– Не искажайте своих задушевных мыслей и предначертаний в видах ценсурных, но старайтесь найти предметы безобидные – описание жизни на хуторе, кажется, никого оскорбить не может. Этот сюжет безопасен…

Речь шла о новом рассказе Леонтьева – «Лето на хуторе». Начало его Тургенев уже прочел и одобрил. План литературного «покровителя» был таков: отдать «Немцев» в «Отечественные записки», а «Лето на хуторе» отослать в «Современник». «Вот у молодого автора и вырастут крылья», – рассуждал Тургенев.

К сожалению, цензура заставила поволноваться Леонтьева и во второй раз: «Немцев» не пропустили. Краевский, приехав в Москву по делам, пригласил Леонтьева к себе в гостиницу Мореля и показал молодому человеку листы его повести, испещренные пометками цензоров. Причиной запрета было впечатление, сложившееся у двух цензоров[61], что автор симпатизирует немцам, что немцы в повести – слишком положительны, честны и серьезны, вот цензоры и сделали вывод о предпочтении автора немцев русским. Забавным было то обстоятельство, что один из цензоров, судя по фамилии (Фрейганг), был немцем! (Может, именно поэтому он хотел продемонстрировать свой русизм?) Удивительно, но Леонтьев опять не слишком сильно расстроился: повесть была им написана играючи, к тому же, он был уверен, что впереди его ждет слава, задержка не испугала его.

После летних вакаций 1853 года, во время которых он вновь съездил в Нижегородскую губернию (вместе с Зинаидой Кононовой), он закончил небольшой очерк – «Ночь на пчельнике», который послал Краевскому. Публикация и этого сочинения была задержана цензурой (в очерке упоминался рекрут, что было сочтено непозволительным в связи с имевшими место рекрутскими наборами перед намечавшейся войной), и эта вещь увидела свет лишь через два года. Но очерк был безделицей по сравнению с запрещенными «Немцами».

Делу помог Тургенев. Вернувшись в декабре 1853 года из ссылки в Москву, он рассказал об истории с цензурным запретом графине Салиас де Турнемир, которая благоволила молодому Леонтьеву. Та передала возвращенную Краевским рукопись редактору «Московских ведомостей» Михаилу Никифоровичу Каткову, которому повесть понравилась. Название ее изменили – она стала «Благодарностью» – и опубликовали в литературном разделе «Московских ведомостей» в 1854 году, с шестого по десятый номер. Это была первая публикация Леонтьева! Он был горд и счастлив получить книжки журналов со своей повестью и около 75 рублей гонорара. Но публикация прошла незамеченной, да и имя Леонтьева не стало после нее узнаваемым – он подписал повесть лишь инициалами.

Леонтьев стал иногда бывать в доме Каткова. Константин смотрел на него с невольным сожалением: у бедного Каткова отобрали университетскую кафедру, он редактировал бесцветную газету; его жена худа, с большим носом, высокими плечами; квартира Катковых имела вид труженический, а халат хозяин носил самый обыкновенный. Михаил Никифорович был (по мнению Леонтьева) уже не молод (ему в тот момент исполнилось 36 лет), жена его выглядела гораздо хуже душистой и страстной Зинаиды… Леонтьев не только не ощущал себя зависимым от редактора неизвестным молодым автором, наоборот, он чувствовал свое превосходство над Михаилом Никифоровичем, которое смешивалось в душе с ноткой жалости к увядающему Каткову…

Жизнь распорядилась иначе: слава Каткова как публициста была еще впереди, издаваемые им «Московские ведомости» спустя 10 лет стали одной из самых влиятельных и тиражных российских газет; сам же Леонтьев в литературе долгие годы был зависим от Михаила Никифоровича. Эстетическая оценка Леонтьева тут дала сбой. Но, к его чести, он и сам признал это в воспоминаниях, приводя слава английского консула в Турции том, что «в России два императора – Александр II и мосье Катков». Впрочем, Катков на пике своей известности и вовсе перестал ему нравится.

Леонтьев был молод, красив, талантлив, любим, принят в литературных салонах, знаком со знаменитостями… Голова его не могла не закружиться! «Все продолжали меня хвалить и ободрять», – вспоминал он позднее. – «Смолоду я даже жалел беспрестанно то Каткова, то Кудрявцева, то мад. Сальяс, то, пожалуй, и самого Грановского изредка, соболезновал, думая, как им должно быть жалко и больно, что они не я, что они не красивый и холостой юноша Леонтьев, доктор и поэт с таким необозримым будущим, с такой способностью внушать к себе любовь и дружбу и т. д.»[62]

Показателен случай, произошедший в салоне Евгении Тур. Тургенев, которого посещали в то время печальные мысли о конце литературной карьеры, полулежа на диване («в темно-зеленом бархатном сюртуке» – вспоминал Леонтьев, оставаясь верным своему эстетическому восприятию действительности), рассуждал о судьбе писателя:

– Главное дело для писателя – умение вовремя слезть из седла. Садиться в седло ему страшно, он не умеет. Потом он научается управлять конем и собой, ему становится легко. Но приходит время даже более трудное, чем начинать: как понять, что пора уйти со сцены с достоинством?

Любопытно, что Иван Сергеевич думал о завершении своей писательской карьеры перед тем, как были опубликованы его главные романы – «Рудин», «Дворянское гнездо», «Отцы и дети». Не были еще напечатаны и его знаменитые повести «Ася», «Вешние воды»… До окончания творческого пути было так далеко! Но Тургенев, рассуждая о поисках нового слова в русской литературе, самокритично заметил:

– Ни от меня, ни от Гончарова, ни от Писемского нового слова уж не дождетесь… Его могут сказать лишь двое молодых людей, от которых много надо ожидать: Лев Толстой и вот этот, – Тургенев указал на Леонтьева.

«Я даже не покраснел и принял это лишь как должное»[63], – вспоминал Леонтьев. Тургенев – тонкий ценитель и знаток литературы, через его руки прошли произведения многих авторов, и факт, что он выделил именно эти два имени, ясно говорит: он почувствовал в молодых писателях несомненный и большой дар. Лев Толстой тогда только начинал, опубликовав рассказ «Набег» и первую часть своей трилогии «Детство». Тем не менее, его манера писать сразу обратила на себя внимание Ивана Сергеевича. Видимо, он чувствовал не менее сильное дарование и в Леонтьеве. В начале литературного пути Леонтьев подавал большие надежды, многие – не только Тургенев! – прочили ему известность.

Даже деньги, от отсутствия которых Константин так страдал в первое время в Москве, перестали быть жгучей проблемой: Леонтьев вспоминал, как Тургенев, уговаривая его не торопиться с печатанием неотделанных вещей, предложил ему 175 рублей взаймы на неопределенный срок; «Краевскому я написал только два слова и он выслал мне 50 рублей, – рассказывал Леонтьев. – Потом мне для одной простенькой любовницы занадобилось еще, – я поехал на три дня в Петербург, и он, ни слова не говоря, дал еще 150 рублей»[64]. Действительно, в феврале 1853 года Леонтьев побывал в Петербурге, – он привез Краевскому три отрывка из «Лета на хуторе» и получил аванс за эту повесть. Все были уверены в будущем успехе молодого дарования, в том, что деньги он скоро заработает публикацией новых произведений.

Интересно и упоминание любовницы. Скорее всего, речь идет о его связи с горничной, ставшей прототипом героини «Лета на хуторе». Горничная, конечно, не могла стать серьезной соперницей Зинаиды Кононовой, но с мыслями о женитьбе все было уже не так однозначно. В этом же 1854 году Леонтьев встал перед важным выбором: оставить Зинаиду или жениться на ней? За кокетливой и яркой девушкой стал ухаживать некто Алексей Остафьев, который был не только старше Леонтьева, но и на социальной лестнице стоял выше его – он был предводителем дворянства Нижегородского уезда. Спустя некоторое время Остафьев посватался к Зинаиде. Остафьев был хорошей партией для девушки, хотя она его не любила.

В один из дней Леонтьев и Остафьев оказались в доме Кононовых одновременно. Оставшись с Константином в комнате наедине, Зинаида подтолкнула его к решению:

– Я готова ждать, пока ты окончишь курс. Если ты мне скажешь, что через год будешь любить меня так же, как и теперь, я откажу Остафьеву.

Леонтьев задумался. Ему представился бедный дом, дети, тяжелый труд, чтобы содержать семью, подурневшая Зинаида, – он даже вспомнил о разнице в возрасте и о неприятии Феодосией Петровной девушки в качестве невестки… А как же талант? Литература? Будущая слава? Он решил быть твердым.

– Теперь я тебя люблю. А что будет через год – не знаю. Выходи за него, – ответил Константин.

Зинаида была достаточно сильна и умна, чтобы не показать своего отчаяния. Она молча поцеловала Леонтьеву руку, вышла из комнаты и тут же дала согласие на свадьбу Остафьеву, который беседовал в соседней комнате с ее теткой.

Решение далось Леонтьеву нелегко. Оказавшись в своей квартире, он даже дал волю слезам. «Я… плакал и рыдал два часа подряд после этого, вовсе уж как ребенок или как женщина»[65], – вспоминал Леонтьев. Константин понимал, что в его собственной жизни зияет теперь страшная пустота, что он должен привыкнуть к отсутствию ощущения, что любим… К тому же, родные и знакомые Леонтьева, которые знали в той или иной степени об их отношениях с Зинаидой (а таких было не мало – ведь роман продолжался почти четыре года!), решили, что девушка предпочла более выгодную партию, и искренно жалели молодого человека. Это тоже было мучительно: «Я прошу кого угодно встать на место самолюбивого влюбленного, очень изощренного в мысли и неопытного на деле двадцатитрехлетнего юноши и спросить себя, каково ему было? И какими болями всех родов отзывалась эта жертва всесожжения долголетней страсти на алтаре Свободы и Искусства?»[66] – вопрошал постаревший Леонтьев.

Ему действительно было очень тяжело, – Зинаида Кононова стала одной из самых сильных привязанностей в его жизни, но это была не жертва, а осознанный выбор. И вряд ли дело было лишь в любви к искусству: Леонтьев не чувствовал готовности взять на себя ответственность за семью, ограничить свою свободу, не был способен принять возлюбленную не только «в шелках», но и в заштопанных чулках. И, несмотря на страдания, о сделанном выборе он никогда не сожалел! Позднее, в романе «В своем краю» один из персонажей – Милькеев – рассказывает историю любви Леонтьева к Зинаиде Кононовой как свою. Слушающая его девушка, узнав, что Милькеев побоялся материальной неустроенности и потому не женился на возлюбленной, выносит приговор: «Значит, вы ее не любили!» Интересен ответ Милькеева на это категоричное замечание: «Может быть, – сухо отвечал Милькеев. – …Я знаю только вот что, что через два года я был на другом конце России и сидел раз у камина с молодой вдовой… Она меня любила; красивее той была в десять раз; я любовался на нее и на камин, а сам думал: «нет, это все не то!» Через три года повернул раз за угол на улице, и вдруг лицом к лицу встретил высокую, круглолицую женщину с прекрасными серыми глазами и в точно такой соломенной шляпке с лиловыми лентами, как у нее была. Ноги задрожали, и сердце дрогнуло! А все-таки прекрасно сделал, что не женился. Теперь у нее много детей. Что бы я делал?!»

Зинаида тоже страдала и, видимо, до самого дня свадьбы надеялась на что-то… Во всяком случае, уже после обручения у нее состоялось последнее свидание с Леонтьевым – в саду, куда она пошла вместе с сестрами. Сестры уехали кататься на лодке, чтобы оставить влюбленных наедине, и они долго прощались в беседке. Зинаида дрожащими губами говорила:

– Я постараюсь стать ему хорошей женой, – чем он, бедный, виноват! Но если мне станет очень трудно – я напишу тебе, а ты ответишь мне правду: любишь ли по-прежнему, и если да, то я приеду к тебе так жить…

Но и после этих слов Леонтьев не упал на колени, не стал просить ее руки…

Московская жизнь после разрыва с Зинаидой стала Леонтьеву не мила. Его раздражал сочувственный тон родных, казались докучными университетские занятия, свободного времени оказалось непривычно много… Он даже лег в больницу, – так плохо ему было не только психологически, но и физически… Когда правительство, видя недостаток в военных докторах, предложило студентам-медикам четвертого курса, пожелавшим поехать на войну, получить диплом досрочно, Леонтьев за эту мысль ухватился как за спасение. Пусть война! Пусть опасности! Он не может оставаться здесь и влачить прежнее существование! Тургенев советовал ему «бросаться в жизнь», – он последует его совету и поедет в Крым военным лекарем. Катков тоже одобрил его решение:

– В Крыму вы окуритесь порохом, поживете широкой действительной жизнью… Это так важно для писателя!

В результате Леонтьев написал бумагу о своем намерении университетскому начальству. Он был не один, – желающих испытать себя на военном поприще нашлось немало.

Родные отговаривали его. Один из братьев, Николай, сам служивший на Кавказе, советовал отказаться от своего намерения в силу врачебной неопытности: как ты с твоей гуманностью будешь делать операции и ампутации, зная, что не подготовлен достаточным образом? Леонтьев отмел это возражение: теоретические предметы он уже все прослушал, на пятом же курсе студенты проходили акушерскую практику, ненужную в его случае (солдаты не рожают!) и стажировались в Екатерининской больнице. Конечно, Леонтьев понимал, что принимать решения самому, без помощи профессоров и опытных врачей, будет тяжело, но зато и научится он быстрее. Он не глуп, он будет стараться, – надо пройти эту школу, чтобы состояться как врач и избавиться от тоски…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

Сохранились свидетельства, что болтливость А. М. Хитрово сыграла негативную роль в жизни Лермонтова: именно Анна Михайловна рассказала графу А. Х. Бенкендорфу о стихах «молодого гусара», «составляющих оскорбление всей русской аристократии». Речь шла о стихотворении «Смерть поэта», посвященного гибели Пушкина и содержащего строки: «А вы, надменные потомки //Известной подлостью прославленных отцов…» Как известно, дело закончилось ссылкой Лермонтова на Кавказ.

Пепиньерками называли окончивших курс девушек, оставленных в институте для помощи классным дамам. У И. А. Гончарова есть шутливое эссе 1842 года о пепиньерках: «пепиньерка есть девица – и не может быть недевицей, так точно и недевица не может быть пепиньеркой. Это неопровержимая истина… Костюм пепиньерки прост. Белая пелерина, белые рукава и платье серого цвета. Может быть, есть на свете пепиньерки и других цветов, но я их и знать не хочу».

К. Н. Леонтьев. Подлипки. // Леонтьев К. Н. Египетский голубь: Роман, повести, воспоминания. – М.: Современник, 1991. С. 72.

Сергей Борисович участвовал в зарубежных военных походах, в том числе, в сражении под Аустерлицем в 1805 г. и во взятии Парижа в 1814 г., был за храбрость награжден золотой шпагой, вышел в отставку в 1816 г. полковником. Петр Борисович, кавалер орденов Св. Владимира 4-й степени и Св. Анны 3-й степени, был награжден медалями, дослужился до подполковника, участвовал во многих зарубежных походах в Пруссии, Саксонии, Франции и даже скончался не в домашнем кресле, а в одном из таких походов в 1831 г., когда его полк выступил для усмирения польских бунтовщиков.

Первый биограф Леонтьева, А. М. Коноплянцев, предлагал другую последовательность рождения братьев и сестер Леонтьевых: Петр (р.1813), Анна (р.1815), Владимир (р.1818), Александр (р.1819), Борис (?), Александра (1822), Константин (р. 1831).

Леонтьев К. Н. Рассказ моей матери об императрице Марии Федоровне. // Леонтьев К. Н. Полн. собр. соч. и писем в 12 томах. Т. 6, кн.1. – СПб.: изд. «Владимир Даль», 2003. С.573.

Леонтьев К. Н. Рассказ моей матери об императрице Марии Федоровне. С. 587.

Леонтьев К. Н. Рассказ моей матери об императрице Марии Федоровне. С. 360–361.

Там же. С. 553.

«Она угаснет (только) вместе с жизнью» (франц).

Леонтьев К. Н. Хронология моей жизни. //Леонтьев К. Н. Полн. собр. соч. и писем в 12 томах. Т.6, кн.2. С. 28.

Леонтьев К. Н. Мое обращение и жизнь на св. Афонской горе.// Леонтьев К. Н. Собр. соч. Т. 9. – СПб.: изд. Русского Книжного Тов-ва «Деятель», 1913. С.21.

Леонтьева Ф. П. Два кудиновских дубка. //Леонтьев К. Н. Полн. собр. соч. и писем в 12 томах. Т.6, кн.2. С. 154.

Леонтьев К. Н. Рассказ моей матери об императрице Марии Федоровне. С.573.

«Эмблема месье Дурново». – «Таким он был до знакомства с вами» (франц.)

Когда у Феодосии Петровны родился сын Константин, в его честь тоже было посажено дерево посреди цветника. Из саженца получилось стройный серебристый тополь.

Леонтьева Ф. П. Два кудиновских дубка. С. 154.

Леонтьев К. Н. Мое обращение и жизнь на св. Афонской горе. С.22.

Там же. С. 19.

М. В. Леонтьева. Отрывок из воспоминаний.//Леонтьев К. Н. Полн. собр. соч. и писем в 12 томах. Т.6, кн.2. С.138.

Сажалка – маленький искусственный пруд для хозяйственных целей, который использовался обычно для замачивания льна или конопли, для разведения рыбы (которую туда «сажали» – отсюда пошло и само слово).

Леонтьев К. Н. Моя литературная судьба. (1874-1875). Автобиография. – The Slavic Series. Johnson Reprint Corporation, New York: 1965. Р. 80.

Там же. Р. 80.

Леонтьев К. Н. Подлипки. С. 81.

Там же. С. 82.

См.: Калуга в шести веках: Материалы 1-й городской краеведческой конференции. – Калуга: 1997. С. 146.

Леонтьев К. Н. Воспоминание о Ф. И. Иноземцеве и других московских докторах 50-х годов.// Леонтьев К. Н. Собр. соч. Т. 9. – СПб.: 1913. С.60.

Леонтьев К. Н. Моя литературная судьба.// Леонтьев К. Н. Полн. собр. соч. и писем в 12 томах. Т.6, кн. 1. С.28.

Леонтьев К. Н. Подлипки. С. 64.

Леонтьев К. Н. Египетский голубь. //Леонтьев К. Н. Египетский голубь: Роман, повести, воспоминания. – М.: Современник, 1981. С. 329.

Леонтьев К. Н. Тургенев в Москве. (1851-1861 гг.) (Из моих воспоминаний).// Леонтьев К. Н. Полн. собр. соч. и писем в 12 томах. Т.6, кн. 1. С. 698.

Там же. С. 698.

Там же. С.699.

Там же. С. 696.

Там же. С. 709.

Там же. С. 700.

См.: Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества (Сост. С. Г. Бочаров; текст подгот. Г. С. Бернштейн и Л. В. Дерюгина; прим. С. С. Аверинцева и С. Г. Бочарова.) – М.: Искусство, 1979. С. 141.

См.: Леонтьев К. Н. Тургенев в Москве. С. 702–703.

Леонтьев К. Н. Моя литературная судьба. С. 35.

Леонтьев К. Н. Тургенев в Москве. С. 704.

Некоторое время до встречи с Леонтьевым Тургенев испытывал финансовые затруднения, – его мать отказала ему в финансовой поддержке в связи с увлечением сына певицей Полиной Виардо («проклятой цыганкой», как она ее называла).

Ухоженные руки (франц.)

Леонтьев К. Н. Тургенев в Москве. С. 704.

Там же. С. 706–707.

Там же. С.711.

Там же. С. 714–715.

Там же. С. 715.

Романы Тургенева («Рудин», «Дворянское гнездо», «Накануне», «Отцы и дети», др.) начали публиковаться позднее – после 1855 г.

Леонтьев К. Н. Тургенев в Москве. С. 725.

Там же. С. 724.

Леонтьев К. Н. Тургенев в Москве. С. 725.

Там же. С.729.

А. В. Сухово-Кобылин был обвинен в убийстве своей любовницы, француженки Луизы Симон-Деманш, семь лет находился под следствием, дважды арестовывался и, в конце концов, был отпущен в связи с отсутствием каких-либо доказательств вины.

Там же. С. 730.

Там же. С. 743.

Письмо И. С. Тургенев к К. Н. Леонтьеву от 12(24) декабря 1852 г. // Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем в 30-ти томах. Письма в 18-ти томах. Изд.2-е. Т. 2. – М.: «Наука», 1982. С. 182.

Леонтьев К. Н. Моя литературная судьба. С. 43.

Зайцев Борис. Жизнь Тургенева. – Париж: YMCA-Press, 1949. C. 56.

Письмо И. С. Тургенева к П. А. Анненкову от 29 января 1853 г. // Тургенев И. С. Письма. Т. 2. С.195.

Цензорами были А. И. Фрейганг и А. Л. Крылов.

Леонтьев К. Н. Моя литературная судьба. (1875-1875). Р. 65.

Леонтьев К. Н. Моя литературная судьба. С. 53.

Леонтьев К. Н. Моя литературная судьба. (1875-4-1875). Р. 136.

Леонтьев К. Н. Моя литературная судьба. С. 62.

Там же. С. 60.

Конец ознакомительного фрагмента

Купить и скачать всю книгу

<1...3 4 5