Истории Раймона Седьмого

Тип в чёрном маячил неподалёку. Небось ждал, когда я уйду, чтобы опять продолжить. Ага, ща, разбежался! Я подошёл к нему.

–Так, дорогой мой, ты чего-то не понял? Я ж тебе ясно сказал– мусорка вооон там! А кто тупой и не понял, я того лично сопровожу! Прямо в мусорку головой. Я сегодня добрый!

Мужика аж перекосило от моей доброты. Он шагнул назад, оступился, я схватил его за локоть и повёл к мусорке. У ящика отобрал пакет и забросил внутрь. Потом так же, за локоть вывел на центральную аллею кладбища и развернул к воротам.

–Всё, дорогой. Я для тебя всё, что могу, сделал! А теперь сам, сам…могу только ускорить, пинком под зад.

Он вырвался и пошагал к воротам. На его плаще , в районе задницы красовался отпечаток моего ботинка. Что– то везёт мне в последнее время на неадекват, подумал я.

Маргарита Егоровна подошла ко мне.

–Ну, куда же вы пропали? Уже всё, ехать собрались.

–Да я сам доеду,– удивился я, на поминки-то я не собирался.– И вроде бы вы меня на «ты» называли…

–Да? А , точно…-она потёрла лоб,– тогда да, было. Не знаю, что на меня нашло…

–Да я не возражаю,– успокоил я её,– только ну, зачем мне ехать? Я ведь по сути человек посторонний. Никого не знаю, и меня никто не знает, ну, кроме вас, конечно.

–Леночка просила вам альбом с фотографиями отдать,– сказала Маргарита Егоровна,– Ира, её дочь, принесла с собой. Она очень переживала, что вас, то есть тебя, найти не сможет, я ей обещала. Пойдёмте уже.

–Ну, я тогда альбом возьму и пойду,– я облегчённо вздохнул,– а вы уж как-нибудь без меня, ладно?

Она покачала головой, но ничего не сказала. Мне показалось, что она что-то недоговаривает, но я промолчал, зачем мне чужие тайны? Своих хватает.

Мы шли по заснеженному кладбищу к автобусу. Я подумал, что как-то тоскливо, что мы сейчас уедем, а покойники останутся…в холодной, мёрзлой земле. Не все же они такие шустрые, как мои.

Около автобуса толпились люди, дети, внуки…

–Тётя Рита,– к нам подошла немолодая женщина, очень похожая на Елену Сергеевну, наверно та самая дочь,– ну где вы ходите, только вас и ждём. Садитесь, сейчас поедем.

–Извините,– вмешался я,– просто мне не совсем удобно ,время…

–Пожалуйста,– она шмыгнула носом,– вы ведь внук Евгения Романовича, верно? Ненадолго…мама бы была рада. Она просила вам передать альбом, там их фотографии с вашим дедушкой. Немного, правда, они ведь недолго прожили вместе. Наверное, года два.

–Ну…-честно, мне совершенно не хотелось ехать на поминки, сидеть за столом с незнакомыми людьми, которые будут переглядываться и шушукаться…и я их понимаю, вид у меня был не совсем поминочный. Нет, я знал, что косуха, чёрные джинсы и гриндера до колен не та одежда, которую носят на похороны, но другого зимнего гардероба у меня не было, а мёрзнуть не хотелось. С другой стороны, меня просила немолодая женщина, только что потерявшая мать, и потерявшая её отчасти по моей вине, так что я решил-таки поехать. Заберу альбом, посижу немного, может рюмку выпью и потихоньку сбегу.

В довершение всего, в автобусе напротив меня разместился священник. Нет, я всё понимаю, работа у человека такая, но зачем на меня-то глядеть с таким пренебрежением? Я отвернулся к окну, почему-то вспомнилось, как хоронили бабушку. Мать потом говорила, что я весь аж почернел тогда. В памяти остались какие-то отрывки, то, как постоянно гасли свечи в церкви, и у меня кружилась голова от ладана. Петрович выволок меня на улицу, за ограду и сунул сигарету. Потом я ещё пару раз заходил в церковь, но как только голова начинала нестерпимо болеть, бежал к катафалку, курить.

Потом вспомнился забавный случай…как мы, студенты, попёрлись в какое-то село, смотреть в церкви фрески. Фрески, по словам препода, были очень древние, чуть ли не времён Киевской Руси, а церковь доныне действующей. И была там некая, вроде как чудотворная, икона, тоже невообразимо древняя, и чудесным образом всё исцеляющая, и все желания исполняющая, в пределах разумного, конечно. Явились мы туда, разумеется, не во время службы, но храм был открыт. Нас только попросили не шуметь и приличия соблюдать, а кто хочет святыне поклониться, купить свечку. Было нас человек пятнадцать, и в самой церкви ещё человек пять, поклонялись, значит. Ну, я зашёл, и, раз прилично себя вести обещали, бандану с головы снял и в рюкзак засунул. Тут меня за рукав дёргает монашка в возрасте и говорит:

–Девочка, ты платочек-то одень, не подобает в храме с непокрытой головой…

–Он мальчик!– громогласно заявил наш староста, – ему можно!

Монашка вспыхнула как маков цвет и мигом ретировалась. Мы осматривали фрески, что-то пытались зарисовать. Время от времени народ на меня поглядывал и ехидно хихикал. Мне и самому было смешно…

Потом решили поклониться чудотворной иконе и желания загадать. Зачем я, некрещёный и вообще неизвестно к какой конфессии принадлежащий решил ввязаться в сие действо, до сих пор не понимаю, наверно сработал пресловутый стадный инстинкт, или моё неуёмное любопытство. Но я купил вместе с остальными свечку и встал в очередь к иконе, лихорадочно вспоминая, как надо креститься. Очередь шла быстро, люди по одному поднимались по лесенке к иконе, стоящей в застеклённом ящике-киоте, крестились, кланялись, ставили свечку и спускались с другой стороны. Наконец настала моя очередь, я поднялся, перекрестился, вроде руки не перепутал, ага, специально взял свечку в левую руку, поклонился…бамммм! Треснулся лбом в стекло киота ,ну кто же знал, что оно так вперёд выступает! А я, как идиот, поближе подошёл, икону разглядеть. Народ тихо постанывал, громко ржать никто не решался, учитывая святость места и торжественность момента. Я приткнул свою свечку и быстро спустился.

–Граф, а граф, – веселился народ, выходя из церкви,– это как же ты нагрешить успел, что тебе в церкви богородица в лоб дала? Чуешь ли ты вразумление божие?

Мне было смешно, и немного обидно.

–Нам, лангедокским катарам, это нипочём,– гордо заявил я, и кто-то из девчонок пожертвовал мне монетку, которую я торжественно налепил себе на лоб.

Я , конечно, рассказал эту историю Маргарите Егоровне, и она тихонько посмеялась.

–Спасибо, кажется, я даже знаю, где это было,– улыбнулась она,– село Журавкино, верно? Мы тоже туда ездили, в церковь, и нам про студента, который лбом стекло разбил, рассказывали.

–Вот вруны!– возмутился я,– стекло целое осталось, оно противоударное, попробуй выбей! А икона там интересная была, на строгановские письма похожа. Только я не разглядел как следует, очередь же.

Наконец мы приехали. Дочь Елены Сергеевны на входе в столовую отдала мне небольшой альбом с розочкой на обложке. Я поблагодарил и убрал его в рюкзак. Поминки не обманули моих ожиданий, на меня оглядывались, ну и ладно. Зато моя персона, надеюсь, немного скрасила людям печальный повод. При первом же перекуре я потихоньку ушёл, Маргарита Егоровна торжественно заверила меня, что её довезут на такси со всеми удобствами и совесть моя была чиста. А мне хотелось скорее попасть домой и посмотреть, что же такое передала мне Елена Сергеевна.

История девятнадцатая. Всяко разно.

У подъезда маялся брат. Судя по его примороженному и несчастному виду, маялся он довольно давно.

–Ты чего тут?– настороженно поинтересовался я.

–Мать в больницу увезли,– горестно сообщил он,– живот у неё заболел, ночью. Утром скорую вызвали.

–В какую повезли?– я тут же забыл о своих проблемах.

–Не знаю,– брат шмыгнул носом,– отец с ней поехал, а потом сказал на работу… а я к тебе.

Я вытащил телефон– пропущенных не было. Это малость успокаивало, если бы случилось что-то серьёзное, то Петрович мне бы позвонил.

–А ты почему не в школе, а?– строгим голосом поинтересовался я .

–Так это,– он состроил горестную мину,– никого ж дома не было… я и…

–Проспал,– закончил я предложение. – Дрых, как слон, пользуясь случаем. А когда проснулся, решил отмазаться, типа заботливый, брату сказать, да?

–Ну, отец сказал, до тебя доехать после школы,– он вытер нос рукавом,– а дома это, ну, есть хотелось…

–А еда в холодильнике, а его ж ещё открыть надо,– фыркнул я,– а у нас дома нету никого!

Брат подозрительно принюхался.

–А ты чего не на работе? Выпил, да? А на меня наезжаешь, а сам!

–А я с похорон иду. Мне можно,– я открыл подъезд,– иди уж, страдалец. Давно мёрзнешь-то?

–Ну… час где-то,– брат поёжился и шмыгнул в подъезд,– а кто помер?

–Деда нашего первая жена. У него оказывается, до бабушки ещё жена была, вот она и померла. А её подруга в моей школе работает, она мне и сказала.

–И чё, наследство что ли оставила?– недоверчиво поинтересовался меркантильный подросток.

–Альбом с фотками,– обломал я его,– мне. А тебе, мелкий, фигу.

Мы вошли в квартиру. Я поставил чайник, вытащил из холодильника кастрюлю с супом и разогрел одну порцию. Мне-то есть не хотелось. Сашка набросился на суп, точно век не едал, а я вытащил телефон и набрал Петровича.

–Чего случилось?

–Да Валентине чего – то нехорошо стало,– Петрович вздохнул,– перестраховались немного, сам понимаешь, возраст то уже, в общем, не девочка. Вроде в больнице говорят, ничего такого, полежит пару неделек, а там посмотрят.

–И в праздники тоже в больнице?– чего-то мне грустно стало. Все, значит, праздновать будут, а мать в больнице…

–Да, может, отпустят, – утешил меня Петрович,– если всё хорошо будет, вроде намекнули, что можно так, лекарства с собой дадут, уколы…а ты что, не работаешь сегодня?

–Я на похоронах был, первая жена деда умерла. Отпросился, домой пришёл, а Санька тут у подъезда дежурит. Проспал школу,– заложил я мелкого. – Мы тогда вечером к матери придём, навестим, ей надо чего?

–Да вроде пока не звонила, наверно всё есть,– хмыкнул Петрович,– я попозже загляну, поговорим.

Братец дел суп, налил себе чаю, нашёл вазочку с конфетами и блаженствовал. Кот лежал на столе рядом с вазочкой и внимательно следил за процессом исчезновения конфет. Бдил.

Я насыпал коту корм, налил воды. Брат покосился в мою сторону.

–Чего отец сказал?

–Сказал, что ремня тебе даст,– успокоил я его,– нефиг прогуливать. А мать наверно на новый год отпустят.

–Хорошо бы…– он потянулся,– а то тоскливо как-то.

–Без ремня?– уточнил я.

–Без мамы, отец только пугает,– брат фыркнул.

Хлопнула дверь, прибежали девчонки из школы. Сразу стало шумно и весело. Я потихоньку уплёлся в комнату и достал альбом.

Со старых снимков на меня смотрели незнакомые люди. Впрочем, некоторых я узнал. Например деда, тут он был совсем молодой, не старше меня, с офигенной улыбкой. Рядом с ним очаровательная блондинка в кудряшках, неужели Елена Сергеевна? Блина…что с людьми жизнь то делает. Я вытащил фото, перевернул – на обороте подпись-« наша свадьба». Я пролистал весь альбом, было как-то грустно наблюдать, как весёлые молодожёны становились всё серьёзнее и мрачнее. На последней фотографии дед не улыбался, а у Елены Сергеевны у рта залегла скорбная складка. Я снова открыл альбом сначала, присмотрелся повнимательнее. На свадебной фотографии, верно, я не ошибся– вполне узнаваемый Филипп Васильевич, практически не изменившийся, в сорочке навыпуск и в парусиновых светлых штанах. Хм…сколько ж ему лет, а? И кто он вообще такой? Мне стало немного неуютно. Я вспомнил, что Александр Прохорович назвал старшего моим опекуном. Значит, он за мной присматривал, что ли? На фотографии наличествовал и сам Александр Прохорович, невысокий, щуплый парень с цепким взглядом, он стоял около невесты. Рядом с женихом стояла незнакомая девушка в пёстром платье, щурившаяся от солнца.

Я потряс альбом, мало ли, вдруг там чего тайное вложено? Ничего не выпало. Наверно иногда фотографии– это просто фотографии. Пусть будут.

Запел телефон, мать.

–Мам, привет, ты как? Что врачи сказали?

–Да вроде ничего страшного. Ты бы пришёл сегодня ко мне, а?

–Ладно, Машу дождусь и придём. Санька у нас сидит, я его накормил, не переживай. Тебе чего принести?

–Ничего не надо, и приходи один. Зачем твоих всех таскать? Я просто поговорить хочу, а Маше отдыхать больше надо.

–Хорошо, как скажешь,– озадачила она меня, однако. Странно.

Я наверно задремал, потому, что когда открыл глаза, уже начало темнеть.

–Девки, вы чего делаете?– поинтересовался я, входя в комнату. Дунька сидела за столом, в обнимку с телефоном, Акулька с братцем– на кровати, положив на колени ноут.

–Играем,– сообщил братец.

–Я это…– Дунька замялась,– можно погулять? Мы уроки сделали.

–Недолго только,– предупредил я,– я сейчас в больницу съезжу, мать навещу. А вы Машу дождитесь, а ты– отца своего,– я ткнул в брата пальцем.

–Хорошо, хозяин,– все были согласны. Я оделся, подхватил рюкзак и поехал к матери.

В холле больницы стояла нарядная ёлка. На диванчиках сидели люди, женщины разного возраста в халатах и их посетители. Я набрал материн номер, сообщил, что пришёл и стал ждать. На меня, как обычно, косились и оглядывались. Ну и ладно, я привычный уже.

Мать вышла через пару минут. Быстро она. А я только хотел жертву подыскать… не успел.

–Привет, мам. Как ты?

Она оглянулась по сторонам.

–Да вроде ничего, сказали, это из – за возраста. Ребёнок растёт, а ткани уже не эластичные. Вот и больно так. И давление намеряли, домой не пускают. Девочки на ночь уходят, а я вот останусь.

–Одна, что ли?– забеспокоился я.

–Нет, вон ещё Магдалена со мной,– она показала на окружённую небольшим табором товарок молодую цыганку,– она хорошая, ты не думай. Только курит много.

–Мам, а чего ты никого приводить не велела?– я решил прояснить вопрос. – И вообще, зачем ты из себя жену Штирлица строишь?

Мать вымученно улыбнулась.

–Понимаешь. Ну, как бы тебе сказать, жутковато тут. –Она поёжилась,– как будто кто то наблюдает, и только момента ждёт…

–Ну, придумаешь тоже,– засмеялся я,– не забивай голову! И вообще, Серафимушка мне сказала, что за тобой присмотрит.

–Правда?– она схватила меня за руки,– или ты как всегда врёшь?

–Мам, да ты что!– возмутился я,– она мне так сказала! Вот совсем недавно! Честное графское слово даю!

Мать вдруг всхлипнула и ткнулась носом мне в куртку. Я обнял её, и стал тихонько уговаривать.

–Ну, вот что ты, как маленькая, в самом– то деле! Всё хорошо будет, никто тебя не обидит. И Серафимушка приглядит, она обещала, ну, мам, не плачь, тебе же вредно! А то давление поднимется, домой не пустят…Петрович с Санькой тогда к нам переедут, и мне на полу спать придётся! А с балкона дует. Я ж простыть могу! И буду Новый Год в соплях встречать! А его как встретишь, так и проведёшь, значит, я весь год с насморком ходить должен!

Мать посмотрела на меня и рассмеялась.

–Придумаешь же! Только всё равно мне тут страшно. И палата как назло тринадцатая. А знаешь, мне сказали, что девочка будет. В апреле, или в мае. Тут санитарочка есть, старенькая уже, она кому как скажет, так и сбывается. Мне вот девочку сказала.

–Здорово!– я обрадовался, мать вроде отвлеклась от своих страхов,– а вы имя уже придумали?

–А чего думать?– удивилась она.– конечно Серафима!

–А у нас мальчик будет, мне Серафимушка обещала,– сообщил я,– сказала– весь в меня!

–Ох, ты…– мать прикрыла рот ладонью,– весело вам будет! Ты ж всю жизнь с приключениями…

Я обнял её и погладил по голове. Мать снова засмеялась и отстранилась.

–Я вот что хочу тебя попросить,– она снова оглянулась, точно из-за ёлки мог выскочить жуткий Фредди Крюгер,– беспокойно мне последнее время. Ты мог бы в Шишигино наведаться, к бабкам тамошним? Просто сказать, что мол, Валентина, Серафимина дочь, беспокоится? Я адрес тебе скажу…седьмой дом у них, третий порядок.

–К тем, которые приезжали недавно?– уточнил я, не называя имён.

–Ну, да,– мать кивнула,– просто скажи им, хорошо?

–Конечно, мам, я съезжу. Завтра у меня два урока только, может, и с Игорем договорюсь, чтоб подкинул. Или на автобусе, до Городенья, или до Выселок Горелых, а там уж дойду.

–Спасибо, я ж Лешу о таком не могу просить, не поймёт он,– мать поплотнее запахнула тёплый халат,– а ты сможешь. И на работе ещё завал, конец года,– она тоскливо вздохнула.

–Наплюй на работу,– посоветовал я,– справятся и без тебя. Ты сестрёнку мою береги, ладно?

Мать чмокнула меня в щёку и мы распрощались. Цыганка Магдалена тоже распрощалась со своей роднёй и вместе с моей мамой направилась к выходу из холла.

Я вышел на улицу и вытащил пачку сигарет. Затянулся.

–Молодой, красивый, огоньку не будет?– ко мне подошла пожилая, грузная цыганка с зажатой в зубах сигаретой. Я протянул ей зажигалку. Она прикурила, потом неожиданно сказала:

–Плохо делаешь, зачем тебе такая старая? Деньги платит?

–Чего?– я чуть не сел в сугроб. Блина. Она меня что, за любовника моей матери что-ли приняла?

–У неё муж есть,– покачала головой цыганка,– увидит тебя, что будет?

–Так он меня уже четырнадцатый год видит,– заржал я,– с некоторыми перерывами. Он того, отчимом мне приходится, матери моей мужем. Попутала ты, дорогая!

–Э, постой,– она ухватила меня за рукав,– важное скажу! Погоди…

–Не аскай у аскера,– назидательно произнёс я,– да не обаскан будешь! Тётя, пока-пока!

Я шёл к остановке и тихо смеялся про себя. Потом подумал– раз мать приняли за мою любовницу, значит она хорошо сохранилась, а это, чёрт возьми приятно! Ведь я прав?

История двадцатая. Предновогодняя.

Вечером пришёл Петрович, ужинать. После ужина, когда я в очередной раз поведал о визите к матери, он спросил:

–Завтра поедешь?

–Ага,– согласился я,– завтра школьная ёлка, так что уроков мало. Как раз успею. Жалко. Игорь не в городе, придётся своим ходом.

–Может мне с тобой?– предложил Петрович.– а то тебя отпускать…

–И мы тоже!– обрадовались девчонки.

–Ещё чего, а кто за порядком следить будет?– обломал их я.

Маша только вздохнула. Она рассматривала фотографии в альбоме с розой.

–Мань, а Мань, да прорвёмся!-я попытался успокоить её. Она шмыгнула носом и прижалась ко мне. Сразу расхотелось ехать в непонятное Шишигино…

Петрович забрал Саньку и они ушли.

–Раймон,– спросила Маша.– давно хочу узнать, а почему ты машину не водишь? Ведь мог бы, если бы захотел. Давай машину купим, и на курсы…

–Мань, понимаешь какое дело,– я дёрнул себя за хвост,– меня Петрович как то пытался научить, мне лет семнадцать наверно было..

–И что? – Маша оживилась.

–Ну, он сказал, что у меня в предках видно через одного камикадзе японские были. И в тот день, когда я каким либо чудом права получу, он прямо из табельного и застрелится, чтоб не мучиться. А я, Мань, не хочу мать вдовой раньше времени оставлять, так что, сама понимаешь…

–Ну, не может быть всё так плохо,– попыталась возразить Маша.

–Марусь, ты себе даже не представляешь, насколько оно плохо!– я поёжился. Воспоминания были не из приятных…Ровно две недели Петрович мучился со мной, необучаемым оболтусом. Мой словарный запас чрезвычайно обогатился. А закончилось всё развороченным в хлам бампером. И к тому же я каким-то чудом умудрился заехать на бетонную плиту, приподнятую над землёй примерно сантиметров на тридцать, а съехать не смог. Тогда я узнал много интересного о себе и своих японских, мать их, предках, был признан дебилом, с чем с облегчением и согласился.

Итак. На следующий день, после двух уроков, я отправился на автобус до Городенья. Электричка зимой ходила только утром и вечером, и я на неё не успел.

Девчонки подробно рассказали мне дорогу до Шишигина, велели надеть дарёные ими носки. И я уверенно отправился через лес в Шишигино.за спиной заскрипел снег, я оглянулся и нисколько не удивился, увидев деда на лыжах. Нераспечатанная пачка «Кента» была куплена заранее и дожидалась в кармане косухи.

–Никак дедушке курева привёз?– после обмена приветствиями поинтересовался дед.

Я кивнул и протянул ему пачку.

–В Шишигино идёшь?

–Ага,– я достал сигарету ,предложил деду, прикурил, поднёс ему зажигалку. Дед наконец затянулся и предложил:

–Проводить тебя, что ли, а то забредёшь ещё…

–Проводите,– обрадовался я. В лесу мне было как-то не слишком уютно. Ну, вот городской я человек, что поделать!

–Ну, давай тогда за мной,– скомандовал дед. Я поплёлся следом, по его лыжне.

–Вон там твоё Шишигино,– дед махнул рукой через заснеженное поле. По полю вилась– петляла тропка. -Как там мои девки-то поживают?

–Нормально,– я улыбнулся,– в школу ходят, учатся. Хвалят их. И по дому тоже помогают.

–Ничего не пожгли?– поинтересовался дед.

–Пока нет,– я засмеялся.– Первое время-то боялись, а теперь хозяйничают.

–Ну, и хорошо,– он кивнул.– Не пропадут. А то тут им чего делать…места им тут не было бы, занято всё. А с матерью своей мигом бы сбились. Ладно, ты иди, я тебя потом встречу, обратно провожу и подарков передам.

Я начал его благодарить, но через минуту понял, что беседую с кривой ёлкой. Дед умудрился каким-то мне непостижимым образом сгинуть. Я пошёл через поле в деревню.

Искомый дом нашёлся как-то подозрительно быстро. По ходу меня там ждали. Во всяком случае , за калиткой мигом нарисовалась высокая старуха, я даже постучать не успел.

–Заходи, заходи,– она распахнула калитку,– вот хорошо, приехал к бабушкам, а мы тебя ждём!

–Здрассьте…– я опешил, как это они меня ждут, если я сам до вчерашнего дня ни сном ни духом?

–Замёрз?– старуха ласково улыбалась, а мне стало как-то не по себе,– иди в дом, горячего поешь, отогрейся. Тебе ж сегодня обратно ехать, надо на автобус успеть. И поговорим заодно.

Я вошёл в дом, Снял куртку и ботинки. Вымыл руки, сел за стол. Улыбчивая Милолика тут же вытащила из печи чугунок щей, налила в тарелку. Прогулка по лесу не прошла даром, я мигом уплёл и щи с грибами, и картошку с мясом…Потом на столе появилась бутылочка чего-то явно алкогольного и три рюмки.

–Калганная,– пояснила Доброгнева, разливая настойку. – Ну, с приездом, правнучек!

Мы чокнулись, калганная была хороша…

–Ну, а теперь рассказывай, – Милолика подпёрла голову рукой.

–Мать просила передать, что беспокоится, сильно,– сказал я,– в больницу положили. Вчера говорит, точно следит кто-то и выжидает. А у неё живот сильно болит и давление поднялось. И вообще…

–В женскую положили?– уточнила Милолика,– которая у вокзала? Или куда в другую?

–У вокзала,– подтвердил я. –А я Серафимушку видел и она проследить обещала. А мать всё равно беспокоится, вот и попросила к вам съездить.

–Наведаемся,– коротко сказала Доброгнева,– на днях. И к тебе заглянем. Вы вроде на свадьбу собирались?

–В субботу,– кивнул я. – Всех пригласили, и нас с женой, и девочек.

–Вот и идите, отдыхайте, вы молодые, вам повеселиться надо. А Валентине передай, что мы к ней аккурат в субботу и будем. И пусть успокоится, всё с ней хорошо будет, и с дочкой её тоже.

Милолика встала из-за стола и пошла в комнату. Там долго чем-то гремела и брякала, а когда вернулась в кухню, в руках у неё была корзинка. Из корзинки торчали горлышки бутылок. Из кармана застиранного фартука она извлекла видавшие виды очки, водрузила их на нос, из другого кармана вытащила погрызенную шариковую ручку и половинку тетради в косую линейку.

–Вот сейчас я тебе всё напишу,– она села за стол, оторвала листок и стала писать крупным разборчивым почерком, с ятями и твёрдыми знаками.

Доброгнева аккуратно разрезала бумажку и привязала к каждой бутылке нужную часть.

–Вот, это матери отвезёшь, тут всё написано, пусть пьёт. А эти две– жене твоей, ей тоже надо. А то у вас-то нормальной еды нету.

–Матери-то сегодня отвези, не тяни время,– посоветовала Доброгнева,– и пусть никого не слушает. А то наговорят, знаю я их! И бумаги никакие пусть не подписывает, до нас. Так и скажи.

–Обязательно,– пообещал я. – Вот слово в слово и передам.

Потом мы ещё побеседовали, потом меня на дорожку напоили чаем с ватрушкой, сунули в рюкзак бутыль той самой калганной, с пожеланиями хорошо отметить новый год…

У школы ребятня играла в снежки, а во дворе стояла настоящая живая ёлка, уже наряженная. Я постоял немного, понаблюдал. Некоторые снежки в полёте вдруг изменяли траекторию, совершенно непостижимым образом, а некоторые таяли и рассыпались прямо на лету. Вдруг один снежок каким-то особо хитрым образом влетел ко мне за шиворот.

–Какая зараза…– я обернулся, на меня смотрел Владька, подкидывая в руке следующий снежок. Рядом с ним стояла тоненькая девушка с копной русых волос. Вера, вспомнил я.

Владька кинул второй снежок. Я увернулся, быстро схватил горсть снега и от души залепил ему прямо в физиономию. Он засмеялся, подошёл ко мне.

–Я тебя помню, ты мне тогда зажигалку принёс.

–Вот и молодец, -проворчал я,– чего кидаешься, родственничек?

–Так я не знаю, как тебя зовут,– признался он, -а смотрю, вроде ты, ну я и проверил!