Верховный Издеватель

Раненый мальчишка развлекался. Три несочетаемых слова… Но он развлекался.

Он охотно и с интересом объяснял смысл всех своих приспособлений, словно это была его личная достопримечательность. Так постоянные клиенты "качалки" хвастаются наращенными мышцами. Он же стал теперь целым миром, Гулливером, к которому лилипуты что-то там приделали, живой планетой, на которой вовсю шло строительство и ремонт. Ему самому всё это было и странно, и любопытно.

– …А вот видишь, там из ноги торчит такая спица и к ней грузик привешен… вон посмотри с той стороны… да, это на неё моя нога надета. Во-от… пиццу мне в ногу вставили!

– А там, где бинт – там что, ещё и рана у тебя?

– Типа раны. Там просто кость сломанная торчала, – спокойно пояснил Ромка.

– Крови много было? – зачем-то спросил Кирилл, поёжившись.

– Не-е, не очень много. Вот Данил – он, говорят, много крови потерял… – Ромка вдруг многозначительно поднял палец. – Если видишь на себе кровь, не бойся: может, это просто Бог прихлопнул на тебе комара.

– Сам придумал? – удивился Кирилл.

– Типа того.

Вся неслабая активность шустрого Ромки перенеслась теперь на руки, туловище и голову. Нижнюю его половину как будто заколдовали, заморозили, окаменили, обездвижили. Для его же пользы. Верхняя жила своей жизнью, словно бы совсем отдельной – абсолютно противоположной. Это была просто какая-то обезьянка! Специальная перекладина над койкой, за которую Ромка то и дело цеплялся руками, "карабкался", только усиливала ассоциацию.

– Осторожно, не сломай себя дальше… ты и так уже сломанный, – напоминал Кирилл. – Это королю Карлу Безумному в XV веке казалось, что он – стеклянный сосуд, и он очень боялся: ведь заденут и разобьют нечаянно! А ты хоть и не король и не стеклянный, но ты же на растяжке.

– Да. Вот если б можно было так на время самому из себя выйти!.. – мечтательно сказал Ромка. – Или отстегнуть ноги. Как-нибудь так подшутить над кем-нибудь, а потом вернуться. И, когда сестра зайдёт, лежать с таким невинным видом, моргая: мол, чё это вы на меня так смотрите, а? сами же видите, что я уж то-очно не мог этого сделать! А ещё!.. А ещё была бы это такая антигравитационная кровать! классно было б полетать. Хоть мир сверху посмотреть. Не скучно было бы лежать! Лежишь так – и путешествуешь… Ну, а если бы… была б здесь гитара, я бы хоть играть учился – и время бы вообще с пользой прошло.

– И с какой бы песни начал?

– Ну-у, уж со "Звезды по имени Солнце", конечно. Мы же все с неё родом.

– Как это?

– Да так: все гитаристы со Звезды по имени Солнце свалились, – объяснил Ромка и, подумав, добавил. – А чтоб с неё свалиться, надо сначала до неё добраться.

Кирилл показал ему большой палец.

Самое поразительное, что Ромка едва ли задумывался про себя: "Я сильный! Я мужественный!" Жизнь задала ему взрослый экзамен, но замаскировала под уличное происшествие. А "Происшествие" – от слова "прошло". То, что было, то прошло – потому… зачем его бояться! То, что будет… а будет выписка – поэтому будущее-то, как ни крути, в любом случае хорошее. Главное только, его дождаться – и не помереть со скуки. А от скуки помогает веселье. Тот врождённый иммунитет от уныния, что живёт в каждом сорванце, оказался сильнее искусственного "крутого" псевдомужества, происходящего у многих взрослых от гордости.

Да, Ромка остался самим собой – и это было самое главное! Первая по-настоящему хорошая новость для Кирилла за все дни после аварии. Перед ним был братишка. Перед ним был… Человек.

Кирилл, конечно, догадывался, что весёлость Ромки отчасти-то связана с его приходом – когда тот совсем один, ему, наверное, скучно до одурения вот так вот всё лежать и лежать. Ни повернуться тебе набок, ни тем более, на живот, ни шевельнуть ногой – лежи неделями, пускай себе корни. Кровать-то – не антигравитационная! (Правда, братишка уверял: "Не-е, мне тут с планшетом некогда скучать!"). И всё же! Какую надо иметь внутреннюю силу, какую энергию жизни, чтоб так воспринять всё происшедшее. Хоть бы одна жалоба!.. Не, от Ромки не дождётесь.

С ним было так легко, будто и больница – не больница. Будто это они в гостинице в другом городе (и правда, в другом городе!) – путешествие как бы продолжается, просто это такой сильно затянувшийся привал. В окно выгляни – и, может быть, увидишь Лавру в сотне метров.

– А я ни разу не видел, что там, за окном, – уловил его взгляд Ромка. – Только слышал.

– А что слышал?

– Ну, всякие там голубьи по утрам чирикают.

– Чего?

– Тьфу, то есть воробьи. Думал про голубей, а сказал про воробьёв. Ну, я же и сам – Воробьёв, ты же знаешь! Меня учительница, когда к доске вызывает, всегда говорит: "Ну, Воробьёв, прочирикай нам что-нибудь!"

Опять вошла сестра:

– Получите из кухни ужин. Сами принесёте и отнесёте – у нас так все делают.

И вышла.

– А где кухня? – спросил Кирилл. – В какую сторону идти?

– Вот это понятия не имею – ни разу не видел, как там…

Ах, да. Для него коридор был уже другим, неведомым миром. Точь-в-точь как люди про тот свет многозначительно говорят: кто же знает, что там! Там… Правда, Ромка атеистом не был и в существовании коридора не сомневался.

Внесли его сюда, конечно же, через коридор – только тогда он "кажется, спал" и о коридоре так же ничего не помнил, как ничего не помнит человек о своём рождении. Вошли коридором и коридором выйдем. Не вечно же лежать в палате и лечиться!

– Я только знаю, – сказал Ромка, – это мне говорили, что вон за той стеной – палата Даши, а там за стеной – Настя. А та-ам, за Настей и ещё одной палатой – там Данил.

– Ой да, кстати! я же хотел их тоже навестить!

– Ну, так сходи. Оно… конечно, без навигатора сложно – но авось найдёшь. Вдруг!

– Да, Ром. Я быстро! Я к тебе где-то, наверное, через полчаса вернусь.

Он принёс Ромке ужин, а сам отправился в путь.

8. Отроки Эфесские

Существует присловие: "На Страшном

суде никто тебя не спросит, был ли ты

святым Петром, тебя спросят -

был ли ты Петей".

митр. Антоний Сурожский

Кирилл навестил трёх девочек, но больше всех запомнилась ему Настя – лучшая подруга той самой Тани, которая погибла. Они сидели в автобусе вместе, но перед аварией – всего минут за двадцать! – поменялись местами. Тане захотелось поближе к окну и… как говорил один очевидец, "её собирали, в гроб по частям складывали". Настя же отделалась переломом ноги, ключицы, двух рёбер – причём, всё время от первой секунды до операционного наркоза была в полном сознании. А глаза ей никто не закрывал, в отличие от той везучей девочки, которую угасающим сознанием слышал Кирилл. На всю жизнь он запомнил галлюциногенный диалог в темноте:

"А где Таня? Тань, ты где!?"

"Таня пока не может ответить".

Таня пока не могла ответить, потому что у Тани было полголовы.

"Слушайте! не знаю уж, как вас по имени… но вы были правы, тот "странный дядечка" на велике. Вот так вот и открываются порталы. Система земных дорог, оказывается, куда более разветвлена, чем мы думали: в некоторых случаях она сшивает миры. Оказывается, иногда поменяться местами – значит, поменяться судьбой. Кому-то выписан билет на жизнь, кому-то… тоже на жизнь, но в другом мире. Кто бы мог подумать, что "ближе к окну" означает – ближе к окну на тот свет. Перед кем-то вдруг открывается одна дорога, перед кем-то – другая. Самое странное, когда, делая выбор, ты не знаешь его цену. (Только в каком-то духовном смысле, при самой глубокой вере, можно искренне сказать, что… не проиграл никто).

И Кирилл снова в изумлении замер перед вечной головоломкой человеческих жизней в руках Бога. (Даже подумал, что само слово "головоломка" очень уж натуралистически-жестоко подходит к ситуации).

Наверное, не самое худшее – из дома под названием Детство уйти в дом под названием Небо. Главное, и там, и там ты дома, а дома всегда хорошо. Вот только остающимся это трудно объяснить – оставаться тяжело! Такие уж мы люди: здесь нам ничего не объяснишь, а там и объяснять ничего не надо будет.

Настя сказала вдумчиво и серьёзно:

– Я ведь вот знаю, что она жива там!.. а почему-то всё равно плачу. Почему?

– Христос воскресил Лазаря… а всё равно почему-то перед этим плакал, – погладила её по голове мать, утешая.

Срабатывают всегда почему-то самые странные "утешения" и самые странные "объяснения"! А всё прямое, не странное – не работает. Настя задумалась.

И Кирилл задумался:

"Самый большой абсурд: смерть побеждена… – а все, встречаясь с ней, плачут. Все… – начиная с Самого Богочеловека, Который её победил… У Бога всё – абсурд… но почему-то только от этого абсурда мы и остаёмся Людьми, а не машинами".

– Ну, и как мне теперь жить!? – сказала Настя (видимо уже далеко не первый раз!) – Это же я должна была погибнуть – а получается, она погибла вместо меня, а я осталась.

– Значит, ты и осталась за двоих, – спокойно и уверенно сказал вдруг Кирилл. – Как Ксения Петербургская жила и за себя, и за мужа. Вот ты – здесь, и теперь вся ваша дружба - на тебе! Представляешь, какая у тебя полная должна быть жизнь! За двоих-то. И любовь, и дружба – они никогда никуда не деваются, ты это ещё увидишь… просто если ты по-настоящему Таню любишь, ты можешь как бы подарить-посвятить ей свою жизнь: ну, реализовать что-то такое хорошее… такое!.. чтоб Бог за вас двоих радовался, и Таня бы там радовалась.

Кирилл и сам не понимал своей уверенности, своего нового настроения: только что ведь "судился" с Богом – а Бог вдруг с Себя перевёл тему разговора на эту девочку.

– Здорово вы сказали! Наверное, теперь только так и получится… Я же тоже об этом уже думала, – совершенно по-взрослому призналась Настя. И тут же вдруг улыбнулась:

– О! вот Ромка мне смску прислал: "Ты ещё не нарисовала всех нас кошками в гипсе?=)" Щас отвечу: "Ещё нет. Рука сломана, а левой я рисовать не умею".

Странным было бы в обычном мире целыми днями общаться смсками с ровесниками, которые в соседних комнатах, через стену от тебя. Но больница – мир особый, и в нём ничему не приходится удивляться. Так и шныряли себе буквенные червячки из палаты в палату, помогали ребятам общаться и быть в курсе всего. Уж в этом случае никак не придерёшься, что дети "зависают" на телефонах! Когда ты скован ортопедическими кандалами, смски шустро бегают вместо тебя.

– А почему ты должна была нарисовать всех нас в виде кошек? – не понял Кирилл.

– Кошек же проще рисовать, чем людей, – пояснила Настя. – Поэтому людей я рисую… в виде кошек.

– Как это?

– Ну, например, я однажды весь наш класс нарисовала в виде кошек и котов. Или всякие сюжеты по истории… у меня там тоже всё кошки! Как-то нам рассказали про хождение в Каноссу – и я изобразила котами папу Римского Григория VII и императора Генриха IV. Все очень смеялись, даже учитель. Только Жанну д`Арк я не стала изображать кошкой… потому что это, наверное, было бы…ну, неправильно! Это точно так же, как Таню я теперь уже никогда не нарисую кошкой.

Прощаясь, Кирилл пожелал:

– Скорей бы уж у тебя всё срослось.

– Спаси-бо! Всё срастётся… как на кошке! – засмеялась Настя.

Вот и сленговое выражение "Всё срастётся!" (которое Кирилл много раз в жизни, не задумываясь, употреблял), приобрело вдруг прямое значение.

У кого есть чему срастаться – срастётся. Правда, к Данилу и его маме это не относится…

"Насколько связаны судьбы родителей и детей! – в который раз поразился Кирилл. – Вот у Ромки открытый перелом ноги, и у Марины – открытый перелом ноги. Данилу ногу вообще оторвало… и маме его ногу – оторвало! Просто зеркально получилось. Такое ощущение, верь не верь, что у этой аварии есть разумный автор, который всё как-то странно учёл!"

Да, больше всего он боялся за встречу с Данилом: "ЧТО я ему скажу!? Чем вообще можно утешить человека, потерявшего ногу! Как?" Утешать не пришлось.

В палате у Данила… Кирилл за несколько секунд сделал ещё одно ошеломляющее открытие (да что за день такой!): самый сильный свет на Земле – тот, которого не видно. Данил сиял. Совершенно натурально. Как это изобразить?.. ну, а как вообще изобразишь то, чего глаза не видят!

Они видят одно: ноги нет – улыбка есть. Абсурд Царя Небесного. Вопиющее логическое хулиганство! Тебе вдруг показывают то, чего быть не может… но ты же глазам-то своим ещё привык верить: Бог тебя на этом нахально, бессовестно ловит – "Ловец человеков"! И ладно бы был просто Бог где-то там далеко. Но зачем же Он вбрасывает в нашу жизнь святых? Чем нам от них заслонить свои глаза? Они… они у нас как-то начинают слезиться от слишком сильного света. Нечестно!

– О-о, привет! – Данил обрадовался Кириллу как родному.

– Привет. Я это… брат Ромы… ты, наверно, меня помнишь?

– Коне-ечно помню! Ромке от меня вообще респект!

"Наверное, он смотрит на меня, как на брата Ромки – именно в таком качестве меня и воспринимает. Ромка клёвый – значит, брат Ромки клёвый. И вообще, все люди! Солнце греет всех".

– Знаешь, я в автобусе вообще-е удивился: вот Ромка мужественный! – сказал Данил.

– А что он?

– Ну, я же спал в автобусе, какие-то кошмары снились… это я щас думаю, что, наверное, не спал, а без сознания был. И вдруг просыпаюсь – всё разбитое, а Ромка так на меня светит своим телефоном и говорит: "О, наконец-то Данил проснулся. При-вет!" – знаешь, прям как будто в летнем лагере ночью, ещё таким прикольным тоном. Я ему тоже: "Ну, привет! Чего скажешь?"

Данил засмеялся.

– А дальше что было? – Кирилл ловил каждое слово.

– О чём-то даже там поболтали, пока спасатели не пришли: уже не помню, о чём: я потом отключился… Но я ещё так подумал: вот Ромка челове-ек – даже совсе-ем не испугался. Прям вообще так держался – ну, как обычно! как будто бы совсем ничо не произошло! ещё всех подбадривал, шутил… я ему тоже, помню, что-то типа шуткой там ответил.

"Да, Ромка мужественный – а о себе ни слова!" – подумал про него Кирилл.

Такой вот диалог двух израненных мальчишек а "уютном" ночном автобусе, среди луж крови, у одного ногу вообще оторвало, у другого обе перебиты: "Привет" – "Ну, привет". Может, на этих-то приветах и мир стоит.

Неприятное, конечно, приключение вышло, не того ожидали… ну, чего уж Бог послал. Чего-то там сломано или чего-то не хватает, завтра будем считать… или врачи за нас посчитают. Утро вечера мудренее. А пока что: "Привет". Как бы и всем людям, всему свету – привет!

– Наверное, просто Ромка ещё обрадовался, что ты жив! – постарался зачем-то объяснить Кирилл реакцию брата. И в ту же секунду подумал: зачем!?

Да, мальчишки – они и в промежутках между потерями сознания вели себя, как мальчишки. В том-то всё дело, что оба вели себя как дети – это было чисто детское мужество. Эти мудрые, заслуживающие уважение личности были вовсе не "старше своих лет", а в самую меру. Возраст, если так можно сказать, "обеспечил" им благодать, а благодать – силу для терпения. Самое чудное, что мужество это облекалось в такую несерьёзную форму, что его невозможно скопировать – так можно только жить.

– А мне всего месяц назад скутер купили, представляешь! Жаль, теперь уж не скоро получится поездить… наверное, только на следующий год, когда протез нормальный поставят.

В детском сознании нет непоправимого! Не бывает "навсегда", бывает "до следующего года".

Да, самое большое восхищение, какое только можно испытать в этом мире (кроме прямой встречи с Богом) – это восхищение Человеком. Удивляешься чьей-то красоте души. Удивляешься настолько, что от этого меняется всё твоё представление о мире. Если люди такие, то каков же Бог, который их сотворил!

По одному апокрифу, тот самый ребёнок, которого Христос привёл в пример апостолам, когда вырос, стал великим святым Игнатием Богоносцем. Стало быть, если уж вырастаешь из детства, надо, хочешь не хочешь, становиться Богоносцем. В противном случае, и вырастать-то не надо было.

Всё наше восприятие детских страданий вдруг меняется при виде их неожиданной силы. Вот кто и когда научил Ромку или Данила так держаться? Не придумали ещё такой школы, в которой учат иронизировать и не унывать, когда у тебя что-то раздроблено или оторвано (практическое задание на лето: сломать себе что-нибудь!). Кто даёт им силу? Получается, тот же Бог, которого мы обвиняем?

Но у них-то о Нём совсем другое мнение.

Ещё не видно, кем человек будет, но уже видно, кто он есть. Нет профессии – но уже есть личность. Нет жизненного опыта (точнее, не было до этого случая) – но есть неосознанное мужество: похоже, на все случаи жизни, авансом. Конечно, никто не знает, что будет потом (всякое "потом" – в руках Божьих), но здесь и сейчас…

Оказывается, когда реально встречаешься с ребёнком, терпящим… ну, скажем так, испытания, вся предрассудочная дребедень, вся литературщина и сентиментальщина на избитую тему "детских страданий" куда-то отлетает. Оказывается, всё гораздо проще и ясней, чем мы себе представляли. А представлять и не надо: такие вещи просто есть и всё. Их не стоит воображать (всё равно адекватно не получится!) – их можно и нужно только увидеть. Трусость здесь неуместна. И теоретическая жалость авансом тоже неуместна.

Замечательно общаться можно и при поломанных ногах, и при побитой голове… только не при глупой голове.

Вот так! Едешь чуть ли не "официально" о чём-то просить Бога через великих святых – а Бог вместо святых вдруг подсовывает тебе в посредники мальчишек… причём, тех, которых ты знал давным-давно!

И снова у Ромки.

– Я заметил!.. – говорил братишка, шурша конфетами в тумбочке, – Когда думают, что тебе больно, несут много всего вкусненького. Это, наверное, чтоб с одной стороны – больно, а с другой стороны – вкусно. Какая-то компенсация получается… Но мне-то даже и не больно.

– Да не может быть. Я всего лишь ушиб голову – и она у меня болела. А ты не ушиб, а сломал ноги – и они у тебя не болели? Непорядок какой-то!

– Так то голова-а, а то всего лишь ноги какие-то! – возразил Ромка. – Ноги же – не голова: когда сломаны – думать можно.

– Нет, наоборот!! голова – не ноги! – весело возразил Кирилл. – Когда она болит, ходить можно.

– Ну вот, ты ходишь, а я думаю, – подвёл итог Ромка. – Вдвоём мы – человек!

– Да, у кого что болит. Ты много бегал – у тебя пострадали ноги. Я много думал – у меня пострадала голова…

– Вывод!.. – азартно прервал его Ромка. – Вывод: не надо ни бегать, ни думать – и будешь совсем здоровенький! Я где-то читал: в специальной капсуле человек может прожить 400 или даже 500 лет и никогда ничем не болеть. Да… Но я бы так не хотел! Лучше болеть, но быть человеком.

"Да ты и так человек!" – подумал Кирилл. Однако продолжил спор:

– Но это всё-таки невозможно, чтоб совсем не болело.

– Вполне возможно, что это невозможно! – с хитрым видом согласился Ромка. – Говорят, по законам аэродинамики, майский жук не может летать – но, к счастью, он об этом не знает и летает.

– Ну ты и ж-жук! – только и осталось ответить Кириллу.

Он вспомнил, как буквально месяц назад, заинтересовавшись, читал что-то о "боксёрском" восстании 1900 года – "китайском бунте, бессмысленном и беспощадном": пожалуй, вообще самом бессмысленном и самом беспощадном, какой только можно себе представить. Подробности того, что там делали с китайскими христианами, даже он, "чувак ХХI века", привычный к интернет-ужасам, частенько пропускал. Но не пропустил эпизод, когда изувечили 8-летнего Иоанна Цзи, сына священника – и он, сидя с такими ранами, которые и перечислять-то тошно, улыбаясь говорил, что ему не больно: "За Христа – вообще не больно!"

("Ну, ещё б добавил, как в моём детстве: вовсе и не больно – курица довольна!") Кирилл тогда ещё не знал, как относиться к такому чуду. Оно часто встречается в житиях древних мучеников: "Не больно!" Однако то, что было всего век назад, чисто психологически почему-то воспринимается достовернее, чем, скажем, семнадцать веков. А тут… тут-то уж совсем "достоверно": не китайский мальчик и не век назад, а братишка – здесь и сейчас. И тоже: "Не больно" ему, видите ли.

Кирилл задумался. Да, конечно, от шока человек первое время не чувствует боли – это уж давно известно. Но именно – первое время! Хорошо, допустим, Ромка ничего не чувствовал в автобусе. А потом? Потом его видели только врачи – не мама, не друзья… Ну, ещё видел Бог. И если верить, что Он может всё (если захочет), тогда Ромка, возможно, действительно не чувствовал боли? Но это только если допустить чудеса.

И почему нам всё-таки хочется верить – хотя бы задним числом, – что им было не больно?

Вообще-то, наверное, есть простая математическая формула. Если сила благодати больше силы боли, тогда боль стремится к нулю. Только вот есть ли на свете эта самая благодать? Глядя на Ромку или Данила, невольно начинаешь думать, что есть…

А ведь так-то всё верно выходит! Терпение, как ни крути, сколько ни спорь, даётся благодатью. Во взрослых её мало – потому им тяжелее. Значит, Бог, на самом деле, бережёт детей куда больше, чем мы их "бережём". Со стороны это не кажется заботой – но только со стороны.

Когда они болеют, Дух Божий особенно явно действует в них… хотя по-человечески-то, конечно, хочется, чтоб они никогда не болели!

Есть Смерть – и есть Боль, почти такая же страшная, как смерть. Ромка каким-то чудом прошёл по узкой тропочке, по самому краешку обоюдной пропасти. Между Сциллой и Харибдой. По краю того, чего человек боится больше всего. Он жив и – если ему верить, ему "не больно". Вот два самых весомых повода для абсолютного, всеобъемлющего, победоносного счастья. Счастья детей и бессмертных.

На его примере оказалось вдруг возможным понять жития мучеников. Победа над Болью – то, во что человечеству трудней всего поверить… даже, пожалуй, трудней, чем в победу над смертью. Потому что боли боятся сильней, чем смерти! То, что раньше казалось Кириллу приторной фантазией позднейших пересказчиков житий, оказалось теперь не таким уж неправдоподобным! В тексты-то можно верить или не верить, а вот весёлая мордашка раненого 11-летнего братишки, которую ты сейчас видишь – это уже не предмет Веры или неверия.

В чём же тогда подвиг мучеников? В том, что во всём доверились Богу. Бог – не садист. Поэтому Подвиг измеряется не "децибелами" перенесённой боли – а степенью упования на Него. С болью-то у всех всё было по-разному, но уж если кого-то, по вере, Он избавлял от неё полностью, то разве это умаляет величие простого факта, выразимого одной фразой: они верили и потому не боялись.

– А может, это уколы такие сильные? – рассуждал между тем Ромка. – Прикольный смысл обезболивающего укола: делать больно, чтобы не было больно!

Дети почти проникли в самую тайну страданий – не хуже Иова, – но у них нет ни философского образа мысли, ни словарного запаса, чтобы своё знание выразить. Мы можем только смотреть на них и поражаться той совершенно очевидной истине, что Бог с ними.

Их предельная беспомощность как-то зримо сочетается с предельной защищённостью. Их?.. – но ведь тогда, стало быть, и наша? Мы – это они… но только выросшие.

Бог нас иногда так крепко тюкает, что от нашей "взрослости" мало что остаётся. Сильная болезнь делает человека либо стариком, либо ребёнком. Старик, который в нас, вечно ворчит, причитает и всех винит. Ромку же, который в нас, видите ли, жизнь "учит быть весёлым". Довольно суровыми методами учит, я бы сказал! Но зато, уж кто научился… спасибо ей потом скажет. Обычно мы не задумываемся над мудростью самых простых – кажется, даже банальных словосочетаний. "Попасть в переделку" – это значит, попасть в ситуацию, которая тебя переделает. Жизнь – самое главное творчество, и для него некоторым из нас даются путёвки в своё Переделкино. "Неприятность", "несчастье" – слова совершенно непродуктивные. "Переделка" куда точнее передаёт то, что происходит в душе.

– Вот тут все говорят, что ты мужественный, – как-то неопределённо сказал вдруг Кирилл, глядя на Ромку. – Верить, что ли?

– Не-не-не! Всё, что про мужество – это не про меня! – решительно отмахнулся Ромка.

– А про кого же?

– Ну… про кого-то. Про Данила, например!

– Да, тут уж я согласен! Данил, конечно – очень мужественный.

– Во-во. Значит, про него! Пусть ему икается. А я такой слабенький, такой маленький! уа-уа!

"Чувство такое, будто вы увидели морского змея, не верящего в чудищ, или истинного рыцаря, никогда не слыхавшего о рыцарстве"(1).

Да, полезно встретиться с человеком, который видит мир по-другому, чем ты. Особенно, если этому человеку 11 лет.