Верховный Издеватель

"Да это я не то что Ромку навестил. Это ж я в его царство приехал!" Жизнь другого человека – суверенная страна. Чем больше мы про эту жизнь узнаём, тем больше своего суверенитета нам человек добровольно делегирует. И чувство чего-то огромного, бесконечного, во что его пригласили, выдали бессрочную визу по вызову брата, обновило Кирилла.

Закатное небо, полосатое, как вафля, от продольных облаков, вдруг глянуло в окно. Однообразно-белые больничные стены на полчаса стали розовыми. Кирилл смотрел с изумлением – только в эту самую секунду он вдруг открыл для себя, что мир, оказывается, не изменился. Совсем! Изменилось лишь его личное восприятие – но сам-то мир не стал хуже! Один из первых симптомов выздоровления души после долгой депрессии: в какой-то момент неожиданно узнаёшь мир. Выглядываешь – а он там, оказывается, такой же, каким был в детстве. От заката мир досрочно стал пламенно-осенним. И казалось, глядя на него, можно, как в портале, проскочить все дни, оставшиеся до великого праздника Выписки.

Есть какая-то удивительная тайна не-одиночества, когда преображается весь мир.

Стоял тот закатный час, когда все даже самые грязные, самые пыльные (а ещё лучше, подбитые!) стёкла на свете становятся дивными розовыми витражами. Даже хорошо, что на них не изображено ничего… кроме самого Света. Райская картина, в которой нет совсем ничего, кроме Света – противоположность "Чёрному квадрату" Малевича.

Вечере-вечная капелла, вся исполненная светом витражей. "Да что же это я! Это ж больница… здесь принято "уважать и почитать боль", чтоб и настроение было соответствующее. А Ромке наплевать – у него другое настроение. И поэтому здесь – капелла".

Вдруг где-то за стеной, будто совсем рядом, раздались гулкие и мелодичные удары колокола. Было как раз примерно то время, когда начинается вечерняя служба.

– А у вас тут что, не только церковь, но и колокольня своя есть? – удивился Кирилл.

Ромка рассмеялся.

– Да-а, это уж вообще така-ая колоко-ольня!.. можешь даже в коридор выйти и познакомиться со звонарём.

Кирилл любопытства ради выглянул. Какой-то хулиганистый "инвалид" лет десяти стоял у пожарного щитка и мелодично ударял костылём по огнетушителю. Явно у него был неплохой музыкальный слух. Увидев Кирилла, он тут же ускакал-уковылял за угол, хихикая на лету.

– Видел? – задорно спросил Ромка. – Вот так! Не верь ушам своим! Когда человеку делать нечего, у него даже огнетушитель превращается в колокол! Это наша местная знаменитость. Я его даже видел – "в Контакте". Переписываюсь с ним.

Особенные закаты провожают особенные дни в нашей жизни. Как отдельные ударные предложения завершает восклицательный знак.

Бог обычно дарит нам тюльпан заката в день нашей личной победы. И мы не забываем потом этот закат всю жизнь!

Такая уж у Него традиция.

Давно стемнело, но Ромка был не из тех, от кого хочется уходить. Так бы и остался с ним: в детской больнице вместо взрослой, раз уж "впал в детство".

– Мне уж, наверное, пора, – неуверенно и совсем неохотно напомнил Кирилл, словно ждал (и правильно ждал!), что его сейчас будут отговаривать.

– Не спеши-и… – сделал большие страшные глаза Ромка и таинственно зашевелил пальцами. – А то на обратном пути ждёт тебя здесь кошма-арный лабиринт, где повстречают тебя при-израки, все в белом… да-а!

– Пророк ты, что ли? – удивился брат.

Лабиринт уже был во сне Кирилла – но сейчас ничего не знающий Ромка своими "кошма-арными" словами взял да и девальвировал его… как рубль.

И всё разом стало сказочным. Будто и палата – не палата, и растяжка – не растяжка, а просто это Емеля путешествует себе на печи в края неведомые, небывалые – и ждёт его там царевна и полцарства… а может, и не ждёт! А может разом добудет он всё царство, а не какую-то там половину: всё настоящее на половинки-то не делится! Ну, в общем, он уж там сам разберётся…

И вспомнилась пророческая песенка из "Там, на неведомых дорожках":

Будешь ты богатым, как Буратино,

И очень умным, как Иван-Дурак.

А уж там пошли сами собой вспоминаться разные детские песни, и Кирилл даже вполголоса пропел – то ли для братишки, то ли для себя:

Но, конечно, но, конечно,

Если ты такой ленивый

Если ты такой пугливый -

Сиди дома, не гуляй.

Ни к чему тебе дороги,

Косогоры-горы-норы,

Буераки-реки-раки…

Руки-ноги береги!

– Да, "руки-ноги береги" – хороший совет… – заметил Ромка. – Но очень запоздалый! Значит, этот закон не для нас.

А Кирилл вдруг вспомнил (только, из какой книги – забыл!): "Лишь послы великого Царя не обязаны соблюдать все законы страны".

– Какой-то ты сегодня … совсем светлый, – решил он расщедриться на комплимент, прощаясь. – Как будто внутри у тебя что-то светит!

– Не-не-не, я лампочку не глотал! – сразу замахал руками Ромка. – Лампочку это ты у нас глотал – в том году, когда желудок исследовал.

Иногда беспричинное счастье так же стремительно врывается в жизнь, как и беда. Не успеваешь моргнуть, а паникадило в душе уже зажглось – там вдруг началась праздничная служба. Не по расписанию. Впрочем, если б оно и было, кто же это расписание внутри-то себя может прочитать. Там, в себе, у нас глаз нету. Только слышишь – поют, слышишь – звонят, значит – опять Пасха. Целое Царство Божие внутри нас!

Шёл седьмой день после катастрофы: "день седьмой, недельный" и день Семи Отроков Эфесских. День особого свидетельства о всеобщем воскресении из мёртвых (1).

(1). Клайв Льюис

(2). Семь отроков Эфесских – пример странной заботы Бога о детях. Мученики – но какие!? Их замуровали в пещере, чтоб они медленно умирали, а они… взяли и уснули. Особым, конечно, сном – Божьим. На полтора века. А потом проснулись-воскресли.

9. Жало жалости

Такого Бога, как Христос,

мог бы "выдумать" только сам Бог.

митр. Антоний Сурожский

Росток, согретый солнцем, всегда

найдёт дорогу через каменистую

почву. Чистый логик, если

никакое солнце не тянет его к себе,

всегда увязнет в путанице проблем.

Сент-Экзюпери

Одна женщина – соседка Марины по палате, – везла с собой Смоленскую икону Божьей Матери в красивейшей серебристо-белой ризе. Сначала большая икона стояла над её кроватью, но во второй приход Кирилла её уже не оказалось. И женщина, смешавшись, вдруг почему-то сама, без вопросов, пояснила:

– Да мне всё представлялось ночами: Она в белом саване стоит и глядит… Пришлось мне её другой женщине пока отдать. Что-то не могу!..

Каким же испытаниям подверглись люди, если им было страшно теперь даже от Самой Божьей Матери – Заступницы от всякого страха!

У больного ночи становятся мучительными рубежами, каждого из которых ждёшь, как маленькой смерти. Каким бы светлым ни был почти выздоравливающий день, но она опять приближается. И не остановишь!

Прямо хоть вовсе убирай все ночи из миропорядка!

Тяжёлая травма или тяжёлый сон тиражируются, как на печатном станке, и этот-то тираж и есть – чётко расставленные по-внутреннему календарю ночи. Душен страх перед страхом: не перед чем-то конкретным, а перед Страхом как таковым. Боишься, что испугаешься. Тоскуешь – из-за возможности тоски. "Ой, доска кончается, сейчас я упаду!" День кончается: вот она "память смертная"! Каждое утро – это Воскресение, но ведь между смертью и Воскресением – ад.

Олег Митяев поёт: "Лето – это маленькая жизнь". Да нет: "День – это маленькая жизнь!" И каждый вечер её долго, медленно, мучительно – иногда по нескольку часов, – убивают. Понимаешь тогда на практике необходимость утренних и вечерних молитв. Потому что как же это – умирать без молитвы? Не годится.

А вдруг, не приведи Господь, опять увидишь там очередного "господа"!

Боже мой, до чего ж мы все боимся страха: тавтология выражает суть всей нашей психологии. К тем, у кого нет "страха Господня" в смысле положительном, он рано или поздно приходит в смысле отрицательном. Любой "бунт против Бога" рано или поздно либо приводит кружным путём к Богу же, либо – к тому, кто в доисторические времена начал это бунт. Подобное тянется к подобному. Страх и ненависть – к источнику страха и ненависти.

Страх – начало всякой нездоровой мистики, всего немирного в нашей душе. Основа всякого рабства, духовного – в первую очередь. Ад – единственный эпицентр страха и рабства. Всё обывательское представление о религии и атеизме можно сформулировать всего-то в нескольких фразах: "Не веришь в Бога – боишься смерти. Веришь в Бога – боишься ада. И так, и так – страх, поэтому лучше вообще ни о чём не думать… пока самого не коснётся".

Легко перепутать то, чего мы все боимся и ненавидим – с самим Богом. Есть разница между фразами "Страх Божий" и "Страх – Бог". Разница-то есть, но!..

Для осознания этой разницы Бог должен явиться нам "в тихом дуновении ветра". В Человеке: лучше всего, если – в ребёнке. Раз уж лукавый пожелал вырядиться во всемогущего Бога, то Бог, который в ребёнке, лучше всех разоблачит его.

Да, пусть узенький дневной просвет – пасть меж челюстями двух ночей. Но каждый день Кирилл ловко убегал от этой пасти к Ромке. И два брата с двойной разницей в возрасте весело поддерживали друг друга.

– Кирилл, да ты не бойся – всё будет хорошо! – сказал однажды Ромка. – Если тебя съели, всегда есть два выхода: через попу или обратно.

Чувство одиночества как-то незаметно взяло да и оставило Кирилла, а с ним – и страх.

Иногда бьёшься-бьёшься, как муха в стекло, а потом успокоишься… и раз – какой-то ветерок тебе показывает: да вон же, форточка-то открытая – зря столько бился в пяти сантиметрах от выхода! Всякий человек, вдруг открывший для себя что-то подлинное, задним числом поражается наивности своих прежних построений, которые только что казались ему просто безупречными и неотразимыми! Значит, главное в озарении – не столько найти для себя что-то логично-убедительное, сколько безжалостно убрать чердачный хлам, загромождавший окно. Свет хлынет сам, если его ничем не заслонять.

"Такое ощущение, как будто меня прежнего кто-то писал в черновике. А после катастрофы, кажется, наконец-то родился Кирилл настоящий… наверное.

Как всякий обвинитель Бога, я был слишком слабым. Обвинение Богу – всегда показатель слабости характера! А сейчас стыдно перед младшим быть слабым. Ромка оказался взрослее меня. Если б он только знал, чтО в моей голове, он бы меня жалел, а не я его".

Если "сила моя в немощи совершается", как говорил апостол Павел, то Детство, помноженное на Аварию – это уж самая максимальная немощь, какую только можно себе представить. До чего же сильными (не своей силой!) оказались Ромка, Данил, Настя?

– Наверное, они счастливы просто оттого, что остались живы! – глубокомысленно-банально изрёк один собеседник Кирилла, когда тот не удержался и поделился своим открытием.

– Да ведь мы все на свете живы… но не все счастливы! – пожал плечами Кирилл в ответ.

Ну да, действительно, весь мир – мир живых. Все кто есть - живы! "Пусть мёртвые хоронят своих мертвецов". Но если мы не чувствуем счастья, в отличие от детей, то… уж не мёртвые ли мы? да вот те самые, что хоронят сами себя? Оказывается, есть мёртвая "жизнь" – ещё как есть? А есть и животворящая смерть. Та самая, что "смертию смерть поправ".

Вот Христос и смотрит на меня глазами Ромки: Христос посреди нас и в нас.

И не надо "псалмов" – надо слушать, что Он говорит событиями, делами, людьми. Самое главное – людьми!

"Я предъявил Ему "иск" – и сразу получил ответ. Бог ответил мне через Ромку, через Данила – потому что Его голос мне бы всё равно нечем было услышать. Неправда, что Он недостижим и неумолим: мы слышим Его всегда, когда любим. Просто – каждую минуту и секунду. "Кто видел брата своего, тот видел Бога своего".

Теперь, когда Кирилл навещал Ромку каждый день, ситуация в корне поменялась. Когда Бог нашёл для тебя дело, ругать Его некогда да и просто несподручно. Оказывается, наше счастье называется "дело". Есть Бог, есть братишка и есть что делать… – что ещё нужно для полноценной жизни! "Давно я не был так счастлив!" – вдруг поймал себя на абсурдной мысли Кирилл, возвращаясь однажды вечером от Ромки. – Просто… да я и не припомню, в каком это году я ещё так радостно жил. Да я просто дурачок! Я же счастливей всех на свете!

Вот бы никогда раньше не подумал, что буду восхищаться этим маленьким балбесом. Так-то где-то, конечно, всегда его любил, но не знал, что буду ещё и уважать…

Потому что есть за что. И где-то мелькнуло в нём: "Если у меня когда-нибудь будет сын, пусть он будет – как мой брат".

Вот странное дело. Неужели кому-то должно быть плохо, чтобы его полюбить? Конечно, нет, просто в толпе людей, которые нас окружают, мы обращаем внимание на тех, кому плохо. Удивительно всё устроено у Бога: "плохо" как-то прелагается в "хорошо"… но вот необходимо ли это самое "плохо"!? Бывает ли хорошо без него?

Что за тайна любви, что мы любим тех, кому больно? Именно любим, а не жалеем. А больно в большей или меньшей степени всем. Садизм это или благодать? Этого мы не знаем, не ведаем. Спросите у Достоевского. Или лучше у Христа. "Не согрешил ни он, ни родители его, но это для того, чтобы явились на нём дела Божии" (на слепом явились!). Так зачем же Ты изначально сделал его слепым? Чтоб потом дать то, чего у него не было – зрение. Ты потом даёшь нам то, чего у нас нет – любовь. Через наши или чужие страдания.

Господи, может, Ты просто воспитываешь и закаляешь нашу любовь? Может, мы просто растём в ней – и от этого нам так "страдательно": получается, наши роды продолжаются всю жизнь!? Человек должен прорасти сквозь свою же оболочку.

Ромка рассуждал:

– Надо что-то с чем-то смешать, и будет жвачка для рук… Только я забыл, что с чем смешать.

– Как это "жвачка для рук"?

– Ну, её можно мнуть-мнуть в руках, а потом в стенку запустить, и она отскочит, как мячик. Надо только долго-долго мнуть-мнуть в руках…

– Наверное, мять.

– Да, мять.

– Нас тоже надо долго мять, – к чему-то пробормотал Кирилл.

Вот как человек – всего лишь человечек! – в нашей жизни помогает сохранить веру в Бога!? Это же парадокс несопоставимых величин… Но именно так и бывает. Так уж Бог сотворил мир! Сделал его Богочеловеческим.

Ведь Ромке и в голову не приходит, в отличие от меня, что Бог сделал ему что-то такое, за что теперь на Бога надо крепко обидеться. Вот не обидчивый попался!

А почему же тогда мы жалеем их больше, чем они сами себя жалеют. Значит, это не очень-то умная, даже не очень-то честная жалость! Они живут себе… а мы Богу претензии предъявляем: и зачем это они по Твоей милости так живут, а не совсем уж идеально!?

Вот спроси-ка сейчас Ромку высокопарно: "Ты страдаешь?" – он удивится и, в лучшем случае, отшутится. Или покрутит пальем у виска: мол, чё это с тобой вдруг стало? чё-то ты сам на себя не похож… это с каких это пор? Не-е, прежний ты мне как-то больше нравился!

Зато во "взрослой" инфантильной жизни… сколько ж у нас нудно ноющих мужиков! Просто жуть берёт. Поколения и поколения ноющих мужиков! Наверно, с Иванушки Карамазова повелось: "Боженька виноват. Боженька что-то там не так устроил!" Пожалуй, из каждого вышел бы современный "великий футболист": разумеется, не в смысле хорошей игры на поле, а – хорошей игры на публику. Кто не наблюдал таких премилых сцен в "самой мужской игре"! Этак театрально упасть от малейшего толчка и, корчась посильнее роженицы, отыграть ужасную боль, чтоб тот, кто якобы так грубо толкнул, получил жёлтую карточку. А здесь… пусть Бог получит жёлтую карточку! Пусть Его вообще удалят с поля за грубую игру!

Но я-то чем лучше? Ровно такой же нытик, как оказалось. Нам бы всем у Ромки, у Данила поучиться. Мы же Нарциссы! Кто себя сильно любит, тот о себе музыкально ноет! О судьбе своей горькой, о жизни своей хреновой. Иногда – будто бы о ком-то (вот ведь какие мы благородные правдоискатели!), а на самом деле опять всё о себе да о себе. Всё о себе, милые нарциссы, всё о себе! Неужели кто-то из нытиков способен кого-то жалеть, кроме себя! Думаете, Ивану Карамазову вправду "деток" было жалко?.. да нет, себя, любимого, только себя! Его Бог "обидел" – вот Ему он и мстил. Но как бы бескорыстно, ради высшей правды.

Жалость – конечно, естественное и доброе чувство, но в извращённом-то мире как раз всё "естественное" имеет особенность извращаться. И вот уже, глядишь, жалость – ядовитое жало, направленное на Бога! Как вышло? Да уж как-то так вышло. Спросите у лукавого, у которого жалости нет. Мы так запутались в лукавстве, что даже на самом коротком пути – от ума до сердца, – умудрились заблудиться!

К распространённому сочетанию "ребёнок" и "страдания" как-то уж само собой по ассоциации приплетается третье "Бог". Устоявшийся треугольник! Мол, где же Ты был? как допустил?

Вообще-то каждый раз, как мысль упирается в самоочевидную банальность, уже логично предположить, что она заблудилась в трёх соснах. (А "банальность" – это от слова "банан"? – спрашивал Ромка в детстве). От любой банальности надо бежать хотя бы уже на том основании, что она банальность. Всё, что Божие, всегда предельно просто, но никогда не банально! Это единственный критерий истины, когда мы размышляем о том, что превышает наш разум.

"Философия" Иванов Карамазовых заведомо лукава хотя бы уже потому, что до пошлости банальна. Трюизм, что "вся гармония мира не стоит одной слезинки ребёнка", если вдуматься, отказывает детям в праве быть Человеками: творит по возрастному признаку каких-то кумиров. Будто они – не образ и подобие Божие, а фарфоровые статуэтки, с которых надо сдувать пыль и каждую минуту бояться их уронить. Провокационный вопрос: а до какого именно возраста? До пяти лет? пятнадцати? двадцати пяти? Ну-ка, вывесь объявление к страданиям: "Дети до 16 лет не допускаются!" Или как там сейчас положено указывать "16+", "18+". Интересно, что сами-то дети считают себя именно Людьми (надо же, вот претензия!) и терпеть не могут сюсюканья. Так нельзя ли любить их именно как равных? Любить, не боясь. Не сотворив себе кумира. Вера, Надежда и Любовь вообще-то были – дети. И их мать София почему-то не рассуждала о "мире и слезинках".

Вот вечная оппозиция: либо "Весь мир не стоит одной слезинки ребёнка" (Достоевский, а вернее, его отрицательный герой) – либо "Иногда поднимаешься до той высоты отношений, когда благодарность и жалость теряют смысл" (Сент-Экзюпери). Ещё: "Совершенная любовь изгоняет страх" (Иоанн Богослов).

Так Ромка – он мне кто: равный брат и друг или "сю-сю-сю": моё саможаление, замаскированное под лживую жалость к нему. Я его люблю и уважаю – или считаю хлюпиком, нытиком, сопляком… каким он не был никогда!

Такое ощущение, будто дети реальные – даже серьёзно страдающие, – и "бедные детки" сентиментальных жалельщиков – это разные существа с двух разных планет!"

Вот и Отец явно смотрит на детей как на Личностей. Для Него нет прошлого и будущего и потому детей Он видит в вечности – не как потенциальных, а как состоявшихся Личностей. Почему же тогда для них должны быть исключения в чём бы то ни было.

В Жалости есть одна колоссальная, универсальная уловка. Человечку начинает казаться, что он жалеет кого-то больше, чем Сам Бог. Стало быть, для него Бог и не нужен, и даже вреден. И на этот крючок попадают слишком многие. Они создают внутри себя особую ювенальную юстицию – для обвинения Бога в жестоком обращении с детьми: для лишения Отца родительских прав на человечество.

Сентиментальный суд, привлекающий к ответственности Бога – самый жестокий суд в мире!

Если б мы смотрели на детей глазами Бога, то, конечно, сразу горячо полюбили бы тех, кто им помогает… но, боюсь, просто не смогли бы понять тех, кто их "жалеет". Кто вообще бездеятельно "жалеет".

Суть этой бездеятельной "жалости" – вопиющий самообман. И до чего же она доводит, "жалость"? Стало ли общество более добрым, деятельно-гуманным от вываленных на него в невероятном количестве сентиментальных бразило-мексиканских сериалов? Стали эти регулярно плачущие над "просто Мариями" домохозяйки меньшими семейными деспотами: ну, хоть чуть-чуть более умеренно проедающими печёнки-селезёнки мужу, детям, невесткам? Бросились ли опухшие от слез люди с прославленной "широкой русской душой" усыновлять сирот? Выстроились ли очереди волонтёров в хосписы, больницы, дома престарелых?..

Да с какой же стати сентиментальности вдруг становиться деятельной – это ей что же, убивать саму себя!? А как же тогда "попереживать": времени и сил ведь уже не хватит, если помогать кому-то! Останется ли время "жалеть", если вдруг начать работать над собой – ограничивать свои же страсти, которые мешают жить окружающим. Да это же вообще так невыносимо жес-то-ко (!!!) – ограничивать свои страсти.

Так что же первично: любовь или жалость? Если жалость, то… тогда, действительно, жалко нас всех за такой выбор! Жалкие мы людишки – и едва ли чего-то, кроме жалости, заслуживаем.

Как-то Честертон замечательно обмолвился, что христианство "человечней человечности".

Конечно, страдания не имели бы никаких оправданий, если бы Бог не творил нас во всём подобных Себе Человеков. Для "просто хорошести" хватило бы просто хорошей жизни. А Ему нужно венчать нас на царство. Просто "хорошие" бывают… рабы на рынке ("Па-купай, да-рагой! сматры, какой харошый тавар!"). А Ему нужны – цари. И Он не остановится ни перед чем, чтоб венчать нас на Царство.

Кириллу вдруг стало непривычно легко на душе, и он невольно заулыбался своей неожиданной мысли.

– Ты чего? – спросил Ромка.

– Да ничего! – хмыкнул Кирилл, уставившись на него, будто видел первый раз в жизни.

Ему вдруг подумалось: "Если Христос решил открыться мне в образе братишки, как же я могу Его теперь не любить? Или, тем более, сомневаться в Его существовании". Вот этот вот весёлый мальчишка в гипсе и на растяжке, вроде бы, маленький братишка – он… уполномоченный Христом царь! Он-то об этом, понятно, знать не знает. И трон его сейчас – не очень-то удобный, даже, наверное, мучительный…

Но вот бывает в жизни – озаряет на секунду таким забавно-величественным открытием. Просто до смешного простым. "Мой братишка – царь!" И ведь не оспоришь этот вечный животворящий абсурд Божьего мира!

Сломать ноги или хорошенько ударить по голове, чтобы… венчать на царство. Как посвящаемого в рыцари слегка ударяли мечом. А тут получилось не "слегка". Ну, может, Бог из-за нашей с Ним несоразмерности просто не рассчитал Своей бесконечной силы?

Но при таком-то абсурде, мы Его всё-таки любим, и эта любовь – неземное, нелогичное доказательство, что Он прав. Что-то внутри нас безотчётно, неудержимо тянется к Нему – и сама эта тяга камня на камне не оставляет от всех рациональных "противоречий".

"О ключе спорить нечего, он или входит в скважину, или нет"(1).

Есть вопросы, ответом на которые является сама жизнь. Только она и ничто другое! Утверждать, будто на "проклятые вопросы" нет ответа, так же абсурдно, как заявить, что "в мире нет жизни". Совсем другое дело, что ответ может кому-то не понравиться, но это уже признак суицидального упрямства с его стороны. И жизнь есть, и ответ есть. Хотя "жалельщики" на это говорят своё дружное "фи!", но… может, как раз те, кого мы привыкли жалеть, имеют куда больше оснований жалеть нас, чем мы их.

(1). Г.К. Честертон

10. Марина

Мы должны научиться говорить

с Живым Богом языком живого

человека.

Митр. Антоний Сурожский

На всё надо смотреть глазами

художника или святого,

другого выхода нет.

Он же

– Ну как Рома?

– Да я просто балдею от него! – признался Кирилл, который, похоже, только и ждал этого вопроса, чтоб выговориться. Сейчас это было самое светлое, о чём хотелось говорить. – Держится то ли как спартанец, то ли как партизан. Прямо какая-то Зоя Космодемьянская. Ничего у него не болит, всё у него хорошо… Если бы его взяли в плен, он бы точно никого не выдал!

– Ну и слава Богу, – сказала мама.

– А как вы?

– А я… когда думаю о себе, вспоминаю хромую собачку, которую исцелил мученик Власий, – Марина улыбнулась.

– Как это? Напомните-ка?

– Ну, вели святого на казнь, а мимо пробегала собачка, хромавшая на одну лапку. И он прослезился: "Как же мучается бедная тварь Божья!" И перекрестил собачку. И собачка сразу стала здоровой.