Выдумки о правде

– Хайнц – это кто?

– Мой начальник службы безопасности. Я же не дура – сюда к вам одна ехать, без прикрытия. Эта газель – не прослушка, а защита от прослушки и иной слежки. Ну и ещё там у Хайнца какие-то профессиональные штучки есть. Так, милый, а теперь давай серьёзно. Отзвонись Украинцеву, кто там у него тебя пасёт, – сообщи о нашей вчерашней беседе. О записной книжке Демидова. Да скажи, что Анна сидит в архиве и ищет подробные карты Нижнего Тагила, современные и старинные, а потом за тем же самым вернётся в Екатеринбург. И ищет она, где в старину было Зюзельское болото и где теперь есть болото или болота с таким же названием.

– А зачем тебе, якобы, Зюзельское болото?

– В каком сказе Бажова и в какой связи упоминается это место?

– В сказе про Синюшкин колодец.

– Так, верно. И что в этом колодце было?

– Богатства разные: золотые самородки, драгоценные камни. А причём здесь эта Синюшка, болото и сам Бажов?

– Потому, что там золото Полоза и спрятано. Теперь вспомни ещё: какой ключик был к этой Синюшке, какие пёрышки у Ильи, основного персонажа сказа, остались от бабки? Правильно: чёрненькое, беленькое и рыженькое. Стало быть, идти до этого колодца надо одну ночь и один день – и летом, точнее, в сухое время года, когда солнце не только светит, но и сильней всего греет. В июле, скажем. Вот тебе значение пёрышек. А шёл Илья от какого-то завода. От какого? Павел Петрович всё время про те заводы писал, что вокруг Екатеринбурга были. Но в его годы и нижнетагильский завод на полную мощность работал. Там он и собирал материалы для своих сказов: в Тагиле и Екатеринбурге, в их окрестностях. Да и куда Илья шёл, в каком направлении? Не на юг ли? По рыженькому-то пёрышку. Значит, от какого-то завода на юг, «через Зюзельско болотце», в июле месяце надо пройти полные сутки. Причём стартовать ночью, то есть по прямой хорошей дороге, иначе ночью не пройти, а уже днём зайти в лес и пробираться тропами через это самое Зюзельско болотце. Ночью по болоту, понятное дело, не ходят. Логично?

– Да, вроде логика есть. Так ты думаешь, это демидовское, не иное чьё-нибудь золото, там спрятано? Бажов ведь писал про «бар Турчаниновых да Саломирсковых».

– Угу. Про них. А Синюшку написал лесной ведьмой, духом, какие у вас в России возле кладов приставлены. Стало быть, Синюшка – персонаж старинный, не времён «Турчаниновых и Саломирсковых». И колодец тоже не Турчаниновы вырыли, и клад не они туда положили – задолго до них это было, раз Илье про этот колодец намёк через бабкины пёрышки был дан, а не через материны. Смотри: Илья, Турчаниновы – это какой век и какой период века? Верно, девятнадцатый, первая половина. Считаем поколение в двадцать лет – самое малое. Значит, шестьдесят лет назад ильина бабка, будучи молодой девицей, про Синюшкин колодец проведала. Попадаем на конец восемнадцатого века, время смены поколений в демидовском роду: от креативных промышленников к прожигателям накопленного. Акинфиевичи, Никитичи, Григорьевичи, – внуки Никиты – уже практически производством не занимались, за редким исключением, и на Урале бывали наездами, если вообще бывали. Не они Полозовы богатства копили. Значит, бабка узнала о том, что было в дни её молодости относительно недавним делом. Потому и такая точность в расчётах: ровно одни сутки пути, а не обычное у вас «в тридевятом царстве, в тридесятом государстве», «доезжай – не доедешь».

– Погоди, а Бажов не мог это просто выдумать?

– Ну отчего же, мог. Если сам не зашифровал в этих сказах что-то, что могло пригодиться не ему самому, так его потомкам после советской власти.

– Анна, не городи ерунды. В его годы советская власть только укреплялась, конца ей не предвиделось, никто не мог знать, что случится на сломе восьмидесятых-девяностых.

– Бажов Толстого читал?

– Ну, читал, наверное, у нас его все читали. Что, думаешь, он про Синюшкин колодец в «Анне Карениной» прочитал?

– У Толстого есть рассказы для детей. Старик был дидактичен. Там есть рассказ про мужика, который сажает яблоньку, а сам уже на ладан дышит от древности. Его спрашивают, зачем он это делает, ведь он уже не съест с этого дерева яблочка. Старик отвечает, что сам он не съест, так его дети и внуки съедят. Вот потому он яблоню и сажает.

– И посадил он её над Синюшкиным колодцем и зарыл там ещё и богатства рода Толстых.

– Так вот, Бажов поступил, как тот старик у Толстого и, конечно, не потому, что рассказ прочитал. Просто этот рассказ его мог в мыслях укрепить.

– И ты думаешь, что Бажов нарочно собирал сказы, чтобы самому или потомкам его добыть демидовские богатства? Анна, ты сама знаешь, что под Екатеринбургом Демидовы практически не светились: оттуда их с успехом, правда, после непростой борьбы, Татищев отогнал, а де Геннин ему помогал в этом.

– Ну, вот потому они там свои богатства и могли спрятать: никто не хватится по тем самым резонам, что ты сейчас привёл.

– Да, но зачем тогда записные книжки Никиты? Если Акинфий, его сын, золото прятал?

– Прятал Акинфий, клал Никита. Подальше от столицы своей, Невьянска, чтобы на след не вышли. Много было охотников, я думаю. Вот старик и заметал следы.

– А ты почему не заметаешь? Почему хочешь, чтобы я всё это прямо вот так, как ты мне рассказываешь, Украинцеву и выложил?

– Think darling, think. Move your mind quickly! Не всё же мне за тебя думать, поработай и сам. Тебе неплохо платят: сама Анна фон Валлен твоя любовница и патронесса. Пушкина помнишь? «Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю», и в каком-то там урагане и так далее. Ты, доцент, не понимаешь: когда у тебя всё есть, тебе надо того, чего не бывает. Когда есть всё, и оно тебе досталось просто так, потому что ты родился, не хватает одного: борьбы. Борьбы за гранью возможного. А для меня, как и для Кнурова из «Бесприданницы», невозможного мало. Вот я и расширяю границы. До совсем невозможного. И оказывается, что его для меня практически нет. Это приятное ощущение. Жаль, что вот этого-то именно тебе не приведётся испытать никогда. Я хочу испытать ощущение полной прижатости к стенке – и выскользнуть. Это всё равно – ну, почти – что выйти из комы. Но выходить из комы опасно и неприятно: то ли выйдешь, то ли нет, да ещё не инвалидом ли. Да и выходишь не сам – лежи себе бревном и жди помощи сверху. А в той борьбе, о которой я тебе говорю, ты сам решаешь очень многое. А я – решаю всё. И потом: я так хороша собой, что опасность и азарт придадут моей красоте только ещё больший шарм – а ведь он у меня есть, правда? Ну, иди, иди сюда, посмотри, не меньше ли его стало за утро без тебя…

Глава 8. Верчу, кручу, знать всё хочу

Сыскался ведь человечек-то с кособокой подковкой. И впрямь федьковский оказался – приказчик тумашевский, вот что в Невьянский-то завод приходил. Нашлись люди в Невьянске, приказчику этому друзья-приятели, подпоили его маленько и вызнали, что и вправду был он около пруда прошлой ночью, но дела у него там случились исключительно сердечные. Свидание он там назначил девахе одной из Невьянска, а та и не пришла: мучает, значит, его по их девичьему обыкновению. Ну что ты скажешь! Промах, осечка, значит. Проследили за ним и за зазнобой его – нет, чисто, не врал во хмелю приказчик.

А Хозяин приехал – гневается, блюдо дорогое сыскать требует. Ну, и денег-то ведь жалко, всё-таки золотые, хоть и своего производства, не купленные. Ревизора Беэра, понятно, иным образом удовлетворили, новые золотые вещи поднесли, да ведь всё равно досадно: остуда могла меж Хозяином и петербургским гостем произойти, хоть и приятель тот ревизор любимому сыну хозяйскому. А такая остуда в делах неприятностью обернуться может.

Что делать, где хозяйское золото искать?

Тем временем Акинфий Никитич вернулся, а с ним и Терентий Семёнов, сын Митрофанов. Вызверился Акинфий пуще отца на дознавателей: подавай ему блюдо откуда хошь! Нечего делать, опять к бабке Катерине пришлось идти. Хоть оно волхвование и противно Христу, а деваться некуда – надо узнать, кто вор и где искать его. Гаврила и пошёл.

Бабка Катерина вытащила из потайного шкапчика специально для этого дела изготовленные четыре круга из плотной бумаги, поделённые каждый на двадцать сегментов. В сегментах были написаны разные слова, вроде простые. В одном из кругов: железо, дерево, стекло, сталь, жемчуг и пр., в другом: день, ночь, свинья, сестра и т. д.

Бабка отложила один, и оставила три круга. Взяла острую иглу и прочла заклинание на правдивое гадание:

– Недельное заклинание на покраденное гадание, всю правду скажи на мой вопрос. От первого дня до седьмого. Игла остра, сталь крепка. Аминь. В руках ли вора украденная вещь или он уже спровадил её на сторону?

И ткнула иглой в первый круг, не глядя. Вышло слово «вторник», что означало «вещь хорошо спрятана».

– Да уж понятно, что хорошо спрятана! – сказал Гаврила.

Бабка шикнула на него, сверкнула глазом. Молчи, мол, теперь.

Второй раз произнесла то же заклинание и вопрос задала второму кругу такой:

– Искать ли вещь или оставить?

Ткнула иглой, и вышло слово «вихрь»: «легче было прибрать, чем теперь отыскать».

Гаврила только усмехнулся: и без гаданья это ясно.

И третий раз ткнула бабка, уже в третий круг, и задала вопрос:

– Вор домашний или посторонний?

Тут Гаврила внимательно стал слушать.

Ответ был такой: «Свой, да ещё какой…».

Крепко задумался Гаврила, потом спросил:

– А ещё раз нельзя этот круг потревожить?

В ответ бабка опять сказала заклинание и ткнула иголкой. Получилось слово «здоровье», что означало «тот, кто тебя спросит, нашлась ли пропажа».

Третий раз спросили круг, и опять вышло «здоровье».

– Ну, больше уж нельзя, да и так ясно, – сказала Катерина. – Иди, и кто тебя первый спросит, тот и украл.

Задумчиво покачал головой Гаврила.

– К Хозяину я теперь. Он и спросит, некому больше – так он и украл?

– Ну, тогда к Айлыпу иди, пусть он тебе у своих духов выведывает про покражу.

Пошёл Гаврила ни с чем к Хозяину. Скажу, думает, про бабку, да не к Айлыпу пойду, а к алтайцу в подземелье. Если опять заартачится, Акинфия или Хозяина придётся к нему вести, пусть они управляются.

В хозяйский дом вошёл, а навстречу – Акинфий:

– Ну, нашлась ли пропажа? – строго так спрашивает. – Долго возишься, Гаврила!

Как ни был находчив Гаврила, а растерялся.

– Что молчишь?

– Здесь говорить не хочу, Акинфий Никитич, неравно услышит кто.

Повёл Акинфий Гаврилу в свою горницу, сел, спрашивает:

– Что бабка сказала?

– Ничего она не сказала толкового, Акинфий Никитич, так, мелет всякое, не понять что. К Айлыпу послала, не могу, дескать, сама, не выходит.

– Вот что. Ну, иди к Айлыпу.

– Слушаю, Акинфий Никитич. Только, может, к алтайцу бы заглянуть?

– Алтайца не трогай. Батюшка велел только еду-питьё ему приносить, а разговаривать с ним ни о чём не велел. Понял ты? К Айлыпу иди.

На речке Шайтанке Айлып обитал, за Шуралой. На коне недалече, да вот болота там большие и малые на пути, объезжать долго. Однако долгая ли дорога, короткая ли – всё едино кончается. Добрался Гаврила до айлыпова чума, смотрит – нет никого. Внутри и снаружи ничего не тронуто, кострище тёплое. Мало ли, за травками ушёл или за каким-нибудь зверем охотиться. Сел Гаврила, подождал. В деревьях ветер шумит, ящерка по траве пробежала, увидела человека – раз! – и в норку свою круглую спряталась. Сидит Гаврила, плёточкой цветочные головки сшибает, думает. Акинфий, значит? Быть, конечно, не может, но иной раз и небывалое бывает. Вдруг он? Так зачем? Зачем у собственного приятеля и важного человека петербургского подаренье отцовское красть, на беду нарываться? Да и зачем ему? Разве у него самого золота мало? Разве не оставит ему отец всё, что здесь нажил, окоротив двух других сыновей? И так он их отделил, в Туле оставил. Ведь сказал уж Демидыч, а слово его крепкое. Непонятно… Или врёт бабкино гаданье? Так ведь трижды одно и то же выходило… Непонятно…

Вечереть стало, а Айлыпа всё нет. Прогулялся Гаврила по поляне раз, другой, заглянул в чум, нет ли еды какой: с собой-то не взял, думал быстро управиться. Нет еды человеческой, какие-то, прости Господи, сушёные козявки лесные да вонючее вяленое мясо. Делать нечего – в лес пошёл: ягод, грибов поискать, кореньев съедобных. Июль – всего в лесу довольно. Сыроежек много нашёл, землянику, малину. Там, в малиновых зарослях, Айлыпа и увидел. Лежит тело окровавленное, согнувшись, руки за спиной связаны, ноги спутаны. Ах ты ж, Господи, вот и пошаманили!

Ящерка выбежала, по руке трупа пробежалась. Глядь – чуть шевельнулся палец!

Нагнулся Гаврила, потрогал труп: нет, не мертвец это! Верёвки разрезал, Айлыпа взвалил на себя, на поляну отнёс, из ручья воды достал, раны на голове промыл, перевязал, чем нашлось. Открыл Айлып мутные глаза, губами пошевелил, а слов нет. Торкал, торкал его Гаврила – никак! Напоил Гаврила шамана, как смог, ключевой водой, на коня взвалил, повёз.

Ночь уж была, когда мимо болот ехал. Хорошо, до полной темноты успел. Под утро до бабки Катерины доправился, в окошко тихонько постучал. Катерина отворила – только охнула. В баньку Айлыпа отнесли, занялась им бабка. Гавриле ждать за дверью велела. Когда вышла, сказала:

– Одно только и могла понять: «теря» да «теря».

– Что за теря такая?

– Не потерял ли чего?

Гаврила пожал плечами:

– Вроде в чуме всё цело у него, а там не знаю.

– Может, что тайное потерял да теперь сокрушается. Или кто напал, те у него унесли что? Ладно, Гаврила Семёныч, Бог даст, вылечу я твоего Айлыпа, а нет – на том не взыщи. Жив будет – скажет сам про потерю свою. А ты вот что: не спрашивал ли тебя кто, нашёл ли ты хозяйскую-то пропажу?

– Никто не спрашивал. Никого ещё я не видел, от тебя сразу к Айлыпу поехал. Так я думаю, Катерина: надо нам с тобой пока про Айлыпа-то помалкивать. Мало ли что?

– А что?

– А вот то, что слово-то серебро, а молчание – золото. Поняла? В таких делах чем меньше болтаешь языком, тем лучше. Смотри, Катерина, уговор!

Коня домой отвёл, а сам по тайному ходу к брату Терентию подался. Вышел из люка у Терентия в горенке. Брат ещё спал – заря только занималась. Гаврила сел возле, помедлил немного, потом наклонился к самому уху Терентия и сказал:

– Эй, Ваня, зачем Айлыпа убил?

Брат лежал молча, однако мерное дыхание спящего прекратилось. Вдруг вскочил Терентий:

– Ты зачем меня никонианским именем позвал? Во истинном крещении мне другое имя дали!

Гаврила молча жёстко смотрел на него. Спросил:

– Акинфий велел?

Терентий повесил голову, почесал плечо, отвернулся.

– Не наше с тобой дело! А ты как дознался?

– Ты мне лучше вот что скажи: ты зачем его жизни-то лишил? Золотое блюдо к нему носил, на Акинфия волхвовал? Где блюдо-то, Теря?

– Хозяину скажешь?

– Что ж я, дурак – против Акинфия идти? Да и ты мне брат, не леший башкирский.

– И про лешего знаешь?

– Всё мне ведомо, – важно сказал Гаврила, развивая успех, хотя про лешего сказал просто к слову. – Эй, Ваня, скажи мне всё, как сам ты знаешь, а я тебе помогу.

– Да если я Акинфию скажу про тебя…

Дверь открылась, и вошла хозяйка Терентия, молодая и красивая Глафира. Хотела позвать мужа завтракать. Увидела деверя, поздоровалась, но не удивилась: знала, что у братьев разные дела были, про которые лучше помалкивать, а какие – про то им самим ведомо, и не бабье это дело. Вот и теперь муж мотнул головой: выйди, мол. Глафира молча закрыла дверь.

Гаврила обернулся к брату, ответил:

– Ну и будет с тобой, как с Зюзей, вот что в болоте-то утопили. Зюзя – он зюзя и есть: простофиля. Башкой-то не думает, а под чужие кулаки только её подставляет. Нашёл зюзя на Шуралке золотую породу да в радости к Демидычу и пошёл. Теперь нету того зюзи, а близ Шуралки-реки болотце Зюзино имеется.

– Ладно, Ганя, скажу тебе всё. Только уж и ты меня, смотри, не выдай. Да покумекаем давай, как теперь быть-то.

Глава 9. Загадки и разгадки

Анна не завтракала в гостиничном ресторане – заказывала через портье лично у лучшего шеф-повара города, и еду ей приносили в номер.

Поедая салатик, она поглядывала на Анатолия и, вытирая губы белейшей салфеткой, приносимой вместе с пищей, спросила:

– О чём задумался?

– О Великом Полозе.

– И что придумал?

– То, что, наверное, ты права. Полоз описывается Бажовым не только как великий змей, но и как пожилой человек «в окладистой бороде», довольно грузный. Понятное дело, весь в жёлтом, и кафтан, естественно, «церковной парчи». А при нём самый настоящий живой, земной человек – посредник между Полозом и людьми. И зовут того человека Семёнычем. Без имени. Так не отзвук ли это памяти о братьях Семёновых, особенно о старшем, Гавриле Семёнове сыне Митрофанове по прозванию Украинцев? Полоз и Семёныч – это, видимо, собирательный образ, соответственно, Никиты и Акинфия Демидовых с одной стороны и братьев Семёновых – с другой.

Анна похлопала в ладошки, похвалила:

– Молодец. А откуда ты так хорошо, до деталей, бажовские сказы знаешь? Память, как у компьютера – или профессия? Ты не филолог? По крайней мере, филолога в тебе больше, чем историка.

– Я кандидат филологических наук, и моя диссертация была по Бажову. Кстати, по Тагилу и его окрестностям Бажов никаких сказов не собирал. Он их записывал – или материал для них – около Екатеринбурга, в основном в Сысерти, Полевском, Гумёшках, а также в Камышлове.

– И как же, – спросила Анна, цепко посмотрев на него, – на тебя вышел Украинцев? Старые университетские связи? Дружба факультетов? Или ты тоже на искусствоведении учился?

– Как вышел, не знаю, а я учился на филологическом.

Анна провела языком за щекой, сметая с десны остатки рукколы с пармской ветчиной.

– Угу, – сказала она. – Ну, а что насчёт Синюшки? Вокруг Невьянска, как и вокруг Екатеринбурга, много болот, причём на разные стороны света – на выбор. На Урале вообще много болотистых мест. Впрочем, раз ты такой знаток, скажи мне, может быть, есть другие места, где Полоз прячет золото? Знаменитая красавица Золотой Волос – это, видимо, символ всего уральского золота? Но ведь Полоз её не достал с её башкирским женихом, они скрылись на острове посреди озера Иткуль.

– Да, действительно, у Бажова Полоз прячет золото в разных местах. И на речке Рябиновке, и на острове посреди озера Иткуль, и в деревне Косой Брод, и в других местах, но, я думаю, реальные географические названия – это просто литературная привязка к местности, к реальным месторождениям или золотым жилам, для большего правдоподобия. Искать нам с тобой надо там, где точных названий нет, а есть литературные аналоги, географические описания без названий. Вот что, я думаю, интересно: у Бажова с золотом всё время связаны змеи: Полоз, голубая змейка, «девчонка рыженька», которая потом змеёй-медянкой обернулась в золотой дудке и на обручальном кольце персонажа «змеиные глазки» оставила… Где, дорогая, водятся змеи? Давай подумаем, хоть мы и не герпетологи. Причём, мне кажется, Бажов на специалистов по змеям и не рассчитывал, напротив, он писал для обычных людей с обычными отрывочными знаниями. Итак, где чаще всего водятся змеи?

– В горах и на болотах.

– У нас на Урале – наоборот: на болотах и в горах. Причём, скажу тебе, в некоторых наших горах есть так называемые верховые болота, т.е. расположенные не в долине, а именно на склоне горы. Например, такие болота есть в Весёлых горах около Невьянска.

– Ага, так-так, – сказала Анна, отпивая из чашки, – уже интересно. А в каком направлении от Невьянска эти горы?

– На запад. Не отвлекайся, там и на юге, и на востоке, и на севере болота. И змей, там, наверное, много. Слушай дальше. Иногда посреди болот встречаются озёра. Но островов на них нет. Это просто сердце болота, место, где наибольшая концентрация влаги. Значит, озеро с девицей Золотой Волос – не болотное. Какое же природное озеро находится сравнительно недалеко от Невьянска, а на нём каменный остров в виде островерхой одинокой скалы, причём в середине или около того? На восток от города – озеро Аятское, это, если по прямой, километров двадцать. На юг – вот тебе юг – озеро Таватуй. Это дальше, это километров тридцать пять. Таватуй в старину назывался Большой Таватуй, потому что во времена Демидовых существовал ещё и Малый Таватуй, который потом заболотился и зарос. На нём именно в центре был-таки остров, но каменный он был или нет, я тебе сейчас сказать не могу. Впрочем, судя по бажовскому тексту, озеро должно быть большое.

– Так, зачем ты мне всё это плетёшь? У Бажова же ясно сказано: озеро Иткуль. Потом: какой же Таватуй с Аятским озером? Во-первых, это не совсем природные озёра, в их настоящем виде они оба образовались оттого, что во времена первых Демидовых слились с прудами соответствующих заводов: Верх-Нейвинского и какого-то там ещё, не помню. Причём Аятских озёр вообще было три: Большое, Среднее и Малое. А герой сказа скакал до озера на четырёх лошадях попеременно практически полные сутки. Какие же это тридцать километров? Это если примерно прикинуть скорость средней лошади и то, сколько времени подряд она может рекорды на трассе ставить, получится не тридцать, а около ста тридцати километров. Где-то так от Невьянска до Иткуля и есть. На юг, между прочим.

– Анна, если тебя так тянет на юг, езжай в Ниццу.

– В Ницу? Но ведь Ница – это ваша река? Кстати, ведь есть и озеро с таким названием – не на нём ли тот золотой остров? Или на Урале есть и город Ница?

– Анна, не придуривайся. Я имел в виду французский город, не уральский. Кстати, ты неплохо знаешь Бажова и нашу местную географию. Готовилась к путешествию?

– Не отвлекайся, Аня. Продолжай.

– Какая Аня?

– Такая же почти, как я. Я Анна, ты – Анатолий. У нас три звука имени совпадают, только у меня длинное «н», а у тебя короткое. Анатолий – слишком длинно для меня и официально, Толик – глупо, ты не ребёнок. Поэтому – Аня. Или предпочитаешь, чтобы я не смягчала третий звук?

– Ну, не дурачься, что за глупости! Какая я тебе Аня?

– Хорошая, – тихо сказала Анна и, положив руку ему на шею, привлекла Анатолия к себе и поцеловала.

Учёную беседу они продолжили не скоро.

– Итак, – спросила Анна уже за обедом, – почему ты мне плёл про Таватуй?

– Анна, ну сообрази сама, ты тоже женщина богатая…

– Ну, не преувеличивай!

– Ладно, просто imagine, по Леннону: вот тебе надо постоянно – или пусть однократно – прятать некие сокровища, золото в слитках, самородки там, драгоценные камни, наверное. Ты их где спрячешь: у чёрта на рогах – сутки хорошей скачки, сам весь в мыле, лошадь в мыле, вонь, грязь на физиономии – или протрусишь потихоньку пешочком те же сутки по свежему воздуху – а на коне вообще рукой подать?

– У вас есть пословица: подальше положишь – поближе возьмёшь.

– Так-то оно так, но Иткуль – это чёрт-те где от «ведомства Акинфия Демидова» и его папаши. Там не их владения. По-моему, там в то время вообще одни башкиры жили.

– Я поняла твою точку зрения, darling. А теперь давай посмотрим с другой стороны. Золото Демидовы добывали не только на Урале, верно? И даже более того, начали они копить золото с алтайских курганов, которые в их время назывались буграми. На Алтай их потянуло, правда, не золото, а серебро, которого не было на Урале. А мыслишка чеканить свою монету у них, видимо, довольно рано появилась. Однако золотые клады Демидовым, именно с Алтая и из Южной Сибири, привозили очень богатые: целые листы золота, на которых лежали покойники и их кони, «золотых зверей», посуду, массивные украшения. В представлении простых необразованных людей, которые служили и работали у Демидовых, всё это было неслыханное, сказочное богатство. Золото Полоза. И располагалось оно где-то на юге. Географии тогдашней России простые люди – творцы фольклорных мифов – явно не знали. Где он, тот Алтай, – кстати, в переводе «золотые горы» – Бог его ведает. «В тридевятом царстве, в тридесятом государстве», «доезжай – не доедешь». Может быть, в представлении простолюдинов-мифотворцев из Невьянска озеро Иткуль (башкирское название, а башкирский язык сходен с алтайским, тоже тюркская группа) и было аналогом неведомого и недостижимого Алтая? И доехать до него, в отличие от Алтая, можно, если гнать, как Айлып, сутки, не переставая, на четырёх переменах лошадей. Может, народные сказители где-то там и располагали полумифический Алтай? А чтоб обозначить трудности добычи золота Полоза, поместили его на скалу посреди озера да ещё в тайной пещере? «В сундуке заяц, в зайце утка, в утке яйцо, а в яйце смерть Кощея на конце иглы»?..

– Тебе не откажешь в остроте ума, Анна, но это очень хрупкая версия. Спустимся на землю, и ты сама скажешь, что это, скорее всего, малый Таватуй. Тридцать километров на юг, если уж тебе непременно нужен юг, от тогдашней горной столицы Демидовых Невьянска. По тогдашним понятиям тоже отнюдь не близко. Вспомни, у Гоголя Чичиков едет за десять вёрст к полковнику Кошкарёву, и у Костанжогло его провожают, как в целое путешествие, хотя и небольшое. А ведь это девятнадцатый век, а не начало восемнадцатого. А тридцать километров? Целое странствие. Поэтому Таватуй. А в фольклоре вполне могли сомкнуться представления о южном относительно Невьянска Таватуе и южном же недостижимом Алтае. Таватуй, Таватай, Алтай, Алтуй – для необразованного народа это практически одно. Простолюдины часто коверкали незнакомые им слова, приноравливая к известным.