Патриаршие пруды – вблизи и вдали

Рассказываю о втором «контакте». В январе 1978 г. жесточайшие морозы поразили Москву. В нашем доме замёрз водопровод, отключился лифт. Мы попали в «блокадную» ситуацию. Мой муж Валентин таскал воду сначала из нижних квартир, но потом и у них тоже отключился водопровод. Мы вспомнили, что прямо напротив нашего дома, на Патриарших, есть туалет. Бедный Валя мужественно таскал воду на 5-й этаж (!) уже из этого туалета. Никто из ЖЭКа, райсовета, райкома КПСС и других учреждений не внимали нашим многочисленным просьбам, жалобам, звонкам, мольбам. Я человек, очень чувствительный, пришла в состояние отчаяния, плакала от ощущения безнадёжности. Однажды ночью, в слезах, я позвонила в… горком КПСС Москвы! И вдруг… меня соединили с дежурным инструктором! Потряс! Я, собрав всё своё самообладание, твёрдо сказала, что мы живём рядом с домом Гришина, и что завтра утром, когда он, как и каждый день, поведёт свою внучку в ту же 20-ю школу, где учится наша дочь, я подойду к нему и расскажу про весь этот ужас «блокадной» жизни. Вы не поверите! Рано утром у нашего дома уже была толпа партийно—правительственных персонажей в длинных чёрных пальто, и тут же начались работы с нашим водопроводом. Вот вам и польза от КПСС.

Дом со львами

Наконец, моё визуальное «знакомство» с Гришиным произошло, когда моя племянница Ляля была ещё совсем малышкой (1984—1985 гг.), я часто гуляла с ней на Патриарших, освобождая для сестры Лены время для домашних дел или отдыха. Итак, мы гуляли с Лялей на Патриарших. Ляля что—то копала на газоне, я сидела на скамейке. Вдруг, как будто буря напала на наш сквер, забегали какие-то люди, было что-то непонятное. По наружному краю сквера – по улицам, поехали машины с мигалками, появилась «туча» то ли военных, то ли милиционеров. Оказалось, что «хозяин Москвы» вышел на прогулку. Это было то ещё зрелище. Впереди, по бокам и сзади шла охрана. «Сам» шёл рядом с женой, друг к другу они не прикасались, шли очень чинно и важно, в длинных пальто. По наружному квадрату бульвара, по улицам, с минимальной скоростью, в соответствии с движением «хозяев» шла машина милиции со всеми «причиндалами» и шёл ЗИЛ, не знаю, какого выпуска. Ляленька не подняла головы, продолжала копать, а я «квадратными» изумлёнными глазами взирала на это шествие.

Идём по М. Бронной улице. Здесь находится школа №125, в которой я училась, в этой же школе училась Лена и работала мама, преподавала немецкий язык. Мамина красота, обаяние, артистизм нашли своё прекрасное применение в сфере преподавания. И, конечно же, она великолепно знала язык, была выпускница Берлинского университета. Школа была девичья. Маму обожали все ученицы. Они часто приходили к нам домой, а при встрече с мамой обнимали и целовали её. Одна из маминых подруг звала их «симины внучки». Мама дружила и с родителями своих учениц, и эта дружба была очень крепкой и многолетней. В школе нас воспитывали так, как будто мы были дворянские дети: была введена школьная форма, в точности как дореволюционная, нам преподавали «рукоделие», нас учили танцевать бальные танцы, мы изучали французский язык. С чем была связана такая «дворянизация» нашей учёбы, непонятно. Возможно, что у Сталина была мечта возобновить в России тот образ жизни, который был до революции. Наверное, эта мечта преследовала его с детства. Но это мои предположения. Жизнь всех нас в те годы была очень бедной. С 8-го класса образование было платным. Мы с Леной были освобождены от платы как дети учительницы. Надо сказать, что все девушки, окончившие наш 10-й класс, получили высшее образование.

Дворец Рябушинского (Дом-музей М. Горького)

Напротив школы находился Еврейский театр (ГОСЕТ). О его роли в моей жизни я написала отдельно, в разделе «Моя вовсе не счастливая юность». Теперь театр называется «Театр на Малой Бронной». От Малой Бронной отходит Большая Бронная, как буква Т. В самом начале Б. Бронной стоит многоэтажный дом, построенный в 70-е годы для деятелей искусства и литературы. В нём жило очень много знаменитых людей: это были такие «титаны», как пианист Святослав Рихтер, артист Ростислав Плятт, режиссёр театра Сатиры Валентин Плучек, балетмейстер Надежда Надеждина – создатель легендарного танцевального коллектива «Берёзка», руководитель военного хора и композитор Александр Александров, Юрий Никулин и другие знаменитости.

В этом доме жил и тогдашний председатель Литфонда Алим Кешоков, народный поэт какой-то республики. Его внучка Надия училась в одном классе с Аней. Надия обладала удивительными способностями к стихосложению. Она могла «озвучить» любую вещь, любой материал, который они проходили в школе. Когда они учились ещё в 4-м классе, на Анин день рождения Надия написала стихотворение каждому из детей. Я была в удивлении и восторге. Но однажды стихи Надии повергли меня в ужас. Девочки, Надия и Аня, с гордостью прочитали мне:

«Задают нам Конститьюшен,Конститьюшен нам не нужен,Нам бы лучше поиграть,Конститьюшен под кровать.»

И такие стихи в период эпохи застоя и царствования КГБ!

Идём дальше по Б. Бронной по направлению к Тверской улице (быв. ул. Горького). По пути, справа находится синагога, которая когда-то примыкала к Еврейскому театру. Я помню ещё то время, когда мама покупала там мацу к еврейской Пасхе. А потом в конце 40—х годов, в годы гонения на евреев и ликвидации Еврейского театра, синагогу тоже ликвидировали. Вместо неё сделали Дом народного творчества. Чем там занимались, я не знаю, так как у меня было неприятие смены функции этого здания, я туда не ходила. Где-то в 1991—1992 гг. это помещение вновь стало синагогой. Теперь там идёт служба и, насколько мне известно, оказывается благотворительная помощь евреям—пенсионерам. И моя сестра Лена и кузен Леонид туда регулярно ходят.

Дальше по Б. Бронной справа остаётся задний фасад Театра им. Пушкина. Раньше, до конца 40-х годов, это был знаменитый Камерный театр, во главе с режиссёром Таировым и с великой актрисой Алисой Коонен. В детстве я бывала в этом театре, но Алису Коонен увидела гораздо позднее, когда она играла в какой-то древнегреческой пьесе то ли «Медея» то ли «Федра». Спектакль шёл в концертном исполнении. Но это уже было не в театре, а в другом помещении. В конце 40-х годов Камерный театр разделил судьбу Еврейского театра, так как его так же ликвидировали.

Мама рассказывала, что она в эти годы встречала Таирова и Коонен на Тверском бульваре. Они с тоской смотрели на «свой» театр.

Идём дальше. Здесь где-то есть дом, в котором находилось учреждение, одно название которого повергало в ужас почти всё население СССР. Это был ГУЛАГ, главное управление лагерей! После книги Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» это зловещее слово знает весь мир. Потом в этом доме сделали музей МВД. Мы с Валей пытались даже туда зайти, но не удалось.

Дворец Саввы Морозова (Дом приёмов МИД РФ)

Перейдём во Вспольный переулок, где находится самая элитная школа в бывшем СССР. Теперь я предоставляю слово нашей Ане, которая училась в этой школе и рассказала о ней в интервью уже в Израиле.

«Про 20-ю московскую школу знают все, по крайней мере, все москвичи. Со мной в классе учились: дочь Елены Образцовой, внучка председателя литфонда Кешокова, внук редактора «Вечерней Москвы» Индурского, сын Никиты Михалкова Стёпа, ещё у нас училась внучка Байбакова, председателя Госплана СССР.

«Хозяин Москвы» Гришин, построил для любимой внучки, а заодно для всей школы, шикарный бассейн, роскошный концертный зал, снабжённый супер-киноаппаратурой – такой не было даже в Доме кино. Просмотры всех «крутых» фильмов проходили в нашей школе: во-первых, у нас учились дети всех актёров, во-вторых, такой аппаратуры больше нигде не было. На премьеру «Тегеран—43» к нам приезжал Ален Делон. Дочка Белохвостиковой тоже училась с нами. Никита Михалков все свои картины у нас показывал.

Как-то я, активистка, организовала для всего класса поездку в Таллинн. Всё уладила, осталась только маленькая деталь – билеты на поезд, которые в то время были жутким дефицитом. Сидим, плачем – как достать билеты? «В кустах» оказалась Маша, внучка Байбакова. Приносит нам всем билеты в 15-й вагон. Являемся на вокзал всем классом, родители провожают… Подходим к поезду – 14 вагонов?!

Вдруг видим – из депо выезжает белоснежный шикарный вагон, шире всех остальных. Красоты невероятной. Загружают нас всех в этот дворец. Купе на двоих, в каждом туалет, телевизор…

А 8 Марта мы хотели поздравить учительниц, но кроме «обсмоктанных» гвоздик в цветочных магазинах ничего не продавалось. Пришла на помощь та же Маша. Привозят её 8 марта, как всегда, на машине, и выгружают грандиозные букеты. О существовании подобных в «совке» тогда просто не подозревали. Розы, гвоздики, гладиолусы – вся школа была в шоке от «коммунистических подарков».»

От мамы: «Эта школа была типа „потёмкинской деревни“ для высокого руководства, так как в школу привозили „на посмотреть“ жён руководителей государств, приезжавших с визитами в СССР. Так называемая „женская программа“. Школа вполне справлялась с этой функцией». Даже королева Елизавета посетила школу где-то в 90-е годы, когда мы уже жили в Израиле, но в этой школе ещё училась моя племянница Ляля.

А теперь Патриаршие пруды показывают по телевизору почти каждый день. Я хочу завершить своё повествование о Патриарших прудах стихами моего друга Анатолия Воробьёва. Это отрывки из его поэмы «Патриаршие пруды», написанной в 1964 г. Эти стихи не были напечатаны, но мне они дороги.

«Наш дом, как океанский пароход,Темнел над Патриаршими прудами.Отсюда в трудный жизненный походМы уходили разными путями.Но как бы ни сложились наши дни,Куда б нас не забросила судьбина,Сквозь непогоду посылал огни.Наш добрый и приветливый домина.Могилы друзей разбрелись по военным дорогам,На них неприметно фанерные звёзды стоят,И страшно подумать, как много погибло до срокаХороших, московских, с прудов Патриарших ребят.Но вот салютов кончились огни,Военные отговорили марши,И потекли обыденные дниВ квартирах, на прудах, на Патриарших.Сердце Москвы, в твоих уголках затаённыхДалёкие годы свои сохранили следы,И стали давно уже гаванью многих влюблённыхПод сводами лип Патриаршие чудо-пруды.Становимся мы постепенно умнее и старше,Но если захочется детство припомнить в тиши,На тёмной скамье, у заснувших прудов ПатриаршихВзгляни на тропинки своей беспокойной души.

Сталинская авиация в нашей жизни

Наш отец – папа – Герц Зиновьевич Алмазов—Зорохович. Он – предмет нашей гордости, любви, нашего горя и комплексов. Это – действительно «наше всё». Мы – это я, моя мама, младшая сестра Лена, и наша третья (сводная) старшая сестра Белла, трагически погибшая в 1972 г. с мужем и сыном в самолёте, упавшем в Чёрное море возле Адлера. И это – ещё горе.

Наш папа родился в 1893 г. в местечке Яблонево на Украине. Был прапорщиком в Первую Мировую войну. В 1918 г. вступил в партию большевиков. В Гражданскую войну был комиссаром Украинского отряда коммунистов. Словом, такая биография, какую имело большинство новой элиты молодого государства СССР. Учился в Военно-Воздушной академии им. Жуковского, выпуск 1928 года. И стал одним из организаторов советской авиационной промышленности. Блестящий ум, образованность, организованность, качества лидера, сделали его ведущим специалистом по авиационным моторам. Но авиамоторов в стране в начале 30-х годов ещё не было, их надо было закупать за границей, и по их примеру создавать свои моторы. Папу назначили председателем Государственной закупочной комиссии. Он много работал за границей (Германия, Франция) во славу сталинской авиации.

Наркомата авиационной промышленности ещё не было. Вся оборонная промышленность была сосредоточена в НКОП – Народный комиссариат оборонной промышленности.

Наркомом был Серго Орджоникидзе. Папа был заместителем Петра Ионовича Баранова – руководителя авиационной промышленности. П. И. Баранов погиб в какой—то, как тогда писали «нелепой» авиакатастрофе. Когда, впоследствии, этот наркомат разделили на четыре части, то Наркоматом авиационной промышленности руководил Михаил Моисеевич Каганович, брат Лазаря Моисеевича. А папа стал директором авиазавода №20 (нумерация менялась). А ещё он был доцентом в МАИ – преподавал моторостроение.

Брак с нашей мамой был вторым. У папы уже была жена и росла наша сводная сестра Белла. Но произошла какая-то романтическая история, папина жена влюбилась в его друга, тоже авиационщика, К. Беляевского, и она оставила папу. Судьба К. Беляевского тоже была трагична. В 1937 г. он, опасаясь ареста, покончил собой, отравившись газом. Я думаю, что такой вид самоубийства он избрал, чтобы не было подозрений в самоубийстве и семья не пострадала бы. После смерти Беллы мы связаны с братом Беллы Игорем.

Спустя несколько лет папа встретил нашу маму, которая приехала из Италии и работала переводчиком в Главном управлении авиационной промышленности. Не влюбиться в маму было невозможно. Она была ослепительно красивая, обаятельная, весёлая, очень образованная, владела многими иностранными языками. Они поженились. Родилась я, а через 5 лет – Лена. Я думаю, что всё в жизни предопределено, наверное, что-то особенное было, в том, что мы родились в такой необычной семье. После моего рождения в 1933 г. в семье было несколько лет счастья, если оно было возможно вообще в то время.

Ира с родителями Симой и Герцем (Григорием) Алмазовым

Окружение наших родителей составляли генералы авиационной промышленности. Конструкторы: Туполев А. Н., Архангельский А. А., Илюшин С. В., Яковлев А. С. Друзьями были и соседи – коллеги, директора авиационных заводов, начальники главных управлений Наркомата авиационной промышленности: И. Кацва, И. Марьямов, Н. Харламов, Г. Королёв, И. Побережский и другие. Они создавали советскую, «Сталинскую авиацию». Все интересные, умные, образованные люди. Они – настоящие мужчины, прошедшие Первую Мировую и Гражданскую войны. Их жёны – молодые в то время, тоже достойные партнёрши таких мужей. Это один круг, у них одни интересы. Им хорошо вместе, им бывает весело на совместных, как теперь сказали бы, «корпоративках». И… «все ещё живы». Это – элита советской авиационной промышленности. Это – цвет народа. Такая же элита была и в других отраслях промышленности.

Судя по рассказам родных и друзей родителей (чудом уцелевших), и по редким фотографиям, я была милым, развитым ребёнком. Кругом разговоры о достижениях авиации, об испытаниях, полётах. Наверное, я всё слушала и впитывала. В семье была легенда, что свою первую внятную фразу я сказала, где—то в два года. Летая на качелях, я воскликнула: «Коккинаки полетели!» Владимир Коккинаки был одним из первых советских асов, лётчиков—испытателей. В то время он совершил какой-то особенный перелёт.

Жизнь нашей семьи, по тем временам, была прекрасно устроена. Трёхкомнатная квартира в новом доме НКАП на Патриарших прудах. Дом построен для генералов авиационной промышленности и авиа-инженеров. Дом был своеобразным. Он был как бы кооперативным, и жильцам разрешалось занимать столько места, сколько они хотели, и планировать свои квартиры, как хотели.

У меня была няня – Аннушка, про таких домработниц сын маминой подруги как-то сказал, что они «остатки крепостного права». Мама в то время не работала, вела светскую жизнь. У папы был шофёр – Тимофеевич. Летом он, его жена и дочка Веста жили с нами на даче. У них был отдельный домик, а с Вестой я дружила. Дача была государственная, на станции Малаховка. Я помню, что у папы были две машины, но не одновременно, а вначале «Эмка», а потом «ЗИС». 10 января 1938 г. родилась Лена, и я была счастлива, что у меня есть сестричка, о чём я мечтала.

В семьях маминых родителей, сестёр и братьев тоже благополучие. Тётя Минна замужем за Андреем Михайловичем Бодровым, он – директор Первого шарикоподшипникового завода. У них растёт сын – Леонид, наш кузен. У сестёр мамы есть мужья. Дяди – молодые, умные, образованные, целеустремлённые. Все – блестящие. Дедушка и бабушка живут у тёти Иды в Серебряном Бору. Она – главврач детского санатория по профилактике рахита, пишет диссертацию. У неё есть муж и падчерица Люба. Словом, у всей семьи есть убеждение, что они не зря покинули Ригу, где жили до 1931 г.

Но… приближались окаянные годы в жизни всех моих родных, как и миллионов других людей. Мама мне рассказывала много позже, что в одну из ночей 1936 г. ей приснился «пророческий» сон. Как будто она входит в какое-то помещение и видит много чемоданов, и эти чемоданы начинают падать, и падают на неё. Мама очень испугалась и во сне стала кричать. Она кричала так громко, что несколько наших соседей прибежали, стали звонить и стучать в дверь, и все они были с револьверами. Этот страх был неспроста. Начинались репрессии, вернее шквал их.

Я не знаю, по какой логике отдавались приказы об аресте директоров авиазаводов. Страной правил не человек, а каннибал или дракон. Для его счастья нужно было уничтожить 20 млн. человек!!! Это же население целой европейской страны!

Принцип управления Сталина страной был чудовищным. Если в любых отраслях промышленности, и, в частности, авиации, возникали какие-то неудачи, неполадки, то был закон – начальника арестовывают и… расстреливают. Как мог народ жить и работать в таких условиях?! Неужели, потому что правды не знали, все верили фальшивой информации и лозунгам?! А ведь Сталин теперь – «эффективный менеджер».

Анна Ахматова писала в «Реквием»… «и несчастная корчится Русь под кровавыми сапогами и под шинами чёрных „марусь“». Арестов было так много, и это было так ужасно, что люди, уцелевшие в лагерях, говорили, что «ещё до начала войны с фашизмом у нас был свой Освенцим и свой Бухенвальд».

В нашей семье погибли: наш папа, дядя Шай и дядя Моня, мужья моих тёть. Дядя Боря был в лагере в Воркуте, тётя Минна провела 17 лет в тюрьмах, лагерях и ссылке, тётя Соня была в тюрьме и ссылке с 1951 и до 1954 г. – амнистии после смерти Сталина. Какой ужас перенесли мои родители, дяди, тёти. И это убило мою бабушку. А какой генофонд был уничтожен?! А переживания нас детей, наши страхи, наша жизнь с клеймом «детей врагов народа».

Советская авиация в 30-х годах, безусловно, отставала от авиации главного супостата СССР – Германии. В этом убедились во время войны в Испании, где Германия помогала Франко, и дала ему свою авиацию. Война республиканцев против фашизма была проиграна. Советская авиация показала свою несостоятельность. Реакция Сталина была однозначной – всех арестовать и… расстрелять.

Одним из первых репрессированных в 1937 г. был… Андрей Николаевич Туполев, человек масштаба Ренессанса! Его можно сравнивать с Леонардо да Винчи! 100 видов самолётов! Его арестовали 21.11.1937 года. И четыре года этот титан был в тюрьме и подвергался пыткам. И его жена Юлия Николаевна тоже была арестована.

На наш дом на Патриарших прудах обрушился шквал репрессий. Были арестованы и расстреляны друзья папы – директора авиазаводов: Г. Королёв, И. Кацва, И. Марьямов, Н. Харламов, И. Побережский. Это только те, о которых я знала. О чём помню и знаю, расскажу.

Папу первый раз арестовали летом 1938 года. Почти год он пробыл в тюрьме, в совершенно нечеловеческих условиях. И вдруг… папа вернулся. Я помню только этот короткий период общения с ним до его повторного ареста 4.06.1941 г. Ордер на арест был подписан самим Берия. После мук первого ареста папа был очень болен. Я помню, он лежал в клинике Первого Мединститута, где мы с Леной впоследствии учились. Моя сестра Лена, которая на 5 лет меня моложе, совсем не помнит папу, и это её боль на всю жизнь.

Впоследствии, когда мы познакомились с одним из друзей папы – С. Млынаржем, который был с папой в тюрьме, он рассказал: когда папа был в тюрьме, ему сообщили, что А. Н. Туполев потребовал его участия в работе секретного конструкторского бюро. Это было вскоре после начала войны. Несостоятельность советской авиации была подтверждена в самом начале войны. Тогда Сталин, видимо, спохватился. Директора главных авиационных заводов и авиаконструкторы к тому времени были репрессированы, а большинство уже расстреляно. Тогда возникла идея создания секретного, тюремного авиаконструкторского бюро. Вообще же, такие бюро были в СССР ещё в 30-х годах. В одном из них работал один из крупнейших советских авиаконструкторов Н. Н. Поликарпов.

К счастью в 1941 г. был жив А. Н. Туполев. История создания и работа в условиях «Туполевской шараги» – так назвал её сам А. Н. Туполев, очень интересно и впечатляюще описана в книге Л. Д. Кербера под этим названием. Папа, к сожалению, был очень болен и не смог работать в этом бюро. Но ему смягчили условия пребывания в тюрьме. 14 июля 1942 г. он умер в городской больнице г. Пензы. Его могилу разыскать не удалось. А 23 февраля 1942 г. (в разгар войны!) был расстрелян друг папы, тоже директор авиазавода – Борис Акимов. О семье Акимовых я напишу отдельно.

Я хочу сказать, что наша мама во все эти страшные годы, сделала всё, чтобы сохранить в нас любовь и восхищение папой. Она не развелась с ним, как это делали многие другие жёны, она рассказывала нам о тех событиях из жизни папы и авиации, которые она знала и помнила. И всех удивляло, что на двери нашей квартиры была табличка «Г. З. Алмазов». Мама не сняла её, и она сохранилась на двери до сих пор.

Есть целый сюжет о нашей квартире, где мы продолжали жить в доме Наркомата авиационной промышленности. После первого ареста папы у нас отняли самую большую комнату в квартире. Там поселили семью Решиных, тоже репрессированных. Когда папа вернулся, комнату нам вернули. Потом, после второго ареста, её забрали снова, и мы 20 лет жили в своей же квартире в условиях коммуналки. Соседи менялись. Одной из них была семья Соболь, репрессированного работника авиационной промышленности, который чудом уцелел; его освободили, вероятно, по болезни. Подробности не знаю. Они были странные люди, вероятно, из-за такой трагедии. Но как только началась реабилитация, поскольку он был жив, его сразу же реабилитировали. Надо сказать, что в первые годы реабилитации была даже попытка возвращать отнятые квартиры. И семье Соболь вернули их же квартиру в нашем доме. Но очень быстро власти поняли, что в реальности возвращение квартир практически невозможно, и это решение отменили. Наша мама была так запугана, что она даже боялась подавать запрос на папину реабилитацию. Решение об этом мы получили из Министерства авиационной промышленности (а, может быть, из Верховного суда, точно я не помню). Когда это произошло, вернуть комнату было уже невозможно. Нашими соседями после семьи Соболь была прекрасная семья Савчуков. Иван Леонтьевич работал в авиационной промышленности, его жена Анастасия Васильевна была врач. У них был сын Юра – ровесник Лены. Нам с ними было очень комфортно. Анастасия Васильевна всегда мечтала о девочке и очень любила нас с Леной.

Так продолжалось лет семь. И вдруг однажды, когда я была в квартире одна, позвонили в дверь, я открыла. В дверях стояли мужчина и женщина. Они сказали, что пришли смотреть комнату Савчуков, у них есть ордер, а Савчукам дают квартиру. Я очень твёрдо сказала, что я их не впущу, так как комната вообще-то наша и была несправедлива отобрана. Я, конечно же, обиделась на Савчуков, что они не сказали нам об этом, хотя я понимала, что им очень тесно. В этот момент в Москве из нашей семьи была только я одна. Мой муж Валя уехал в командировку, а мама и Лена отдыхали на юге. Друг нашей семьи Михаил Ильич Оратовский, знавший всю ситуацию, посоветовал мне идти к министру авиационной промышленности. Я позвонила в министерство, меня соединили с секретариатом министра – Петра Васильевича Дементьева. Я встретилась с секретаршей министра. Она очень благожелательно ко мне отнеслась и сказала, что назначит мне встречу с министром. Когда я пришла на назначенную встречу, то мне сказали, что министр не может меня принять, но будет говорить со мной по телефону. Я спустилась в «лобби», где были телефонные будки с сиденьями, меня соединили с министром. Я жутко волновалась, почти плакала. Запинаясь, я сказала, что я Алмазова, что я дочка… Министр прервал меня и сказал: «Детка, про вашего отца вы мне не рассказывайте, я молодым инженером начинал свою работу на его заводе». Тут уж я расплакалась. Он спросил, какая у меня проблема. Я рассказала об этой истории с нашей квартирой. Он задал мне пару вопросов и сказал: «Не волнуйтесь, у вас с квартирой будет всё в порядке!» Вдохновлённая, я вернулась в секретариат, и мне дали телефоны двух (а может больше, не помню) великих конструкторов А. Н Туполева и А. А. Архангельского. Кажется, когда вернулась из отдыха мама (ситуация была форс-мажорная, и она вернулась сразу же) ей дали координаты Ильюшина и Яковлева.