Лучший тренер Европы

– -Посмотрите завтра на мою девочку на стометровке баттерфляем! Гибкая, ноги хлесткие, бедра с мой кулак, плечи как у Степана, всех сделает!

Котов смотрел на него пристально, с деланной серьезностью.

– -Говоришь, плечи как у Степана?!Степа, подойди сюда!

Павлюков, собрав всю волю в кулак, вышел в центр комнаты. Николай подошел к нему, прищурился, примериваясь, и подмигнул компании.

– Ну и плечи! Скорее всего, это не девочка!

– Степан не девочка, я и без тебя знаю! – возражал вяло Гунченко.

Котов смотрел на него сурово, только ямочка на его гладко выбритом подбородке почему-то дергалась…

– -Да и я знаю, что Степан не девочка совсем, в душе сегодня с ним мылся. Я говорю, что девочка твоя не девочка совсем!

Гунченко покраснел, но пошел в контратаку.

– Ты что ее проверял? Я не проверял, ей 18 лет всего!

– В том то и дело, что я не проверял, а проверить нужно и не мне, а всем нам! – заявил бесцеремонно Николай Петрович.

Геннадий Гунченко выглядел испуганным, но не сдавался.

– Армен Рафаилович, запишите в протокол, что Котов нас подбивает на статью, а я возражаю! – сказал он, дурашливо усмехаясь.

Серые глаза Николая Котова приобрели стальной оттенок.

– Армен Рафаилович, как главный судья соревнований, прошу вас как судью на протоколе отметить, что Геннадий Петрович Гунченко, по моему подозрению, занимается мошенничеством: привез двадцатилетнего мальчика и выдает его четырнадцатилетнюю девочку. Я предложил провести половую экспертизу, методом тестирования мазка из полости рта. Гунченко категорически отказывается подвергнуть экспертизе участника и оскорбляет главного судью гнусными подозрениями!

Смеялись до слез, Гунченко громче всех. К нему подскочил представитель облсовета ДСО «Авангард» Лев Наумович, лысенький старенький еврей с тремя зубами во рту, но со значительным выражениям лица и орденскими колодками на пиджаке, он хихикал тонким голосом, вытирал слезы и повторял: «Нет, ты понял!? Гнусные подозрения! Хи хи хии! Гнусные подозрения! Ты понял?!» Тем временем, смех немного отрезвил Степана, и ему стало легче делать вид, что ничего неординарного с ним не происходит.

Он имел врожденное чутье, которое ему передалось от матери, поэтому понял, что Котов ставит задачу его подпоить ради смеха. Как продержаться до конца вечера? Лихорадочные поиски выхода, результата не давали. Отказаться пить вместе со всеми? Нельзя! Делать полглотка и отставлять стакан? Тамада не даст, найдет громкие тосты, которые неприлично игнорировать. Незаметно выливать водку в пустую бутылку под столом? Николай не отводит от него насмешливых глаз. Уйти, придумав уважительную причину? Но он ждал с нетерпением, когда речь пойдет о работе. Тем временем приложились еще два раза, и хотя теперь Котов наливал понемногу, Степан понимал, что пропадает! Как не старался Николай Котов с притворным гневом запрещать говорить о работе, постепенно беседа приплыла в профессиональное русло. Каждое слово коллег Павлюков впитывал как губка. И было что впитать, так как речь пошла о профессиональных секретах. Но мысль о неминуемом грядущем пьяном позоре отравляла радость постижения тайн ремесла. В конце концов, он решил наступить на горло собственной песне и уйти. Не было другого выхода! Но как уйти, если сам Котов рассказывает, как добивается от своих подопечных энтузиазма при прохождении длинных тренировочных отрезков, а Казарян поделился опытом постановки мощного гребка с высоким локтем, а Гена Гунченко… Интересно! Как оторваться и уйти? Невозможно! Надо! Вон Котов уже собирается провозгласить новый тост. Пить или не пить? Вот в чем вопрос! Внезапно взглядом наткнулся на блестящие черные понимающие глаза Казаряна, смотрели друг на друга несколько секунд. Армен Рафаилович после этого встал и подошел к Котову, потом забрал у него бутылку: «Слушэй главнэй, дальше будем соблюдать кавкэзскый обычэй, тэмэдой будет самый старший! Ты нам молэдэж нэ спаивэй!»

Глава 10 Я буду первым!

На следующий день в девять утра перед разминкой участников, Степан, успевший проплыть для зарядки километр, стоял под душем бодрый и счастливый, но растерянный, так как совсем не знал, чем занимаются тренеры на соревнованиях, если не задействованы в судействе. Его выручил Стас, который тоже вошел в душ после освежающего заплыва: «Степа, иди на балкон и смотри, учись, команду я возьму на себя. А ты там присмотрись к девушкам- зрительницам!» Команда была понятна, не обременительна и соответствовала его чаяниям. Смотреть и учиться! Занял место на балконе, рядом с двумя студентками пединститута и сидел, и смотрел.

А там, внизу, происходило драматическое зрелище. Играла музыка, по бортику бассейна двигались тренеры с секундомерами на груди, у них под ногами бурлила вода, от большого количества плывущих в разные стороны разными стилями тел. Разминка шла полным ходом. Неискушенному зрителю трудно было представить, как могут не сталкиваться 20—30 человек на каждой двадцатипятиметровой узкой дорожке. Но они не сталкивались! А когда тренеры стали вызывать, по одному, своих учеников, заставляя их прыгать в переполненную ванну бассейна, со старта на двадцать пять метров на время, по секундомеру, даже Степан на первых порах зажмуривал глаза, так как казалось столкновений не избежать. Нет! Раздавался свисток, спортсмен сигал в воду и молотил в полную силу свои двадцать пять метров, не обращая внимания на других разминающихся атлетов. В крайнем случае, остальные сами с удивительной ловкостью уступали дорогу рассекающему воду скоростному «скутеру». Интересно было наблюдать за тренерами, которые походили на виртуозных музыкальных дирижеров, самых разнообразных, неповторимых оркестров, по какому-то неизвестному замыслу собравшихся вместе в ограниченном пространстве двадцатипятиметрового бассейна. Каждый, вроде, играл свою партию по своим нотам, но музыка складывалась общая и звучала с репродуктора: « Нам победа как воздух нужна! Мы хотим всем рекордам наши звонкие дать имена!» Вон важно вышагивает с правой стороны ванны Гриша Костолевский, высокий, широкоплечий, длинноногий, с шевелюрой соломенного цвета, похожий на норвежского викинга, характерно покачивая головой из стороны сторону, взглядом полководца, но с нарочитой рассеянностью оглядывая свою армию. Время от времени, он поглядывает на секундомер и внезапно, забыв про свисток на шее, кладет два пальца в рот и громко свистит. Это значит, что его купающиеся (так принято в спортивном плавании называть тех, кто плывет, не напрягаясь, в свое удовольствие) подопечные должны до следующего разбойничьего свиста плыть быстро. На другой стороне бассейна по-медвежьи ступает Леня Четверухин из Антрацита, действительно похожий на маленького медвежонка. Он часто мигает глазками, приглаживает остатки волос с пробором от уха, и, ласково посвистывая время от времени в свисток, приглашает к себе: то одного, то другого подопечного и что-то долго негромко, чуть ли не на ухо, ему объясняет. Потом посылает его на тумбочку, засекает на секундомер 25 метров, достает из нагрудного кармана белой рубашки ручку и блокнот и аккуратно что-то записывает. А Котов бегает вокруг ванны бассейна, машет руками, свистит грозно и в свисток и на пальцах, кричит, ругает всех, кажется, что он сейчас поубивает своих подопечных и остальных подвернувшихся под руку заодно! Но это оптический обман, внимательный взгляд определит, что этот грозный Марс в отличном настроении и готов всех расцеловать, потому что уверен, что первое место займет его команда. Павлюков, кожей, почувствовал его настроение, и у него перед глазами выросла картина, на которой он, семь лет спустя, запечатлен вместо Котова! Оп па! Дорогой читатель, давай щелкнем выключателем и уйдем от подробного описания этих соревнований. Наша повесть о лучшем тренере Европы, о том, как он из негра в бассейне, превратился за короткий срок в гениального тренера, а эти его первые соревнования интересны именно тем, что вызвали в нем желание стать первым. Взгляд с балкона на возбужденного ожидаемой победой Котова, как удар молнии, воспламенил его честолюбие. Степан увидел профессионалов, понял, что у каждого есть чему поучиться и что с ними нужно держать ухо востро, чтобы не споили и не затоптали. Он вдруг получил непонятным способом уверенность в том, что спустя несколько лет станет лучше их всех! Задача была очень трудной, так как в пьяных беседах коллег прозвучало, что без химии, без специальных небезвредных для здоровья восстановителей при современных объемах тренировок не обойтись и в плавании. Его как током ударило, когда это услышал, даже протрезвел, но молниеносно пришло решение пойти своим путем без сверхнагрузок и химии. Через два дня, к концу состязаний в нем твердо созрел план найти более достойную дорогу к вершинам спорта, вопреки всем общепринятым стандартам. Как Ленин он себе сказал: «Мы пойдем другим путем!»!

В автобусе по дороге домой, он не сводил глаз с протоколов соревнований, где попадались строчки с именами его учеников, попавших в зачет, то есть выполнивших второй разряд, а рядом волнующая дописка: тренер Павлюков! Тренер Павлюков имел все основания считать себя триумфатором: четыре его ученика, как он обещал начальству, попали в зачет, что дало возможность команде треста Коммунарскстрой подняться с обычного предпоследнего места на четвертое снизу. Делать ему, Павлюкову, в этом заведении больше нечего, первые университеты пройдены, а дальше с этим споенным коллективом ему не по пути! Ни с кем ему не по пути, своя у него тропинка!

Глава11 Партийное собрание

Тем временем жена Степана защитила диплом юриста в Харьковском институте и готовилась в отпуск. Павлюков, проработавший в бассейне одиннадцать месяцев, тоже приобрел право на отдых. Они решили уехать из Коммунарска в любой город, где требуются молодые специалисты: юрист и тренер по плаванию, надеясь получить квартиру по льготной очереди. Найти новые места работы, потом ехать на море в Коктебель. Оставалась неделя до отпусков, и они по энциклопедии просматривали справки о городах, в которых были бассейны и ДЮСШ! 5 июня 1976 года в спорткомплексе состоялось открытое партийное собрание с участием всех работников комплекса и приглашенных спортсменов. В президиуме с каменными лицами сидели: председатель теркома Коммунарскстрой Осипов, директор спорткомплекса Колюжный и Стас Михайлов – секретарь парткома спорткомплекса. Павлюков с удивлением наблюдал за оживленными спорами между работниками на тему: как лучше организовать работу предприятия. Можно было подумать, что здесь действительно собрался коллектив, связанный одной общей задачей укрепления здоровья подрастающих поколений и трудящихся треста.

На трибуну вышел Стас. Когда он заговорил, Павлюкову стало совершенно ясно, что он ошибался, считая Михайлова лентяем и пьяницей. Это был тренер-энтузиаст, которому не давали работать. Перед этим директор его упрекал, что за десять лет работы тот не подготовил ни одного спортсмена первого разряда и выше.

– -Товарищи! Тут было сказано, что мы работаем десять лет. Точнее сказать, что мы не работаем десять лет!

Наступила томительная пауза, было видно, что народ струсил, а директор и завуч окаменели полностью. Оратор продолжал.

– Первого сентября для всех школьников праздник, но не для наших юных пловцов… Приходим мы в бассейн первого сентября, а нам говорят: «Бассейн на ремонте!» Приходим первого октября… Нет воды в душе. А десятого ноября ломается хлораторная установка. А двадцатого декабря отказывает отопление. А когда все нормально, все работает, то набирается столько абонементных групп, что спортивная группа вынуждена плавать на одной дорожке. Подумайте! 20человек плавают на одной дорожке. О каких индивидуальных заданиях можно в этом случае говорить?! —

Студент КГМИ Ануфьриев, мастер спорта по плаванию, сидевший рядом с Павлюковым и метивший на его место, пришел в восторг: «Степан! Стас молодец! Все понимает! Он понимает, что этой городошной кодле плевать на развитие плавания!» Тем временем Остапа, (то есть Стаса), понесло, и он продолжал ораторствовать в том же духе, доказывая бесчисленными фактами-аргументами, что «крокодил не ловится, не цветет кокос», спортивное плавание в загоне и все по вине руководства треста и спорткомплекса.

Недавно вернувшийся из армии Павлюков, слушал это выступление с замиранием сердца, оно казалось ему слишком смелым и самоубийственным для Стаса Михайлова. Он ждал грозы и с опаской поглядывал на круглое лицо с играющими желваками председателя теркома. Стас закончил речь в полной тишине, никто не аплодировал. Писк комара можно было бы услышать, пока к трибуне катился маленький, коротко постриженный, кряжистый с огромными кулаками и пролетарским лицом с плакатов 20хгодов Осипов. Он стоял и твердо смотрел в зал, потом положил пудовые кулаки на трибуну и начал говорить неожиданно вкрадчивым и мягким голосом.

– -Товарищи! Вы все знаете, что партия положительно относится к критике и самокритике, поэтому от ее лица благодарю вас за высказанные замечания и предложения по улучшению нашей с вами деятельности на благо нашей советской Родины. Но к демагогии мы относимся отрицательно, а здесь ее было, к моему большому сожалению, очень много. Товарищ Михайлов, вам захотелось прославиться, хотите готовить олимпийских чемпионов в нашем спорткомплексе? Ради ваших амбиций предлагаете сократить оздоровительную работу среди наших трудящихся?

Голос оратора постепенно приобретал железобетонный тембр.

– -Не выйдет!!! Говорят: от значка ГТО к олимпийской медали… А вы, товарищ Михайлов, подготовили значкиста ГТО?!!

Значкистов, конечно, Стас подготовил вагон и маленькую тележку, но кто его на самом деле спрашивал? Вопрос был риторический и звучал так, что всем было ясно: демагог Стас Михайлов не подготовил ни одного значкиста ГТО, но требует, чтобы ему создали условия для подготовки олимпийских чемпионов. И точка!!! Забив этот гвоздь, Осипов продолжал.

– К сожалению, товарищи, я много был вынужден здесь услышать подобной демагогии: «Кому-то не доплатили, кому-то переплатили, кого-то, понимаешь, обидели, кто-то переработался и т.д.! Не нравится? Бери шинель, иди домой!»

Сделав тут длинную паузу, сжав огромные кулаки, председатель медленно оглядел весь зал, успев посмотреть каждому в глаза.

– — Да, бери шинель иди домой! Хватит об этом! Это не главное товарищи! А что для нас главное?!

Лицо его смягчилось и стало интимно ласковым, голос вновь стал мягким и проникновенным. И он продолжил почти шепотом.

– Главное, товарищи, что есть решения 23 съезда КПСС, которые мы все одобряем.

Зорким взглядом, оглядев сидящих в зале, словно желая убедиться в правоте своих слов, Осипов мягко закончил.

– И мы их выполним! Чего бы это нам не стоило!

Зал грохнул аплодисментами. А сентиментальный Степан Павлюков даже прослезился при этом!

Как мог мой герой так эмоционально реагировать на эту откровенную чепуху с трибуны? Все дело в том, что он хорошо учился и в школе, и институте, в котором недоучился. Вся система советского образования была нацелена на воспитание марксистско-ленинского «мировоззрения» и «научного» атеизма. Он рос в гарнизонах морской авиации, был сначала октябренком, потом пионером, потом комсомольцем и не мог не приобщиться к богоборческой псевдо религии, заменившей Святую Троицу коммунистическими вождями. Маркс, Энгельс и Ленин заменили полностью Бога Отца, Сына и Святого Духа! Такая операция на духе не могла не отразиться негативно на духовном здоровье тех, кто полудобровольно ей подвергался своим усердием в изучении гуманитарных советских школьных предметов. С одной стороны – русская классика, которую он обожал, и родители, которых он любил, сформировали в нем стремление жить по совести и развивали его духовно, а с другой стороны коммунистическая партия учила всякой казуистике, например, тезису, что нравственно и морально все, что служит делу строительства коммунизма. С другой стороны Ленин говорил, что только освоив все культурное наследие человечества, можно стать коммунистом. Степан осваивал, но читая русскую и зарубежную литературу, иногда впадал в ступор, а мозг его перегревался, так как было порой необычайно трудно, сохраняя «научно-коммунистическое» мировоззрение, понимать тексты мастеров мировой литературы. Того же Достоевского как понять атеисту? Раскольников правильно сделал, с точки зрения строительства светлого будущего, поэтому его мучения оказались непонятны юному комсомольцу Степану Павлюкову. Когда становилось невмоготу после чтения той или иной книги, Степан прочитывал рецензию в начале или в конце тома, а там все раскладывалось по полочкам, и душа успокаивалась. Старушку бы он не убил, конечно, так как был равнодушен к деньгам и вещам и наполнен с юных лет родителями и школой презрением к мещанам. Так называли, в то время, людей, зацикленных на материальных ценностях. Во-вторых, он имел врожденное отвращение к насилию, на грани толстовства. Но теоретически защищал Раскольникова и даже написал сочинение, в котором выступил адвокатом Раскольникова, пользуясь статьей уголовного кодекса под названием «Крайняя необходимость»! Все упиралось в антихристову идею построения светлого будущего – рая на земле усилиями богоборческой партии и ведомого ей народа. Степан верил в эту идею, поэтому демагогическое заявление председателя теркома вызвало у него слезы умиления. Партия – наш рулевой!

Коммунистическое воспитание повлияло отрицательно и на половую мораль Павлюкова, которую к двадцати годам он выдавил из себя по капле, по-чеховски. Его мама, Татьяна Степановна, в девичестве Кравцова, родилась и выросла в крымской деревне в потомственной крестьянской семье, поэтому пыталась добиться от него девственности до брака, обладая необычайным природным даром внушения. Его аномально сильная половая конституция, сделавшая мальчика в одиннадцать лет похожим на взрослого мужчину, мощно сопротивлялась навязанной стыдливости. В душе жило категорическое неприятие эротического аскетизма. Как за соломинку юный женолюб и страдалец ухватился за цитату Антона Павловича, что нужно по капле выдавливать из себя раба, не забывая и фразу Ленина, что нравственно все, что не мешает строительству коммунизма. Его любовь к женскому телу явно не мешала строить коммунизм, поэтому он строил его успешно и в качестве эротомана. Крайность требований матери, привела к другой крайности, которую можно было бы выразить словами: все женщины должны стать моими. Делу строительства коммунизма это никак не мешало. И он еще не догадывался и не задумывался никогда, как его эротический фундаментализм корежит его личную судьбу. Например, почему он не стал полковником, как остальные его сокурсники по Военному институту?

Глава 12. Одна из романтических историй, круто изменившая судьбу Степана Борисовича Павлюкова.

Курсант третьего курса Военного института физической культуры Степан Павлюков был выписан из военного госпиталя имени Соловьева за нарушение режима. Нарушение состояло в том, что не осталось ни одной медсестры в госпитале, с которой бы у него и его друга-красавца, курсанта артиллериста, Сергея Лазарева, не было бы интимной связи. Эти два выздоравливающих альфа самца шныряли по огромному зданию госпиталя и приставали к женщинам: в кинотеатре, библиотеке, бассейне, в процедурных кабинетах и в больничном парке. Два жгучих усатых брюнета, для одного пусть даже и большого госпиталя, было слишком много, поэтому полковник медицинской службы Махов решил: одного самого наглого удалить. Им оказался Павлюков, который после снятия гипса оказался активнее и динамичнее Сергея Лазарева, еще продолжающего передвигаться на костылях, с аппаратом Елизарова на простреленной ноге. Кроме того Сергей похожий как значительно улучшенная копия на своего однофамильца артиста Лазарева, не имел никаких комплексов и в своей красоте был абсолютно уверен. Это делало его немного ленивее в донжуанстве чем Павлюков, который переживал из-за едва заметной плеши на затылке. Друзья прощались в процедурном кабинете, запивая горе медицинским спиртом, которым их щедро оделила медсестра Марина. После первого тоста за курсантскую дружбу, они вдруг выяснили, что Марина является их общей боевой интимной подругой, это почему-то расстроило только Степана, который для ловеласа был слишком влюбчив. Выпили по второй, и раздосадованный Павлюков пожаловался другу, что ему надоели медсестры, ткачихи, водительницы трамваев и секретарши генералов, что сердце просит романов с обладательницами дипломов о высшем образовании, которые не посещают почему-то танцзалы Дома Офицеров. Артиллерист тут же дал наводку.

– Ищи в Эрмитаже! Особенно в Роденовском зале. «Вечная весна» и все такое! – Немного опьяневший физкультурник вылупил глаза на чудака-друга.

– Мне живые девушки нужны, а не каменные или написанные маслом! И откуда ты знаешь, что у них есть дипломы?

– Я тебе больше не налью! А пока слушай внимательно! Стоит девушка перед картиной Рубенса, к ней подходит красивый интеллигентный курсант, с одухотворенным лицом… Ты умеешь делать одухотворенное лицо или только губки бантиком складываешь?

– Ты что не помнишь, как к нам в палату зашел генерал медицинской службы и сказал обо мне: «Какое экспрессивное лицо! Настоящий Печорин!»

– Экспрессивное еще не значит одухотворенное. Ну ладно сойдет, подходит к ней курсант с экспрессивным лицом, смотрит проницательными глазами на картину и говорит: «Какая мощь! Какая… Ну, например, экспрессия! Какая кисть!» И у вас завязывается разговор, со всеми вытекающими последствиями!

Лицо Степана приняло мечтательное выражение, он видел видеоленту предполагаемой встречи с красавицей-интеллектуалкой, как на экране широкоформатного кинотеатра. Если бы он мог представить себе, как эта встреча изменит его судьбу!

Мокрым снегом кидался в лицо март, когда Павлюков зачастил в культурную эрмитажную самоволку. Его легендарная фигура после ранения и года госпиталя была так значительно подпорчена, что он однажды, моясь в институтском душе, подслушал, как один его сокурсник говорил другому курсанту, первокурснику: «Ты знаешь, какая фигура у него была до ранения!? Мы все завидовали!» Первокурсник отвечал: «Боже мой! Как можно искалечить человека. Правая рука высохла и стала как у ребенка, а бока покрылись жиром!» Шум воды не дал возможность услышать продолжения этой беседы. Степан начал героическую борьбу за восстановление статуса Дорифора, но, к сожалению, арсенал средств еще был весьма ограничен: зарядка, пробежки и резиновые амортизаторы, намотанные на кисть правой руки, так как даже двухкилограммовую гантель, пальцы, из-за травмы лучевого нерва, пока не держали. Он, правда, посещал еще и бассейн, но пока удавалось, теряя сознание от боли, проплывать не более 200метров за занятие. А пока он поехал на Невский к лучшему портному Ленинграда и подогнал шинель и китель так, что в форме выглядел как настоящий дореволюционный гвардеец. Его другу артиллеристу, увлекающемуся живописью, легко было советовать заводить знакомства в Эрмитаже, изображая из себя незаурядного ценителя художественных гениев. Павлюков разбирался в живописи и скульптуре, если не так как свинья в апельсинах, принимая во внимание его прошлое натурщика в Академии художеств, но все-таки достаточно поверхностно, поэтому он дал себе время на специальную подготовку. Он приходил в Эрмитаж, пристраивался к небольшим группкам художников, которых приводили преподаватели художественных учебных заведений, и бродил по залам вместе с ними, мотая на ус все услышанное. Художники сначала косились на чужеродное тело в военной форме, но потом привыкли к чудаку-любителю.

Однажды произошло следующее. Седой худощавый профессор в очках с золотой оправой помогал своим студентам лучше увидеть одну из роденовских скульптур. Вдруг он замолк и пристально посмотрел на курсанта.

– Степан! Вы здесь? Какими судьбами?

– Откуда Вы меня знаете?

– Разве я могу забыть такую натуру? Вы в Ленинграде учитесь? Почему не приходите к нам позировать? Товарищи, вы помните, я вам рассказывал, как выращивали натурщиков задолго до революции. Брали у крепостных хорошо сложенных детей, помещали их в специальном пансионате, где их растили атлетами: они бросали камни, бегали, занимались на трапециях, гребли, прыгали, делали специальную гимнастику. И приобретали внешний вид античных героев. А потом становились богатыми. А вот Степан Павлюков, выросший в военном гарнизоне на Крайнем Севере, пришел к нам в Академию подработать, и мы были поражены: такой натуры не было даже сто лет назад!

Все принялись разглядывать курсанта, раздевая его профессиональным взглядом.

– Боюсь, что все осталось в прошлом. После тяжелого огнестрельного ранения я потерял свою былую спортивную форму!

Степана смущали любопытные взгляды художников. Профессор понимающе улыбнулся.

– Не сомневаюсь, что вы восстановитесь и придете нас порадовать! Эх. Если бы у меня была такая внешность, я бы не стал профессором!

Павлюкову эта фраза показалась загадочной, хотелось спросить, кем бы стал профессор, но он постеснялся и поспешил попрощаться с этой группой, тем более, что его отсутствие в роте уже могли заметить.