Империя наизнанку. Когда закончится путинская Россия

Рынок? Нет – это, скорее, место, проклятое Богом, обреченное на смерть. Это место, обреченное на гражданскую войну, и особенно в центральных странах, таких как Франция и Великобритания. Война идет между европейцами и мусульманами, между иммигрантами и коренными христианами, причем сторонами манипулирует глобальный капитализм, который более не нуждается в нациях и культурах вовсе, – я имею в виду, не нуждается в той культуре, которую мы называем христианской.

Ислам против христианства? Нет, так сказать было бы неверно. И исламизм, и христианство лишь статисты в этой борьбе, их столкновение – тень подлинной войны, ведущейся за наиболее эффективный метод управления рынками, за внедрение капитализма в страны, задыхающиеся от избытка безработных; я имею в виду прежде всего страны Южной Европы, католические страны.

Дикая иммиграция, огромное количество безработных, циничное разрушение всего, что является нашим христианским наследием, и забвение самих себя, забвение всех инстинктов, помимо основного: потребности стать маленьким буржуа. Скажите, можно так существовать?

Терроризм – это и есть ответ на возможность такого существования; и это вот и есть новая цивилизация.

Эта цивилизация противоречит всему тому, чему меня обучали честные христиане, – а я вырос христианином. Тот традиционный путь, который прошел в своем образовании я, считается сегодня ошибкой, а я считаюсь реакционером, или, если угодно, фашистом, – этот термин во Франции используют, чтобы определить тех, кто не согласен с глобальным проектом блистательной новой эры, проектом «нового бравого мира».

Французское культурное лобби, пресса, обладающая силой манипулировать, управляются лжецами (мы их иногда называем «левая икра» или «добрые души»), и у них у всех имеются родственники на Востоке и даже в странах исламского фундаментализма.

Это гибкие люди. Возможно, Франция и является той страной, в которой сила культуры является реальной силой, согласно видению Грамши. И вот как эта сила действует.

«Культура» – это имя сегодня присвоено коррумпированной демократией, тем институтом, который Деррида называл спектаклем, а Бодрияр – симулякром.

Я бы употребил более резкое слово: мы живем в порнографической цивилизации, сексуальный аспект экстраполируется. Отклонения от нормы становятся нормой, эксгибиционизм в культуре делается привлекательным, и не только в культуре. Я говорю не о кино – в политике, образовании, развлечениях, в культе тела, заслоняющем духовное развитие, в потере традиции и привязанности к одному мигу, в этике – словом, порнография везде.

Современная цивилизация, как сказал Бернанос, это заговор против духовной жизни.

Когда я гляжу на французское население, то чувствую себя иностранцем в моей собственной стране. Более того, я совершенно одинок, выброшен с культурной территории – устранен именно за то, что осмелился критиковать культурное лобби, властную культурную коррупцию; я осмелился указать на то, что глобальный капитализм убивает национальную культуру (вот вам пример: последний Нобелевский лауреат, ле Клезио, – это самый политически корректный и наиболее пустой писатель, какого можно только представить).

Прошу прощения, что приходится говорить обо мне самом, но утверждаю, что я – одна из жертв тоталитаризма нового типа, или фашизма, если вам нравится больше это слово, – но учтите, что это именно меня обвиняют в том, что я фашист: я был подвергнут остракизму и сто двадцать писателей подписали письмо, в котором говорится, что я фашист.

Да, теперь я думаю, что должен найти в себе силы и встать. Встать и сказать обо всем, что вижу очень ясно, о том, что является реальным порабощением, – сказать, даже если ясность моего суждения будет квалифицирована как фашизм.

Весьма очевидный симптом деградации общества – это разрушение языка, столь заметное сегодня во французской речи. Разрушение языка, создание новояза – это и есть матрица фашизма. Об этом писал еще Оруэлл.

Молодая польская еврейка сказала мне недавно, что невозможно понять Россию, если не учитывать азиатский деспотический дух и исконную готовность русских быть рабами. И если она права, то значит русские и европейцы действительно похожи, но, слушая ее, я вспоминал и грезил о русской культуре: Гоголь, Достоевский, Соловьев, Чехов, Мандельштам, Солженицын, Цветаева, Мусоргский, Скрябин, Тарковский, Губайдулина, Денисов, Шнитке и так далее.

Демократия теряется, растворяется в трюках, приготовленных для толпы. Мы живем с тенями фактов, в иллюзиях, отнюдь не в реальности. Отчаяние – вот нужное слово.

Как верующий католик я обязан сказать, что отчаяние – это уступка дьяволу. Я католический писатель, следовательно, у меня нет права на отчаяние. Западная Европа сегодня ненавидит католицизм – но я принимаю бой.

Кантор: Определение фашизма

Ришар, политика последних лет заключается в одном: в желании отсрочить приход фашизма. Социалистический проект отменили, демократический провалился, никаких препятствий для наступления фашизма не осталось. Фашизм пытались локализовать – объявляли его наступление то в Ираке, то в Ливии, то в Украине.

Дело не в том, какой из держав что именно на руку – все так или иначе делали вид, что существует точка, где появился фашизм и где с ним надо бороться.

Но фашизм наступил везде – прежде всего потому, что его не замечали: этим словом называли все что угодно, только не сам фашизм.

Сегодняшний либеральный гражданин охотится на призрак тоталитаризма (это крайне растяжимое понятие), но четко определенного зла он знать не желает. Книга Дебора «Общество спектакля» мне не показалась убедительной потому, что добавила новое определение к ситуации, и без того отягощенной избыточными словами. Никакого спектакля нет – есть реальность.

Мы так боимся сказать финальное страшное слово, что гораздо охотнее говорим, будто фашизм уже вовсе не существует, что он принадлежит к ушедшей эпохе. Или внедряем много дефиниций: «итальянский фашизм», «германский нацизм», «франкизм» – и вот определение уже поплыло.

Но согласитесь с простейшей мыслью: тот факт, что в тридцатые годы прошлого века было представлено полтора десятка инвариантов фашизма, говорит лишь об одном: у явления «фашизм» есть общий знаменатель, есть нечто такое, что воспроизводится постоянно, а вот в числитель может быть вынесена культурная особенность пораженной недугом страны. Это может быть венгерская гордость, русское мессианство, германское братство – то есть особенности стран, но не это главное.

Да, есть итальянский и германский фашизм, они в чем-то несхожи. Ну и что с того? Есть масса явлений, представленных в разных странах, – с отличным культурным числителем, но с общим знаменателем. Есть общий радикал, и на основании этого общего и надо определять фашизм; а то, что фашизм Салазара не похож на фашизм Квислинга, – это относится к культурным особенностям.

Есть и другая опасность: использовать слово «фашизм» для обозначение любой диктатуры. Например, сегодня либеральный диктат рынка называют новым фашизмом. Это настойчиво повторяют, и многие поверили. Между тем неолиберальная диктатура (таковая есть, безусловно) – это никак не фашизм. И теория золотого миллиарда, паразитирующего на прочих людях планеты, тоже не фашизм. И колониализм – это угнетение, но не фашизм. И египетский фараон и его власть тоже не фашизм.

Подмена понятий приведет к тому, что явление, ошибочно именованное фашизмом, впоследствии признается едва ли не положительным – поскольку фашизма в нем нет.

Так, называли Ирак фашистской страной, а Саддама сравнивали с Гитлером. Саддама обвинили в хранении оружия массового поражения – и, осуждая впоследствии западные страны за подлог, практически оправдали Саддама. Между тем Саддам действительно был тираном, и, возможно, восточная сатрапия Саддама ничем не лучше фашизма и должна быть устранена. Просто это не фашизм.

Приведу другой пример. Сегодня русские газеты используют термин «украинский нацизм», оправдывая агрессию в Украину, – ведь агрессия как бы защищает от страшного зла. Никакого нацизма в Украине нет и не было. На выборах в Украине процент сторонников «Правого сектора» (националистов) оказался мизерным. В правительстве Украины много евреев, а ограничения на русский язык совсем не означают геноцид. В Латвии, например, русский язык тоже не считается государственным, а граждане, не сдавшие экзамен на знание латышского, не получают гражданство, при том что в Риге половина населения – русские.

Когда российские пропагандисты запустили словосочетание «геноцид русского народа», они великолепно знали, что совершают подлог: такими словами всуе пользоваться нельзя; но важен был результат: русские люди пришли в неистовство. В дальнейшем стали рисовать на карте Украины свастику, показывая, что украинский народ принял фашистскую доктрину. В реальности фашистской программы нет и не было, как не было запрещения русского языка, а отмена русского как государственного произошла не вчера, а 23 года назад. Однако эти пропагандистские приемы дали свои страшные плоды.

Русским людям дали возможность заново пережить великие моменты освободительной Отечественной войны. Пафос задрали столь высоко, что подавление империей мятежа окраины (именно так рассматривают вразумление Украины вне международных законов) представили как продолжение битв Второй мировой, а граждан мятежной страны изобразили наследниками Третьего рейха.

Народу России дали пережить пафос борьбы за правое дело; люди поверили, что защищают родину, нападая на родину чужую. Так бывало в случае войны с Финляндией, например. Удивительно при этом то, что солдат, защищающих собственную территорию от вторжения, называют карателями, тогда как именно имперские войска и осуществляют карательные функции по отношению к мятежной колонии.

Есть ли украинский национализм? Безусловно; и это не вызывает симпатии. Национализм есть черта сознания освобожденной колонии, как это ни печально.

Но примите в расчет, что Российская империя всегда была беременна национализмом. Русская литература изобилует описанием вековой вражды между русскими и порабощенными Россией народами – это бремя лежит на титульной нации всегда.

Советская «дружба народов» убедительна лишь благодаря социализму. Вне социализма в империи дружбы народов нет и не было. Вспомните патологическую нелюбовь Булгакова к украинскому языку или ненависть Достоевского к полякам. Неприязнь народа, присоединенного к титульной нации, не новость: поглядите на шотландцев и ирландцев и их отношение к англичанам.

Однако далеко не всякий национализм способен перерасти в фашизм. Армяне не любят азербайджанцев и турок, однако армянского фашизма не существует; критичным является то обстоятельство, что армяне не в состоянии погубить азербайджанцев и турок: последних в разы больше, чем армян.

Малая нация может презирать большой народ: армяне – турок, ирландцы – англичан, украинцы – русских; это происходит в силу ясных исторических причин. Но представить, что армяне устроят турецкий геноцид, нереально; так же нереально предполагать, что в отношении ядерной страны России, обладающей новейшим вооружением, малая страна Украина может вынашивать планы геноцида.

Сегодня фашизм пришел в мир снова. То, что это слово возникло в политическом словаре, закономерно. На смену демократии приходит фашизм.

Мы обязаны дать определение данному явлению. Прежде всего условимся: фашизм может проявляться лишь в среде, обладающей способностью воплотить расовую доктрину. Тамбовская криминальная группировка, враждующая по расовому признаку с чеченской криминальной группировкой, не является образцом фашизма: тамбовцы не в силах устроить чеченский геноцид. Напротив, страна, накопившая достаточно ресурсов для атаки на мир, может стать фашистской.

Надо заметить, что и российская ненависть к Украине не направлена буквально против украинцев; русские всегда высмеивали украинцев, но не ненавидели – в лице Украины ненавидят Запад. Фашизм – это всегда реваншизм, месть за поражение; фашизм приходит тогда, когда побежденный накопил сил. Оскорбления в адрес Европы (Европу именуют «Гейропа») и Америки (которую давно прозвали «Пиндостан»), прозвища «толерасты» и «либерасты» (которые намекают на противоестественность толерантности и либеральности) – все это есть не что иное, как образцы характерного сознания.

В Украине произошло национальное восстание против соверена (которое всегда агрессивно и в украинском варианте связано с традициями «гуляй-поля»), но Россия увидела в этом движение «атлантизма» к границам Евразии. Всякая империя уходит трудно. Британская империя долго не могла проститься с Индией и Ирландией – было пролито много крови, прежде чем пришло понимание того, что колонии не удержишь. Только исключительная мудрость де Голля помогла расстаться с Алжиром, остановить войну.

Но всякая империя испытывает фантомные боли по отрезанной руке и связывает неудачи внутреннего строительства с потерей сфер влияния. Отсюда и появилось слово «фашизм»: в постимперском сознании былая угроза западного вторжения связалась с сегодняшним переходом соседней страны в лагерь Запада.

Представить, что сравнительно маленькая (по отношению к огромной России) Украина готовит геноцид гигантского пространства, немыслимо. Однако боль утраченной империи заставила в это поверить.

В последние годы в политическом лексиконе решающим словом стало слово «геополитика» – властная дисциплина, которая подменила идеологию: постулировано, что есть сила вещей, которая заставляет поступать определенным образом. В украинской трагедии понятие «геополитика» является ключевым, это мост, связывающий конфликт с фашизмом. Однако связь иного порядка, не та, что преподнесена телезрителям.

Объяснять феномен фашизма требуется заново. Сведения о фашизме устарели, вирус мутировал, приспособился к новой природной среде. Фашизм – это не явление 30-х годов прошлого века.

Сегодня ясно: фашизм – это перманентная болезнь цивилизации, возвращающаяся снова и снова. Сегодняшний фашизм, возникающий повсеместно, и похож, и не похож на фашизм ХХ века. Надо внимательно рассмотреть знаменатель, радикал этого явления.

Прежде всего, надо отказаться от невнятного слова «тоталитаризм».

Термин «тоталитаризм» специально внедрили, чтобы спрямить историю; «тоталитаризм» – это понятие времен холодной войны, когда потребовалось разделить достижения победителей («открытые общества») и практику авторитаризма. Создав концепцию общего зла «тоталитаризма», приравняли режимы и преступления Сталина и Гитлера. Оба обличены как тоталитарные диктаторы; таким образом, и культурная типология, и само понятие «фашизм» оказались размытыми.

Между Гитлером и Сталиным общего мало. Оба злодеи, оба убийцы, однако один националист, а другой – интернационалист; один за неравенство господ и рабов, другой – за равенство рабов. На каком основании их можно объединить?

В аду много кругов, и нисхождение в ад – дело долгое. Можно погружаться глубже и глубже в самую глубину ада, и зло имеет много лиц. Иерархия Зла (как и иерархия Добра) – это важнейшая вещь в структуре сознания, не следует ее устранять. Но холодная война требовала только черную и белую краску – и нарисовали условный, обобщенный портрет эпохи.

Думаю, это была стратегическая ошибка (разумеется, если мораль и гуманистические соображения можно отнести к вопросам стратегии). Иногда я саркастически думаю, что Ханна Арендт совершила ошибку умышленно, это такая классическая «хайдеггерианская» подмена, обобщение, меняющее смысл явления.

Возможно, она подсознательно (подчеркну: подсознательно) имела в виду защиту Хайдеггера от обвинений в нацизме; следовало показать, что все зло однородно, чистых нет вообще, все повязаны одним грехом. Все противоречивые явления вместили в общую картину тоталитаризма, и отдельные явления расплылись, как акварель, залитая водой.

Полагаю, что такой вещи, как тоталитаризм, в природе обществ вообще не существует, но есть много различных дефиниций угнетения и много (гораздо больше, нежели девять) кругов Ада. Сталин – представитель одного круга, Гитлер – обитатель другого, и эти два тирана имеют столько же общего, сколько Тамерлан и Македонский. Насилие – да, убийство – да, рык совращенной толпы – да, тирания – разумеется, да! Но Сталин не убивал, руководствуясь принципом расы, а Гитлер – именно по причине крови и расы.

Говорят, что это все равно: доктрина коммунизма столь же чудовищна, как и фашизм; мол, истребление по классовому признаку равно истреблению по расовому признаку. Не могу принять такую точку зрения – и с исторической точки зрения тоже некорректно сравнивать эти доктрины. Капиталист перестанет быть капиталистом, утратив капитал и власть; но еврей не может перестать быть евреем.

Когда историк Эрнст Нольте (я часто беседовал с ним в Берлине) ввел термин «европейская гражданская война», он изобразил ссору коммунизма и фашизма как склоку в европейской семье. Нольте настаивает на том, что геноцид по расовым признакам лишь паритетный ответ на классовый подход. Это стало великой послевоенной провокацией.

Знак равенства между коммунизмом и фашизмом поселил хаос в мозгах совершенно в духе релятивистской эпохи постмодерна. Этот хаос подготовил торжество фашизма над демократией, которое мы наблюдаем сегодня.

Любопытно, что и Эрнст Нольте, и Ханна Арендт – ученики Хайдеггера. И впрямь, все это в комбинации представляет великолепную защиту, совершенную индульгенцию для учителя. Противостоять тоталитаризму невозможно по той простой причине, что он неопределим; для противостояния тоталитаризму была изобретена такая же безразмерная, неопределимая демократия – не укорененная в определенную культуру и полис, а лишь волшебная мантра.

Примитивному блоку тоталитаризма противопоставили не менее примитивную модель открытого общества – и это привело к теоретической сумятице. Сегодняшний взрыв фашизма в Европе – это не что иное, как реакция на упрощенную модель.

Сегодня люди шагнули к радикальному решению своих бед, но вспомним: их в этом направлении подтолкнули. «Тоталитарный строй» обозначал любое социальное образование, этим словом охотно обозначали восставших бедняков из нищих стран. Испуганный рынок твердил: «Всякая революция ведет к созданию тоталитарного строя – поглядите на Сталина, Кастро, Мао, Пол Пота», – и это ничего не объясняло.

Примитивная оппозиция «условный тоталитаризм» – «условная демократия» ослабила прежде всего саму демократию. Боялись конкретных исследований конкретных обществ; как это и свойственно эпохе постмодерна, убеждения были основаны на отсутствии категориального рассуждения.

Поглядите же, что сегодня из этой абстракции получилось.

Данная абстракция породила последующую абстракцию: новым глобальным обобщением стала теория противостояния «Евразийской цивилизации» и «Атлантической». Оппозиция «Евразия – Атлантика» представлена миру совсем недавно (впрочем, Оруэлл предсказывал это упрощение еще в 1948 году), примитивная оппозиция континентов заменила прежнюю оппозицию «тоталитаризм – демократия».

Стали говорить о столкновении цивилизаций, о глобальном планетарном конфликте и туманными заклинаниями объясняли реальность.

Сегодня миллионы оболваненных готовы умереть за Евразию в борьбе с абстрактной Атлантической цивилизацией, но помилуйте, разве вчера миллионы граждан не боролись с абстрактным тоталитаризмом за абстрактную демократию? Чем же одна абстракция хуже другой?

Критично здесь то, что фашизм – это отнюдь не абстракция. Это наиболее конкретное зло из имеющихся. Всякое убийство сугубо конкретно. История всякого фашизма – конкретна.

Франкизм не похож на фашизм Муссолини, германский нацизм имеет свои специфические характеристики. Когда фашизм пробуждается в России или Венгрии, он ищет опору на культуру и историю данного организма; это всегда индивидуально прожитый рак.

Тоталитаризм был отличный ключом к идеологии холодной войны, но ключ не открывает ни одну из дверей современной истории.

У фашизма (во всех вариантах) проявляются родовые черты. Их следует обозначить. Сначала я приведу перечень особенностей фашизма, тех свойств, которые находятся в радикале любого фашистского уравнения, без которых фашизм невозможен. Затем разберу каждое из этих свойств применительно к сегодняшнему дню.

1. Национализм, идентичность нации и государства.

2. Идентичность государства и индивида.

3. Отторжение чужих, преследование «пятой колонны».

4. Создание ретроимперии.

5. Традиционализм.

6. Военный лагерь, милитаризация.

7. Язычество, паганизация национальной религии.

8. Агрессия, экстенсивный характер развития общества.

Итак:

1. Фашизм – это национальная идея, которая понимается как идея общественного договора. Фашизм всегда обращается к патриотизму как к последнему оплоту государственности. Этническая гордость – последняя карта униженного населения; когда гордиться нечем, гордятся чистотой расы.

Национализм – последняя надежда ущемленного государства, патриотизм – это то, к чему прибегает правитель при отсутствии экономических, политических и философских основ бытия народа. Сначала национальную идеологию именуют патриотизмом. Граница между итальянским карбонарием, восстающим против Наполеона, и чернорубашечником Муссолини крайне условна. Эту границу пересекают по много раз в день: всякий чернорубашечник видит себя карбонарием, а всякий карбонарий, создав империю, становится чернорубашечником. Впрочем, фашизм сегодня гибок, настаивает не на расе, а на «идее расы». Что такое «идея расы», объяснить непросто; однако в это мутное понятие верят.

Можно не быть этническим русским, но исповедовать «русские» идеалы. Это трудно расшифровать. Нет специфического русского понятия блага, правды, прекрасного. Однако представление о специфическом русском идеале имеется.

Так же точно говорили о «германском понимании мужества» и т. п. В такой риторике имеется некое нравственное начало: идея этноса – это (в понимании фашизма) условие общей судьбы людей. Фашизм ставит знак равенства между интересом одного гражданина и идеей нации, между идеей нации и правительством, эту национальную идею реализовывающим.

Национальную идею (то есть идею единства, фашины, идею сжатого кулака) принимают как моральную основу бытия. Популярное сегодня выражение «духовные скрепы», вообще говоря, имеет в виду не нравственный закон, а принцип объединения нации в единое целое. К морали и благу этот процесс скрепления народа не имеет отношения – скорее, слово «скрепы» наводит на мысль о крепостничестве.

2. Правитель и народ смыкаются в общее целое. Если вы отрицаете политическое решение правительства – вы выступаете против национальной идеи и тем самым выступаете против народа; противник правительства делается врагом народа.

Скажем, гражданин не согласен с решением правительства аннексировать Крым. Он не враг русского народа – он всего лишь не согласен с решением правительства. Но практика единения национальной идеи с правительством и государством превращают несогласного с политикой государства во врага народа.

Национальная идея, понимаемая как государственная, – этот компонент фашистской идеологии долго вызревал и много раз был отмечен и Бердяевым, и Соловьевым, и Лихачевым. Знаменитая уваровская триада «православие – самодержавие – народность» – уже содержала семена националистического (в пределе и фашистского) государства; но существенно то, что православие позиционировало себя как наднациональная, вселенская религия. В той мере, в какой православие станет религией националистической, уваровская триада станет формулой фашистского государства.

Национальной идеей можно провозгласить и духовность, и соборность, но если внедрение соборной идеи будет сугубо тотальным, то эффект фашизации неизбежен. Российский философ ХХ века Иван Ильин или российский общественный деятель Дугин пишут о величии нации, отлитой в государство, как о высшем торжестве индивидуальной судьбы; для фашиста только через единение с государством, которое едино с народом, может состояться персональная судьба.

Взрыв преданности государству воспринимается как обретение собственной судьбы. Сегодня мы наблюдаем этот процесс в России. Преданность нации = преданность государству; преданность государству = преданность народной судьбе; преданность народной судьбе = преданность правительству; круговорот тождеств возникает сам собой, и всякий гражданин должен разделить судьбу народа, а судьба народа в руках правителя.

3. Фашизм означает такое изменение общества, при котором однородность коллектива выталкивает чужих. Таким «чужим» для фашистского государства всегда будет диссидент или еврей.

По Ханне Арендт, антисемитизм – характерная примета тоталитаризма. Сегодня в мире вырос антисемитизм; появился он и в России, хотя во время перестройки антисемитизма не было. Антисемитизм был оттеснен антикавказскими настроениями, а сегодня он вернулся.