Верховный Издеватель

Кирилл растерянно остановился на носу корабля, будто понял, что закатное солнце – это красный светофор, и дальше нельзя. От странных, каких-то фантасмагорических мыслей его вновь отвлёк Ромка.

– А я придумал фильм, – выдал он.

– По мотивам фресок? – спросил Кирилл.

– Нет, по мотивам… психов. Называется "Психиатричка – за углом".

– Хорошее название.

– Фильм начинается так, – немедленно перешёл к изложению Ромка. – Интеллигент, такой "ботан" в очках, идёт по улице и спрашивает у одного человека: "Как пройти в библиотеку?" А тот огромный-огромный стоит к нему спиной и что-то рассматривает – а тут поворачивается, смотрит на него так упёрто [Ромка изобразил] и отвечает медленно-медленно, басом: "Психиатричка – за углом!" И тут же хватает "ботаника" и тащит. "Куда вы меня!? куда!?" – "В психиатричку!".

– Ужас! – прокомментировал Кирилл.

– Потом по ходу фильма оказывается, что несколько психов сбежали из психбольницы – и конечно, сразу же решили организовать свою психбольницу. Только там уже они – врачи, а их пациенты – это вообще все остальные: ну, то есть все мы! Так они людей на улице поодиночке отлавливают и тащат лечить. Если те сопротивляются, они их называют буйными! А в кабинете сидит "главврач", такой ма-аленький-маленький, хлипенкий-хлипенький шибздик (но все эти большие, толстые его слушаются!) И он каждый раз так довольно потирает руки, хихикает и быстро-быстро так тараторит: "Поздравляю! Вы попали к нам в психьятрищку! У нас самая лучшая в мире психьятрищка!.. В психьятрищку вас! в психьятрищку! Я давно говорил, что всех вас надо в психьятрищку! Я – Верховный Психиатр! Я наделён чрезвычай-ными полномочиями! Я имею право всю страну отправить в психьятрищку! Да что там страну: весь мир – в психьятрищку! Всю Вселенную – в психьятрищку!" Ну а потом… потом, как всегда в фильмах, появляется супергерой, на которого они по ошибке напали как на "пациента". Он долго сражается с психами-врачами, и наконец их побеждает… и всех-всех освобождает!

– Знаешь, мне кажется интересной сама идея, что сумасшедшие держат в плену и "лечат" здоровых, – сказала Марина. – Чем не "краткий курс" всей истории человечества! Антоний Великий ещё в III веке предсказывал времена, когда почти все станут безумны, а тем немногим, кто остался нормален, будут говорить "ты безумствуешь!"

Кирилл записал мелькнувшую мысль, чтоб не забыть – в телефон, где у него с недавних пор было что-то вроде словарика терминов:

"Верховный Психиатр (он же Верховный Псих). Лечит всех от здоровья".

Номер его Кирилл, кажется, знал – хотя звонить не собирался. По-моему, номер трёхзначный…

Кстати, символично, что с безумием со времён Чехова ассоциируется палата N 6.

– Да, фильм такой вполне можно было бы снять… – серьёзно сказал он Роме.

Ему вдруг вспомнилось, что вчера рассказывали на экскурсии про Белозерск. Нынешний город с XIV века, оказывается, стоит километрах в 20-и от прежнего места, потому что тот, древнейший Белозерск весь, до последнего человека, вымер от чумы! Вот такая была эпидемия… точнее, пандемия! А если представить себе, что теперь уже не чума, а сумасшествие – тоже "пандемия", и тоже "все до последнего человека" заразились. Разве безумие не заразно?

Например, то, что описано в Апокалипсисе – это же тяжелейшая психическая болезнь всего мира. Точнее, самая финальная часть хронической прогрессирующей болезни. Апокалипсис – это образцово заполненная медкарта пациента с подробным и очень точным описанием симптомов.

Там всё – белая горячка, всё страшненько, всё "укройте нас холмы и горы!" Кто-то в болезни прячется под стол, но целому миру стола уже маловато. Нужны целые горы. Страх перед Богом переходит в восхищение Зверем. Характер восхищения тоже совершенно бредовый: "Кто подобен зверю сему!?"

Весь смысл в том, что люди уже настолько окончательно и бесповоротно перепутают Бога и дьявола, что именно Отца-то и будут панически страшиться – а у Зверя искать "защиты" от Него. Это последняя надежда всех больных людей: мировой суицид из-за страха.

И снова тихие слова Марины возвратили Кирилла в мир… не-сумасшедших.

– Я так люблю, всякий раз, как выпадет время, вести с Ромкой "вечерние философские диспуты"; это мы их в шутку так называем. Мне кажется, родители, которым "некогда" (а, честнее сказать, неинтересно) поговорить со своими детьми, рано или поздно их потеряют… или уже потеряли. Тот, с кем тебе не о чем поговорить – не сын тебе! К счастью, на теплоходе время не то что "выпадает" – его здесь сто-олько… вот как этой воды за бортом и неба над мачтами! Вечером мир, погорев, отдыхает от суеты – и готов ответить на очередную пару вопросиков, которые мы ему не спеша зададим. Он задумчиво поморгает так звёздочками вверху и бакенами внизу и что-нибудь нам опять о себе расскажет. А мы, чтоб его не смущать, опять притворимся, что беседуем не с ним, а только друг с другом. Так и нам, и ему будет легче. И кстати, если спросишь его, когда он там надумал кончаться, он только засмеётся и скажет: "Ну, это уж вы совсем с ума сошли!" Очень советую любителям такого вопроса выйти вечером на палубу теплохода… и послушать этот беззвучный радостный смех. Заодно и самим посмеяться над собственной чепухой. Говорят, счастье осознаёшь лишь задним числом: вот, мол, тогда-то оно, оказывается, у тебя было. Неправда! Иногда чувствуешь его вот прямо здесь и сейчас… и не узнать в лицо невозможно. У счастья всегда есть имя. Счастья без Имени никогда не бывает. Это всегда или человек, или Тот, Кто выше. И лицо, и имя мне давно знакомы – вот уже 12 лет.

– О, мам, бакен тебе влетел, как искра, в одно ухо – и из другого вылетел, – сказал Рома.

– Я бессмертная! – сказала Марина. А Кириллу вдруг вспомнилось: "Жив Бог и жива душа твоя, не оставлю тебя!"

Безбрежный вечерний мир летел навстречу теплоходу и нёс на своих крыльях необъяснимое счастье. "А впрочем, почему же необъяснимое!. – подумала Марина. – Я жива и это всё мне. И все сынишки мои живы и это всё – нам. Вам не доводилось пьянеть от общества собственных детей, когда вы вместе чем-нибудь развлекаетесь? Мир такой бесконечный, а тут мальчик такой маленький, живой – и вы вместе… Нет, словами это невозможно!"

– Мам, а ты сама-то веришь в конец света?

– Ну… с одной стороны, что имеет начало, имеет и конец! – ответила Марина словами "Матрицы". – А с другой: "И никому нет конца, даже тем, кто не с нами…"

– "…Наша песня с Тобой в облаках", – радостно продолжил Рома любимый текст ДДТ.

Звёзды в размывах облаков стали теперь настолько крупны, что отражения некоторых отчётливо гнулись на волнах. Упали прямо в воду! И начали расползаться-таять.

– Мам, а почему звезда, которая упала и отравила воду, называется – Полынь?

– Ну… горькая потому что!

– А разве звёзды могут быть горькими или сладкими?

– Это уж тебе лучше знать, сочинитель ролевой игры!

– Ну, эту-то ролевую игру, – показал Ромка на мир, округло разводя руками – …её не я придумал!

– Да уж не ты, не ты! не буду тебя зря наказывать!

А сама подумала:

"Да, вот ведь огромная ролевая игра, в которой весь смысл – добраться до Бога и стать во всём Ему подобным. Ему надо, чтоб мы все её прошли. Все! И любой ценой! Как только это произойдёт, наступит "Гейм овер", игра кончится – и начнётся реальная жизнь, которую никто из нас никогда не видел! Знаем только, что там хорошо и там всё настоящее. Стоит ли тогда бояться всех этих игровых звёзд, всадников, чаш гнева, ангельских труб… когда знаешь, что за ними – настоящее!"

– А я придумал, мам: звёзды будут и кислыми, и сладкими, и горькими, и солёными. Я сегодня вообще займусь небесной… не астрономией, а гастрономией и изобрету рецепт… главного зелья для всей финальной части игры!

– А разве на тех фресках есть такой сюжет?

– Есть! Называется "Точило гнева".

– Что ж, звучит вполне фэнтезийно!

Точило – это каменное углубление, в котором в древности давили виноград для получения вина. В Апокалипсисе оно упоминается в главе 14 в символическом значении: "И поверг Ангел серп свой на землю, и обрезал виноград свой на земле, и бросил в великое точило гнева Божия. И истоптаны ягоды в точиле за городом, и потекла кровь из точила даже до узд конских, на тысячу шестьсот стадий". Но на фресках все символы – зримы, буквальны. И потому "Точило гнева Божия" – излюбленный мотив оформления церковных галерей… в том числе, конечно, и церкви Ильи Пророка. Златокрылые ангелы старательно топчут в точиле виноград для получения "вина ярости". Чтоб потом наполнить им "чаши гнева Господня", которые, шипя, изольются на Землю…

5. Рецепт гнева

Как смеялось небо…

а потом прикусило язык! (…)

И горел погребальным костром закат И волками смотрели звёзды из облаков.

В. Цой

Мир, в котором мы живём

– как репетиция ада.

Виль Мустафин

Что будет, если небо вдруг окажется нёбом, и мы почувствуем себя в чьей-то огромной пасти. Вот тогда-то наш сон закончится – но будет уже поздно:

– Боженька, боженька, а почему у тебя такие большие зубы?

– А чтобы съесть тебя, крошка!

Ангелы взяли из рук Бога серпы и начали срезать виноград, а потом подносили и полными корзинами ссыпали в точило, где его месили другие ангелы. И лес золотых крыльев над каменным кругом, похожим на очаг, казался огромным костром.

"Ш-ш-ш!" – яростно шипел перебродивший сок.

"Зачем Богу столько вина!? Ну, столько-то – заче-ем!" – невольно округлились глаза у Ромки. Он смотрел на это, как ребёнок на основательно запившего отца. У него вдруг вырвалась молитва:

– Боже! Будь милостив… Не пей так много! А то… мы же опьянеем.

Пространство вдруг раздвинулось, словно отъехала назад камера-обскура, и стало видно настоящий масштаб и точила, и ангелов. Ромка разинул рот: теперь перед ним был не какой-то там очажок, а неописуемо грандиозный вулкан – куда больше Везувия, Этны, Кракатау! – из которого гигантскими фонтанами разбрызгивалась лава: "вино ярости Божией, вино цельное, приготовленное в чаше гнева Его". "И потекла кровь из точила даже до узд конских, на тысячу шестьсот стадий". А много это или мало? И откуда здесь взялись узды конские?

А может?.. это те самые кони, которые на фресках унесли Илью Пророка прямо в иконостас. Может, они вернулись? Они самые!? И Илья Пророк вернулся? Вот было бы здорово!

Может, хоть он как-то отрезвил бы всех?

А кто-то на планете Земля уже пел знакомую песню:

Звездопад-звездопад,

не точи свою косу,

не ломись в мою дверь,

с топором не кружись!

А другой отвечал ему куплетом БГ:

А петь и не допеть -

то за мной придут орлики

с белыми глазами да по мутной воде…

Но он – не допел. Тут-то и начался звездопад – красивый, как полёт ракет из установки "Град". Словно гвозди сыпались-вылетали из безнадёжно прохудившейся конструкции небес. "Гвозди" и "звёзды" – даже слова похожи!

И опять кто-то на ухо объяснил Ромке:

– Да они же шестиконечные – это символ ветхости. Устарело небо – устарели звёзды! Пора всё менять.

А люди внизу завизжали многомиллионными толпами. Словно в переполненном радиоэфире, врывались в слух Ромки отдельные голоса:

– Ловите-ловите звезду! сейчас она откроет колодец и тогда нам всем вообще звездец!

– Поздно, Вася, ловить, когда сам уже пойман!

– "Кто ведёт в плен, тот сам пойдёт в плен".

Ромке вдруг отчаянно захотелось помочь им всем. Да, они, конечно, сумасшедшие – но ведь не сумасшедших-то в мире больше нет! Значит, только сумасшедших тут и можно спасти.

Белая горячка в масштабах Земли! Если нет ни одного вменяемого человека на планете, то кто же тогда может уцелеть?

– Да! как думает Бог, мы – сумасшедшие. Но как думаем мы, сумасшедший – Он. И Его надо лечить! Лечить Его надо!.. – кричал кто-то.

И, звёзды, казалось, падали с небес специально, чтобы лучше его слышать.

– Звёздочка-звёздочка, а почему у тебя такие большие зубы?

– Да потому, что вы же меня и придумали! Сначала 70 лет мне кланялись, а потом я вам вдруг ка-ак поклонилась да ка-ак упала да как вас всех звезданула! Если живёте под звездой, будьте готовы, что она на вас упадёт.

– Всегда готовы! – откликнулась толпа.

– Ой, что-то мы какие-то совсем сумасшедшие! Мы и видим – сумасшедшее, и говорим – сумасшедшее, и делаем – сумасшедшее! Да! Бога надо лечить… Лечить Его надо!!!

Ромке вспомнилась оригинальная надпись в метро: "Путь мусора до урны проходит через наше сознание". Всё понятно: мусор попадает в сознание, засоряет его, а потом каким-то образом (видимо, через какашки дел) выходит в урну.

Нет, совсем-совсем сумасшедших уже не спасти! Страшно, когда спасать некого. Ты, вроде, подходишь к человеку, а у него внутри вместо мозгов – звезда. Нет человека – нет проблем!

А в воздухе, тем временем, появились какие-то огромные гигантские светлячки – прыгучие и хищные. И такие же золотые, как звёзды. Люди вопили от их наскоков, как будто от каждого их ударяло током.

"И сказано было ей, чтобы не делала вреда траве земной, и никакой зелени, и никакому дереву, а только одним людям, которые не имеют печати Божией на челах своих. И дано ей не убивать их, а только мучить пять месяцев; и мучение от неё подобно мучению от скорпиона, когда ужалит человека. В те дни люди будут искать смерти, но не найдут её; пожелают умереть, но смерть убежит от них".

Да, от белочки люди часто хотят умереть, видя в том единственный выход.

Белочка-саранча, саранча-белочка-звёздочка… Всё скачет!

Может, потому Апокалипсис и писан так "бредово", что к моменту исполнения пророчества бред будет единственным способом восприятия мира у оставшихся людей? Страшны не саранча и не всадники, а те, для кого они станут единственной реальностью.

"Но почему же они, хотя б видя все эти ужасы, не покаялись?"

Да как можно покаяться в состоянии тяжкого бреда! Мы же долго-долго, из поколения в поколение, все до единого "лечились" у Верховного Психиатра. Лечились и долечились.

"А почему же мир так шатается? Почему?.. А, понятно – вся природа тоже опьянела вместе с людьми!" – подумал "Ромка" и проснулся.

Да, во сне он был Ромкой из Марининой повести. Наяву оказалось, что он – Кирилл.

6. Зов глубины

Надо собираться в путешествие иное:

уже не по водам, а по воздуху…

свт. Игнатий Брянчанинов

(в одном из последних писем)

Пробуждение ничего не изменило. Мир продолжал качаться и крениться. Его сила притяжения стала не прямой, а диагональной. Он притягивал Кирилла то в одну, то в другую сторону. Его линия горизонта разболталась. Его цвет стал мертво-фиолетовым, какого не бывает ни ночью, ни днём, ни на границе нормальных ночи и дня. Открыв глаза ему навстречу, Кирилл спросонья словно ослеп – всё видел и в то же время ничего не видел и не понимал. Это был именно свет, переполняющий всё, но он не грел и не радовал, а парализовывал весь мир в одном тревожном миге. Холодное сканирующее сияние, подобное той фигуре Псевдохриста. Только сейчас всё было несомненно наяву!

И звуковой фон мира изменился до неузнаваемости, закладывая уши предельным по децибелльной шкале упругим дрожанием, которое даже не назовёшь грохотом, поскольку в произведённой им почти осязаемой всеобщей глухоте его самого тоже не слышно. Казалось, это он убил собой мир и погиб сам: в нём взорвалось время, пространство, свет, звук, сила притяжения и все земные оси-опоры. И под это звуко-беззвучное сопровождение Кирилл, к ужасу, полетел куда-то вперёд головой, не чувствуя ни верха, ни низа. Слепящая пасть раскрылась возле падающего пьяного мира.

Лишь через несколько секунд Кирилл начал понимать, что взлетающий и опадающий в иллюминаторе волосок горизонта – пока что не крен Вселенной, а лишь крен корабля. Но корабль-то где… в океане!? Ни следов суши. За стеклом – только стык свинцовой воды и мигающего неба. Сколько ещё небо намерено мигать и швырять нас своим объёмным светом вверх и вниз? И фотографировать со вспышкой – для Страшного Суда.

Фантастический свет при пробуждении оказался долгой-долгой молнией – нескольких десятков молний, слившихся в одну. Как бы низверженный Змей кувыркался в воздухе, отчаянно не желая падать сразу. Цеплялся всеми извивами за воздух. И небо отравилось, как ядом, его мёртвым светом. И Кирилл чуть не отравился.

Внизу послышался шорох быстро встающего с койки Ромы.

– Не бойся, Ром, это шторм! – брякнул Кирилл спросонья и тут же сам подумал: "Ничего себе – успокоил".

А гром голосил всё сильнее. Как грохот Балрога в Мории: "Р-Р-О-К". Да, пора уносить ноги… если б было куда их унести с корабля.

"У речных кораблей, в отличие от морских, устойчивость так себе: волны под два метра для них уже вполне критичны (только Ромке это говорить не надо!). На реках таких волн не бывает, а вот на крупных водохранилищах – ещё как! А Рыбинское – уж куда крупней: километров полтораста в длину и 70, если не больше, в ширину. Да уж, попали мы в переплёт! Ну… Бог даст, выживем, судьбу "Булгарии" не повторим!"

– Ты сам-то тоже не бойся: я тут на всякий случай всё предусмотрел! – как будто услышав его мысли, сказал Ромка.

У койки на полу лежали… спасательные жилеты.

Кирилл рассмеялся, хоть ему и стало слегка не по себе!. Приготовил! Проснулся раньше всех и приготовил.

– Куда эт` ты намылился, Ром? За борт нам пока ещё рано! – Кирилл соскочил с верхней полки. Слишком уж тошнотворно вверху качало – думал, хоть стоя будет не так. Тут как раз занесло особенно сильно, и он, слезая, едва не грохнулся.

– Да не утонем мы никуда, чего уж ты! – хлопнул он Рому по плечу, как только обрёл равновесие. И небрежно запихнул жилеты под кровать ногой. – На реках штормы бывают… но для таких теплоходов, как наш, они не опасны. Как Саша говорит: "Чай не утопнем!" Да, а кстати, где мама с Сашей? – только сейчас заметил он.

– Санёк, с ним как бы это… что-то ему так зелено стало, что мама решила его проводить до туалета… Могу и я за ним сходить!

– Да в таком деле ассистенты, наверное, не нужны.

– Так-то так, только… мне, кажется, уже самому туда надо.

– Ой, так может и тебя тоже проводить?

– Не-не-не… сам добегу! В таком деле ассистенты…

В коридоре, когда Ромка открыл дверь, лампы не горели и перед носом стеной стояла чернота, как в погребе. Погреб качался и скрипел. Огни обязаны гореть, но они почему-то не горели. Ромку мотнуло через открытую дверь к соседней стене. До туалета было метров тридцать по скрежещущему, жующему коридору. "Боженька, Боженька, а почему у тебя?.."

– Слуш`й, а правда, лучше уж проводи, что ли, – передумал Ромка, хватаясь за Кирилла то ли для равновесия, то ли…

Вдруг оба почувствовали, что стоят в огромной ледяной луже, где плавают тапочки. На секунду уж подумалось: "Всё!.. тонем", но Ромка успокоил:

– Это мы без тебя иллюминатор не смогли закрыть!

– Чё ж ты меня сразу не разбудил!

– Хотел до тебя закрыть, чтоб ты не ворчал. Всё пробовал-пробовал. Стекло не держится. Вроде, закрыл, а оно… опять открылось.

– Горе с тобой! Вот будешь теперь знать, как на ночь открытым оставлять.

Кирилл, хлюпая по полу, бросился к иллюминатору, получив возле него охлаждающую порцию прямо в лицо. Пахло свежей бездной. Водой и электричеством. Иллюминатор он резко захлопнул. Ловкий выпад следующей волны разбился о круглый щит, лишь брызнули по сторонам два веера в щели. Но едва Кирилл отпустил, круглая стеклянная крышка снова издевательски откинулась, громко и с наслаждением стукнув его по голове. Кирилл матюгнулся. Ладно, Ромка не слышал от грома. Опять с силой захлопнул. Стеклянная крышечка старинных часов… Ма-аленькая, всего где-то полметра в диаметре! На сей раз железная рама-ободок уже куда прочнее вошла в пазы, и Кирилл сумел что-то там завинтить по бокам. Вроде, больше не откидывается.

Кирилл вздохнул с облегчением. Серая драконья шкура за стеклом мерно вздымалась и опускалась – тоже от бездонных вздохов. Было в этом утробном дыхании бездны что-то грозное, как в агонии. Очередная молния отразилась как плывущая змея. Берегов не видать нигде. На плоском театральном горизонте тучи плыли над водой, как дым. Горит там что-то? Или это вода горит, как бумажный лист. Горизонт тлеет: мир – нарисованный, намокший и подожжённый. То и дело дым зловеще, со страшной скоростью подлетал к кораблю, и только тогда становилось заметно, что это просто набегают резкие порывы ливня. Они прогуливались над водой, как призраки, с шумом и стоном гонялись друг за другом. Причудливыми силуэтами шагали над волнами. И над всем этим хаосом почти без перерыва мигала молния – одна-единая Молния молний! Сирена тревоги, возвещающая конец света. Хотя она-то и есть свет! Зрелище было настолько нереальное… что на миг показалось, будто иллюминатор – просто дыра в иной мир. "Чаша" из прошлогоднего сна. Море диагональю стояло перед самым носом, почти упираясь в него, в нескольких сантиметрах. И то подступало снизу, как тошнота, то обморочно опрокидывалось на пару метров под иллюминатор, образуя между ним и собой мини-пропасть. И каждый раз казалось, этот наклон будет всё расти-расти: фиолетовая прозелень воды, как в термометре, поднимется выше окна, выше мачт корабля и мы будем медленно-медленно вниз головой погружаться на самое дно… а дна-то и нет! Но вдруг вектор падения зеркально менялся: иллюминатор неестественно задирался к облакам, молниям, и казалось… мы утонем, но не вниз, а вверх: не в море, так в дымном небе.

Кирилл отшатнулся от бесноватой дыры. Пусть себе там воплощённый жидкий ужас вздымается и опадает. Главное – сквозь закрытое стекло он уже не ворвётся внутрь каюты, не затопит наше осаждённое убежище. Так отшельники терпели-молились в келье, пока снаружи ярились и стучались бесы.

Отошёл от окна, собираясь вытереть воду. Однако через широко распахнутую дверь она от качки уже сама перекинулась-прожурчала в коридор по крошечному водопадику порога. Только блестящий след остался от ручьёв. Водные змеи переползли – и нырнули, как в норы, в толстый половик коридора, впитавшись в него без остатка.

Хлопала от качки – судорожно зевала, как при сердечном приступе – оставленная открытой створка двери. "Ну, Ро-омка! То иллюминатор, то дверь не закроет!.." Но от такой вот возможности поворчать было не так страшно. Хорошо, что он со мной!

Только… со мной ли!? Растеряли мы друг друга во тьме египетской! Чёрный коридор поглотил Ромку. Как до этого маму и Сашу. "Бум-бубум", – хлопала дверь в полнейшей пустоте, словно это был бой каких-то метафизических часов, возвещающих всеобщий конец.

Кирилл выбежал в коридор но, поскользнувшись на мокром полу, мгновенно растянулся, а дверь в каюту так же мгновенно захлопнулась. Полная чернота. Ловушка? Свет съеден? Последний человек из их каюты съеден. Что-то скрипело вокруг, как в гигантской мясорубке. Это голос железной черноты – так она и должна скрипеть. Ничего живого: только мёртвые, скрипящие, как ножи, стены. Так выглядят коридоры в том прошлогоднем сне. Нет, не прошлогоднем – вечном…

К наружному шуму волн добавлялся треск и скрежет самого корабля: стыков, креплений, переборок – всего этого полувекового "хозяйства". "Корабль времён Гагарина!" – помнится, выразился кто-то. Он и на обычном-то ходу дребезжал, как старая дрезина: все его переборки продолжали своими колебаниями вибрацию двигателей, как движения крыла продолжают движение птичьих мышщ, а стучащие зубы продолжают ритм лихорадки.

Сейчас корабль не то что лихорадило, а… будто гигантские жуки-точильщики работали в каждом углу его кают, коридоров и салонов. Вдруг среди этой скрежещущей мертвенности послышались какие-то человеческие звуки за стеной. "Конец! конец!.. Господи, спаси и помилуй!.." Кирилл вздрогнул. Ему стало страшно за Веру – за тот страх, который сейчас испытывает она.

В темноте Кирилл неожиданно наткнулся на кого-то. На миг ему показалось, что это Вера раздвоилась – присутствует одновременно и в каюте, откуда только что доносился голос, и здесь, в преисподнем мясорубочном коридоре. Но тут над ухом прозвучал привычный ромкин голос: "Дело сделано! Возвращаемся в полном составе". Опять послышались причитания из вериной каюты.

– Ей что, там совсем плохо? Или это мы правда тонем? – поинтересовался Саша.

Он, как и Кирилл, пока не решил, что хуже.

– А может, это даже что-то типа конца света? – продолжил перебирать варианты уже Рома.

– Не, Ром. Если тебя тошнило, то это точно не конец света. В конце света уже никого не будет тошнить. – сказала Марина.