Безумство

– Когда перед тобой я, ты должен смотреть на меня снизу вверх. Смекаешь? – спросил Доминик. – Думаешь этот тут главный? Главврач? Да кто он такой, если не будет нас, пациентов? Врач без пациентов, как сапожник без сапог. Я если не первый человек в этом богом забытом заведении, то уж точно не второй. Тьфу на вас всех, дай пройти!

– Доминик рукой оттолкнул Бернарда, хотя в этом не было никакой необходимости ввиду больших размеров коридора. Группа больных со своим главарём быстро направились к концу коридора и они встали у стены, где был проход в обе другие стороны. Доминик развернулся и, как римский полководец, указал своей свите новое направление. Свита повинилась приказу.

– Куда они направляются? – спросил Бернард у Франсуа.

– Если бы мне удалось понять помыслы их передвижений, то я бы счёл нужным считать, что мы уже на полпути к исцелению этого больного. Продолжим наш путь?

Теперь все мысли Бернарда были заполнены этой встречей. размышляя о том, время ли сейчас интересоваться о данном инциденте, Бернард спросил: «А кто этот больной?».

– О, это не совсем обычный пациент, мой дорогой друг! – ответил главврач. Его особенность заключается в том, что он имеет какую-то невообразимую власть над рядом пациентов. До того, как он поступил к нам, у нас нередко случались беспорядки, больные бунтовали, отказывались есть, лечиться, пить таблетки, проходить процедуры, иногда даже дрались. Но Доминик собрал особо буйных пациентов вокруг себя и вызвался их защищать в обмен на то, что со стороны руководства клиники и врачей им будет позволено чуть больше, чем всем остальным. Например, теперь они могут вольготно передвигаться по клинике, не опасаясь за то, что за ними идет слежка со стороны персонала.

– Разве не опасно отпускать их в такое вольное плавание? – спросил Бернард.

– Не переживайте за них. – ответил Франсуа. – С ними Доминик.

– А что за диагноз у этого вашего Доминика? – поинтересовался молодой врач.

– У Доминика биполярное расстройство…

– Маниакально-депрессивный психоз? – сумничал Бернард!

– Именно! Посмотрим, как вас учили в вашем университете. Что вам ещё известно об этом заболевании?

– Не могу похвастаться, что увлечённо занимался этой проблемой, однако с уверенность могу сказать, что симптомы болезни – это непредсказуемость в настроении, перепады душевного состояния и неожиданно наступающая слабость. Но мне также известно, что биполярное расстройство диагностировано у многих людей и оно не требует заключения в стены психиатрической больницы.

Они оба остановились, оглянулись на бунтующего больного и главврач продолжил:

– Действия Доминика в один момент перестали поддаваться всяческому контролю. Пусть это будет ваш первый пациент, обсудим его позже, а пока двинемся к моему кабинету, осталось совсем немного.

– Осталось действительно немного, ведь дверь кабинета Франсуа была уже перед глазами Бернарда. Её можно было узнать не столько зрительно, сколько по запаху, который издавал его ещё не открытый кабинет. В этом запахе была вся история клиники от начала ввода её здания в эксплуатацию. И это несмотря на то, что всё остальное в больнице почти не сохранило былого лоска, которым отличаются старые дома. Но дверь главврача и небрежно расставленная около неё мебель передавали не самые лучшие настроения былой эпохи. Коридор, обитый деревом и красный ковёр с незамысловатым орнаментом указывали на принадлежность хозяина кабинета к слою высшей знати. Так пыталась обозначить своё положение давно забытая советская номенклатура, но только как эта традиция оформления коридора перекочевала сюда, в вполне себе современную клинику через столько лет, оставалось неясно. Над дверью нависала монументальная, но в то же время неказистая люстра, которая висела немного неровно, и её, казалось, никто не торопился поправлять. Весь этот путь мог сбить с ног любого врача, который волнуясь идёт на приём к главврачу, даже люстра скорее не источала свет, а поглощало всё светлое, что есть в этом мире.

– Голоса сумасшедших совсем утихли и уже ни оставалось никакого чувства, что Франсуа и Бернард находятся в лечебнице. Франсуа остановился у двери и приказал Бернарду отворить дверь от собственного кабинета так, как будто это было само собой разумеющимся. Молодому врачу ничего не оставалось, как смиренно повиноваться вольностям, которые допускает Франсуа. Они оба зашли в кабинет так, что главврач оказался там первым. Дверь за Бернардом захлопнулась и на полке зазвенел хрустальный сервиз.

– Могу предложить вам чаю. – произнёс Франсуа. – Кстати его поставляют мне прямиком из Индии, никакой химии, непонятных, вредных добавок, чистый чай!

– Ну разве я имею право отказаться? – сострил Бернард

– Тогда присаживайтесь! – Франсуа снова отдал приказ, как будто он разговаривает с рядовым, будучи в армии. Но опомнившись, он переменил тон и как плохой актёр снова начал говорить в аристократической манере ни без доли снобизма. – Итак, вас зовут Бернард, я ознакомился с вашим личным делом, надо сказать, что приятно впечатлён, не каждый день встретишь такого умного человека. Вы только закончили институт, а уже добились колоссальных успехов в своём направлении, да таких, которые и не снились врачам с многолетним опытом. Ваши открытия в психиатрии действительно потрясают. И неважно, что они совсем недоработаны, само ваше стремление сделать мир лучше восхищает. Но вот знаете что, ещё ни одному молодому врачу ни удалось до конца вылечить пациента в нашей клинике. Ни одному!

Франсуа ударил кулаком по столу так, как будто сделал это первый раз в жизни. Казалось, что ребёнку дали задание изобразить ярость. Пока речь главного врача лилась непрерывным потоком, Бернард успел разглядеть место, где ему посчастливилось оказаться. В кабинете царила атмосфера помпезного имперского величия с нотками советского быта, как будто над его созданием работали одновременно Пётр I и Брежнев. Бернард понимал, что ему в таком месте будет чрезвычайно сложно сконцентрироваться и высказать какую-то умную мысль, так как она обрушится прямо в момент её вербального воплощения. Поэтому он предпочитал молчать и отвечать на вопросы односложно, пока не спадёт тот трепет, который он испытывает от нахождения в этом кабинете. Посреди комнаты лежал ковёр, который составлял с деревянным полом одно целое, мебель была сделана из настолько массивного дерева, что невозможно было представить, как её подняли на столь высокий этаж, а зелёный стул, на котором сидел Бернард, был одновременно мягким и неудобным. Весь кабинет как-бы говорил: «Тебя вызвали на ковёр к начальнику, сиди и слушай!».

На стене выстроились в ряд портреты Владимира Бехтерева, Кащенко, Сербского, Фрейда, Карла Густава Юнга и многих других исследователей человеческого сознания. Это была аллея славы в конце которой висел сам Франсуа.

– Восхищаетесь великими умами? – спросил Франсуа. – Вы, должно быть, сами хотите стать один из них? Разумеется, я не имею ввиду и себя тоже, несмотря на то, что мой портрет висит здесь. Просто не нашёл для него другого подходящего места. Эта картина показалась мне настолько хорошей, что я копировал её бесчисленное количество раз. Вот, возьмите и себе экземпляр. Франсуа дал небольшую фотографию себя в совсем не аскетичной, позолоченной рамке.

– Большое спасибо! – Вежливо ответил Бернард.

– Мой портрет любят вешать у себя в комнатах и кабинетах почти все лечащие врачи нашей клиники, хотя я их об этом даже не прошу. Притом, чем больше мне знаков внимания отпускает врач, тем с большей вероятностью у него в кабинете будет мой портрет. Вам же я даю его просто так, на память, можете положить его хоть на дно сундука, мне всё равно, но… вряд ли мне понравится там. Я бы предпочёл оказаться посередине стены вашей комнаты! – с насмешкой сказал Франсуа.

Стоящие в углу напольные часы разразились шумом. Они отбили 7 часов вечера так, как будто всё вокруг умолкло и кроме них во всей Вселенной больше не было звуков. Так бывает, когда бьют колокола сельской церкви. Всё село на мгновение замолкает, кто-то просто на миг бросает рубить дрова, другой сверяет часы, у третьего вовсе замирает дыхание. У колоколов этой церкви есть неписанная власть над всем в округе, так же и эти часы останавливали Франсуа и Бернарда.

Часы закончили свой концерт и Франсуа, встрепенувшись, начал быстро искать какие-то бумаги среди рабочего беспорядка у него на столе.

– Совсем забыл, совсем забыл! – оживлённо повторял главврач. – У меня же есть для вас важное объявление. Завтра с самого утра жду вас в главном зале на официальной встрече со мной. Будет весь состав лечащих врачей. Там вы как раз и познакомитесь со всеми, подружитесь, возможно, мы назначим вам ещё больных, возможно нет. На то она и встреча, чтобы обозначить рамки дальнейшей работы. Пропускать встречу абсолютно не допустимо. А пока идите в свою комнату, ведь уже наступил конец рабочего дня, а я всё ещё пашу как лошадь. Так дело не пойдёт! Завтра. 9 утра. И наденьте галстук.

Бернард одобрительно кивнув, встал и двинулся прочь из кабинета. Опомнившись, он поинтересовался у главврача, куда точно отнесли его вещи и где теперь его комната.

– Сейчас я позвоню дежурному, он вас и проводит. – сказал Франсуа, поднял трубку телефон, набрал одну цифру и заговорил. – Кабинет главврача, дежурный, нужно показать комнату новенькому, сопроводите.

На момент Бернарду показалось, что Франсуа диктует текст телеграммы, но точно не разговаривает по телефону или отдаёт поручение. В дверь постучали и она тут же открылась с той стороны. По ту сторону порога стоял худощавый молодой человек в максимально длинном и большом халате. Он пригласил Бернарда проследовать за собой и они пошли.

Комната Бернарда располагалась на третьем этаже и представляла собой спальню старой английской квартиры с массивными, но не давящими деревянными предметами мебели, тёмно-зелёными обоями в мелкий горошек. Посреди помещения стояло два изогнутых кресла, которые больше были бы пригодны для сна, а не для задушевных бесед. Посреди них небольшой журнальный столик с давними выпусками газет, заголовки которых навивали Бернарду воспоминания о студенческом времени. Неслепящие глаза лампы отдавали приятным оранжевым цветом, их было достаточно много, но комната всё равно казалась темноватой, что делало её ещё более комфортной и уютной. В углу стоял чемодан, который, наконец, встретил своего хозяина.

Чемодан, наконец, слился с комнатой, став его частью. Всё вокруг, несмотря на свою казённость, казалось гармоничным и стильным. Стоило только Бернарду сделать шаг, как ветер с улицы открыл окно и немного приоткрыл входную дверь. Вверх взмыли кучи бумаг со стола, как будто это были белые голуби, которых напугали школьники в парке. Ветер немного стих и вместе с ним окончился и полёт бумаг, пыли и всего прочего невесомого, что было в комнате. Под ноги упала одна бумага, она лежала вверх ногами, однако было заметно, как через неё проступала краска. Не было сомнений, что на обороте листка бумаги картина, Бернард взял её в руки и перевернул. Его ещё никогда не бросало в дрожь от одного только изображения, от картины и подавно. Он обходил ни одну сотню музеев за свою жизнь, но не разу не видел ничего подобного. Не сказать, что он испытывал большую страсть к искусству, но в нём он разбирался на уровне обывателя, который гонится за эмоциями, а не за историей картин и биографией художников, посещая музеи. На этот раз он догнал ту самую эмоцию. Здесь было что-то от глубоких пейзажей Куинджи, немного ужаса от работ Босха и вихри одного нидерландского художника, которого Бернард напрочь забыл. Это была определённо зима, тёмная синяя, ночная, снежная. Снег падал огромными хлопьями и отражался от света, который дарила ему клиника, луна и звёзды. Снежинки не распространялись равномерно, они кружились, как будто их засасывало в космическую чёрную дыру, всё на изображении было соткано из тысяч вихрей и превращалось в мозаику, каждый паззл которой затягивал взгляд смотрящего. Эту картину определённо мог нарисовать только умалишённый, подумал Бернард. Но откуда в этой комнате взяться этому рисунку? Здесь обитают только лечащие врачи, а рисунок казался свежим. Может один из санитаров взял его в качестве объекта изучения. Возможно, если бы не одно но, которое заметил Бернард.

На столе лежала кисть от и до испачканная в тёмно-синей краске, рядом в беспорядке собрались остальные рисунки, некоторые из них лежали на полу, все на одной и той же канцелярской бумаге, на которой печатают документы. Почему врач не мог купить себе мольберт, холст и прочие принадлежности для рисования? Все рисунки объединяло одно – вихри. Разные времена года, снег, дождь, туман – это всё был один и тот же вид за окном. На кисти оставалось лишь немного волосков. Кое-где на картинах вихри уже были выцарапаны, видимо оттого, что волосков на кисти уже не оставалось, чтобы сотворить задуманный рисунок. Бернард собрал всё в стопку – рисунки, документы, рецепты. Ему не было дела до того, что написано на документах, он ужасно хотел спать. Силы остались лишь на то, чтобы закрыть окно, задёрнуть шторы, запретив лунному свету заполнять комнату, перебивая свет от лампы, запереть дверь, завести будильник на первый рабочий день и лечь в кровать. Сон наступил через считанные секунды и даже разыгравшаяся за окном гроза не потревожила его.

Только начал сниться сон о том, как огромные камни падают со скалы и заваливают какой-то проход, как Бернард проснулся от барабанящего стука в дверь. Это не вежливо стучались, так беспардонно будили. Бернард достал из чемодана помятый халат и натянул его на своё тело, не найдя второй тапок он подошёл к двери в одном из них. Краем глаза он заметил, что на часах было только 7:08, а планировал он встать в половину восьмого, да и будильник поставил на это время. Бернард взялся за ручку и её тут же с обратной стороны одёрнул молодой и очень беспокойный врач.

– Сегодня в 9 часов! Помнишь? – возбуждённо протараторил тот.

– Конечно помню, но зачем так рано будить? И кто вы?

– Не важно, живу по соседству. Очень, кстати, рад с тобой познакомиться, мы, получается коллеги! Мне поручили пробудить тебя, что называется, с первыми петухами. Меня зовут Жак, а твоё имя я знаю, если мне не изменяет память – Бернард? Верно?

– Вернее некуда. – зевая ответил Бернард. – Спасибо за твою заботу, но я бы попросил больше не будить меня подобным образом. Я человек современный, у меня и будильник есть. Знаешь, такая штука, он тарабанит тебе в дверь в строго определённое время. Тебе незачем больше беспокоиться о моём сне.

– В 9 тебя все ждут! С первым рабочим днём, Бернард!

Ложиться спать уже не было никакого смысла, поэтому было решено начать приготовления к собранию, к первому дню, к знакомству с новыми людьми. Бернард окинул взглядом комнату и заметил, что среди разного рода барахла совсем не было самого главного – белого докторского халата, который он так мечтал надеть на себя. Ведь именно халат был тем самым элементом, который стал бы символом того, что начинается новая взрослая жизнь без студенческих парт, жизнь наполненная практической и полезной деятельностью. Без него Бернард чувствовал себя не полным, поэтому принял решение одеться в белое по-максимуму. Выбор был не велик, всё ограничивалось белой рубашкой, но это слишком парадно и празднично, не то событие.

Час настал и Бернард вышел из своей комнаты в старомодном коричневом твидовом пиджаке, под которым уютно улеглись жилетка и рубашка с бабочкой. Брюки, ботинки – да весь образ как будто кричал о том, что перед вами житель Лондона образца начала 20 века, вежливый интеллектуал. Стоило только этому лондонскому денди перешагнуть порог, как его буквально снесли бегущие по коридору врачи, которые стремились занять лучшие места в большом зале на встрече с главврачом. Из бурлящей толпы спокойной походкой вышел Жак, который и поторопил Бернарда.

– Ну ты и вырядился конечно! – прокричал Жак. – Внизу нас уже, должно быть, ждут, а мы всё тут. Франсуа совсем не выносит опозданий.

– Но ещё целых 15 минут до начала, я думаю, можно успеть не раз на это мероприятие.

– Мало ли! Пошли, я как раз покажу тебе главный зал, нужно сесть поближе, есть вероятность, что мы ничего не услышим, если окажемся на задворках!

– С удовольствием приму твоё приглашение.

Бернард произнёс это, зная, что вряд ли можно было бы отказаться, ведь навязчивость Жака была им разгадана, несмотря на всего два коротких знакомства. Они двинулись по коридору, было утро, но в палатах больных был слышен шум, все комнаты шелестели, как осенняя листва, никто даже не думал спать, хотя обычно больным не устанавливают чёткий режим. Кто-то зачем-то приоткрывал дверь, чтобы взглянуть на то, куда так спешат врачи. Но двери наиболее серьёзных больных были заперты на замки, поэтому обитатели палат стояли вплотную к ним, прислушиваясь к шагам. Любопытство одолело всеми. Это показалось странным Бернарду, но он не мог сбавить шаг, потому что толпа несла его по коридорам и лестницам, не давала свернуть в неположенную сторону. В итоге всё встало, как пробка на автостраде, узкие двери не давали быстро пройти в большой зал всем желающим и Бернард оказался зажат коллегами. Протиснувшись через проход, он достиг места встречи, которое нельзя было изменить. Здесь царило спокойствие и порядок, все врачи сидели точно в ряд, перешёптывались, но не повышали голоса, несмотря на то, что главврача ещё не было на сцене.

Жак схватил Бернарда за руку и повёл за собой вдоль сидящих по сторонам. В конце зала прямо у сцены было два свободных места, новоиспечённые товарищи сели прямо туда. Франсуа всё отсутствовал. Его не было ещё минут 30, никто так и не произнёс ничего громкого, коллеги не шумели, боясь потревожить свой настрой и эмоциональное состояние, шёпот превращался в единый шум, напоминающий мантру, которая при определённых обстоятельствах могла бы ввести в транс. Двое дежурных врачей открыли большие двери и проход перестал быть узким. Пользуясь всем простором, в главный зал вошёл Франсуа, зал зааплодировал.

Жак зачем-то встал самый первый, при этом никто кроме него не вставал на ноги, все покорно сидели, а он решил тем самым выделиться, но заметив, что никто не последовал его примеру, поспешил сесть назад.

– Была бы моя воля, не посещал бы эти мероприятия! – вполголоса сказал Жак. В его интонации было столько недовольства, что в нём ясно слышались оттенки страданий всего человечества за все времена, будто расстроенный голос всех поколений звучал в унисон. – Встаёшь в такую рань, чтобы послушать наставления. Да что мне эти наставления? Не то, что я хочу свободнее быть, мне бы просто поспать бы дали. Ну хорошо, хоть кормят.

– Так а почему же ты здесь, раз так хотел спать? Я заметил, что не все врачи вышли из своих комнат, кто-то не счёл должным прерывать свой сон. – спросил Бернард.

– А что прикажешь делать? За посещение какая никакая надбавка к зарплате. Тут жадность решительно побеждает лень, открывая счёт в игре!

– Ну тогда не жалуйся, Жак!

– А что же мне ещё остаётся делать, Бернард. Не лично Франсуа же в лицо высказывать все свои недовольства, ей-богу!

Бернард поспешил прекратить этот диалог, к которому уже терял всяческий интерес. Вместо этого его внимание переключилось на Франсуа, который поднимался к лестнице и приближался к трибуне, которая явно была ему не по росту. Трибуна представляла собой сооружение, призванное сделать из говорящего за ней человеком более великим, чем он есть на самом деле. Но это был не случай Франсуа. Было заметно, что он встаёт на специально подготовленную под его рост подножку. Но и без неё Франсуа бы справился с тем, чтобы произвести правильное впечатление, ведь стоило ему только взглянуть на толпу, окинуть её своим мудрым и в то же время суровым взглядом, как любой шорох, шум, шёпот в зале сошёл на нет. Весь звук резко осыпался, как мимолётный летний дождь. Все принялись слушать своего лидера, который был буквально одет в трибуну и стал настоящим символом власти этого самого момента.

– В первую очередь, хочу поблагодарить тех, кто сумел проснуться в столь пасмурный день. – иронично поприветствовал толпу главный врач. В зале раздался смех, громче всех засмеялся Жак, что вызвало на лице Бернарда легкоугадываемое раздражение. – Сегодня переломный момент в истории нашей клиники. Каждый из вас должен понять, что стоит у истоков новой эры. Опыты предыдущих поколений показывают, что методы лечения больных совсем не соответствуют ожиданиям, так не все больные физически доживают до своего полного излечения. Те способы, которыми руководствоваться психологи и психиатры базируются на научных изысканиях мягко говоря случайных личностей. Мы это видим на примере статистики.

На огромном экране позади Франсуа появился большой слайд с круговой диаграммой, которая давала понять, что за последние 10 лет в психиатрических клиниках мира удалось вылечить только 5 процентов больных. Остальные либо остались в том же положении, либо процесс их лечения затянулся на неопределённое время. Главврач продолжил свою речь.

– Вы видите, насколько несовершенна система психиатрического лечения, а ведь мы уже используем самые современные компьютерные разработки, лазеры, облучение, но вторгаться в разум может только сам человек. Это очевидно, а опыт показывает, что именно это и является самым действенным способом лечения.

В зале послышался лёгкий шёпот, наполненный недоумением, Франсуа постучал ладонью по трибуне.

– Попрошу быть тише. Итак, правительством нашей страны, союзом психиатров и психотерапевтов было решено объявить о запуске новой системы лечения психики – единение!

Слайд экрана поменялся на жирную красную надпись «Единение» с символом в виде схватившихся рук. Появление надписи было сопровождено звуком, который представлял собой компиляцию из взрыва салюта, кульминационного момента в трейлере к фильму и удара деревянного молота по плоской металлической поверхности. Сердца присутствующих на мгновение замерли и синхронно забились снова.

– В чём дело? – спросил главврач, обратившись к Бернарду. – На тебе лица нет!

Лицо, которого не было, Франсуа разглядел через свет, издаваемый прожекторами. Казалось, что всё освещение выстроилось так, чтобы выделить персону Бернарда среди прочих. Бернард подумал, что через такой яркий свет не видно ни то что лица, а всего вокруг. Но глаз у Франсуа был готов и не к таким испытаниям. Главврач продолжил.

– Ладно, дамы и господа, не будем отвлекаться. То, что я сию же минуту расскажу имеет первостепенную важность, однако это не стоит того, чтобы вы пугались и тем более сидели с лицами, похожими на камень. Разве с такими лицами можно что-то понять? Психологическое здоровье – самое важное, не мне вам об этом говорить. Итак, о «Единении».

Бернард перевёл взгляд на своего новоиспечённого коллегу. Тот, поймав его глазами, всеми безмолвными способами пытался намекнуть, чтобы Бернард снова посмотрел на сцену и не отвлекался. Жестов Жака оказалось достаточно для того, чтобы понять всё без слов. На сцене не утихала речь Франсуа.

– «Единение» позволит нам перевернуть наше представлении о психиатрии. Наше новое лечение будет базироваться на принципе социализации психически неполноценной личности за счёт подражания. В чём суть? Грань между врачом и пациентом будет уничтожена. Никаких белых халатов или иных отличительных признаков, мы начнём говорить с больными на одном языке, на их языке. Им будет казаться, что перед ними такой же умалишённый, как и они сами, потому возрастёт степень доверия! Представляйте? Больные избавятся от своих комплексов, а мы, постепенно подавая им пример будем возвращать себя в нормальное состояние, тем самым подтягивая за собой представление больных о нормальности. Больше никаких лекарств, то есть конечно же они останутся, но это будут не те таблетки и вакцины, что мы хаотично раздавали ранее в надежде на скорейшее выздоровление. Таблетки никуда не денутся, но они не будут давать никакого фармацевтического эффекта, попросту говоря – это пустышки.

– Но разве этого будет достаточно? – раздался крик из зала.

– Великолепный вопрос! – продолжил главврач. – Конечно, если бы всё было так просто, то врачи и до нас догадались о таком эксперименте. Наша система сложнее – дело в том, что социализация личности происходит путём приобретения ответственности. Получая социальную роль, человек абстрагирует своё «Я» от «Другой», переходит в состояние оторванности от мира в то же время приобретая единение с ним. В психиатрических клиниках все больные, зачастую, низведены до единого целого. Их социальная роль больных ничего им не говорит, они не желают ассоциировать себя с ней либо попросту отрицают такую роль, в зависимости от степени их заболевания. Тем самым привычная нам социализация не наступает.

Другим элементом социализации являются деньги! Мы убедим больных, что чем больше они будут работать над своим «Я», чем активнее стремиться к излечению, тем больше они получат новых модифицированных таблеток. Разумеется, таблетки не будут влиять на их организм или психическое состояние, как настоящие психотропные средства, это будет эффект плацебо, за которым стоит лишь убеждение. По мнению больных каждая из этих таблеток будет продвигать их всё ближе к полному излечению, к выписыванию из клиники и свободе. Именно этого и хотят все больные в мире – покинуть лечебницу. Больные будут буквально добиваться этих таблеток, ведь кроме них они не будут получать лекарств, это станет их билетом за пределы клиники навсегда. Каждый из вас сможет предложить мне название этих таблеток, которое будет использоваться впоследствии. Коллективным разумом мы добьёмся всеобщей разумности. Нашей разумности и вменяемости пациентов!