Бессердечный

Пришлось занять коронное место за стойкой с баночками и шкатулками времён царской России, почему-то в основном фарфоровых. В зале осматривался высокий хорошо сложенный рыжий парень, на вид лет двадцати. Не захотелось с ним говорить, видно было человек сам справиться, ходит, осматривается и шепчет себе под нос. И всегда так бывает – целый день ждёшь покупателей, а как только плюнешь на всё – они появляются. И парень направился ко мне, но странно, он не смотрел на меня, просто шёл туда, где по идеи находиться продавец, будто о чём-то задумался.

– Здравствуйте, – успел сказать я и тут же осёкся, парня что-то напугало, я даже повернулся, мало ли что могло произойти за спиной, но фарфоровые шкатулки остались на месте и ничьей жизни не угрожали.

Парень с зелёными глазами и россыпью веснушек на щёках смотрел на меня и молчал, он буквально застыл, и когда мне показалось, что во лбу он просверлит мне дырку, я выразил своё недовольство прямо:

– Дырку во мне просверлите, скажите хоть что-нибудь, – парень встрепенулся и не найдя что ответить вышел из магазина, – Нет, и в правду самый логичный ответ, взял и ушёл, – я недовольно оповестил пустоту.

Со странным парнем время пролетело, как комета и минут через двадцать я закрыл магазин. Погода позволила прогуляться – дом Киры находился в паре кварталов от работы. На тонком слое снега пробивались мои следы, шёл я размеренным шагом, наблюдая за проносящимися в темноте машинами. Примерно через десять минут появилось ощущение слежки, может, показалось, но постоянное желание повернуться начало раздражать и мешать хорошей вечерней прогулке. Всё-таки я обернулся: довольно далеко от меня шёл человек, как мне показалось, меня он не видел вовсе и больше никого поблизости не обнаружилось. Раз такое дело, подумал я, нужно разобраться, и пошёл к нему, быстро и с ухмылкой на лице. Когда он понял, что я иду на него и смотрю в упор, он сделал следующее: вдруг прошёлся навстречу – я ожидал объяснений, каких-то разборок, но он свернул в переулок в нескольких метрах от меня, а в переулке, как испарился.

– Что тебе нужно? – крикнул я, но опоздал, – Дёру дал, значит! – закричал я сильнее и сплюнул.

И что вот с такими делать? И кто мне скажет? Я осмотрелся – стемнело почти до мглы, и подумал, что не мешало бы дойти до дома, пусть бежит, захочет встретиться – найдёт меня.

3

Сказать, что я бедствовал – это слегка упростить, хотя мне этот факт не мешал ничуть. В магазине платили подозрительно столько, сколько хватало на квартплату, еду и проезд. Смешно даже, но телефона у меня не было, поэтому я изредка звонил с городского телефона Киры, но чаще родители звонили мне сами. Однажды Кира подняла трубку и познакомилась с Ликой, моей мамой. Было забавно объяснять маме, что Кира друг в прямом, косвенном и переносном смысле. Лика позвонила и сегодня, поздно вечером, напомнила мне о лекарствах, которые я должен принимать и испортила настроение предстоящей операцией, о которой я старался не думать вовсе. Так, если о чём-то думаешь часто – это скапливается вокруг тебя, словно слизь, наседает, облепливает и не даёт покоя.

– Мама, – угрюмо сказал я в трубку, – не нужно напоминать мне о том, о чём я сам никогда не забуду.

– Вильям, как ты там, как память? Всё хорошо? Ты так резко уехал, мог бы остаться, зачем было уезжать, ты же там один.

– Хорошо, мам, хорошо, ты не нервничай, я по-прежнему ни чёрта не помню! – дежурно ответил я. Это стало печальной шуткой, таким своеобразным напоминанием о трагедии. – Я так решил, значит было нужно уехать.

И все же я соврал, вспомнил немного, но молчал, не хотел, не то чтобы сглазить, просто хвалиться не любил. Разговор дальнейший пересказывать не стану – ничего интересного. Выходные я провёл с Кирой, мы как обычно гуляли и говорили и завели довольно интересную тему.

– Ведь невозможно ничего не помнить! – воскликнула она, отрываясь на минутку от любимого дела. – Ты же ешь, ходишь, в конце-то концов – говоришь, это то же память только другая – семантическая, – она присела, завидев кусочек зелени проклюнувшейся через снег.

– Но я не помню воспоминаний о себе, – как же глупо это звучало, я даже усмехнулся.

– А это биографическая память, – она подошла ко мне,– родителей ты помнишь?

– Да, помню.

– Есть такой вид памяти человека, – она уже переключилась на меня, меняя ракурс, – эпизодическая – ты просто не помнишь место и время, и что произошло в конкретный день. Так, ведь?

– Так, – ответил болванчик.

– Ты хочешь вспомнить всё, чего не помнишь, – продолжала она и фотографировала одновременно, размышления и любимое дело она совмещала слишком умело, – но ты не знаешь, что именно нужно вспомнить. Давай сузим круг, слишком сложно пока что, – фотоаппарат она убрала в чехол и повесила на шею, и мы пошли по припорошённой снегом поляне из статуй голых деревьев.

И я задумался, что сейчас мне хотелось бы выудить из головы, и пришёл к выводу, что увлечения: как-то скучно стало в последнее время, захотелось вспомнить, как раньше я прожигал время.

– Можно узнать, чем я занимался: увлечения, хобби.

– Давай попробуем, – Кира приняла серьёзное выражение лица.

Мы присели на подвернувшуюся лавку, Кира всмотрелась в мои глаза, она обдумывала с чего начать. Признаться, я знал, что она новичок, но мне это не мешало и ничуть не пугало – иногда умелый человек не может не то что применить полезные знания в жизни, а даже не сразу направит их в нужное русло. У Киры это каким-то образом получалось.

– Когда тебе становится скучно или грустно, к чему ты тянешься? – начала она с простого вопроса.

– Ну, я иду гулять.

– Но когда ты гуляешь, ты держишься определённых мест?

Честно задумался, и напрягая внутренние рецепторы, я припомнил последний скучный день и ответил:

– Да! Кажется, тянет в лес, в тишину. Куда бы ни пошёл, обязательно зарулю на какую-нибудь поляну.

– А желание что-то сделать есть? Присесть, пробежаться или же залезть повыше, что-то специфическое, не будничное? Представь себя сейчас на такой поляне или в лесу, расслабься и закрой глаза.

Я честно представил себя в лесу: ничего необычного, кругом деревья, делать, конечно, ничего сверхподвижного не хотелось, кроме одного – сосредоточится на самом дальнем дереве и прицеливаться к нему, вымерять расстояние. Странное ощущение я передал Кире, она, хмыкнув, предложила мне пока не открывать глаза и представить возле себя различные предметы, которые она называла.

– Теннисный мяч, – он валялся в снегу и симпатии особой не вызывал, лишь получил пинок, – велосипед, скоростной! – И его я представил, с тонкими куриными колёсами, бараньим рулём, и так противно стало, что он сам и покатился в неизвестность. – У тебя довольно сильные мышцы рук и предплечья, представь, – она ненадолго замолчала,– цель, пробормотала она, – цель, метательные ножи!

Метнув парочку в цель, в моём сознании вспыхнул красный флажок, и я вскрикнул, порезаться я не мог, но боль обожгла руку выше кисти, и ощутил её я самой настоящей.

– Нет, точно не моё!

Вариантов перебрали много: чуть ли не до дротиков и меча для регби, но всё это мне не представлялось никак. Я бы не отнёсся к этой затеи серьёзно, если бы не нашёл продольный, еле видный порез на правой ладони. Мы возвращались домой, и прошли мимо стрелкового клуба, где тренируются в стрельбе из различных видов оружия, от пневматического пистолета до примитивного лука и Кира повела меня туда. Про этот клуб я раньше не слышал, хотя он находился совсем недалеко от антикварного магазина.

– Деньги есть? – вымогательски спросила она, проходя к стойке.

– Найдутся, – скрягой я не был.

Любовью к огнестрельному оружию я не воспылал, в стрелковом зале сероватом и холодном мне стало дурно, а звук выстрелов даже через наушники раздражал до неприличия. К тому же хоть в мишень я и попал, когда её приблизили, я поспешил выйти, ничего не объяснив, ни инструктору, ни Кире. Пули прорезали грудную клетку мишени-манекена, и у меня досадно колыхнулось в груди. Кучности выстрелов удивилась не только Кира, но и инструктор, который упомянул, что я где-то занимался, на что мне осталось только пожать плечами и сказать: «Не помню». И тогда инструктор, уверенный в моей подготовке, мужчина армейской наружности, бритый, голубоглазый и давяще высокий – предложил другой зал и оружие. Я согласился, честно осознавая – в этом что-то есть. Мы перешли в зал, где на стенах висели арбалеты и луки; инструктор осмотрел меня и выбрал средних размеров лук, объяснил, что и как делать и ушёл с Кирой подальше. Натягивая тетиву я испытал необъяснимое чувство дежавю – руки сами, словно знали, что делают и вправили стрелу, я поменял позицию совершенно бессознательно и отпустил тетиву с едким ни с чем несравнимым ощущением досады, будто у меня отняли очень ценное нечто и вот я держу его в руках, а оно уже не такое, каким было раньше. Инструктор довольно хмыкнул, и вручил мне арбалет потяжелей, после нескольких попыток оторвать меня от лука. И с ним я справился, ему не пришлось ничего объяснять. Сначала я долго рассматривал прибор и подсознательно понимал, где и что находится и как с ним обращаться: я упёр арбалет в пол, и зацепил ногой, взвёл механизм, прицелился и с огромным удовольствием услышал свистящий звук болта, вырывающегося из ложбинки. Меня посетило чувство многократного повтора, я выстрели всего раз, а показалось, что намного больше и слух и зрение и телесное восприятие взбунтовались, раз за разом, повторяя момент выстрела. Я насчитал всего тринадцать, и мне стало неуютно, чувство страха, которое сейчас было неуместно, подкрадывалось, а точнее вылезало изнутри, я застыл у мишени и смотрел на неё ошарашенными глазами и совершенно не двигался. Смотрел, пока все пущенные в неё болты не смешались в один, хотя я понимал, что зрение подводит, там же всего один болт, откуда взялись ещё три, непонятно; они слились в единый толстый болт с пушистым жёлто-белым наконечником. Оторваться от магической мишени я не мог, что-то начинало вспоминаться, мелькало: будто я в цветущем лесу возле похожей мишени, я маленький, наверное, лет двенадцать. В видение проклёвывалось что-то серое и мутное, оно веяло опасностью, но его перебивал цветущий лес. И тогда я понял, что серое и мутное – это то, что я хочу вспомнить, тот злосчастный день моей жизни, но как я не старался впустить серое и мутное, цветущий лес останавливал его, как фильтр на кране не пропускает грязь и заразу.

Меня окликнула Кира, она подошла и боязливо спросила, всё ли со мной в порядке, даже потрясла за плечо с несвойственной ей опаской в глазах. Она погладила меня по щеке, когда я ответил, наверное, я напугал её.

– Ничего, некоторые воспоминания даются с трудом, – сказала она, стоя рядом со мной и придвинутой мишенью, – как замки. Ты справишься.

Тогда я и понял, что Кира даже со стороны всё понимала и чувствовала. Да, она вела себя спокойно и рассудительно, но я заметил – она боится, дрожит и старается ещё больше показать, что её ничто не может смутить.

С инструктором Лёшей мы говорили ещё с полчаса, он всё удивлялся моим умением и утверждал, что я непременно занимался стрельбой. Ну что я ему отвечу, всё говорил, что не помню. Кира подтвердила, что проводила эксперимент и заметила, что он удался. В тот вечер я так и не понял, кто больше радовался: Кира или инструктор, который звал меня прийти ещё, мол, с такими людьми приятно работать. Но уж точно не я, мне скорее стало не по себе, грустно от того что я не добрался до воспоминания.

4

Вот, конечно после такого коллапса я наведался к доктору Резникову. Обижать дипломированного специалиста я не стал, хотя так хотелось. За месяц дружбы с Кирой я вспомнил больше чем за пять эксклюзивных сеансов у доктора Резникова, это если учесть, что с ним я вообще ничего не вспомнил. А Кира со своими, как бы доктора сказали, любительскими выводами и неоправданно-абсурдными экспериментами помогла вспомнить, что я люблю зиму и вполне фотогеничен, что не так важно. История мне даётся с большим успехом и увлекает сильнее, чем молодёжь компьютер, к которому у меня, кстати, ни единого грамма притяжения. Когда-то я стрелял из лука или арбалета, возможно даже занимался профессионально, руки откуда-то помнят, как обращаться с оружием, а это прямое доказательство – что я иду в нужную сторону. И да Резников поругал её метод, сказав, что такими темпами я заполучу ещё одну психологическую травму, но я твёрдо решил от него отвязаться. Посыл получился двояким и Резников Александр Вениаминович не совсем меня понял: записал на очередной бесполезный сеанс во вторник девятого декабря. Что ж его дело, моё же добиться результата любым способом, как можно цельнее и быстрее. Да, время не ждёт, как поётся в одной хорошей песне. И я не жду, терпение, как известно не у всех ангельское. Хорошо, что Кире нравится со мной возиться…

Глава 5.

1

Что день не задался, я понял с первой секунды, когда открыл глаза и получил горстку побелки при попытке зевнуть. Я резво побежал её выплёвывать, и с испорченным настроением побрёл на кухню. Время тикало к десяти, Кира уже ушла в институт и как всегда оставила недопитый какао в кружке и меня одного в старом доме. Покопавшись в буфете, я обнаружил, что кончилось всё, включая сахар, заварку, и даже какао оказалось последним. Да, весело, подумал я и записал себе в голове составить список продуктов для покупки. К своему обыкновению еду мы покупали себе сами, но ели и даже готовили вместе, странно, правда. В еде не привередливые во вкусах схожие, не жадные квартиранты, заметил я со смешком. Оделся, закрыл квартиру – решил поесть на работе. Шёл как обычно пешком, под куртку уже приходилось поддевать тёплый чёрный свитер и смотрелось это необычно, будто в чемодан напихали немыслимое количество вещей и каким-то чудом закрыли. Но грех жаловаться – самые холодные деньки ещё впереди, хотя кто знает, ноябрь ещё не кончился. Я продолжал путь, осознавая себя частью торопливой толпы, а город застыл, покрылся снегом как гора, а неровные зубья домов по-разному, кто больше, кто меньше скрывались в белой пудре. Солнце сегодня выходить не хотело и небо с проблесками бурого цвета нависло над городом, стиснуло его и захотелось спрятаться, уйти от него, чтобы не давило. Конечно синоптик из меня плохой, но чую, что сегодня магазин посетят разве что те, кого случайно настигнет небесный плач. Всегда старался избегать посредственности или серости – в последнее время либо чёрный, либо белый, подумал я. Почему-то контраст меня беспокоил – на это непродолжительное время жизни я решил, что всё буду воспринимать либо плохо, либо хорошо. Вспомнил немного о себе – хорошо, не вспомнил – плохо, попытался и не вышло – тоже плохо, а если вышло, например, вспомнил бы в стрелковом клубе про те тринадцать болтов – тогда вовсе отлично. Ты либо смеёшься, либо плачешь, серая прослойка безразличия не всегда человеку к лицу от неё и самому становиться тошно и мерзко, но ты не сразу это поймёшь, почувствуешь.

Не успел я подойти к магазину, как споткнулся обо что-то и смачно вписался коленом о ступеньку. Встал я сразу же, и стиснув зубы, открыл дверь: забежал в магазин и выругался, потом доковылял до рабочего места и уселся на деревянный трон, задрал брючину и посмотрел на правую коленку. Она горела и ныла, я начал растирать её и что самое забавное – вспомнил, что коленке этой достаётся не в первый раз. Рядом с сегодняшней продольной вмятиной, был с пятирублёвую монету шрам. Не то чтобы не замечал его раньше, просто особого значения не придавал, сейчас же шрам показался мне знакомым, особенным и я представил себя в белом пространстве, сидящем на троне, и продолжил смотреть на шрам, только в воображении и тереть коленку. Начал сосредотачиваться как вместе с Кирой: вот я и шрам; пространство начало обрастать городским массивом, ярким и знакомым, я бегу, мне может лет десять. Бегу по тротуару с липами, окрашенными до половины белым, бегу, не замечая людей, натыкаюсь на них, пробегаю мимо стройки, спотыкаюсь, как сейчас и пропарываю коленкой насыпь острой щебёнки. Мне больно, я плачу. Какой-то мужчина нерусской национальности поднимает меня и с улыбкой говорит: « Нэ плачь, сейчас всё починим». Слово «починим» он выговорил с такой старательностью, что возникло впечатление, что знакомство с русским языком началось именно с этого слова. Больше я ничего не увидел и открыл глаза, но веселье на этом не закончилось. Ещё хромая и вспоминая, что по дороге забыл купить еды, я ринулся к выходу. Было без пятнадцати одиннадцать, времени хватило бы дойти до магазина и обратно. Но дверь открыли одновременно со мной. Завтрак, да и обед тоже накрылся, досадно подумал я и поковылял обратно. Посетителем оказался тот рыжий парень, что заходил недавно. Сегодня он пришёл с конкретной целью, как мне показалось, потому что сразу же поздоровался, но потом вновь уставился на меня.

– У вас есть книги по хирургии?

Знать не знал, честно, есть ли они или нет, но попросил его пройти в дальний зал к книжным стеллажам. В указателе нашлись пару экземпляров с восемнадцатого века: дряхлые, в бардовом переплёте, толщиной с кулак. И кто их определил на верхний ряд, проскрипел я про себя. Парень всё это время молчал, но как только получил книгу начал деловито её пролистывать.

– Давно вы здесь работаете?

Ну не наглость ли: с чего такое спрашивать?

– Почти два месяца, – ответил я и спустился со стремянки.

– Ты меня не помнишь? – с каким-то толи недоверием, толи глубинным сомнением спросил он.

Я посмотрел на парня не без удивления, в голове промелькнуло серое и мерзкое нечто из недавних воспоминаний, но рассмотреть это нечто я не смог. Тут я и сам застопорился и начал вспоминать паренька. Как выразилась бы Кира: « подсознательное предостережение». Именно оно, этот своеобразный блок не даёт мне вспомнить своё восемнадцатилетие, как выяснили мы с Кирой. Блок сработал и здесь: почувствовав, что назревает что-то неприятное, я попытался успокоить себя изнутри и заставил себя воспринять ситуацию с хорошей стороны.

– Нет, я тебя не помню, к сожалению. Ты меня знаешь? – вдруг спохватился я. – Я память потерял, и многое не помню.

Парень таинственно промолчал и свёл тему к другому разговору, он будто и хотел разговориться со мной и тут же боялся, настороженно подходил издалека. Он хотел, чтобы я сам вспомнил, и боялся моей реакции, когда сам расскажет, хотя кто знает, может мне так показалось.

– У вас есть старинное стрелковое оружие: арбалеты, луки?

– Да, в дальнем зале, – я всё ещё надеялся припомнить его, и не только – я ждал, когда же он заговорит. Да и всё же мне показалось это странным, его вопрос: сам я недавно вспомнил, что когда-то стрелял из лука или арбалета, а тут человек утверждает, что знает меня и просит показать ему оружие. Пришлось проводить его в зал, но и там он не оставил меня.

– Вы не покажете, как обращаться вот с этим? – Рыжеволосый добродушно улыбнулся и снял со стены арбалет образца шестнадцатого века и протянул мне.

Я давно подозревал, что он подделка, а не оружие русской армии, всё дело было в дереве, оно выглядело совсем новым, даже следов реставрации я не заметил, словно он был новенький, магазинный. По регламенту магазина я не мог отказать, если только не знал, как пользоваться данным образцом, но мне вдруг стало интересно, что этот парень может ещё сказать. И первым делом пришлось объяснить человеку: а) экспонат для красоты и стрелять из него нельзя и – б) если хочется пострелять, в паре кварталов на Станиславской семьдесят четыре есть стрелковый клуб. Но парень настоял, чтобы я показал ему, как управляться именно с этой моделью. Не пойму, почему именно с ней: что точно знаю – по такому же стандарту, только изменённому, на современный лад делают арбалеты и сейчас. Модель была прототипом нынешних арбалетов, тянула на тридцать два килограмма натяжения и взводилась поясным крюком. Я опустил арбалет на пол, зацепил ногой уступ на конце, всё старательно проговаривал вслух, когда натянул тетиву, послышался щелчок, значит, всё правильно сделал. Поднял, прицелился и добавил, что из него можно стрелять только болтами. Парень понимающе кивнул, взял арбалет из рук, покрутил, попробовал взвести, а когда ему надоело, он положил арбалет на место и переспросил.

– Ты кого-нибудь учил стрелять?

Я пожал плечами.

– Совсем меня не узнаёшь? – с досадой спросил он, и я провалился куда-то. Всё стало давяще огромным, а я наоборот маленьким и хрупким. Это отвлекло меня ненадолго, а парень успел уйти с какой-то грустью и оставил меня до конца дня возмущаться его бестактностью: он не назвал своего имени. И многие мысли за сегодняшний день сводились к одному – он боялся, что я помню его и не говорю, читалось в глазах, что он хотел выйти на более близкий контакт, но боялся, что это получится. Но имя он зря не назвал, может, вспомнил.

2

Какого это чувствовать себя пустой коробкой с ухмылкой «всё хорошо»? И тебе даже не плохо, нет – это крайняя степень беспомощности: тебе нужны люди, а ты им нет. Вот тогда-то и выходит на передовую гордость – махает красным флагом: « Мне никто не нужен!», а внутри червячок одиночества проедает макушку. Ну и зачем я здесь лежу, пишу или пялюсь в потолок с этой невечной побелкой, думаю тут о чепухе насущной? Не знаю. Просто наступают тяжёлым сапогом моменты невыносимой неопределённости, ты даже не уверен, что голоден, нужен тебе этот сок или нет, сидеть тебе или идти, а если идти, то куда? Кто я, что я. Правильно говорят, что некоторым парням армии не хватает, а то становятся тряпками. Но куда там, меня не возьмут, даже на порог военкомата не пустят. И вот теперь сидишь собою нараспашку, не зная где у тебя начало, а где окончание. С Кирой стало проще – она словно моё отражение, только в волшебном зеркале, я – тьма, она – свет. Тьма без света жить не может, как и свет без тьмы. Да, иначе из последнего вышло первое. А из тьмы возможен свет? Наверное, из настоящей нет.

В комнате, точнее зале я лежал на полу, за окном замело всю улицу и моё оставшееся настроение. Я ждал, пока меня засыплет штукатуркой и составлял в ряд всё, что вспомнил за последнее месяц. Это был ритуал – примерять, сколько ещё осталось до истины. И каждый раз очень много, и каждый раз воспоминаний было мало. Вот в хронологической последовательности: зиму – люблю, тянусь к истории, умею стрелять из лука и арбалета, шрам на правой коленке получил в детстве – упал на острую щебёнку. Пока всё, подумал я и посмотрел на входную дверь – она нахально не открывалась. Полежав ещё я попытался припомнить того рыжего парня из магазина. Я постарался окутаться в своё сознание и отрешиться от окружающего мира. Но каждый раз, когда в голове вспыхивали кадры знакомого леса и появлялись несколько парней, которые стояли ко мне спинами и что-то громко кричали вразнобой, этот крик выводил меня. Я окрикивал их, пытался приблизиться, они поворачивались, но лица их снова и снова застилал солнечный блик, яркий и слепящий. Я открывал глаза, слегка вскрикивая, и ощущал, как по комнате расплываются солнечные зайчики. В итоге затею я оставил – перепутал он меня с кем-то, ну, или же моё сознание нарочно не пускает к истине. Сегодня – плохо.

С распухшей от потока сумбурных мыслей головой я побрёл на кухню, там оказалось холодно, одиноко и страшно захотелось поговорить с живой душой, только не с абы кем, а с тем, кому я не безразличен. И эту мысль выбросил вон, как и всё остальные. Вон из моей головы розовые зайчики, ружья на вас нет! Не потребовалось бы зеркало, и так понял, что нахмурился. Почти в коматозном состоянии дождался закипания чайника и почему-то налил две кружки, уселся на голубой диван у двери кухни и с необычайной радостью услышал скрежет замка. Безжизненно серый дом озарился, я легонько улыбнулся, но тут же скрыл улыбку – вошла уставшая и замёрзшая Кира, села напротив и уткнулась в кружку.

Глава 6.

1

С утра подморозило, и холод продолжал бушевать к обеду, он настырно застилал ледяной плёнкой дорогу. Кира в белом пальто и без шапки спешила в копи центр распечатать реферат до завтра по обществознанию. Темень перевела часы на шесть сорок пять, оставалось пятнадцать минут и несколько домов. Тротуар сменялся пешеходным переходом, на котором она дожидалась зелёного, светофор сменялся новым, на котором она вновь ждала зелёного света. Где-то Кира еле сдерживала равновесие, проскальзывая по замёрзшим лужам, где-то чуть не падала, но в один момент застывшие лужи кончились, и она наткнулась на высокий бордюр, не успела затормозить и распласталась на заснеженном тротуаре. Она не сразу поняла, что упала, ненадолго застыв, а через несколько секунда попыталась встать и ощутила резкую боль в левой лодыжке. Кира аккуратно подтянула её рукой к себе, начала шевелить, но прекратила от боли. Тогда она встала, опираясь на другую ногу. Тёмная улица мазала грязной краской всё, что было вокруг, она смешивала людей в однообразные пятна, а шум застилал пространство, так что ты уже не ощущал себя в данном месте, а был сразу нигде. Наконец, из толпы не видящих её людей, подошёл высокий молодой человек, словно оказался здесь специально.