Басурманка

Вера Новицкая

Басурманка

Глава 1

Красиво раскинулся на пригорке величественный барский дом. Ослепительно белыми кажутся его массивные колонны и стены в ярком, причудливом освещении заходящих июньских лучей; сверкающей снежной громадой высится он среди изумрудного моря пышной листвы. Словно верные телохранители, обступили его со всех сторон могучие кудрявые липы. То неподвижно, как бы прислушиваясь, стоят они, то, будто готовые дать отпор, вытягиваются во весь свой гигантский рост, с гордо приподнятыми головами, то, видимо, успокоенные, с заботливой нежностью склоняют могучие ветви над дорогим своим детищем.

И дальше, по всем направлениям, вдоль всего громадного чудного сада, спускающегося до блестящего озера, и в противоположную ему сторону, – всюду стройными размеренными рядами тянется бессловесная зеленокудрая стража; точно заколдованные воины, стоят густолиственные великаны, готовые при малейшей опасности выступить дружной, тесной ратью против неприятеля. Но до сих пор никакое вражеское нашествие не грозило владельцам Благодатного; беспечально и радостно протекала здесь жизнь, оправдывая данное родовому гнезду название.

Вот и теперь из глубины тенистого сада неслись веселые возгласы, звонкий молодой смех.

Позади цветников с затейливыми клумбами, фонтанчиками и всякими другими произведениями искусных рук на просторной зеленой полянке, еще залитой солнцем, горелки[1] были в полном ходу.

Молодые лица пылали румянцем и искренним, беззаботным весельем.

Едва раздался призывный возглас: «Птички летят!» – как с одной стороны кинулся бежать широкоплечий молодой человек, лет двадцати восьми, с добрым веселым, но совсем некрасивым лицом, с другой – высокая полная брюнетка, производившая, несмотря на свои тринадцать лет, впечатление взрослой барышни.

Хотя эта девочка не отличалась особой ловкостью и бежала гораздо медленнее своего быстроногого сотоварища, почему и поймать ее было несравненно легче, тем не менее «горящая» девочка опрометью кинулась за более трудной, а потому и заманчивой добычей.

Стрелой полетела она наперерез двум бегущим. Полудлинное, пышное кисейное платьице розовым облаком развевалось вокруг ее тоненькой фигурки. Со скоростью и ловкостью белки неслась она, делая быстрый скачок то вправо, то влево, то поспешно поворачиваясь назад, сообразно тем уловкам, какие принимал ее противник.

Все играющие с живейшим интересом следили за состязанием, так как до сих пор Николай Михайлович, теперешний противник девочки в розовом, оказывался непобедимым. Визг и сочувственные возгласы то одной, то другой стороны неслись из всех уст.

– Скорей, скорей, Женя! Уж Нелли сейчас добежит до Николая Михайловича!

– Николай Михайлович, не поддавайтесь! Ай-ай! Она сейчас схватит вас!

– Не схватит, а уже схватила! – раздался звонкий торжествующий голосок.

– Ур-ра!.. Поймала!.. Я – первая! Я! Только я, одна я!..

Розовая девочка, совсем по-детски, сперва чуть-чуть присела на согнутых коленях, потом с тем же торжествующим: «Ур-ра!» – запрыгала на двух ногах сразу.

– Браво, Женя!

– Ай да Женя!

– Молодец!

– А что, Николай Михайлович, спасовали? Сконфузили вас? А?

Но побежденный добрым и приветливым взглядом смотрел на свою победительницу. Да нельзя было и не залюбоваться ею в эту минуту.

Продолговатое нежно-розовое личико было обрамлено целой шапкой каштановых кудряшек с как бы продетыми в них золотистыми нитями, отчего вся головка была точно усыпана блестящими искорками. Казалось, солнечный луч, однажды запутавшись в этих золотых завиточках, не смог более выбраться оттуда. В светло-карих блестящих глазках сверкали те же искорки, что и в волосах. Тоненькие, немного светлее волос, брови, острый носик, маленький пунцовый рот с мелкими, как у мышонка, зубами – все это было ярким воплощением юности, бьющей ключом жизни, молодого искрящегося веселья и задора. Тоненькая, хрупкая, с крошечными руками и ногами, эта почти пятнадцатилетняя девочка-подросток производила впечатление двенадцатилетнего ребенка.

Тоненькая, хрупкая девочка-подросток производила впечатление двенадцатилетнего ребенка.

– Женя, а теперь нас! Нас поймаешь? Хорошо? А вот нет! Хочешь пари, что нет? Ну, только попробуй! Вот не поймаешь, и стыдно будет, – заискивающе смотрели ей в глаза, опасаясь получить отказ и стараясь ее раззадорить, братишка Боря и его гость Митя, один семи, другой девяти лет.

– Подумаешь, штука! Большие! – смеющимися глазами, но несколько свысока оглядывая их, проговорила девочка.

– Ты напрасно говоришь, это совсем не так легко, я о-го-го как скоро бегаю, даже Николай Михайлович не всегда может поймать меня, вот увидишь, – хвастал Боря.

– Ну, так и быть. Марш, карапузы, оба сразу! Обоих догоню, хотите? Ну, летите, птички!

Не успели мальчуганы разбежаться в разные стороны, как Женя быстро метнулась вправо, ухватила за рубашонку Борю и, держа добычу в одной руке, кинулась за Митей.

– Есть и второй! – через мгновение воскликнула она.

– А теперь за это оба вместе и горите. Эй, птички! Юрий Николаевич! Китти! Летите!

Стройная хорошенькая блондинка в точно таком же, и как Женя, розовом платье и молодой шатен в студенческой форме, обежав с противоположных сторон круг, к огорчению обоих бутузов, веселые и возбужденные, подали друг другу руки.

– Китти, Женя! Скоро подадут ужин, надо возвращаться домой! – раздался в это время за спиной играющих голос гувернантки, мисс Тоопс.

– А-ах, «мисочка»[2], вы всегда не вовремя! – капризным тоном протянула Женя. – Как только весело, непременно или пить, или есть нужно! Главное, даже ведь еще и нет вашего противного ужина. Говорите «скоро будет», ну и мы скоро будем. А теперь, Топсик, миленький, уходите вы домой, дайте нам еще полчасика побегать.

– Но, Жени́, может быть, гостям угодно закусить…

– Ничего им не угодно, Топсик! А если и угодно, так подождут, потом с бо́льшим аппетитом покушают. Правда ведь, гости, вы больше играть хотите, чем есть?

– О, конечно, но, может быть, мы задерживаем? – вежливо осведомились студент, бегавший только что с хорошенькой блондинкой в розовом, и его сестра, Нелли, рослая тринадцатилетняя девочка.

– Никого мы не задержим, я уверена. Если мы бегали и то есть не хотим, то папа́ и мама́, которые все время сидели, тем более не хотят. Правда, «мисочка»? Ну, так идите и скажите, что мы через полчаса будем, может, на каких-нибудь минут пятнадцать опоздаем… – ластясь к англичанке, тараторила Женя.

– А теперь, господа, за дело! Нелли «горит». Мы с тобой «летим», Сережа, – обратилась она к черноволосому курчавому юноше, почти мальчику, без всякой растительности на веселом открытом лице, со смеющимися черными глазами.

– Ну, раз! Два! Три-и!..

Не успела оглянуться и пробежать нескольких шагов малоповоротливая, медлительная Нелли, как быстрые и ловкие, как птицы, Сережа и Женя уже «слетелись» в положенном пункте.

– Не поймала! За нами опять очередь. Еще летим! – снова радостно прыгала возбужденная Женя.

Но вторичный бег был менее удачен. Едва Сережа сделал несколько шагов, следом за ним ринулась Нелли. Казалось, неповоротливой девочке не угнаться за юрким юношей, как вдруг, не добежав нескольких шагов до конечной цели, Сережа под громкий хохот окружающих во всю длину растянулся на лужайке и был пойман подоспевшей Нелли.

– У-у, медведь неповоротливый! – хотя и тоже смеясь над комично растянутой фигурой юноши, но все же недовольная, слегка покраснев, проговорила Женя.

– Что ж, значит, я горю! – и она стала во главе играющих.

Дважды приходилось Жене быть в паре с Нелли, когда «горел» Сережа, и оба раза, едва отбежав несколько шагов, Нелли давала юноше поймать себя, а Жене приходилось снова «гореть».

– Это не игра! Это нечестно! Я больше не играю! – загорячилась девочка и, вся вспыхнув, со сверкающими глазами отошла в сторону.

– Женя, успокойся, ради Бога, – приблизившись, вполголоса урезонивала ее Китти. – Ведь неудобно же, невежливо. Нелли – гостья.

– Гостья! Так я из-за нее, как почтовая лошадь, бегай, а она нарочно Сережке поддаваться будет? Гости тоже должны быть деликатными и честными, да, честными. А так это не игра!

Зная по опыту, как нелегко в подобные минуты сразу успокоить добрую сердцем, но вспыльчивую и горячую Женю, Китти предоставила девочке уйти на боковую дорожку, в ее излюбленный для «дутья» уголок, а сама направилась к остальной компании.

Едва завидев приближение девушки, от группы молодежи отделился и быстрыми шагами поспешил к ней навстречу студент Юрий Муратов. Настигнув ее, молодой человек несколько взволнованно проговорил:

– Китти, можно мне поговорить с вами? Теперь же, сейчас? Скоро ведь позовут ужинать, а мне так нужно, так необходимо сказать вам кое-что!.. Сегодня я целый день искал случая, и все кто-нибудь да мешал.

– Конечно, можно. Говорите, я слушаю.

Китти подняла на собеседника свои большие синие глаза. От того, что она прочла во взгляде студента, во всем выражении его каким-то внутренним светом озаренного лица, дрогнули и опустились длинные ресницы девушки; горячий румянец залил ее нежные щеки, заставив порозоветь маленькие уши, сильнее и радостнее забиться сердце.

– Только не здесь. Ради Бога! – просил Юрий. – Вот Сережа к нам направляется. Пройдем куда-нибудь, хотя бы сюда, в каштановую аллею, в вашу любимую, – ласково скользнув глазами по милому лицу, слегка дрожащим голосом добавил он.

Девушка безмолвно направилась влево, когда за ними раздался вопрос Сережи.

– Китти, ты не знаешь, где Женя?

– По обыкновению, в своем «будуаре», – на ходу ответила сестра.

– Вы знаете, – уже к своему спутнику обратилась она, – французы уверяют, что будуар – это комната où les dames boudent[3]. Не правда ли, остроумно?

Но ни сама она, ни Юрий, как было бы в другое время, не засмеялись над удачным словцом, до которых вообще оба были большие охотники, только светлая улыбка промелькнула по лицам, во взглядах обоих. Но она скорее отражала еще неясное, но радостное чувство, которое дрожало в них, которое они как бы боялись спугнуть громким смехом или посторонним словом.

– Же-ня! – донесся до молодых людей звучный голос Сережи, но ответа на его призыв они не слышали. Впрочем, его и не последовало.

– Что ж ты не отзываешься, Жулинька, а-а? – добродушным тоном обратился Сергей к девочке, опускаясь рядом с ней на большую дерновую скамейку, устроенную наподобие турецкого дивана среди живой беседки уже отцветающей сирени.

Женя, не меняя позы, продолжала молча сидеть, капризно закусив нижнюю губу, нетерпеливо похлопывая ногой об ногу и теребя волан своего кисейного платья.

– Ну, будет злиться, Жук! Пойдем, а то неловко. Гостью свою, Нелли, одну бросила! Да и ужинать пора, сейчас опять «миска» примчится.

– Давно ли Нелли стала моей гостьей? – насмешливо заговорила девочка. – Кажется, ты гораздо больше ею занят, чем я. Наконец, пусть она и моя, но я великодушно предоставляю ее тебе! Я, язык высунувши, по два часа ради ее потехи больше бегать не стану, понимаешь? Не стану! – снова загорячилась Женя. – Смотреть на ее кривлянья и как она поддается тебе – тоже! Угодно, сам поди разок-другой шлепнись для потехи, нужно будет, и нос себе расквась, а нет – ногу вывихни, авось за это тебя одарят обворожительным взглядом дивных глаз.

Веселая улыбка пробежала по лицу Сережи.

– Кстати, глаза у нее прекрасные, – с ударением произнес он.

– У нее? Давно ли? – даже привскочила девочка.

– Всегда были! – спокойно и весело продолжал Сергей. – Разве неправда? Сама скажи.

– Уди-ви-тель-но! – насмешливо протянула Женя. – Глаза как глаза, в разные стороны не разбегаются. Еще этого не хватало!

– Ну, уж ты не станешь отрицать, что Нелли красива?

– И гра-ци-оз-на… – с величайшим презрением вторила девочка.

– И грациозна! – спокойно подтвердил Сережа.

– Грациозна? Она – грациозна? Ты смеешься, конечно? – снова вскочив и даже заломив от негодования руки, воскликнула Женя.

– Во всяком случае, в десять раз грациознее тебя, – прищурив глаза и пристально глядя в лицо своей собеседницы, тоном, не допускающим возражений, отрезал Сережа.

– Что?! Что такое?! Она?! Она!? Эта тумба грациознее ме… ме-ня?!

Глаза девочки сделались огромными и метали дождь золотых искр.

По мере того как все большим негодованием и обидой разгоралось лицо Жени, в черных смеющихся глазах Сергея мелькали добродушно-лукавые веселые огоньки.

– Смешно даже сравнивать вас! – так же неопровержимо продолжал он. – Она, Нелли, пластически грациозна, вот как любили древние греки, а ты… ты…

– Что я?.. – торопила Женя.

– Прости меня, ради Бога, но раз дело пошло на откровенность… Ты возле нее точно… цапля…

– Что-о? Я – цапля?!

– Да, цапля. Еще раз извини. Особенно, когда бежишь: ноги длинные-длинные, только они и мелькают, а там, на самом верху, глядишь, маленькая головенка торчит, да и та вдобавок всегда трепаная. Вот хоть сейчас, – и он указал пальцем на разметавшиеся кудряшки.

– Вот оно что-о! Прекрасно! Теперь я понимаю, почему ты все время избегал быть со мной в паре: вдруг ты – и цапля!!..

На последнем слове голос Жени дрогнул от сдерживаемых слез, и глаза стали влажными.

– Ну, Жулинька, полно злиться, – ласково заговорил Сергей. – Пойдем! Право, нехорошо Нелли одну оставлять, что ни толкуй, а гостья же она, да и ужинать пора.

Но девочка тряхнула головой и окинула его сверкающими гневными глазами.

– Во-первых, прошу мне кличек не давать, да еще, как сегодня, при посторонних. Я не маленькая и не собачонка какая-нибудь. Небось, с другими вежливым быть умеешь! «Нелли! Нелли!» – с ужимками, слащавым голосом передразнила она. – Противно и глупо. Что за Нелли? Точно нет русского слова: Ленка, Лёлька, вот и все. И никуда я отсюда не пойду, и нечего тебе срамиться с… цаплей вместе идти.

Женя опять проглотила слезы.

– Слушай, Женя, но ведь Нелли все-таки одна.

– Не одна вовсе, и ты, и Лида там.

– Я в настоящую минуту здесь, а Лида тоже гостья.

– Во-первых, можешь и ты идти, а во-вторых, не беспокойся, она свои очаровательные глазки закатывает пока перед Николаем Михайловичем. Ведь ей все равно, этой «греческой богине», перед кем кривляться.

– Ну брось, Жучок.

– Опять! Опять кличка!..

– Но я не знаю, почему ты сегодня за нее обижаешься, ведь я тебя часто так называю. Говоришь «при чужих», но Муратовы свои, их отец слишком старый друг папа́, чтобы они для нас были чужими. Кроме того, ты так же хорошо знаешь, как и я, что Китти и Юрий любят друг друга, и семьи наши не сегодня-завтра еще и породнятся…

– Вдвойне… – насмешливо подхватила Женя. – Особенно после того, как ты женишься на «обворожительной» Нелли.

– Скоро ж ты меня сосватала! – широко и весело улыбнулся Сережа. – Однако, пока дойдет до женитьбы, все-таки нужно и себя, и невесту ужином покормить. Так ты не идешь? Окончательно? Ну что ж, значит, я буду вынужден сказать мама́, что ты дуешься, да еще при гостях. Ты знаешь, как это ей приятно.

При последних словах девочка сделала было порывистый жест, но Сережа, не дав ей открыть рта, продолжал, нагнувшись совсем близко к ней.

– А теперь хочешь знать правду, почему я ловил Нелли, а не тебя?

Глаза девочки несколько просветлели и с живым интересом устремились в лицо говорящего.

– Ну-у? – только проронила она.

– Потому, что ты ловка и изворотлива, как мышонок, и я боялся, что все будут смеяться, когда я, долговязый балбес, не смогу справиться с тобой. Поняла? А за той тумбой – только руку протяни – цап, и готово.

– Правда?.. Потому?.. А не оттого, что я цапля?.. Нет? Говори же… Говори! А зачем же ты раньше сказал?.. – радостно и недоверчиво, со сверкающим весельем лицом, допытывалась девочка.

– А зачем ты злилась? – вопросом ответил Сергей. – Ах ты, кипучка-кипучка, никак ты нрава своего усмирить не можешь. Ну, а теперь бегом!

Он взял ее за руку и вывел из беседки.

– Сережа, милый, посмотри. Ах, как хорошо! Там, в глубине, налево, – Юрий и Китти.

В ту минуту, когда Женя заметила их, молодые люди, дойдя до поворота аллеи, ведущего к полянке, на которой недавно играли в горелки, остановились, держась за руки и любовно глядя друг другу в лицо. Затем Юрий поднес к губам обе руки Кити, а потом в порыве глубокой нежности прижал к своей груди белокурую головку девушки и поцеловал ее шелковистые волосы.

– Господи, как хорошо, как хорошо! Как я рада! – восторженно воскликнула Женя. – Как они, верно, счастливы, и какие они хорошие! Посмотри на Китти, она точно ангел, точно святая. Ах, какая она прелесть! И ты, Сергуня, прелесть, и ты – милый, такой милый!..

Девочка, вдруг приподнявшись на цыпочки, обвила руками и поцеловала кудрявую черную голову юноши.

– Только зачем ты так дразнишь меня? – укоризненно закончила она.

– А ты, Жучок, не злись, – растроганно и ласково пожал он руку девочки.

– Бежим, бежим! – теперь уже Женя торопила его.

– Китти, милая, ты такая милая! – добежав до девушки, она горячо обняла ее.

– Что это ты, Жучок, так расчувствовался? – глядя счастливыми глазами в веселое личико девочки и от души возвращая ей ласку, спросила Китти.

– Хорошо? Хорошо, Китти? Ведь, правда, хорошо?

Но та ответила лишь вторым горячим поцелуем.

– Нелли, Лидочка, вы, верно, проголодались? – суетилась Женя около подруг. – Идем кушать!

Она ласково взяла Нелли под руку и особенно занялась именно ею, точно стараясь искупить все злое и недоброжелательное, что в порыве раздражения заочно наговорила в ее адрес.

– Грядем, грядем, мамочка! – издали закивала Женя стоявшей на ступеньках балкона матери. – Идем и есть будем!!! Правда, господа?

Вся веселая компания направилась к большой, спускающейся прямо в цветник веранде, обвитой зеленой сеткой высоко всползающего дикого винограда, которая в летнее время заменяла столовую.

– Что, видно, правду говорят: голод не свой брат? Хочется, небось, набегавшись да нагулявшись, червячка заморить? – с веселой улыбкой приветствовала молодежь еще стройная красивая блондинка с ласковыми синими глазами.

– Что касается меня, то червячков этих самых для замаривания у меня, кажется, не один, а целая дюжина завелась, – откровенно заявил Сережа. – Ведь можно уже, мамочка, и ням-ням? Правда?

– Нет, друзья мои, придется чуточку обождать, но не пугайтесь, совсем немножко. Дело в том, что сию минуту приехал из Москвы Дмитрий Петрович и пошел слегка оправиться и переодеться с дороги… Впрочем, – сама себя перебила говорившая, – вот, кажется, они с папа́ идут.

Действительно, раздались шаги, и в дверях появился грузный, высокий старик лет шестидесяти. Красное лицо с громадными бакенбардами, широким носом, густыми нависшими бровями было бы непривлекательным, если бы не умные, добрые, еще полные жизни глаза, которые не только сглаживали впечатление всего неправильного и расплывшегося лица, но и заставляли с истинным удовольствием останавливаться на нем. Это был приезжий друг дома и крестный отец Сережи, Дмитрий Петрович Сазонов, возвращавшийся из Москвы в свою родовую вотчину.

Следом за ним шел бодрый, цветущего вида военный лет пятидесяти, с открытым приятным лицом и смеющимися большими черными глазами, – сам хозяин Благодатного, Владимир Михайлович Троянов.

– Ну-с, теперь позвольте еще раз поцеловать ваши ручки, моя дорогая Анна Николаевна, – промолвил гость, с истинным дружелюбием целуя одну за другой протянутые ему руки. – Так уж я всегда рад видеть вас, так доволен, когда попаду в ваше поистине благодатное Благодатное, – продолжал он.

– Что-то незаметно, друг мой, – ласковым поцелуем в лоб отвечая на его приветствие, возразила Анна Николаевна. – Не частенько балуете вы нас своими приездами, особенно последнее время.

– Здравствуйте, красавица моя, солнышко ясное! – обратился старик к присевшей перед ним Китти и, сердечно, по-отечески обняв ее, поцеловал в лоб.

– Господи, как растут, как растут-то! И не оглянемся мы, дорогая моя Анна Николаевна, как похитит ее у нас какой-нибудь Иван-Царевич. И молодец будет! – добродушно закончил старик, ласково трепля девушку по плечу.

При его словах румянец ярким заревом залил лицо, уши, даже нежную шею девушки. Она поспешно потупила глаза, точно боясь, чтобы они не выдали чего-то дорогого и милого, притаившегося в их глубине. Румянцем вспыхнули и смуглые щеки Юрия, опустились и его глаза.

Женя, тоже порозовевшая из сочувствия к Китти, с искрящимися глазами, радостная и счастливая, смотрела то на нее, то на Юрия, не в силах скрыть своего тайного удовольствия. За такие разумные речи, казалось ей, необходимо тотчас же вознаградить доброго старика. Девочка поспешно подбежала к нему.

– Дмитрий Петрович, миленький, а со мной вы не хотите разве поздороваться? – сделав реверанс старику, сказала Женя и подставила ему свою веселую мордашку.

– Не хочу, то есть ни-ни не хочу, – добродушно двигая густыми бровями и смеясь глазами, ответил Сазонов.

Он взял девочку за подбородок и, глядя в ее золотистые глазки, продолжал:

– Ну, а ты когда солидности наберешься? Ведь, поди, годов пятнадцать на белом свете отжила, а все таким же маленьким майским жучком осталась!

Ласково потрепав свежие щечки девочки, он расцеловал ее смеющееся личико.

– А, крестничек дорогой! Ну и молодчинище! Вишь ты, цветущий-то какой, что называется, кровь с молоком. Здравствуй, здравствуй, братец! – старик обнимал уже Сергея. – Рад, сердечно рад, что молодцом таким растешь, крестного своего не конфузишь. Не оглянемся с вами, кумушка, как совсем мужчиной станет…

– И его, того гляди, какая-нибудь королевна прекрасная похитит?.. – перебила Женя последние слова старика.

Все ее лицо подергивалось лукавым смехом. Чуть заметно подтолкнув Сережу левым локтем, красноречиво прищурившись, она уморительно скосила глаза в сторону стоящей позади нее Нелли и сейчас же перевела их на Сережу.

Кроме него и Сазонова никто не видел игры ее лица, зато эти двое, хотя безмолвно, но искренне посмеялись.

– Ах ты, стрекоза! – ласково погрозил ей пальцем старик.

Процедура здорования постепенно окончилась; все стали усаживаться за стол.

– Что новенького да хорошенького привезли вы нам на сей раз из Москвы, друг мой? – обратилась к гостю Анна Николаевна.

– К сожалению, мало хорошего, голубушка моя, – голосом, сразу потерявшим всю свою прежнюю веселость, ответил Сазонов. – Грустные, печальные известия привез. В первую минуту так обрадовала меня встреча со всеми вами, что я как будто и позабыл о крупном бедствии, надвинувшемся на нас.

– Бедствии? А что такое? – раздались тревожные вопросы.

– Наполеон со своим войском перешел Неман и вступил в пределы России.

Впечатление от этих слов получилось ошеломляющее. Все ахнули и мигом притихли.

– Французы в России? Так неожиданно! – вымолвила пораженная Анна Николаевна.

– Не столь неожиданно, сколько коварно, – поправил Сазонов: – Ведь возможность войны с Францией все время висела над головой, но наш император не хотел проливать крови. «Я употреблю все усилия, – сказал он, – чтобы отвратить войну, но сражаться сумею и дорого продам свое существование. Мой народ тоже не из тех, кто отступает перед опасностью». – Затем, как рассказывают, государь в беседе с французским дипломатом, указывая ему на карте берег Берингова пролива, добавил: – «Если же Наполеон решится на войну, и счастье будет не на стороне правого дела, ему придется дойти до сих пор, чтобы заключить со мной мир».

– Как это похоже на нашего милого государя! – с восторгом проговорила Анна Николаевна.

– Да, рыцарь, как всегда! – подтвердил ее муж.

– Верным себе он остался и дальше, – продолжал Сазонов.

– Но где сейчас государь? Что с ним? Ведь еще на этих днях он был в Вильне, в двух шагах оттуда, куда вторглись французы, – встревожилась Троянова.

– Да, – подтвердил Сазонов, – в то время, когда Наполеон приказал войскам перейти русскую границу, наш император действительно был в Вильне. Узнав о переправе французов, по силе и численности более чем вдвое превышающих наши войска, государь отдал приказ по армии, который заканчивался так: «Не нужно мне напоминать вождям, полководцам и войскам нашим об их долге и храбрости. В них издревле течет громкая победами кровь славян. Воины! Вы защищаете веру, отечество и свободу! Я с вами. На зачинающего Бог!» – торжественно закончил рассказчик.

– Да, он весь тут, наш чудный, умный государь! – со слезами в голосе снова проговорила Анна Николаевна.