Санаторий

– В конце? – Сам воззрился на Иону, задумчиво шевеля губами. – В каком конце, дружок? Нету у безумия начала, нету у безумия конца. А вот ты задумайся лучше, откуда я эту белиберду знаю.

– Что ты с нами сделаешь? – спросил Иона.

– С кем – с вами? – дёрнул головой Сам.

– Со мной, с Ездрой. Вот только Кундри тебе уже не достать, Сам – тут тебе облом выходит.

– О господи… – покачал головой Сам. – А они-то тут при чём? Ты их породил, ты их и убьёшь. И Кундри – тоже.

– Не понял, – мотнул головой Иона.

– А что тут непонятного, – пожал плечами Сам. – Нет никакого Кундри и Ездры никакой нет. Где они? – Сам шутовски стал озираться по сторонам, заглянул под стол. – Алло, Кундри, Ездра, а ну вылезайте! Вылезайте, сволочи такие, из головы бедного Ионушки!

– Скот, – небрежно бросил Иона. – Ездру оставили там, внизу, на первом этаже. А Кундри – тю-тю! – добавил он с нескрываемым злорадством.

Сам с выражением скуки на лице подпёр голову руками, посидел молча, задумчиво разглядывая Иону.

– Устал я от вас, психи, – произнёс он с неизбывной печалью. – Как вы мне все надоели! Ну не ту я специализацию выбрал, не ту, да. И что, должен теперь мучиться до скончания века? Ведь говорил мне батюшка: не ходи, Володя, в психиатры, не надо, иди в ортопеды, продолжай династию. Не послушал. Возомнил себя чёрт знает кем, Ганнушкиным, Крепелиным, Бехтеревым…

Он нажал кнопку в столе. Дверь открылась, явился главврач и два те же охранника.

14

Иона с Ездрой сидели в тиши и тьме кладовой, приспособленной под камеру временного содержания.

– Когда я его видел, он был другой, – сказал Ездра после того как Иона описал ему свою аудиенцию.

– Видел? Его же никто и никогда…

– Видел, видел, – хитро улыбнулся Ездра. – Единождый раз, лет пятнадцать тому, ещё до всяких, это, санаториев. Он уже тогда в карательной психиатрии трудился в поте лица своего. Вот и говорю, это, другой он был, не такой, как ты расписал. Ну, да оно и понятно: моложе он тогда был лет на пятнадцать. Бороды, это, не носил, точно помню. Стареет, ирод кочерыжечный, хиреет на непростой государевой службе.

– Почему – государевой? Это же не учреждение.

– Ещё как учреждение, – звонким шёпотом возразил Ездра. – Для консервации и постепенного уничтожения неугодных. Мы тут все, это, неугодные, понимаешь? – прошептал Ездра.

– Кому? – не понял Иона.

– Режиму, кому же ещё, – усмехнулся Ездра. – Нас тут гнобят по-тихому. Уничтожают, это, психически, а если повезёт, так и физически. Держат на всякой дряни – наркота, нейролептики, психотропы, или что там ещё у них в науках открыто.

– Я с режимом вообще никак… никогда, – недоумённо поднял брови Иона.

– Это тебе так сейчас кажется, здесь, в изменённой реальности. Глюки бывают у тебя?

– Глюки?

– Ну, там, минные поля, к примеру, виселицы, диковинные города, ещё что-нибудь, не знаю.

– Война… – вздрогнул Иона. – Война вспоминается. Только я не помню, был я на самом деле на войне или не был. Иногда помнится, что был. В плену был. А иногда понимаю умом, что не был я ни на какой войне, какой там к собакам плен. Я же бомжом был. Из трамвая.

– Ну вот, – довольно кивнул Ездра. – Вот, видишь. Это, стало быть, тебе уже сломали память, историю твою переписывают потихоньку, смешивают реальности. Можешь быть уверен, друг ситный, что не был ты никогда, это, бомжом. Да и на войне не был – какой из тебя вояка. Видел я, как ты палил, это, нынче в белый свет, как… Хотя тоже не факт, что это не следствие обработки. Если они память могут сломать, то, может, им, это, и былые навыки – раз плюнуть.

– Бред какой-то, – недоверчиво мотнул головой Иона. – Что-то не клеится, Ездра.

– Это, паря, смотря каким клеем клеить.

– То есть, ты хочешь сказать, что на самом деле нас нет? Так, что ли?

– Есть, куда же мы денемся, – покачал головой Ездра, досадуя на непроходимую Ионову тупость. – Мы-то как раз – есть. А нету тех, кем мы, это, были. По-настоящему. Есть Ездра, Иона, Дылда – нелюди, без прошлого, без будущего, это, без ничего. Ну, прочухал?

– Нет, – замотал головой Иона. – Нет, всё равно не клеится. Это мне Сам примерно то же самое говорил. Нет, говорит, никакого санатория…

– Сам? – опешил Ездра. – Так и сказал?

– Так и сказал. Это, говорит, глюк, а ты сам, говорит, наркот и псих.

– Хитро!

– Ты ведь видел План, Ездра? – спросил Иона.

– План-то? – прищурился Ездра. – План…

– Что там, Ездра?

– Да ничего.

– Что там?! – Иона схватил его за грудки и затряс, вытряхивая правду, припрятанную за душой, да и саму душу готовый вытрясти, если понадобится.

– Да ничего там, говорю же, – неожиданно отрезал Ездра, сдёргивая с себя Ионины руки. – Ничегошеньки. Нет никакого плана, парень, вот так-то. Чистый лист. Карт, стало быть, бланш.

– Как это? – поник Иона.

– Да так это, – огрызнулся Ездра, оправляя фуфайку. – Разворачиваю я эту портянку, она размером с теннисный стол, а там – ничего. Один только, это, заголовок: «План санатория „Лета“». Я уж и так рассматривал и этак, думал, может, постёрлось или засекречено как-нибудь. Ничего. И не было никогда. Чисто. Табула, это, раса и карт бланш, вот так-то.

– Лето…

– Ну да. Лета.

– Знаешь, что сказал мне Сам? Сказал, что вас нет – ни тебя, ни Кундри. Вы есть только в моей голове.

– Хотел бы я, чтобы это оказалось правдой, – усмехнулся Ездра.– Да только вряд ли так карта ляжет.

– Знаешь, иногда я сам сомневаюсь во всём, – сказал Иона. – Начинаю думать и перестаю понимать, где правда, а где вымысел. Глюки, как говорит Сам.

– А вот задумываться-то, паря, и не надо, – кивнул Ездра. – Не надо задумываться. Если начнёшь задумываться, как тот баран, то тут тебе, это, и конец. На то у них и расчёт, чтобы заставить тебя сомневаться. Где, это, начинается сомнение, там и конец тебе. Нет, ты живи так, будто всё путём, всё нормально вписывается в обыденность твоей жизни. Что бы ни случилось, – всё путём, говори себе, ничего, это, особенного не происходит, и баста. А если начнёшь сравнивать, это, анализировать да прикидывать, бывает так на самом деле или не бывает, – добра не жди. Поедешь крышей, никто тебе не поможет. А им того и надо, чтобы поехал, для того нас тут и мурыжат.

– Не понимаю, Ездра, ничего не понимаю, – Иона потёр лицо ладонями.

– Самое позднее на рассвете нас уконтрапупят, – сказал Ездра. – Наширяют какой-нибудь дрянью так, что ни тяти, ни мамы не вспомним. Это как стопарь принять. Так что бежать надо, паря.

– Как и куда бежать?

– Неважно, – мотнул головой Ездра. – Отсюда. Туда.

– Ты же знаешь, это невозможно.

– А что в этом мире вообще возможно, кроме невозможного? – усмехнулся Ездра.

Дверь открылась. На пороге возник главврач. За его спиной лыбились охранники. Пленные уставились на вошедших, недоумевая, чего им ещё понадобилось.

– Выходи, – велел главный.

– Кто? – спросил Ездра.

– Оба.

– Куда? – поинтересовался Иона.

– На процедуры, дружок, – усмехнулся главный, – на процедурки, процедурочки, – и повёл стволом автомата для ясности.

Ездра, закряхтев, поднялся.

– Не пойду, – сказал Иона. Ему вдруг стало страшно. Он не был сейчас готов ни к смерти, ни к пыткам, ни к инъекции какой-нибудь дряни, после которой он закатит глаза под лоб и начнёт пускать слюни, медленно, но верно становясь растением.

Ездра покосился на него неодобрительно, покачал головой.

– Не срамотись, – сказал. – Идём. Хуже чем есть, всё равно не будет.

– Здравая речь, – усмехнулся главный. – Давай, Иона, будь мужиком. Тебе ведь по-любому придётся с нами пойти, разница только в плюс-минус боли и обиде. Ты же, вроде, только псих и язвенник, но не мазохист, нет?

Иона тяжело поднялся.

15

Их вывели на улицу, где снежная крупа опять сменилась дождём. Обойдя админкорпус, повернули к медкорпусу, к тому, крайнему, у самого склада, в котором, говорят, располагались физиокабинеты до того, как под них построили новое здание. Потом, вроде, прежний корпус забросили и использовали под старую медтехнику. Но ходили и слухи, будто там устроили что-то вроде публичного дома для медперсонала и водили туда из женского корпуса тех, что по-податливей и готовы за укол хмари, стакан спирта с настоящим бифштексом и послабление режима наплевать на свою бабскую честь.

Иона подставил дождю лицо, шёл задрав голову, рискуя завалиться в грязь. Ездра ухмылялся каким-то своим мыслям, шагая рядом. Под стволами автоматов, оказывается, все чувства и мысли становятся обострённей, чётче, ясней – вот что открыл для себя Иона. Он смотрел в серое небо, нависавшее так низко, что можно было разглядеть каждую нитку в полотне застилавших его туч, и думал о том, что в предвидении смерти даже такое невзрачное хмурое зрелище вдруг стало удивительно притягательным, уютным, невообразимо прекрасным.

– Что, Иона, с белым светом прощаешься? – хмыкнул главврач не без издёвки. – Свет нынче не очень белый для такого случая, вот беда.

И тут откуда-то хлестнул выстрел. Главный как шёл, так и повалился, не пикнув, не дёрнувшись напоследок. Вот же неплохой был врач, душевный, а пошёл против народа – и валялся теперь в грязи, и в дыре на его затылке клокотала кровь.

Охранники задёргались, заметались, пытаясь определить, откуда пришла за главным смерть. Пока пытались, ударил ещё один выстрел. Оставшийся в живых санитар метнулся под укрытие ближайшего корпуса, пуляя со всей дури по сторонам.

Иона с Ездрой не стали дожидаться, пока белохалатники переполашатся, повыбегают из корпусов и начнут искать неведомого стрелка – бросились к продмедскладу.

– Стоять! – крикнул ополоумевший санитар и наверняка хотел дать вслед очередь, но не дал. Пуля, прилетевшая по его душу, ударила прямо в глаз, как белку, чтобы шкурку не попортить, и, проделав в мозгах аккуратный тоннель, вынесла половину затылка. Поползли из тесноты черепа в грязь красные червячки.

Теперь Иона и Ездра увидели, как по крыше склада быстрой тенью скользнула к пожарной лестнице Кундри.

Когда забежали за корпус, она уже ждала их, стоя у канализационного люка, грязная, как сто чертей и воняющая, как десяток выгребных ям.

– Ну, это, и благоухаешь ты, – пропыхтел запыхавшийся Ездра.

– Скоро и ты так будешь, – отозвалась Кундри и, не теряя времени, кивнула на люк: – Лезьте.

Первые пару минут сознание мутилось, хотелось тут же упасть и сдохнуть, чтобы не вдыхать удушающий смрад. К горлу подступала тошнота, и вырвало бы обязательно, если бы было чем. Кундри, нырнувшая в люк следом, не торопила – она уже прошла через этот первый момент адаптации и понимала состояние мужиков. Но всё же нетерпеливо переминалась с ноги на ногу в зловонном иле.

– На месте не стойте, – бросила она спутникам. – Перетаптывайтесь хотя бы, а то затянет.

Как ни муторно было, они послушались и, зажимая носы, принялись топтаться в чавкающем месиве. И правда, оно затягивало ступни, как болото, и выдернуть ногу с каждой секундой неподвижности становилось трудней.

– Ну, всё, пошли, – бросила Кундри, – пока граната не прилетела.

Не успели сделать и десяти шагов в вонючей тьме коллектора, низко пригибаясь, чтобы не ссадить затылки о бетон трубы, как сзади послышалось непонятное движение, звук приземлившегося тела, хлюпанье жижи под ногами. Потом захрипел кто-то, забулькал, исходя рвотой.

Кундри шедшая впереди, с прибором ночного видения на голове повернулась, подняла снайперку.

– Эй, ты кто? – бросила она неизвестному, скорчившемуся в слабом столбе света под люком. Ответом ей были выворачивающие душу звуки блюющего горла.

– Если не отзовёшься на счёт пять – стреляю, – предупредила Кундри.

– …ждите… я… это… си… лог… – И снова: «уа!… буэ!..»

Голос был женский.

Больше всего Кундри хотелось выстрелить в нежданную незваную попутчицу и припустить, насколько это возможно, бегом, пока не добежали до люка белохалатники. Но половая солидарность, очевидная беспомощность, безоружность и неопасность несчастной остановили её. В конце концов, это могла быть беглянка из женского корпуса или из наряда по кухне. Во всяком случае, на женщине не было белого халата, а была простая незатейливая куртёшка.

– Ладно, бог с ней, – сказала Кундри, опуская винтовку. И скомандовала: – Ходу, мужики, ходу!

Мужики, мало-мальски отдышавшиеся и пообвыкшиеся с вонью, последовали за Кундри.

– Постойте, – крикнула им вдогонку незнакомка. – Я с вами.

И, увязая на каждом шагу, кое-как двинулась следом.

– Дождёмся, – сказал Ездра.

– Зачем она нам? – возразила Кундри.

– Нам без надобности, – отозвался Ездра с недовольством. – Она – себе нужная. И богу, наверно, тоже, раз он её сохраняет.

– Я не бог, – буркнула Кундри. – Мне-то она на кой сдалась?

– А если на ней жучок какой-нибудь? – предположил Иона. – Чтобы отследить нас.

– Не было у них, это, времени такое замутить, – уверенно сказал Ездра. – Ждём.

Кундри, которая по праву считала себя главной как минимум на этом отрезке пути неодобрительно прищёлкнула языком. Остановившись на секунду, решила всё-таки показать норов и снова двинулась вперёд, бросив: «Догоните, в общем».

– Ты кто? – спросил Ездра, когда женщина кое-как дошлёпала до них и остановилась, тяжело переводя дыхание.

– Психолог, – выдавила она.

– Психолог? – изумился Ездра. – Это что за зверь такой? Что-то мы тебя сроду не видели. И не слыхивали даже про такое чудо.

– Вы и Самого сроду не видели, – ответила женщина.

– Теперь уже видели, – возразил Иона.

Она ничего не сказала, только многозначительно и криво усмехнулась, но в темноте они этого увидеть не могли.

– А зачем вы с нами? – спросил Иона.

– Мне прямо здесь рассказывать? – съязвила женщина.

– Это верно, – хмыкнул Ездра. – Идём.

16

Из коллектора выбрались спустя не меньше чем два, а то и три часа движения в вязком смраде. Повалились тут же в мокрую траву и хлябь и просто дышали, дышали, дышали, постанывая от наслаждения. Потом, правда, распробовали, что воздух здесь, в топях, не много-то вкусней, но не перестали жадно его хватать.

Санаторий остался далеко в стороне, но поскольку Гадские топи представляли собой болотистую равнину, ещё можно было рассмотреть на горизонте торчащую водонапорную башню, огрызок караульной вышки и блеклые пятна крыш.

– Неужели ушли? – произнёс Иона.

– Нет ещё, – сказала Кундри. – Если смотреть с водонапорной в бинокль, мы тут как на ладони. И снайпер, думаю, тоже до нас дотянется. Идти надо.

– Удивляюсь я на тебя, деваха, – улыбнулся Ездра. – Откуда ты такая взялась?

– Я всегда была. А взялась – вот она, – Кундри кивнула на психологиню. – И мне тоже интересно, откуда, а главное – зачем. Но сейчас выяснять не будем. Поднимаемся и идём.

Иона посмотрел на Ездру: как он воспринимает то, что Кундри, кажется, решила взять командование на себя.

А Ездра, похоже, никак не воспринимал. Молча поднялся и пошёл вслед за новоявленной командиршей.

– Я иду первая, – сказала та. – За мной Ездра. Потом новенькая. Иона замыкает. Идём шаг в шаг, мы в Гадских топях. – Кундри неприязненно посмотрела на психолога: – Всё понятно?

Психологиня молча кивнула.

При свете дня, при сумрачном, но всё же свете, она оказалась чуть обрусевшей кореянкой. Или вьетнамкой. Или китаянкой. В общем, у неё была типичная внешность пришелицы из тех поднебесных краёв, где утренняя свежесть и восходящее солнце, и мелкие черты этой внешности были лишь слегка укрупнены и утяжелены русским влиянием. Было ей, кажется, хорошо за тридцать, но ведь и в хорошо за тридцать можно оставлять сомнения в своей профпригодности. Вот и она оставляла. Во всяком случае, глядя на неё Иона был склонен сомневаться, и он сомневался: уж очень не пронзительный, не психологический был вид у этой розы Шарона. Быть может именно ввиду её профнепригодности, никто никогда её и не видел. Числилась психологом, а работала какой-нибудь прачкой – прачки такому санаторию гораздо нужней, чем душеведы, очевидно же.

Ионе понравилось то, что кивнула она на вопрос Кундри без всякого подобострастия, без торопливости слабого и подчинённого, однако и никакой женской стервозной завистливой поперечности – когда назло – не мелькнуло в её глазах, и даже взглянула-то она на Кундри мельком, как на человека, произнесшего нечто совсем незначительное и не очень уместное.

Выстроились и пошли.

Идти было тяжело. Полумёртвая, бледно-зелёная с желтоватыми пятнами растительность, как старая тряпка, брошенная на землю, путалась в ногах, хрустела мёрзлыми стеблями – противно, будто идёшь по скопищу тараканов или по полуистлевшим костям. Поднялся промозглый ветер и приносил с запада тошнотворный смрад топей. Иногда, или то казалось Ионе, за спиной его слышались будто чьи-то шаги. Пару раз он испуганно оборачивался, но никого не увидев, плюнул на этот морок, хотя и стоило ему это значительных усилий и морозца, который холодной струйкой стекал от затылка в штаны. Потом к шагам прибавились чавкающие и квакающие звуки, а по временам – сопение и фырканье, как отфыркивается собака от неприятного запаха.

– Вы что-нибудь слышите? – не выдержав, обратился Иона к шагающей впереди психологине.

– Вас слышу, – отозвалась та через плечо.

– Это понятно. А ещё что-нибудь?

– Свой внутренний голос, – она, кажется, усмехнулась, – который подсказывает мне, что я вляпалась в нехорошую историю и обзывается дурой.

Дура, не дура, но присутствия духа она не теряла. И способность к юмору в таких обстоятельствах тоже дорогого стоит.

– Вы не могли бы… нет, только не сейчас, не сразу, а по моей команде – оглянуться? Когда я скажу, резко и внезапно обернитесь и загляните мне за спину. Хорошо?

– Зачем? – голос её немного напрягся, захрустел, как та мёрзлая трава под ногами.

– Временами я слышу посторонние звуки. В смысле, звуки, которых слышать не должен. В смысле, не не должен, а… Ладно, неважно. В общем, как будто за нами увязалось какое-нибудь животное.

– Хорошо, – неуверенно отозвалась психолог. – Я готова… Если только… если вы пообещаете, что я не увижу там что-нибудь жуткое.

– Ёкарного бабая? – усмехнулся Иона.

– Ну, наподобие.

– Думаю, что это будет лиса, не больше, – успокоил Иона.

– Ну, лисичка – это не страшно. Лисички мне нравятся. Только я не понимаю… а сами вы не можете?

– Я оглядывался. Ничего. Это как у Рассела, помните? Про стол и кенгуру.

– А-а… Угу. Но почему вы думаете, что я что-нибудь увижу?

– Потому что спина – моя, а взгляд – ваш.

– Ага… Логично.

– Конечно, вы можете сказать: твои глюки, Иона, тебе и оглядываться… Вы ведь тоже думаете, что я псих?

– А вы? – она обернулась, чтобы глянуть ему в лицо. В по-восточному скошенных глазах её блеснули искорки весёлого интереса, из-под которых, впрочем, тёмными пятнышками пробивалась и неподдельная тревога.

Иона зябко передёрнул плечами, отвёл глаза.

– Приготовьтесь, – сказал он.

Психолог отвернулась. Видно было, как сразу напряглась и окостенела её спина. Кажется, она всё восприняла серьёзно – не было в её спине ни наигранности, ни насмешки, ни…

– Давайте! – скомандовал Иона, через несколько шагов поймав очередное фырканье.

Она резко обернулась всем корпусом, заглядывая ему за спину. Остановилась, с явным облегчением пожала плечами:

– Ничего.

– Понятно.

Впереди обернулась Кундри.

– Эй! – окликнула она. – Команды останавливаться не было.

Иона почему-то разозлился на неё. Он всегда относился к Кундри хорошо, но он никогда не видел её вот такой – мужиковатой, что ли, деловитой, и не думал, что она способна такой быть. Возможно, это его и злило. И с чего она решила, что знает всё про Гадские топи, как здесь нужно ходить и как не ходить? Будто каждый день моталась на Промзону и обратно… И Ездра, так легко отдавший бразды правления в руки этой бабы, тоже вызывал праведное возмущение. Впрочем, Ездра тот ещё жук, умница и хитрец, каких мало – он вожжи без надобности не возьмёт, а уж если посчитал, что надо взяться за гуж, то взявшись, не станет говорить, что, мол, не дюж, и без необходимости поводьев не выпустит.

Ладно, посмотрим…

Пошли дальше. Не сделали и десяти шагов, как снова за Иониной спиной начался разгул, но теперь он старался отрешиться и не обращать на звуки внимания, как и на холодок, сквозивший в позвоночнике.

Разговор начала психолог – она сбавила шаг и приняла чуть в сторону, так что они с Ионой шли теперь почти бок о бок.

– Вы и сейчас слышите эти звуки? – спросила она.

Иона прислушался.

– Нет… кажется, нет.

– Значит, это было ваше одиночество.

Он улыбнулся.

– Одиночество похоже на безумие?

Она внимательно заглянула ему в лицо. Ответила:

– Во всяком случае, между ними много общего. Не советую вам концентрироваться на вопросе своего психического здоровья. Знаете, если ты долго смотришь в бездну…

«И смотрят жадно из тьмы и мрака, как две луны, два пустые зрака, и чьи-то руки в озябшем сердце ключ повернут и откроют дверцу. За этой дверцей я прячу душу – в одну восьмую всемирной суши, в одну двадцатую океана – неизлечимую мою рану…

Душа – это рана, нанесённая… Кем или чем? Богом?..

Да, если ты долго смотришь в бездну, она, зараза, тоже начинает смотреть в тебя. Нужно не смотреть ей в глаза. Ни ей, ни Кундри, ни Ездре. Если они моя бездна, как утверждает Сам, то лучше не смотреть в них, не встречаться с ними взглядом. Нету у безумия начала, нету у безумия конца… Одна, значит, получается, сплошная середина, без начала и конца, а, Сам? Ловко придумано!»

– Почему я никогда вас не видел? – спросил Иона.

Психолог помолчала.

– Потому что раньше меня здесь не было.

– А когда появились?

– Когда вы прыгнули в эту… клоаку.

– А что вы делали до этого?

– Держать строй! – прикрикнула Кундри, бросив злобный взгляд на психологиню. Та торопливо заняла своё место впереди Ездры.

– Не знаю, – бросила она через плечо.

17

Привал устроили, когда санатория уже не видать было на горизонте даже в прицел снайперки Кундри. Расселись на кочках, выбирая места повыше и подальше от топких лужиц, шагнув в одну из которых, можно провалиться по колено в стылую липкую жижу, вытолкнув на поверхность полусгнивший труп жабы, воробья, а то и зайца. Костёр развести было не из чего – вокруг, на сколько хватало глаз, расстилалась однообразная кочковатая равнина – грязная тряпка без всяких признаков растительности, если не считать пучков осоки, мха да редкой жухлой травы.

Костёр развести было не из чего, зато у Кундри в подсумке нашлись три бутерброда с сыром. Даже два полиэтиленовых мешка, а каждый был сложен для верности ещё вдвое, не предохранили хлеб от пропитывания вонью, затоплявшей канализацию. Чтобы съесть доставшуюся ему долю, Ионе пришлось задерживать дыхание, пока жевал, и выдыхать зловоние изо рта, вдыхая только носом. Вонь Гадской топи, доносимая ветром, была всё же не столь мерзкой, как привкус у этого бутерброда.

Горизонт таял в дождливой мороси и в тумане, ползущем с Гадской топи, заволакивавшем пространство рваными белыми нитями, отчего окружающее пространство съёжилось, сгустилось вокруг, вычленив из себя четырёх человек, словно актёров на сцене, занятых в спектакле, но не ведающих даже, есть ли в зале зрители.

– А теперь, – сказала Кундри, когда бутерброды были кое-как съедены, – наша новенькая немного расскажет нам о себе.

И многозначительно огладила, оправила ветошь, которой был обмотан приклад винтовки.

Роза Шарона подняла на неё свои чёрные глаза, медленно улыбнулась. Спросила:

– А что рассказывать?

– Кто ты? Откуда взялась? Зачем? – Кундри выстрелила вопросами, загибая на каждом палец.

– Я психолог, – пожала плечами кореянка. – Как и вы все, взялась из его подсознания. Взялась затем, чтобы вывести вас и себя отсюда и вернуть в обычный мир.

Наступило молчание. Иона заметил взгляды, которыми уставились на эту розу Ездра и Кундри – так смотрят на человека, в котором только что вдруг определили чокнутого, как на ребёнка, который отмочил забавную штуку, но чёрт его знает, ка́к следует к этой штуке относиться и не стоит ли показать дитяти психиатру.

Наконец Кундри прочистила горло и участливо вопросила:

– Как ты сказала? Из его… подсознания? Что за прикол?

– Я понимаю, что буду сейчас нести, с вашей точки зрения, полную ахинею, – улыбнулась роза, – но так или иначе, рано или поздно, я должна буду вам это сказать… В общем… только не считайте меня шизофреничкой… в общем, на самом деле нас сейчас тут нет.

– А где мы? – быстро спросил Ездра, прежде чем психологиня успела пойти дальше.