо неразличимым. Зато на светлой столешнице отчётливо выделялся револьвер.

– Да он дурак совсем! – Мама вошёл в комнату. – Фонарь, стол, игрушку не трогай.

– Понял! – Бзик вошёл следом и встал чуть позади Мамы.

– Что вы там говорите? – в голосе человека за столом слышалась нервозность.

– Винаградын сколька в грозды? – спросил у человека Мама.

– Что-что? – переспросил тот и подался вперёд.

Мама включил фонарь и луч ударил в глаза сидевшему. Тот вскинул руку и в тот же миг Бзик резко пнул торец столешницы. Стол прыгнул на сидящего, ударил его в грудь и опрокинул вместе со стулом. Не упрись человек спиной в подоконник, неминуемо упал бы навзничь. Зажатый столом, на который с противоположной стороны давил ногой Бзик, человек судорожно глотал воздух и всё пытался дотянуться до револьвера. Но удар был такой силы, что оружие почти не сдвинулось с места. Гладкая поверхность стола проскользила под ним, и оно стало недосягаемо для своего хозяина. Мама усмехнулся и фонарём револьвер со стола столкнул. Тот глухо об дощатый пол стукнулся, проехал немного и замер где-то в темноте.

…

В Питере Мама только у Филы не дёргался. Зависал у неё на хате и без дела не выходил никуда. Фила неподалёку держала бордель «под крышей» начальника местного РОВД. Четыре тонны баксов ему каждый месяц засылала и свои дела в оговорённых пределах мутила. Менты иногда заезжали на «субботник», но Фила не парилась – шлюхи у неё на любой вкус водились. Всего – больше семидесяти… голов. На всех хватало. Какие в бардаке зависали, а каких водители по клиентам развозили. Сама она пятёру, было дело, отмотала и блатную фишку рюхала. Правильной бесовкой была, короче.

Филиными шлындрами Мама брезговал, и его коробило от того, как она над ними куражилась. И хоть звал за глаза «адской погремушкой» – да и постарше она была, – несколько раз прижимал Филу в ванной. Она ему тоже лаской отвечала, но после хуже гремучей змеи на всех бросалась. Кричала, ругалась и девкам таких банок выписывала, что некоторые потом неделями работать не могли. Так она им ещё и за «простой» не платила. И Мама не трогал её больше.

А Бзик во вкус быстро вошёл. Присмотрел себе из новеньких, незатасканную ещё. Маленькая, попка – сердцем, лицо круглое, губки пухлые. Кудрей пружинками, стерва, навьёт, и большими грустыми глазами из-за них зыркает. Сладкая больно, короче. Центровая. Бзик на неё хрустов немерено спускал, по кабакам таскал, шмотки дарил и чуть не на каждом углу пялил.

Мама жалел её. Она, дура, радовалась без памяти. Думала небось, что жар-птицу за хвост держит. Но он-то знал, что Фила сейчас их – залётных – боится: знает, что они и мокрым не погнушаются. И Анзора она уважает, потому их с Бзиком терпит. Но только они уедут, Фила мелкую сгноит, так опустит, что её бездомные шугаться станут.

А уезжать надо было срочно. У Михо цацки рыжие забирать и валить. «Менты кого в Нижнем пасли? – Мама в майке и спортивных штанах на кухне сидел, рассуждал и дымом пускал кольца. – Может быть, Михо их сдал, и то засада была? Разузнать можно, но времени не хватить может».

– Что ты там пищеш? – спросил он и кивнул на тетрадь, в которой Фила красной ручкой чёркала.

– Бл..дская бухгалтерия, – неглядя, отмахнулась она.

Из коридора донёсся смех и голос Бзика: «Стой! Куда пабэжала?»

– Мам Фил! – в кухню ворвалась его маленькая шлюшка в коротеньком, наспех запахнутом, халактике. – Я тебе забыла сказать…

– Ты как разговриваешь, шалава?! – Фила вскочила и дала мелкой затрещину.

Девка выронила измятую бумажку.

– Э, Фила, что дэлаэш? – Бзик, в одних трусах, вбежал в кухню, спрятал мелкую себе за спину и грудь выпятил.

– Бзик, идиот! – Мама встал перед ним. – Что ты её тут трахаешь? Иди с ней в бордель и там трахай. Или снимай квартиру! Устроил тут!

– Ладно, Мама, разберёмся! – Бзик рукой с растопыренными пальцами в воздухе большой круг очертил.

– Тебе башню совсем снесло! Разбираться у Анзора будешь! – устало сказал Мама и на табурет опустился.

– По-русски говорите, черти! – Фила шлёпнула ладонью по столу.

– Мам Фил, – жалобно проблеяла мелкая из-за спины Бзика, – ну там тётка приходила, на ту квартиру…

– И чё?

– Сказала, что учительница Хонина. Ну, почему он в школу не ходит, спросила, и к ней на уроки… что-то такое.

– А ты?

– Я у неё телефон взяла. И что ты сама ей перезвонишь, сказала. Не надо было?

– Было. Давай телефон!

– Да вот, уронила… Только что, – мелкая выглядывала из-за Бзика и, видимо, опасаясь выйти, осматривала пол.

– Эта, нэт? – Мама достал клочок бумаги с цифрами из-под своего табурета.

– Да-да, это он! – засияла мелкая и едва заметно подтолкнула Бзика к двери.

Тот включился будто. Утащил её стремительно в одну из комнат и дверь захлопнул.

– Когда вы уже свалите, Мама? – Фила жалостливо скуксилась.

– Э, как тэбе не нада, валитэ! – Мама вяло возмутился.

Они замолчали и прислушались к приглушенным прерывистым девичьим стонам. Фила прикрыла кухонную дверь и подошла к Маме.

– Мамчик, – она, с силой нажимая, гладила его плечи и шею; дыхание её участилось.

– А… – Мама, сдаваясь, тяжело выдохнул, и развязанный им пояс Филиного халата соскользнул на пол по синему шёлку с белыми лилиями.

Мама откинул полы халата в стороны, обхватил Филу за талию и усадил её верхом к себе на колени. Фила обняла его за шею и голову запрокинула. И он уже готов был к Филиной груди припасть, как взгляд его на номер телефона упал – бумажка эта рядом на столе лежала.

– Стой, Фила, падажи!

– Мама! – Фила вскрикнула, и глаза её исполнились ужаса.

– Да памалчи, жэншина! Чей эта номэр? Что щас сказала эта… твоя… э… дзевушка? – Мама тыкал указательным пальцем в бумажку.

– Мама, да какого… – последние следы нежности исчезли, и Фила снова превратилась в змею. – Тебе прям щас вот надо, да? Училка это Хонькина! Да пошла она в…

Разгневанная Фила схватила бумажку, изорвала её и все обрывки в окно выбросила. Ударила кулаком по оконной раме и замерла. Через несколько секунд успокоилась и украдкой на Маму посмотрела, мол: «Косяка дала, да?»

– Что ты злая такая, м? – Мама головой покачал.

– Тебе нужен был этот номер? – в голосе Филы слышалось, что она ищет примирения. – Ну, прости, Мамчик! Завёл ты меня… И такой облом, – Фила сделала капризное лицо и, поворачивая плечи из стороны в сторону, хлопала себя по бёдрам.

– Эта номэр тэстя Михо, – Мама поднял брови и вытянул шею вперёд.

– Да ты чё! – Фила подпоясалась, поправила ворот и села за стол напротив Мамы. – Это точно?

– Да. Я его наизуст знаю, – Мама прикурил две сигареты и протянул одну Филе.

Фила сигарету в длинный мундштук вставила и попыхала вхолостую, раскуривая.

– На уроки к ней, говорит… – задумалась Фила. – Это ж Лидка, значит, Мишкина свояченица. Зинка, выходит, к ней малого таскала математикой заниматься.

Мама встал и подошёл к окну. Дверь внезапно открылась и появился улыбающийся Хоня. Он держал в охапку большого оранжевого медведя с золотистой тесьмой на шее. Около Филы встал, смотрел ей в глаза и, как казалось, что-то сказать хотел. Обритую под ноль голову Дениса покрывали швы под пятнами зелёнки.

– Дэныс! – позвал Мама.

– Да он ни хрена не нямлит, – Фила брезгливо скривила рот, развернула пацана за плечо и сильно толкнула к Маме:

– На вот, возьмите его с собой. Он там бывал часто… Для отвода глаз. Щас пиковым на каждом шагу ксивы ломают. Война… Вы когда идёте-то?

Хоня уронил медведя и только потому сам не упал, что упёрся руками в Мамин живот.

– Узнаэш, када вэрномса, – ответил Филе Мама и стёр большим пальцем в уголке Хониного глаза слезу.

Денис смотрел Маме в глаза, но взгляд будто насквозь проходил. Мама ещё несколько раз медленно пальцем по детской коже провел.

– Я же его отца убил, – прошептал он.

– Что ты бормочешь, Мамчик? – Фила сидела, закинув ногу на ногу и Денис как раз около её ноги стоял. – Хоня, пошёл к себе в комнату! – пнула она его.

Хоня не сдвинулся с места, ещё шире улыбнулся и в углке глаза снова слеза заблестела. Мама поднял медведя и помог Хоне обхватить игрушку. Пацан развернулся и потопал в коридор.

– Он что, так и будэт?

– Без понятия, – фыркнула Фила. – Мне это по нулям как-то. Щас, так и быть, потерплю, швы ему снимут, и сдам в приют, с глаз подальше. – Фила поскребла халат, сокрушенно разглядывая жёлтое пятно на лепестке лилии. – Мне убогих кормить – не канает.

«Разве волк себя волком чувствует? – думал Мама. – Если себя волком чувствуешь, значит, ты не волк на самом деле. А кто тогда? Не слишком поздно выяснять?»

…

– Здраствуй, Мища! – Мама подошёл к незадачливому владельцу револьвера вплотную.

– Здравствуй, Мама! – кряхтя, ответил Михаил.

– У нас нэт врэмя! Ты должен много! Луче адать, на воле жизни тэбе нэ будзэт, а на киче вабшэ вилы, – Мама большим пальцем по горлу провел.

– Должен? На киче? – Михаил извивался, пытаясь освободиться. – Я же вам сказал, где золото искать, ребят!