Выдумки о правде

– Ты мне лучше вот что скажи, – произнесла Анна в своей манере неожиданно перескакивать с одного предмета на другой. – Ты Украинцеву отзванивался? Вот иди в свой номер и прилежно перескажи все наши изыскательские беседы. Коротко, конечно, самую суть, а то мужик свихнётся. Он там, поди-ка, на стены мечется, чует беду неминучую, не знает, куда его засланный казачок подевался.

Глава 10. Золотое блюдо

– Вот что, Ганя, приключилось. Акинфий узнал, что Никита Демидыч Беэру старинное золотое блюдо могильного золота отдать хочет в подаренье. А блюдо особое какое-то, что ли – про то мне не ведомо, не сказал Акинфий. Как Беэр приехал, Акинфий с ним пошептался, и говорит мне: «Уехать мне нужно на Шайтанку, там вроде золото появилось, так ты со мной поедешь». Я говорю: «Шайтанок-то у нас в округе пять, так на какую?» Он усмехнулся и говорит: «Про то я тебе потом скажу, а пока соберись в дорогу, коня на обычном месте в лесу привяжи да как стемнеет, ко мне в подклет приходи, обожди, значит, меня». Ну, жду я, где велено, выходит он в подклет и, вижу, несёт что-то, в платок завёрнутое. Да тяжёлое, видно. Спустились мы в подземелье, идём, а он и говорит мне: «Сейчас дойдёшь до пруда, да возле выхода монету вот эту брось. Да потопчись там как следует, чтоб следов поболе было, и снаружи тоже. Потом вернёшься, у леса выйдешь, я там буду – что тебе дам, то…

Терентий замялся, потом продолжал:

– То, говорит, снесёшь на Шуралку к Айлыпу. А я, говорит, с Шайтанки-то туда и проеду. А ты меня на Зюзином болоте жди, в Зюзиной, значит, избушке. Не развалилась ещё, поди. Так велел. Ну, я сделал, как велено, потом он приехал да и сказал, чтобы я Айлыпа-то… ну…

– Погоди-погоди, – сказал Гаврила. – Не видал ты, что ли, что нёс?

– Почему не видал? Видал. Как не посмотреть? Да и не заповедал мне Акинфий не трогать поклажу-то. Блюдо это и было. И знаки алтайские там на нём. Тяжёлое блюдо, глубокое, хорошее. Как чаша большая.

Гаврила прошёлся по горнице.

– Ты, Теря, всё мне говоришь, да не всё. Зачем и о чём Акинфий с Беэром шептался? Раз про разговор знаешь, так знаешь, и о чём он был. Ну?

Вздохнул Терентий.

– Акинфий ему сказал, что на блюдо это золотое такое волхвованье можно навести, чтобы золото всегда в руки к тебе шло и никогда не переводилось. Что он и шамана башкирского знает, который волхвованье сделать может, и что сделает это шаман им обоим, а заплатить ему надо всего червонец золотой. Вера, дескать, у башкирцев и алтайцев одна, потому это блюдо алтайского могильного золота не к русской бабке-ведунье, а непременно к башкирскому шаману следует снести. А самому Беэру к шаману ходить не надо. Только блюдо нужно да вещь какую-нибудь с тела – хоть шейный платок или чулок, например. Беэр ему блюдо-то и отдал, а наутро, как договорились, сказал, что покрадено блюдо.

– Значит, Акинфий себе хотел блюдо оставить. А что Айлып так шаманить может, про то я знаю. Хозяин сам так-то два раза шаманил, хотел всё здешнее золото к себе приманить, да не вышло, вишь, ничего. Помаленьку ему золото открывается, всё сразу в руки не идёт. А теперь и Акинфий восхотел Полозом быть.

– А я так думаю, Ганя, что не о золоте они оба стараются, – твёрдо, с убеждением сказал Терентий.

– Акинфий с Беэром?

Терентий оглянулся. Прошептал:

– Демидыч. А Акинфий вызнал как-то. Либо, может, ему старик сам сказал.

– Про что сказал-то?

– Про то, Ганя, я сам не знаю, и тебе знать не советую. Догадываться только можно, да ведь догадки догадками… Сам ты говоришь, что старик два раза шаманил, да не вышло, вот он третий-то раз и не стал. А Акинфий в тайности от отца с третьим-то блюдом сам решил заняться. А Айлыпа убил… то есть… ну, стало быть…

– Ну, стало быть, ты его по Акинфиеву приказу убил, чтобы Беэр про блюдо не спрашивал: украл, дескать, башкирец, прельстился, да и был таков. Чум не тронут, ничего не взято… Сегодня, видать, и поедут они с Беэром на Шуралку. Поохотиться, руку потешить – любит это Акинфий, да и Беэр не прочь. Дело их молодое, мужики в самой поре – чуть за тридцать обоим. По дороге к Айлыпу и завернут. Так-так… А теперь расскажи мне, Теря, что там у вас с Акинфием на Зюзельском-то болоте за дела. Если Акинфий то блюдо бережёт для каких-то особенных дел, так не тебе он его доверит Айлыпу отнести – сам отнесёт. На болоте блюдо-то, Теря?

Терентий часто задышал.

– Про то я тебе рассказать не могу, хоть ты зарежь меня. Убьёт ведь меня Акинфий! Ганя, пожалей ты если не меня – Глафиру вон и детей. Крест ведь на тебе.

Гаврила положил руку брату на плечо.

– Как бы так, Теря, сделать, чтоб и волки наши – Демидовы – сыты были, и мы с тобой, две овцы, целы остались? Надо мне, братко, блюдо добыть. Думать давай. Что спроворить можно?

– Вот ведь в чём незадача: блюдо я сам положил, мне, значит, за него и ответ держать. А если ты то блюдо не найдёшь, тебе, стало быть, в опалу попасть. Да…

– Постой. Скажи ты мне, там у вас в тайнике этом на болоте – что ещё есть? Много ценного?

Терентий поёжился.

– Есть кое-что.

– А нельзя ли так блюдо поместить, чтоб оно как бы на особицу там лежало от прочего? Вроде как на той же охоте кто-нибудь – не мы, Митрофановы, а иной кто – его и найдёт.

– Ты что, Ганя, не дитё же Акинфий, чтоб на это попасться. Да и нельзя этак-то его положить, не выйдет.

Гаврила опять походил по горнице, подумал. Думал и Терентий.

– Так, – сказал старший младшему, – вещь эту Акинфий там не до Страшного суда держать будет, когда-нибудь да возьмёт. И так я понимаю, что не в долгом времени это случится. Или он туда шамана повезёт…

– Так помер же Айлып.

– Ну, мало ли у башкирцев шаманов этих! Другого найдёт. А не то так и Айлып воскреснет: я слыхивал, что у них из нижнего мира в средний по Большой берёзе или по священной горе обратно пройти можно. Шаман, правда, для этого хороший нужен. Мало ли…

Теперь уже младший брат зорко посмотрел на старшего:

– Ты вот что, Гаврила, не нашёл ли ты Айлыпа, да и не жив ли он оказался, часом?

– Ну, Теря, ты мне своё рассказал, и я тебе своё поведаю. Нашёл. Понятное дело. А то бы откуда я про всё это знал-то? Ежели делаешь что, братко, так как следует надо, а не спустя рукава, как ты. Зачем в малину-то засунул? Лень было до бочаги болотной довезти – на коне, поди, был? Али закопать поглубже. Теря ты, Теря. Не Теря ты, а тетерев.

– Да и ты не лучше – проговорился ведь тоже. Не в бане ли он лежит теперь – в твоей или у бабки Катерины?

– Ладно нам ловить-то друг друга, братко. Давай думать, как общему нашему делу пособить: и блюдо добыть и целым нам с тобой остаться. Я так соображаю…

Тут опять Глафира в дверь просунулась, сказала испуганно:

– Терентий, там за тобой Акинфий Никитич прислал – на охоту тебя берёт, и с гостем. Собирайся быстрей. А я вот хлебца тебе принесла да молочка крыночку, поешь.

– Ну, прощай, Ганя, потом договорим.

Сильно Гаврила спать хотел, но не до сна теперь было. Раз у Акинфия блюдо, то он его не просто так взял, чтоб поглядеть. Колдовать на него будет. Стало быть, к алтайцу за этим пойдёт. К кому ещё – не к бабке же Катерине? Как бы не пришиб он алтайца после – чтоб концы в воду, как с Айлыпом. А Демидыч с Гаврилы спросит, да так, что Гаврила навеки речи лишиться может. Надо старика в другое место перевести. Куда вот только?

Пока шёл Гаврила по подземелью, только о том и думал, и, вроде, кое—что надумал. Вошёл в пещеру со словами:

– Собирайся, старик, со мной пойдёшь.

Алтайца в пещерке не было.

Успел-таки Акинфий!

Так. Про алтайца и силу его волшебную знали трое: Никита, Акинфий да я. Меня сутки не было. Если Демидовы ещё кого к алтайцу не допустили, тогда они это, некому больше.

Не Теря ли подсуетился по Акинфиеву приказу? Не похоже, вроде. Не Никифор ли, меньшой брат? Да нет, молоденек ещё про такие дела ведать. Еду-питьё старику отнести в подземелье – это так, а вот зачем старик Демидовым – не его это ума дело пока. Хотя кто его знает? А если не мы, Семёновы-Митрофановы, тогда кроме Демидовых-Антуфьевых некому. Акинфий или Никита?

Если Акинфий задумал на блюдо колдовать в тайности от отца, тогда он мог алтайца выкрасть. Тому же Никифору приказать. С другой стороны, не младенец же Никита, сам ведает, что только трое всю правду про алтайца знают. А отцовский гнев не захочет Акинфий на себя навлекать: лишится тогда всех богатств и заводов уральских, что ему отец обещал после себя оставить. Так не меня ли Акинфий подставить хочет?

А если это Никита? Так зачем ему? Алтаец и так для него два раза шаманил и дальше шаманить будет. На всякий случай, чтобы, как блюдо, из-под носа не увели? Так, кроме Акинфия, красть старика некому – Никита сыну, значит, не доверяет? На подозрении держит?

Ладно. Думать надо, где спрятать его могли, кто бы ни был. Если Демидовы, то в доме своём – вряд ли: народу много, не расчёт там алтайца держать. Не иначе либо в скиту каком, либо у Хозяйки Медной горы.

Если в скиту, то, скорее всего, у Синюшки. Место дальнее, глухое, подобраться непросто, да и не всякий без крайней нужды пойдёт: леший там башкирский больно шалит на речке Шуралке. Боятся заводские лешего-то, в ту сторону даже за ягодой не ходят.

Постой-постой, Гаврила: тебя в Невьянском заводе сутки не было. Сутки тому назад алтаец здесь был. К Синюшке, ежели пешком, почитай тоже сутки, а ежели конному ехать, то, конечно, скорей выйдет. Нешто Никита сам ездил ночью? Старенек он для таких поездок, да при нужде чего не сделаешь… Да нет, не пробраться там ночью никому: ни конному, ни пешему, ни молодому, ни старому. А днём навряд ли алтайца повезут, хоть и в мешке – приметно. Не там алтаец. Тогда у Хозяйки он, негде больше быть.

Отправился Гаврила к Хозяйке.

В доме её не нашёл, в баньку направился. Там она и была, за Айлыпом ходила.

Ничего Катерина Гавриле сказать не могла, сама не знала. Если кто и привёл старичка какого к Хозяйке в подземелье, то недавно совсем и её, знать, не спросился. Вместе к ящеркам по подземному ходу через сарайчик пошли.

Владения Хозяйки Медной горы помещались в подземном скиту в лесу, недалеко от завода. Келейки в скиту были просторные, тёплые, сухие, обустроены порядком и даже приукрашены. На зимнее житьё или летом для отдыха – тяжело под землёй-то всё время – у девушек избушка была недалече поставлена. Хорошо избушку строили: с трёх сторон её расщелина скальная скрывала, а четвёртая сторона кустарником была засажена погуще. Печная труба выведена была в старую горную выработку.

Одна ящерка в избушке была, отдыхала, а старшая – Агафья – в скиту гостей встретила. Красоты молодка была замечательной. Не зря на неё Акинфий года три назад загляделся, да как была она тогда мужняя жена, украл, когда она в лес по грибы с золовкой пошла, да вместе с золовкой сюда и привёз. Куда ж было деваться девкам? Только в пруд либо в ящерках оставаться.

Одеты были молодки хорошо, чисто, нарядно даже. На столе в избушке начатая работа лежала: кокошник кто-то из них речным мелким жемчугом расшивал.

Никакого старичка у ящерок не оказалось.

Где ж он, мать его?! И как теперь меж двух Демидовых проскочить, чтоб они ничего тебе на скаку не отстригли?

Вернулся Гаврила в пещеру, попристальней посмотреть, нет ли улик каких. Глядь – сидит старик на прежнем месте в том же тулупчике белой овчины, какие все алтайцы исстари носят, зенки бесстыжие закрыл и руки-ноги свои вонючие крестом сложил. Как сказал Гаврила от души алтайцу слово крепкое, открыл тот свои глазёнки узенькие и прокаркал:

– Долго ходил – не меня ли искал?

Глава 11. Нежданная встреча

Когда Анатолий вошёл в свой номер, в ванной комнате кто-то возился: звучали по трубе инструментом, лилась вода. Заглянув в ванную, Анатолий увидел широкую спину мужика в форменной одежде технического персонала: сантехник. Вовремя пришёл парень – не позвонишь теперь никуда. Анатолий спросил:

– Протечка, что ли? Долго возиться будете? Мне ванну принимать надо.

Сантехник, не спеша, разогнулся и обратил к Анатолию усмехающееся лицо.

Павел!

Показал знаком: молчи, мол. Не выключая воду, усадил Анатолия на край ванны, спросил:

– Как успехи? Чего не звонишь? Микрофон, понятно, дама вытащила в первую брачную ночь. Прямо в машине. Активная женщина!

Анатолий коротко пересказал ему всё, о чём они с Анной говорили.

– Так, – сказал Павел. – Теперь ещё раз, подробнее и вот в эту дырочку.

И вынул видеокамеру.

Записав показания, спросил:

– Так золото Полоза где? Под Екатеринбургом на юг, сутки пешком в июльскую пору? Там, милый, дома многоэтажные уже над Синюшкиным колодцем стоят. Много лет. А ползать по бывшим заводам: Сысертскому, Полевскому – это, знаешь…

Он покрутил головой.

– Дура твоя Анна, да и ты с ней вместе.

– А Малый Таватуй?

– Как сказал президент по другому печальному поводу, «она утонула». Он зарос, сам же говоришь. Чёрт его разберёт теперь, был там остров, не был, где был и почему был. Геологоразведку привлекать, геофизиков нанимать, на всю область светиться?

– Ну, а Иткуль?

Павел возвёл глаза к потолку, вздохнул.

– Ладно, пусть хозяин сам с тобой разбирается. Сиди, не вздрагивай, никуда я тебя не повезу сейчас. Давай дальше работай, Груня. До полной учёности. Помнишь, фильм был такой тридцатых годов: «Учитель». Там две деревенские дуры Кланя и Груня в Москву собирались, учиться. До полной учёности. Вот давай. Да звонить-то не забывай, Груня. Кланя скучать сильно будет. А то и бо-бо сделает. Нехорошо. А записную книгу Демидова ищи. Понял? Не у зазнобы ли она у твоей? Больно глаза отводит: ищи, дескать, то – не знаю что. В окрестностях Атлантиды курсом на зюйд в погожий день. Ладно, пока.

Анатолий остался один и обозлился. Сидел на краю ванны, как оставил его Павел, не выключая воду, и злился на весь свет, а больше всего на себя. Курица, а не мужик. Анна им вертит, Павел насмехается. Ну, ладно!

Со злости помылся, сменил одежду, тщательно выбрился и причесался. Пошёл, весь из себя элегантный, «прямо к любушке своей».

Облом, Анатолий Николаич! Пока вы мылись-чистились, упорхнула ваша любушка к чёртовой матери. Дверь номера Анны была закрыта.

Подошла горничная, открыла номер своим ключом, смерила взглядом, сказала:

– Выехали отсюда. Только что.

Анатолий бросился вниз, к портье. Переждал небольшую очередь, высматривая знакомую «Ауди» и газель через широкое окно. Естественно, ничего и никого. Портье ничего не мог сказать. Да, выехала гостья, только что. Кто ж её знает, куда? Никакой информации. Нет, ничего никому не оставляла.

И что теперь делать? Куда за ней кидаться: в Невьянск, в Екатеринбург, в Англию её паршивую? А может, просто свалить отсюда, пока не пришили? Так выловят, как поймали в столице Среднего Урала. Я опущусь на дно морское, я поднимусь под облака – везде меня она достанет, родимой мафии рука… Хоть бы эта ручонка денег подбросила – были бы тогда какие-нибудь варианты…

Медленно поднялся в номер. Не вынимая рук из карманов, рухнул в кресло, откинул голову. Думай, Аня, думай, раз не удалось Груне дойти до полной учёности. Баба ты, Аня. Ладно, применим простой и надёжный русский способ стимуляции интеллекта и активности— напьёмся. На это деньги есть.

Постучали. Вошла пожилая женщина, по виду – кастелянша. Горничные подбористее да и помоложе.

– Вы Анатолий Николаевич?

– Я.

– Вам велели передать.

И положила на стол продолговатый запечатанный конверт. От чаевых отказалась:

– Заплачено.

Добавила:

– Если куда поедете – муж мой Вас отвезёт. Жигули-пятёрка. Синие. За гостиницей с той стороны. Выйдете через служебный вход.

И жестом показала, куда.

В конверте были два билета: автобусный до Екатеринбурга и на самолёт до Франкфурта. Последний был вложен в загранпаспорт. Была в конверте и банковская пластиковая карточка Visa. Автобус отходил через полчаса.

В машине Анатолий нашёл большой пакет с потёртой кроличьей шапкой-ушанкой и болоньевой курткой на синтепоне. Внутри пакета помещался и футляр с большими очками. Стёкла были с напылением.

Семнадцать мгновений зимы, мать их. Только усов клеёных не хватает. И почему Франкфурт? Ладно, потом.

В автобусе потихоньку озирался: нет ли знакомых физиономий? Не выскочит ли чёртик из какой-нибудь коробочки?

Подогнано всё было идеально. К самолёту он еле успел. Но до последней минуты, до звука включившихся двигателей всё опасался: вдруг Павел положит ему на плечо карающую длань и скажет с иронией:

– В столицу, Груня?

Но никто не подошёл, ничего не сказал.

Успокоившись, Анатолий стал рассуждать.

Билет на самолёт – с открытой датой. Значит, продумано и подготовлено было заранее. Кем? Желательно, чтобы Анной. Ну, Хайнцем её, без разницы. То есть Анна или Хайнц предполагали, что на второй день к вечеру нашу дружную компанию накроет Украинцев. Потому, видимо, она всё время и понуждала меня звонить хозяину – Хайнц засекал бы эти звонки и по их содержанию определял бы планы Украинцева в отношении нас. А я, дурак, не звонил. Но и на этот случай, как оказалось, Хайнц подсуетился. Ладно, если это Хайнц, то есть Анна, что они планируют дальше? Франкфурт, Франкфурт… Какие ассоциации у тебя, свердловский интеллигент? Франкфуртский автосалон. Так, правильно. Ещё что? Франкфуртская колбаса. Замечательно. Какая-то там ещё была философская Франкфуртская школа – не помню точно, о чём они там философствовали. Дальше… Ох, а дальше – тишина, как сказал ещё один интеллигент много раньше. Ладно, может, этот Франкфурт только пункт прибытия или пересадки. Может, у Анны там гнездо родовое близко – на побочные ветви Демидовских родственников меня не натаскивали. Если так, если она дала мне шанс – значит, я ей зачем-то нужен? Зачем? Отметём сразу версию бурной влюблённости – не та это женщина. Значит, скорее всего, дело. Какое? Поиск демидовского золота? Почему в Германии? Может, там у неё архив из Британского музея? Хотя, как она его оттуда выцарапает из фондов хранения? Ну, копии, значит. Так я-то тут причём? Я не архивист, не историк, а знание бажовских сказов вряд ли востребуется. Они уж сыграли свою роль – и оказалось, что плохо. Павел-то не поверил.

В любом случае мне надо перестать быть ведомой куклой. Но как?

Денег у меня нет, и не предвидится – значит, на этом поле я не играю.

Информация? Не владею.

Секс? О, Господи…

Значит, надо изобразить информацию. Вспомни, Груня, что говорил товарищ Сталин – или кто-то вроде: информация – это власть. А какая информация – мифическая или реальная – какая разница, был бы эффект. Ну, и что я могу придумать, чтобы переломить ситуацию в свою пользу? В Интернет бы сейчас – вот где кладовая информации всякой и на все случаи жизни. Хоть мифической, хоть какой.

Ладно, до Интернета доберёмся, и я даже знаю, что запросить в поисковых системах.

Теперь обмозгуем противоположную версию: если всё это устроил Украинцев? Если на лётном поле Франкфурта меня встретит Павел?.. Бр-р-р! Ловить на меня, как на живца, Анну – вот единственное. Ну, так хоть на какое-то время буквально буду жив. А там по обстоятельствам. Так опять же – почему именно этот город?

Ох, чую, не добраться мне до истины в этом вопросе, даже если запросить Rambler с Yandex’ом.

Кстати, кстати, что-то мне не пришло в доцентскую башку под влиянием Анниного шарма: Демидов-то Никита Демидыч – неграмотный был. Какие же записные книжки? Или это сказки тупой, бессмысленной толпы – и не был неграмотным владелец гор Уральских? Сам про себя сказки эти распускал? Вроде помню, где-то читал, что при погрузке на струги тульского добра, чтобы его на Урал перевозить, вёл Никита какой-то «юрнал». Или, напротив того, юрнал – сказка? Или за Никитой приказчик какой-нибудь записывал?

Мать честная, как всё запущено… Вот уж истинно: ученье – свет. Сиди вот тут да шарь руками в потёмках: то ли так, то ли эдак…

– Простите, – прозвучал над головой Анатолия нежный голосок стюардессы, – вы не будете против поменяться местами вот с той дамой? Она не может сидеть у окна, её от этого укачивает.

Анатолий непроизвольно и радостно встрепенулся, сердце гулко стукнуло. Он круто повернулся и посмотрел.

Естественно, эта толстая старуха не могла быть Анной при любом гриме.

– Пожалуйста, – сказал он уныло. – Отчего нет?

Пересел. Новый сосед, пропустив Анатолия, тут же опять уснул. Во сне он склонил голову к плечу Анатолия, и, только Анатолий хотел отодвинуться и его разбудить, тот прошептал, не открывая глаз:

– Тихо сиди, мужичок. Анна тебе рыпаться не велела.

И, отвернув голову в другую сторону, продолжал спать.

Глава 12. Лесная находка

Оклемалась Таютка, дочка Ивана Карпова, только на третий день.

Не приходила ли крёстная, спросила у юркой служанки Матрёны. Как же, приходила, навещала разок. Велела сказать, как поправится крестница.

– Давай, Мотря, сами к ней сходим.

– Некогда мне, работы полно, разве к вечеру попозже.

Горело сердце у Таютки, не могла она ждать вечера, одна кое-как побрела, хоть слаба ещё была после болезни.

Бабка Катерина была не одна. Сидела у неё красивая молодая женщина, гладкая да статная. Разговаривали о чём-то.

– Вот и крестница пришла, – сказала Катерина. – Ты, Агаша, иди, травку-то эту попробуй – не пройдёт ли у коровушки хворь-то.

Когда красавица вышла, объяснила:

– Из Федьковки пришла, слышала, будто я травки кой-какие знаю, помочь могу.

Обняла Таютку:

– Ну как ты, моё золотко? Поправилась? Каково поживаешь?

Зарыдала Таютка.

– Ладно, ладно, будет, не плачь, моё дитятко, – гладила её вздрагивающие плечи Катерина. – Теперь уж не улетит от тебя твой Финист- Ясный Сокол, промашки больше не сделаю. Сначала сама схожу поразведаю, где да что, потом…

– Ох, мамушка, какое «потом»! Не знаю, куда со стыда да позору деваться. Как я к нему пойду теперь? С чем? Незнамо кем обкусанная, горем лихим повитая! Как я батюшке родному, маменьке родимой в глаза-то взгляну?

– Как раньше смотрела, так и теперь посмотришь, – твёрдо сказала Катерина. – Перестань слёзы точить. Вот что, дитятко, коли уж так всё обернулось… Так можно сделать, что не ты к нему, он сам к тебе придёт, да ещё и не один раз. Холить, лелеять тебя будет, ветру на тебя венуть не даст, листу берёзовому упасть.

– Как это, мамушка?

– Помнишь ли, Таисьюшка, что ты мне прежде сказывала? Что уйдёшь ты в скит, от людей своё горе скроешь?

– Помню. Я от слова своего и теперь не отказчица. Нет мне жизни, нет свету белого без него.

– Так вот. Скит скитом, а вот ещё что испробовать можно. Я тебе тогда про Медной горы хозяйку сказывала – помнишь? Про ящерок-то её… Ведь этих ящерок Акинфий было для себя завёл. Это после уж он к делу их приспособил, к гостям важным по ночам посылать стал. Так если ты…

– Нет, нет, мамушка, не говори ты мне про это! Не пойду я к Хозяйке в ящерки! Лучше в скиту навеки скроюсь!

– Да ведь ты там для него только будешь, с ним одним – поняла ли?

– А ты откуда всё это про Хозяйку знаешь?

Катерина строго прикрикнула:

– Про то ты меня не спрашивай, сказано тебе! Не хочешь к Хозяйке – никто не неволит. Не хочешь, не можешь с домашними жить – в скит тебя сведу. Только выживешь ли ты там, Таисьюшка? Ведь под землёй всё, питаться травами да кореньями будешь, все то дни, а часто и ночи на молитве будешь стоять, души христианской не увидишь, кроме скитских сестёр, да и тех-то человека два, много три! Молода ты ещё, в скиту-то спасаться. Вот что.

– Нет, мамушка, сведи ты меня в скит подальше. А коль Бог меня там не помилует – тогда уж и к Хозяйке пойду, деваться мне будет некуда.

– Ты вот что, девушка, подумай: ведь в скит по блажи девичьей не уходят. Дело это богоугодное, строгое. Там люди не каются, не горе горькое размыкивают, а душу спасают. Не пустяк ведь это. Вот что.

Таютка на своём стояла.

– Ин ладно, так сделаем: думай, девушка, три дня. Если на четвёртый день придёшь и то же мне скажешь – быть по-твоему. А нет – так и нет, живи, как жила, а грех твой от любви сделан, его Бог простит. Молись усердней.

На четвёртый день поутру пришла к Катерине Таютка и мыслей своих не переменила. Нечего делать. Взяли по кузовку, по грибы будто, да и отправились. Шли долго. В пути Катерина Таютке рассказала, что не перстенёк её дарёный покражей объявили. Зря перепугалась Таютка. Блюдо дорогое из хозяйского дома в ту ночь пропало. А куда и кто исхитил – до сих пор дознаться так и не могут.

По дороге в старой полуразвалившейся Зюзиной избушке передохнули, поели того, что с собой брали. Потом ещё болотце им встретилось, Синюшкиным прозывалось.