Верховный Издеватель

– И вам бы очень хотелось быть на месте той собачки?

– Ну, а кому бы с переломами ног не хотелось!

– Хороший вы человек, Марина, – вздохнул Кирилл и почему-то прыснул от смеха. – Ромка уж очень на вас похож! Оба вы как-то с юмором всё это дело переносите… а уж как – не знаю. Я бы вот тоже так хотел, да что-то пока не получается. Я всё-таки никак пока не пойму, отчего с нами это случилось? Чудо святого Власия – это, конечно, хорошо, но… Боюсь, кто-нибудь из наших как раз ехал-ехал да и слишком сильно просил Бога о чуде. Вот Он и сотвори-ил с нами чудо… да такое, что куда уж чудесней! Может, вообще… как-то пореже просить Его о чудесах – тогда они пореже будут случаться? А то, как по поговорке: "Всё ждёшь и ждёшь чего-то – а потом ждёшь, когда это пройдёт!" Ведь прямо оторопь берёт от того, что у нас есть такой Чудотворец! В конце-то концов, и всемирный потоп – чудо, и уничтожение Содома и Гоморры – чудо, и всё, что предсказано в Апокалипсисе – тоже чудо… А нужны ли нам такие чудеса!? Может, лучше как-то было бы… совсем без них?

– Без них, Кирилл?.. А вот жила-была еврейская девушка. Она вообще не просила чуда. Она очень удивилась, когда однажды пришёл Ангел. Очень удивилась его словам, что родит Сына. Потом, когда Сын родился, очень удивилась от слов св. Симеона, когда тот сказал, что Ей самой "оружие пройдёт душу…". Всё это и было – чудо! Она сама ему не уставала удивляться. А мы сейчас, когда читаем, наоборот, удивляемся, что Она удивлялась: задним-то числом всё же всегда понятно! Главное чудо во Вселенной – и Она ему послужила вот так, просто сказав в момент выбора, что Она "раба Господня". Но ведь, если подумать, такое ли уж приятное чудо, когда у Тебя на глазах распнут Твоего Сына! А до этого – в Египет бежать, бросив всё, с грудным Младенцем на руках – приятно? Она была и беженкой, Она была и свидетельницей казни Сына… Вообще какая мать пожелала бы всего этого! Никто бы не пожелал… а – "Совершилось!" Всё, что должно было совершиться, совершилось. Самое большое несчастье превратилось в самое большое счастье – причём, для всех! Ведь вся Её судьба, если по-земному думать, и невероятно трагическая и… самая счастливая, какая только может быть. Если знать самые первые последствия – никто бы такого "счастья" не пожелал, а если знать последствия настоящие, вторые, то… тут уж даже и слов нет, насколько всё сложилось… лучше, чем хорошо! Вот Она, наша общая Мать – живой символ Чуда. А порядок любого Чуда описал Сам Её Сын: "Печаль ваша в радость будет". Вот – судьба Богородицы: самое большое "Плохо" послужило самому большому "Хорошо".

– Да у нас-то что "в радость будет"? Нам-то чему радоваться – в нашем замечательном "чуде"?

– Да ты по-моему уже порадовался! – странно и проницательно взглянула Марина, – И Ромка уж точно порадовался твоему приходу – он мне звонил. И я обрадовалась… что он обрадовался. Вот все мы как-то обрадовались. Как-то прошли смерть насквозь. Бог нас сохранил для чего-то. Значит, наверное… чтоб мы что-то полезное в жизни сделали, а не просто прожили. Про такое в народе обычно говорят: жизнь дана взаймы. И она теперь уже – не наша. "Наша" – кончилась в том автобусе. Нас уже нет… но мы есть. Значит, это какие-то уже… новые мы.

"Вот это да! Умеет же Марина сказать что-то главное". Удивительное чувство обновления опять пришло к Кириллу – точно как тогда, при огненных витражах. Вот для чего вся авария! Это же не отнятие жизни, это дар жизни "второй" – с белого листа! Редчайший дар, совсем уж фантастический! Всё - новое.

"Как же теперь надо жить-то, чтобы жить? С какой полнотой-то, а?"

– Да, так бывает, – словно услышала его внутренние слова Марина. – Был удар – а оказалось: дар. Нас так крепко стукнуло, что буква "у" отпала.

"Как перед иконой, мне хотелось поцеловать мысли, подаренные мне", – вспомнил Кирилл поразившие его слова из какой-то духовной книги.

Вот ведь! Умный человек просто скользит мыслью по поверхности явлений, запоминает и анализирует детали поверхности. Ну… и на этом всё! А мудрый как-то умеет проникать в самую суть: раз – и попал! Неужели я впервые в жизни встретил мудрого человека… вернее, заметил только через три года, как живём в одной квартире!

С умными людьми – скучно, с мудрыми – никогда! Физиологически-то мозг у всех устроен одинаково. Получается: разница между даже самым умным и самым глупым человеком на Земле ничтожно мала по сравнению с разницей между человеком и Богом. Всё, что только может услышать человек от человека, не так уж трудно предсказать заранее, если ты хоть сколько-нибудь этого человека знаешь. Оттого-то со временем и становится скучно. "Что знаете вы, знаю и я: вы – плохие утешители", – как говорил Иов. Всё дело в том, что один неглупый человек никогда ничего принципиально нового другому хоть сколько-нибудь неглупому человеку сообщить не в силах… если только он говорит от себя, а не от Бога! Если от Бога – тогда он уже мудрый, а не умный. В том-то вся разница.

– Да вы прямо богослов, Марина! – пряча за иронией уважение, сказал Кирилл.

– Ну-у, это разве что такое… очень уж больничное богословие! – усмехнулась Марина. – Делать-то лёжа нечего, вот и "богословствуем" тут помаленьку круглые сутки!

– Да лучше уж больничное богословие, чем кабинетное! Тут хотя бы жизнь. "Плоть-то наша на нас болит", – как сказал Иов. Хотя… а разве мы только здесь больные лежим? Иногда кажется: всё, что мы делаем в жизни – это просто разные симптомы болезни. Тут-то мы… как бы одной болезнью от другой отдыхаем!

– Всё верно, я тоже об этом думала, – подтвердила Марина. – Как однажды сказал мой духовник отец Павел: "Вообще всё, что мы делаем в жизни – либо любовь, либо болезнь: третьего не бывает!"

– Здо-орово! Нет, а правда, Марина, ну, вы же, видимо, много чего в своей жизни читали: Святых Отцов, наверно, чуть ли не всех?

– Да какой уж там, что ты, Кирилл! Я же вообще духовную литературу стала читать очень поздно: молодость-то вся прошла в искусствоведении.

– Ну да, я знаю: вы же когда ещё в Питере жили, по-моему, даже какое-то время при Русском музее работали… в отделе древнерусского искусства, да?

– Да вообще я начала знакомиться со Святым Писанием, знаешь… через фрески и иконы. Верь не верь! Они стали моей первой Библией – в картинках, как для ребёнка, – а потом уже я открыла сам текст Библии. Получается, через древнерусское искусство как-то вот так пришла к Церкви. И до сих пор фрески для меня – священная книга. Если даже не прямой словесный ответ, то хотя бы намёк на очень многие вопросы в жизни. Заходишь в древнюю церковь – и сразу столько всего начинаешь понимать просто через саму благодать. Что буквы, что краски, что музыка – это ж просто разные формы выражения благодати! Знаешь… Какой поразительный контраст, когда из шумного современного города попадаешь вдруг в библейский мир. Всё! разом что-то переключается! Ромка бы назвал: "портал"! Причём, ведь три времени перекрещиваются разом – три! Время наше… плюс время библейское… плюс время, когда писались фрески. Причём, время библейское тогдашние люди понимали по аналогии со своим: одежда, архитектура, быт… всё еврейское в русских храмах стало русским! Кажется, Моисей или Давид где-нибудь в Ярославле жили, а Иосифа где-нибудь в соседней Костроме продали в рабство. А Иов в Угличе судился с Богом. Знаешь, многие, кто побывал в древнерусских городах, говорят, что чувствуют себя – как в Иерусалиме. Уж от скольких людей это слышала! И я думаю… библейская история продолжается, Кирилл! Бог создал нас свободными в росте. Оттого-то всё и продолжается… Продолжается и продолжается. До самого Судного Дня. Оттого так часто в словах Христа встречается образ зерна. Творение не закончено! Идёт Седьмой День. Всё, даже наша авария. – частица творения. Наша история – она точно такая же библейская, как история Иова или царя Давида. Только нам, по-простому говоря, больше везёт: у нас есть уже воплотившийся Христос! а они Его ещё только ждали. Вообще, любая биография любого человека – часть Книги Книг: просто та её часть, которую мы не по страницам, а, так сказать, по своей шкуре читаем. И одновременно – пишем. И пишем вместе с Богом, и читаем. Да, мы все – библейские персонажи. И мы все должны это знать и к этому привыкнуть. Положительные или отрицательные, счастливые или несчастные – это уже другое дело… но то, что библейские, Божьи – это несомненно! Самое главное – научиться читать свою жизнь. И писать её… не бездарно! А фрески, кстати, как раз помогают нам осознать себя библейскими персонажами. Вот, например, два умерших мальчика, которых воскресили в разное время Илия и его ученик Елисей…

Но тут их прервал приход лечащего врача.

– Вы тогда не успели закончить про каких-то двух мальчиков на фресках?

– А, это?.. Это, кстати, как раз про страдания детей! Понимаешь, я же тоже всегда много об этом думала, как и ты, – с самой ранней юности… наверное, даже со старших классов. Я всегда очень любила Достоевского. И когда я была в Ярославле, меня совершенно поразили фрески в церкви Ильи Пророка. Художественно-то – само собой, это не удивительно. Они хрестоматийные, и кто только о них не писал, где только ни шлёпали репродукции со знаменитой "Жатвы", даже в школьных учебниках. Пожалуй, даже переборщили. Можно подумать, будто за весь XVII век во всей России только одна "Жатва" и была написана! Ну, ещё несколько парсун, а из фресок – одна "Жатва"… Но ведь вообще-то это совсем не "картина народного труда", а картина… смерти ребёнка.

– Напомните, что за сюжет! – попросил Кирилл. Марина достала Библию, нашла место.

И женщина стала беременною и родила сына на другой год, в то самое время, как сказал ей Елисей. И подрос ребенок и в один день пошел к отцу своему, к жнецам. И сказал отцу своему: голова моя! голова моя болит! И сказал тот слуге своему: отнеси его к матери его. И понес его и принес его к матери его. И он сидел на коленях у нее до полудня, и умер. И пошла она, и положила его на постели человека Божия, и заперла его, и вышла, и позвала мужа своего и сказала: пришли мне одного из слуг и одну из ослиц, я поеду к человеку Божию и возвращусь. {…} И отправилась и прибыла к человеку Божию, к горе Кармил. И когда увидел человек Божий ее издали, то сказал слуге своему Гиезию: это та Сонамитянка. Побеги к ней навстречу и скажи ей: `здорова ли ты? здоров ли муж твой? здоров ли ребенок?' – Она сказала: здоровы. Когда же пришла к человеку Божию на гору, ухватилась за ноги его. И подошел Гиезий, чтобы отвести ее; но человек Божий сказал: оставь ее, душа у нее огорчена, а Господь скрыл от меня и не объявил мне. И сказала она: просила ли я сына у господина моего? не говорила ли я: `не обманывай меня'? И сказал он Гиезию: опояшь чресла твои и возьми жезл мой в руку твою, и пойди; если встретишь кого, не приветствуй его, и если кто будет тебя приветствовать, не отвечай ему; и положи посох мой на лице ребенка. И сказала мать ребенка: жив Господь и жива душа твоя! не отстану от тебя. И он встал и пошел за нею. Гиезий пошел впереди их и положил жезл на лице ребенка. Но не было ни голоса, ни ответа. И вышел навстречу ему, и донес ему, и сказал: не пробуждается ребенок. И вошел Елисей в дом, и вот, ребенок умерший лежит на постели его. И вошел, и запер дверь за собою, и помолился Господу. И поднялся и лег над ребенком, и приложил свои уста к его устам, и свои глаза к его глазам, и свои ладони к его ладоням, и простерся на нем, и согрелось тело ребенка. И встал и прошел по горнице взад и вперед; потом опять поднялся и простерся на нем. И чихнул ребенок раз семь, и открыл ребенок глаза свои. И позвал он Гиезия и сказал: позови эту Сонамитянку. И тот позвал ее. Она пришла к нему, и он сказал: возьми сына твоего. И подошла, и упала ему в ноги, и поклонилась до земли; и взяла сына своего и пошла.

– Вот история материнской любви и Веры! "Разве смеет смерть жать, что мы сеяли?"(1) "Жатва" – только один из "кадров" этой длинной истории, а вообще-то в первом ярусе фресок она представлена вся, подробнейшим образом. Мало того, точно параллельно ей во втором ярусе – удивительно схожая история пророка Илии и вдовы из Сарепты Сидонской:

После этого заболел сын этой женщины, хозяйки дома, и болезнь его была так сильна, что не осталось в нем дыхания. И сказала она Илии: что мне и тебе, человек Божий? ты пришел ко мне напомнить грехи мои и умертвить сына моего. И сказал он ей: дай мне сына твоего. И взял его с рук ее, и понес его в горницу, где он жил, и положил его на свою постель, и воззвал к Господу и сказал: Господи Боже мой! неужели Ты и вдове, у которой я пребываю, сделаешь зло, умертвив сына ее? И простершись над отроком трижды, он воззвал к Господу и сказал: Господи Боже мой! да возвратится душа отрока сего в него! И услышал Господь голос Илии, и возвратилась душа отрока сего в него, и он ожил. И взял Илия отрока, и свел его из горницы в дом, и отдал его матери его, и сказал Илия: смотри, сын твой жив. И сказала та женщина Илии: теперь-то я узнала, что ты человек Божий, и что слово Господне в устах твоих истинно.

– Отчего всё-таки первый ребёнок умер так неожиданно после жатвы? – сам не зная почему, спросил Кирилл: словно сейчас это было важно ему, как врачу или следователю.

– Да отчего только не умирают люди? Каких только способов нечаянной казни не представляет природа! Скорее всего, это был солнечный удар – настоящий бич Иудейской пустыни. Это тот самый "бес полуденный", что помянут в 90-м псалме. Вот так идёт-идёт человек по солнечной дороге и вдруг падает, как сражённый. Есть в этом что-то почти такое же пугающее, как в чуме. Особенно страшно, до чего всё происходит неожиданно – средь бела дня. Удар из воздуха. Смерть от того же самого, что даёт жизнь – от солнца. А жатва… да это ведь ещё и вечное символическое предзнаменование конца мира: ангелов, жнущих души. Получается, двух отроков воскресили два пророка, которые приходились как бы "отцом" и "сыном" друг другу. Оба – очень грозные и страшные для современников (Ветхий Завет есть Ветхий!), но вот "фресковый летописец" XVII века Гурий Никитин большую часть места, посвящённого им, отдал почему-то не карам над всякими нечестивыми, а именно воскрешению детей. Это уже не Ветхий Завет, а можно сказать, без одной буквы Новый. И меня вдруг ослепила ассоциация: да во-от же что нам нужно, вот же о чём все свидетельства. Царство Небесное – это же Государство воскресших сыновей!(2)

Государство, для которого надо со Христом умереть и воскреснуть: это единственный путь получения его гражданства. А Ромка тогда, помню, тоже хорошо сказал про эту фреску: "Я всё понял, мам. Чтоб воскресить, надо обнять". И ещё я думаю: значит, уже тогда людей не меньше нашего будоражил вопрос: "Детей-то за что?.." И вот на стенах церкви XVII века два пророка воскрешают двух ребят. Это, конечно, прообраз той победы над смертью, что одержал Христос. И знаешь, Кирилл, я тогда перевела для себя эти фрески фразой: нет ничего непоправимого! В моей жизни они стали таким бессловесным свидетельством именно об этом… Потом, ещё несколько лет спустя, я встретила в акафисте "Слава Богу за всё": "С Тобою нет непоправимого. Ты весь любовь. Ты – Творец и Восстановитель". И я поразилась, как созвучен этот акафист ХХ века и те фрески XVII-го.

И Сергий Радонежский, к которому мы ездили, он ведь тоже когда-то воскресил ребёнка. Тоже, получается, имел от Бога такую высшую власть – даже над жизнью и смертью… это только у очень немногих святых бывает! И когда всё это с нами случилось, я-то осталась в сознании, а Ромку первую минуту не было слышно… я не могла до него добраться – меня зажало! – и не могла увидеть, что там с ним… а он был-то всего метрах в двух, за обломками кресел… – никогда в жизни не забуду эту одну минуту! И тогда я изо всех сил взмолилась именно Сергию Радонежскому: "Мы же к тебе ездили! спаси Рому!" И вот тут же, в ту же секунду, Ромка откуда-то вырос, помахал: мамуль, я живой! у меня всё норм! только ноги там чуть-чуть чего-то, а так всё норм… а у тебя? Я ему: у меня тоже что-то немного с ногами, а так всё норм. (Мы были именно со стороны удара, со стороны того железного ограждения). Потом уже по телефону он мне хвастался, объяснял, что стоял тогда на одной пятке, а правую "более сломанную" ногу рукой поддерживал на весу – и вот свободной рукой мне махал. К счастью, тогда уже всё было видно – светло от фар, когда дальнобойщики подъехали… Знаешь, я думаю: когда на средневековых фресках детей изображали как маленьких взрослых, в этом была какая-то мудрость. Но если они, как все люди – образ Божий… значит, у них может быть и своя Голгофа. Мне это уже слишком ясно, как бы ни было больно! Богу же не запретишь идти на крест. И образу Божьему – не запретишь…

Только сейчас Кирилл вспомнил текст "Родительской молитвы", висевший в комнате у Марины. "Господь мой! Дай мне Твои глаза, чтобы видеть образ Божий в моих детях". А ведь важнее этого вообще ничего нет в воспитании! Даже, наверное, кроме этого вообще ничего нет в нормальном воспитании. Всё остальное – уже эгоизм, а не воспитание.

– Если б нашу аварию изобразили на древней фреске, – улыбнулась Марина, – мы все вышли бы на ней со светлыми, бесстрастными, почти улыбающимися лицами.

– Но у нас ведь святые никого не воскресили… а жаль! – больше для проформы возразил Кирилл. – Да и у живых ноги что-то слишком медленно срастаются. Врач вот говорит: Ромка несколько месяцев пробудет в гипсе. Не хватает в нашем случае Елисея, Ильи, Власия…

– А всесильны ли в таких случаях даже святые? Вот раз уж мы вспоминаем историю… Первая мировая началась 1 августа 1914 года: в год 600-летия Сергия Радонежского и в день прославления Серафима Саровского. Да, представь, год св. Сергия – день св. Серафима! То есть двое величайших русских святых – уж больше их просто никого нет! – всеми своими небесными молитвами никак не смогли отвратить то, чему, видимо, должно было свершиться… И наверное, вовсе не потому, что милосердия у Бога не хватило или они там на небесах как-то плохо защищали Россию – нет, просто свободу воли людей не ограничивает даже сам Бог: если уж была у миллионов эта "воля к войне", то… насильно же никого не спасёшь! Я знаю в жизни одно: людям плохо быть гордыми. Людям плохо, например, быть слишком большими "патриотами" – то есть шовинистами. Россия и сейчас тяжело больна гордыней и за это страдает. В стране "патриотизм" – как грипп… Господь как-то проветривает помещение! Кровь идёт к крови. Аварии – к войнам. То, что происходит сейчас с Россией и Украиной – то, как нас колбасит – это расплата за национальную гордыню! А то она у нас опять стала гипертрофированной за последние годы. А наша авария? Знаешь… Как будто ма-аленькая красная брызга от той огромной украинской бойни отлетела сюда, далеко-далеко, и капнула на карту. Почти никто вокруг её, такую крохотную, заурядную, не заметил на общем фоне – только мы на своей шкуре… заметили! Зло маленькое всегда как-то связано с большим. Аварии и стихии – с враждой людей. Духовные причины нам видеть не дано… Может, это просто такая весточка – открытка недоброй памяти14-го года – поздравление всех с самым худшим столетним юбилеем, какой только может быть. С войной, в которой ведь все на свете были – патриоты своих стран! и все-то на самом деле – служили лишь пешками того, кто не к ночи будь помянут. Бывает, люди, сами не сознавая, очень хотят крови… и тогда она приходит! Как говорил Клайв Льюис: "Любовь к своей стране становится бесом, когда становится богом! Когда патриотизм превращается в беса, он плодит и множит зло. Вот почему нам всегда важно знать, правильно ли мы любим свою страну". Чрезмерный патриотизм опасен, в первую очередь, для тех стран, которые он охватывает. Парадокс! Нам же столько лет твердили о стабильности как главном достижении власти – а теперь эта "стабильность" обернулась тем, что никто даже элементарно не знает, что будет завтра. Где и сколько людей ещё погибнет и, главное, когда всё это кончится? Пожалуй, даже люди "лихих 90-х" были чуть-чуть более уверены в завтрашнем дне, чем люди прОклятого 2014-го. Причём, проклятого в самом прямом смысле слова, без эпитетов: никогда ещё на постсоветском пространстве не произносилось столько миллионов совершенно искренних проклятий людей в адрес друг друга. И эта энергетика сводит с ума… Может, от неё-то и автобусы разбиваются, и самолёты падают, кто знает? Надо же ей во что-то и куда-то выходить! Она – это мы! Мы – но только позволившие из образа Божьего довести себя до состояния какого-то коллективного аморфного антихриста. Может, и нам дана была эта боль, чтоб мы чувствовали боль всего мира, как свою. И прошлую, и настоящую, и будущую – потому что всё едино! Чтоб мы никогда не считали, что боль бывает какая-то там чужая. Или же её можно чем-то оправдать. Какими-то мифическими "национальными интересами". Чтоб мы в недобрый (или добрый?) час когда-нибудь кому-нибудь помогли… – и боли в мире на вот такую капельку стало меньше! Вспоминаю из своей юности, где-то из начала 90-х, песню:

Силы небесные, пожалейте нашу страну,

пусть виноватую,

пусть миром клятую,

но всё же такую одну…

Силы небесные, пожалейте нашу страну!

Как один старец сказал: "В нашем положении не может быть другого патриотизма, кроме патриотизма покаяния". Мы же столько всего натворили в ХХ веке – да и сейчас по глупости творим, – что правильней бы после такого-то вести себя тише воды, ниже травы да прощения у Бога просить: и за себя, и за столько поколений! Вот как мы тут сейчас после аварии переломанные лежим – и о дон-кихотских подвигах не мечтаем и врагов не ищем! Понимаем: никто в нашей беде не виноват! Надо только лечиться и всё вспоминать-каяться. Так и со страной. А то всё "сплотимся!" да "сплотимся!.." Да вокруг чего!? И куда уж дальше!? И так ведь до того тесно сплотились, что дышать нечем, честное слово! В аду, наверное, такая же сплочённость будет. А самая большая победа – это победа человека над собой. Так и со страной. Если мы не победим своё чванство… бед будет всё больше.

– Редко кто в наше время так рассуждает! – сказал Кирилл.

– Да, я же – человек из 90-х: с этим уж ничего не поделаешь… – произнесла себе "приговор" Марина. – И не надо ничего делать! Я никогда не брошу камнем в ту эпоху, из которой вышла. В эпоху Свободы. Если кто-то злоупотребил ею, это его личный выбор. Но причём же здесь эпоха и, главное, причём здесь Свобода!

– Ну как при чём! Свобода – это грубейшее попрание прав тех, кто не желает быть свободным, – пошутил Кирилл.

– А я встречала в основном тех, кто желал быть свободным! – серьёзно сказала Марина. – Бог сводил меня с людьми 90-х, в основном, в высшей степени достойными, и мне не стыдно за наше поколение. Поколение свободных ищущих Личностей, а не толпы. Потому-то 90-е годы и стали временем беспримерного Возрождения Церкви, что Бога ищут Личности. Толпа по инерции идёт им вслед. Сейчас толпа с опозданием, как тело жирафа, вслед за головой дошла до храмов – и, кажется, уже свыклась с самовлюблённой фантазией, что она всегда там и была, что она, оказывается, и есть наш "Народ-Богоносец", "Святая Русь". У толпы всегда миф подменяет память. Даже если речь идёт о самом близком времени, всего о нескольких годах. И те, кто шли тогда первыми и прокладывали дорогу, стали теперь "врагами", а эпоха первопроходцев – "лихими девяностыми". Да люди же открывали тогда свою веру, культуру, историю, бывшую десятки лет под запретом, как Колумб открыл Америку. 90-е годы для меня – это культурное пробуждение России. Это можно сравнить с тем, как вот мы сейчас "проснулись" после аварии, приходим как-то в себя, в память. Были без сознания – а сейчас, хоть и больные, зато в сознании! То же самое и 90-е годы – больная Россия, но всё же проснувшаяся. Это можно только пережить, чтобы понять! 90-е годы – это же Воскресение, Кирилл!

И Кирилл понял, что, оказывается, ничего прежде не знал о Марине: рядом жил – и не знал, кто она и как живёт. А сейчас… чем больше открывал для себя, тем больше хотелось открывать. Человек – целый океан, а ты – Магеллан, Колумб… "Пусть она мне и не мать… но, уж по крайней мере, она мать моего братишки – и как-то так его воспитала, что это меня восхищает! А сейчас и на мои вопросы как-то так отвечает, что… Так может отвечать только родной человек! Надо ещё что-то спросить… или пусть лучше она сама что-нибудь расскажет. Лучше слушать – да, лучше просто слушать, чем…

Почему-то с ней всегда успокаиваешься! И голова уже не болит… и душа не болит. Марина!.. Да вот же, наверное, подлинное-то предназначение Женщины – матери, девушки, жены, сестры: имея мир в себе, этим миром делиться. Он ведь от деления не уменьшается, а только растёт.