Траектории СПИДа. Книга вторая. Джалита

Позже бассейн засыпали, а парк полностью вырубили для строительства новых зданий санатория "Краснознамённого Черноморского флота" или, как его кратко называли, КЧФ.

Здесь же у самого входа в Приморский парк возвели монумент, на котором начертали слова ленинского декрета о праве рабочих и крестьян на отдых. Строя корпуса домов для отдыха, вырубали природу, создававшую уникальность этого уголка, ради которой и ехали отдыхать со всех концов земли. К сожалению, этот парадокс понимали не все, хотя, конечно, газеты были переполнены фотографиями поваленных деревьев и статьями с возмущёнными голосами простых жителей и специалистов.

Здесь именно, выходя из ворот после успешной сдачи последнего экзамена на аттестат зрелости, будущий Евгений Николаевич, а тогда просто Жека (в те годы ему не нравилось имя Женя, носившее, как ему казалось в детстве, женский оттенок) сказал сам себе совершенно искренне, что вот он день, когда начинается, наконец, настоящая жизнь, когда всё возможно и всё зависит от тебя самого. Здесь он задал сам себе вопрос: "Счастлив ли ты?" и ответил: “Да, счастлив". Прошли годы, жизнь оказалась не такой, какой представлялась в школе, но это ощущение счастливой радости от сознания широких возможностей открывшихся с этого дня, ощущение, возникшее при выходе из ворот киностудии к морю, запало в памяти на всю жизнь.

Можно было рассказать об этом, а можно и о том, как шли пионерами на парад по набережной, когда все вокруг пели, играли на гармошках, плясали, никого не стесняясь. Будучи старшеклассниками, ехали впереди школьной колонны на велосипедах с притороченными к рулям знамёнами и потом, стараясь не снижать скорость, поднимались вверх по Платановой улице к Садовой, думая лишь о том, что знамёна должны развиваться, поскольку кругом стоят зрители. И если раньше подъём казался трудноватым, то в этот момент велосипеды неслись, словно поддуваемые ветром, легко и свободно.

Прошли школьные годы, работа на киностудии помощником звукооператора, служба в армии и возвращение в Ялту опять на любимую набережную, но не для того, чтобы просто гулять, находя праздно шатающихся друзей. Для Жени, так его стали называть после армии, набережная имела совсем другое значение, хотя и гулять по ней ему очень нравилось.

Вернувшись в родной город после службы, он шёл по набережной от автовокзала, находившегося как раз за морским портом, то есть в противоположном от Приморского парка конце набережной. Радость от возвращения домой настолько переполняло всё тело, что хотелось обнять и расцеловать первую же знакомую девушку, которая встретится на пути. Но встречи не произошло, что, вероятно, спасло от возможных ошибок, связанных с переполнением эмоций, а на следующий день чувств стало чуть меньше, поскольку львиную долю их перехватили родные лица в семье. И, конечно, сразу возник вопрос о работе или учёбе.

Возвращаться на киностудию не хотелось. Полтора года работы там показались молодому человеку, только что вышедшему из школьных программ воспитания в себе литературного героя, ужасными не трудностями творческих переживаний, проникнуться которыми просто не успел, а обстановкой какого-то всеобщего разврата, когда в творческих экспедициях, мужья и жёны, оказавшиеся порознь друг от друга, начинали искать себе новых партнёров для временной любви, клялись в любви и обманывали друг друга. Молодой душе хотелось настоящих искренних чувств, верилось в их существование. Хотелось чего-то более серьёзного.

Решение о работе пришло с совершенно неожиданной стороны, когда сестрица Галя, старше по возрасту, правда, всего на три года, но успевшая окончить техникум и работавшая теперь на рыбокомбинате, предложила Жене поговорить о его работе в горкоме комсомола с её знакомым инструктором, искавшим себе замену, так как собирался перейти на другую работу. К тому времени Женя уже имел определённый опыт организаторской работы в комсомоле, избиравшийся и на киностудии комсоргом и в армии членом бюро. Ему самому интересно было то, что его избирали не по рекомендации начальников, а по желанию друзей. Он всегда весьма критически относился к руководству, что создавало трудности в карьере, которой практически и не было, но всегда вызывало уважение окружающих. Потому и из армии уволился рядовым, хотя находился на сержантской должности, что его никак не волновало.

Сестра Галя, предложив свою помощь в устройстве на работу, не предполагала, конечно, что сильно повлияет тем самым на судьбу своего брата. Но часто ли мы, давая советы, задумываемся над всеми возможными последствиями их осуществления?

Горком комсомола располагался в здании городского комитета партии, что у самой набережной. В ведении Жени были промышленные предприятия всего южного берега Крыма. Тогда это означало почти полторы тысячи комсомольцев. Приходилось разъезжать по всему участку от Алушты до Фороса, но чаще всё-таки сидеть в кабинете, писать отчёты, справки и прочие документы, что не вызывало никакой радости.

В обеденное время инструкторы горкома дружной группкой пересекали Платановую улицу и мимо памятника Ленину выходили на набережную пройтись. Это становилось традицией, когда не было командировок. Не было дня, чтобы при этом не происходило встреч с комсомольцами, когда нахожу попутно решались какие-то вопросы, рождались неожиданные идеи.

Женя взялся за организаторскую работу энергично со стопроцентным убеждением, что занимается самым настоящим делом. Именно тогда впервые в городской газете появились его первые заметки о недостатках, имеющих место в городе. Особенно памятной оказалась первая, которая писалась вообще-то не в виде статьи, а в качестве справки для бюро горкома, где отмечалось, что в одном из детских домов удивительный беспорядок, картины в коридорах висят вкривь и вкось, дети одеты неопрятно, во дворе неприкрыт канализационный колодец, куда могут упасть дети и так далее.

Справка попала в руки журналиста, и он её опубликовал, изменив по форме и, вложив в статью больше негодования, но подписал фамилией инструктора горкома комсомола Инзубова. Тут же в горком примчался директор детского дома, которому оказывается только что вручили в Киеве знак отличника народного образования. Женю вызвали в кабинет первого секретаря горкома. Борис Булахов, очень рассудительный, неторопливый, весьма спокойный, награждённый в недавнем прошлом ЦеКа комсомола за активное участие в строительстве Крымского канала, с хитрой улыбкой посмотрел на Женю и сказал пожилому мужчине, сидевшему за столом:

– Вот он ваш обидчик.

А затем Жене:

– Это тот директор детского дома, которого ты обругал в газете. Отвечай теперь, за что ты его так.

Женя растерялся от неожиданной постановки вопроса и сказал, что не собирался никого ругать, а только написал справку о том, что видел. Тут же пришлось принести эту справку и показать директору. Он прочёл и согласился, что резкий тон заметки вложен работниками газеты, а сама справка справедливая.

Эта история преподнесла Жене три урока. Во-первых, он узнал, что за каждое опубликованное в печати слово нужно нести персональную ответственность. Во-вторых, что не всегда в печати публикуют материал именно так, как он был написан. Позже он не раз слышал от редакторов его последующих публикаций фразы типа того: "Если в материале есть хоть три процента правды, то уже хорошо" или "Ты получил деньги? Что же ты ещё хочешь?". Конечно, так было не всегда. Случалось, что материалы шли почти без правок. Особенно, когда стал печататься в центральных более солидных газетах и журналах, он увидел и подход совсем другой, при котором каждое слово проверялось и перепроверялось и об ответственности говорилось гораздо больше, но уважительнее относились и к тексту автора. Третьим уроком было то, что начальство может всегда подставить тебя, если дело оборачивается невыгодным для него образом. Сознавать это было неприятно, но и бояться характер не позволял.

Да, многому он научился, работая здесь у самой набережной. Свободных часов практически не было. Окна горкома светились до поздней ночи. Нельзя было не согласиться со статьями в комсомольской печати о переводе горкомов на работу в две смены. Действительно вся бумажная и телефонная работа выполнялась днём, а только вечером после основной работы могли приходить комсомольцы для организации вечеров отдыха, проведения рейдовых проверок магазинов городским штабом комсомольского прожектора, который возглавил Женя, вечером приходили члены оперативных отрядов для получения заданий в помощь милиции по охране города. Этими отрядами руководил Костя Дроздов, но и Женины комсомольцы принимали в них участие.

На одном из расширенных пленумов горкома комсомола Женя выступил с докладом о работе комсомольского прожектора, в котором горячо с возмущением докладывал о фактах проверок обсчётов и обманов в магазинах города и самое главное о том, что после рейдовых проверок по материалам комсомольцев виновные в нарушениях правил торговли снимались со своих должностей, но, как выяснилось, переводились на более высокие. Женя называл магазины, фамилии, даты. Доклад был взрывным, вызвал бурю аплодисментов, заинтересовал партийное руководство.

Очень скоро в горкоме партии начали поговаривать, что вот растет перспективный секретарь горкома комсомола. Женя улыбался, слушая намёки на это. Его интересовал не рост по служебной лестнице, не карьера, как таковая, а сама работа, то, что происходило в данный момент. Хотелось выполнить как можно лучше задачи, стоявшие перед ним. А они были связаны с окружавшей жизнью.

Не очень было приятно обедать в маленькой столовой на первом этаже горкома. Неуютно он себя чувствовал, понимая, что находится в каких-то обособленных условиях, которых может быть нет у других людей. Еду сюда привозят из ресторана.

Но вот поехал на завод железобетонных изделий, познакомился с секретарём комсомольской организации Сашей Ященко, огромного роста весёлым парнем. Тот провёл по всему заводу, показал, где и как работает комсомольско-молодёжная бригада, штаб комсомольского прожектора, а потом пошли в заводскую столовую. Тут Женя был поражен не только чистотой и порядком, но и тем, что за тридцать копеек он получил прекрасный обед и не в состоянии был всё съесть. Но это было и понятно – люди физического труда должны хорошо питаться. Слава смеялся его удивлению и предлагал ездить к ним на обед каждый день.

Женя ответил, что и у его сестры на рыбокомбинате работников кормят не хуже. Тогда ему показалось, что это только там так хорошо поставлено дело. Теперь он начинал понимать, что вся система направлена на то, чтобы обеспечить хорошим питанием и снабжением в первую очередь рабочих. И согласился, что это правильно.

Но вот приехал в Ялту первый секретарь ЦеКа комсомола Сергей Павлов и решил немного порыбачить в море, да рыбы не оказалось. Так ему на машине горкома комсомола повезли из порта свежую ставридку. К несчастью на проходной рыбу обнаружили, и информация попала газетчикам. Те решили опубликовать статью, но вовремя вмешался горком партии и журналистку, подготовившую материал, от работы отстранили.

Случай был единичный. Понятно, что и секретарю Павлову рыба была не очень нужна, и потери-то большой здесь не было бы, но вот это выслуживание перед начальством, стремление угодить – оно корёжило сознание.

Вскоре произошёл совершенно противоположный случай, свидетелем которого Женя был сам.

Приехали другие инструкторы ЦеКа комсомола и Жене поручили отвезти их на фабрику головных уборов, где хорошо работала комсомольская организация. Женя предупредил директора фабрики по телефону о высоких гостях, и после осмотра цехов работникам ЦеКа вручили по большой соломенной шляпе. К изумлению всех гости наотрез отказались брать подарки, заявив, что такие шляпы есть во всех магазинах, и они их спокойно купят за свои деньги.

Словом, примеры бывали разные. Одних получение должностных подарков радовало, других оскорбляло. Хотелось всегда поступать как вторые.

Женя работал почти круглые сутки, не имея времени даже на свидания. Нравившихся ему девушек приглашал на свои комсомольские мероприятия. Это единственное, что он мог себе позволить. Об остальном некогда было даже подумать. Но совсем заедала текущая цифровая отчётность. И на одном из заседаний бюро горкома в присутствии секретаря областного комитета комсомола Женя высказал всё, что думал о бюрократическом подходе к работе, о том, что почти нет времени для живой работы с комсомольцами, что нельзя жить только справками и цифрами, отвечая на бесконечные письма обкома.

Через несколько дней секретарь Булахов, давно ставший хорошим товарищем, смущаясь и ни на чём не настаивая, спросил, не хочет ли Женя перейти на работу освобождённым секретарём комсомольской организации строительного управления, где секретаря снимают за идеологически неправильную работу.

Женя оценил мгновенно, что и откуда взялось, и ответил как всегда прямо и конкретно:

– Боря, я всё понимаю. Я согласен. Не надо извиняться.

– Нет, я не тороплю. Если не хочешь, не иди туда.

– Я сказал, Боря. Согласен. Зачем растягивать? Ты же знаешь меня. Мне долго объяснять не надо. Обкому не нужны такие сотрудники. Им нужны цифры.

Карьера горкомовца прервалась, но в комсомольской жизни города Женя остался. Теперь, как секретаря строительного управления, его избрали членом горкома, и он продолжал руководить работой комсомольского прожектора и выступать в созданном с его участием литературном клубе.

Этот клуб стал событием в жизни города. Участников было не так много, но они звучали, выступая со стихами и короткими рассказами на молодёжных вечерах на предприятиях, в санаториях, в комсомольско-молодёжном кафе. В городской газете была даже посвящена целая страница их выступлениям и помещены фотографии каждого автора, чему завидовали и профессионалы писатели.

После заседаний клуба, где его участники знакомили друг друга со своими новыми произведениями, молодые поэты и прозаики обычно выходили на набережную и продолжали дискуссии и чтения стихов. Всеми владели глобальные идеи. Один из поэтов, Гарик Остёр, отличался особой экстравагантностью не только в стихах, которые мог писать десятками за ночь, но и в идеях перестройки мира. Он делился планами, казавшимися тогда выдумками юнца-мечтателя:

– Сейчас создана организация анклистов. Название происходит от английского слова "анкл" то есть "дядя". Мы, кому сегодня не больше двадцати, через двадцать-тридцать лет должны будем взять власть в свои руки и перестроить всё по-своему.

Мало кто воспринимал тогда эти слова всерьёз. Жене нравились рифмы и ритмы стихов Гарика, удивительное напряжение ожидания чего-то. Например, он описывал ливневый дождь и заканчивал стихи словами: "И оставалось до земли ему всего четыре метра". То есть он ощутил момент падения дождя за четыре метра до соприкосновения с землёй. И читал Гарик эти строки с необыкновенной экспрессией, словно готов был сам упасть с каплями дождя на землю и совершить чудо.

Но по содержанию многие стихи Гарика Женя не воспринимал. Они носили часто характер эгоиста. Он мог, скажем, писать о талантливом трубаче, который был плохим другом, воровал, никого не любил, сам был нелюбим другими, "но, – торжествующе завершал стихи Гарик, – на трубе играть умел, как ни один другой".

В этом вопросе Женя принципиально расходился с Гариком во мнениях. Он считал, что талант должен быть направлен людям, а потому не может быть эгоистичным. Такое в жизни бывает, но не это следует восхвалять. А стихи Гарика в этом смысле перекликались со стихами известного поэта Григория Поженяна, с которым Жене тоже довелось как-то идти по набережной и слушать его хрипловатый голос. Поженян в стихах о дереве писал, что есть такое дерево, которое никому ничего не даёт, ничем не радует, но растёт, потому что оно есть. С этим Женя никак не мог согласиться, считая, что, во-первых, каждое растение имеет в мире своё назначение и потому бесполезных растений нет. Так же точно и человек: каким бы плохим он ни был, но всегда в нём есть что-то хорошее, что может оказаться полезным другим людям, надо лишь уметь это хорошее открыть, быть может, даже для него же самого. Но рекламировать в поэзии или других видах искусства бесполезность, как возможный способ существования, Жене казалось абсолютно неправильным.

Вспоминался ему и краткий переход по набережной с Андреем Вознесенским, во время которого он читал известнейшему в стране поэту своё поэтическое обращение к нему:

Простите, Андрей Вознесенский.

Я тоже пишу стихи,

у Вас не сдираю ни строчки,

но нравится мне Ваш стиль -

такой размашистый, прочный.

Словно конь, закусив удила,

мчит по пашням,

а Вы слегка,

поводья бросив,

швыряете взгляд

то в зиму, то в осень.

И где ни вздохнёте,

там рифма падает.

Следующая не напротив,

а где-то рядом.

И стих Ваш мечется,

но сквозь него

падает кречетом

конская дробь.

Вот эти последние слова "падает кречетом конская дробь" отметил в качестве удачных большой поэт, не сказав ничего обо всём остальном. Но Жене важно было высказаться о своих чувствах благодарности популярному поэту, который, несомненно, тут же забыл и этого провинциального автора и сунутый ему в руки листок с никогда не прозвучащими стихами.

Другое дело встречи с другим известным поэтом Сергеем Островым, над которым его друзья подшучивали, говоря, что каждый его шаг – это шаг в историю. Знакомясь в доме творчества с Островым, Женя чуть не попал впросак, полагая, что имя отчество поэта Сергей Гордеевич, как было написано в эпиграмме Игина, которую Женя хорошо знал:

"-Я парень, в общем, с головой,

Сергей Гордеич Островой".

Женя так и хотел обратиться к Островому при знакомстве, но кто-то успел услышать это обращение раньше и расхохотался, объяснив, что отчество Острового Григорьевич, а поэт-сатирик назвал его Гордеевичем в шутку, обращая внимание на заметную гордость собой Острового.

Так вот вторая встреча с Островым у Жени произошла через год после первой, когда на набережной его неожиданно остановил человек, в котором Женя не сразу узнал Острового, зато поэт, подняв предостерегающе руку, заговорил:

– Погоди-погоди, не говори, кто ты, я сейчас сам вспомню. Ну да, ты Женя. Правильно говорю? – И, получив в ответ утвердительный кивок головы, восторженно похвалил себя:

– Вот память у меня! Никогда не подводит.

Собственно вся жизнь Жени состояла из нескольких разных жизней. Одна дома с мамой, папой, братьями и сестрой, где все его любили и подсмеивались над его стихами. Другая – поэтическая в литературном клубе, в литературном объединении при "Курортной газете", где всех воспринимали всерьёз как начинающих творцов и ждали от каждого новых произведений. Третья жизнь была в народном театре, располагавшемся в городском Доме учителя, что находился во дворе церкви на улице Кирова, идущей параллельно набережной. Здесь, в этой небольшой части трёхэтажного дома проходила совершенно другая жизнь в почти ежевечерних репетициях и еженедельных спектаклях по субботам и воскресеньям. Впрочем, это пришло чуть позже. Но со сценой Женя был связан с детства.

В восьмилетнем возрасте он вышел впервые на подмостки клуба санатория Нижняя Ореанда вместе со своей сестрой и исполнили стихи Некрасова "Однажды в студёную зимнюю пору", где Галя читала слова автора, а Женя исполнил роль семилетнего мужичка. Затем с братом Тёмой они пришли в оркестр струнных инструментов, где научились играть сначала на балалайках потом на домре и мандолине и выступали несколько лет, разъезжая с оркестром по санаториям и домам отдыха.

Ушёл руководитель оркестра и мальчики пошли в дом пионеров, в котором их заинтересовал драматический кружок. Теперь они выступали для детских коллективов с детскими спектаклями. Режиссёром была опытная актриса из Москвы, обучавшая детей серьёзно сценическому мастерству. И театр увлёк. Увлечение прервалось службой в армии, хотя и там Женя выступал и со своими стихами, и в вокальном ансамбле.

Комсомольская работа не давала ни минуты свободной для занятия театром. Но случилось так, что, уже во время его работы в книготорге, зазвали Женю в Дом учителя, и там познакомился он с Маргаритой Саньковой, которая и привязала его к театру на многие годы своей фанатичной любовью к сцене и поразительным стремлением жертвовать чем угодно ради возможности отобразить на сцене правду жизни.

Рита. Она потрясла молодого начинающего журналиста своей искренностью чувств, безумной любовью к театру, увлечённостью литературой, которую она упоённо преподавала детям, и он вскоре написал о ней небольшой очерк. Прошли годы, но он не отказался бы ни от одного слова написанного им о Рите в местной газете.

“Учительница

Встретив впервые человека, вы обязательно остановите своё внимание на его внешности. В этом смысле люди делятся на две категории. Вспоминая об одних, вы говорите о росте, причёске, костюме, и, пожалуй, всё, потому что больше вам не удалось узнать. Вспоминая других…

Под её ресницами незабудки спрятались. Как поднимет глаза, так и пахнёт на тебя како-то необыкновенной радостью. Глубина в них такая, что кажется, будто в самое сердце опускаешься, в хорошее, доброе сердце.

То ли родилась она с такими глазами, то ли постепенно накапливала добро, чтобы согревать потом своими синими лучами людей, больших и малых, молодых и старых. Многое видели эти глаза. Может, ещё в детстве поразила их своими зверствами война? Может, тогда уже появилось не исчезающее до сих пор удивление: как это люди могут вредить друг другу? И тогда, наверное, впервые родилась мысль стать учителем, чтобы рассказывать детям о добре и зле.

Или это Лев Николаевич Толстой, в чей гений она влюбилась раз и навсегда, позвал её сердце продолжать великое дело народного воспитания? Вчитывалась девушка, вживалась в Наташу Ростову, и у самой глаза становились всё задумчивее, поэтичнее, как в минуты раздумий Наташи. Как жить? Этот вопрос задаёт почти каждый любимому писателю.

И вот он университет. Театр – её второе призвание. Но об этом позже. Чтобы учить, надо знать и уметь всё. Она рисует, учится играть на фортепьяно, поёт и читает, читает. Литератор – это и историк, и музыкант, и художник, и театрал. Так она поняла своё назначение.

Это очень трудно быть учителем, отдавая всего себя делу, но иначе нельзя им быть. Дома отдыхать некогда. На столе постоянно ждут проверки стопки тетрадей. Ошибки. Если бы их было меньше… Но ведь дети только учатся не ошибаться в жизни. Им нужно помочь. И вот карандаш забегал по строчкам, рассыпая красные пометки. Как не любят их ученики, и как важно им понять, что это для них. Сможет ли она объяснить? Должна.

Нужно написать планы. Куплена новая книга о Пушкине, успеть бы прочитать. Новая ученица невнимательна на уроках, домашние задания почти не делает – необходимо зайти домой, поговорить с родителями. Ребята в классе не очень дружные – хорошо бы организовать поход в лес. Вечером в Доме учителя обзор новинок литературы, который проводит Михаил Осипович Выгон, лучший преподаватель литературы в городе – это уж обязательно не пропустить.

Да, Дом учителя. Его можно назвать третьим домом, если школа – второй. Здесь есть драм кружок. А ведь любовь к театру не прошла. Почти во всех постановках участвовала молодая учительница. Главные роли для неё не были неожиданностью. Нужно полностью перевоплотиться, дышать временем пьесы. А для этого опять же читать и читать. Десятки вечеров на репетициях, каждую неделю встреча со зрителем в театральном зале, заседания правления Дома учителя (она член правления), а ведь семья тоже требует внимания. Дочь во втором классе школы с английским языком обучения и занимается музыкой. Во всём требуется помощь и наблюдение. А почитать интересную книжку, а показать диафильм её маленьким друзьям и подружкам?.. Хорошо, что есть мама, Елена Петровна, которая всегда выручает.

Ах, как хочется самой поиграть на пианино! Когда это удаётся по времени, можно считать день праздником.

Глаза опять задумчивы. В эти минуты яснее всего видишь те самые тёплые синие лучи из глаз. Они струятся всегда, когда идёт урок, проверяются тетради, родители просят совет, смотрят спектакль зрители, слушают друзья, нежно обнимает дочь. Она живёт для всех и для меня, потому что она учительница. Поэтому она мой друг. Зовут её Маргарита Николаевна. Она преподаёт литературу в пятой ялтинской школе. Впрочем, многое из того, что вы узнали о ней, можно сказать о других учителях”.

Очерк заметили литераторы, отдыхавшие в доме творчества "Литфонда", и они пришли познакомиться с героиней. Так Рита оказалась среди писателей, где находился в это время знаменитый Вениамин Каверин. Очень скоро они подружились – простая ялтинская учительница и семья мэтра литературы Каверина.