В плену королевских пристрастий

– И что с того? Считаете, это дает ей право неуважительно относиться к старшим?

– Нет, я считаю, что это Вас права лишает так обращаться с ней. Решать, как наказать ее, если вдруг это будет необходимо, буду лишь я. А если Вы еще когда-нибудь ударите ее или схватите за волосы, я не стану скрывать от короля, что Вы вопреки моему запрету допустили подобное неуважительное отношение к знатной особе. И думаю, король вряд ли спустит Вам это, даже несмотря на Ваше монашеское звание.

– Думаете, я испугаюсь королевской немилости?

– Может, и не испугаетесь, матушка. Только зря… я знаю много примеров, когда король добивался снятия не только монашеского сана, но даже сана верховного духовенства с тех, кто не уважает законы государства, после чего человек исчезал в королевских темницах… Там почему-то еще никому не удавалось доказать свою святость… Так что я искренне Вам советую из-за собственных амбиций не противопоставлять себя государству. Гордыня это, матушка, и ни к чему хорошему она не приводит. Постарайтесь как можно скорее избавиться от этого греха.

– Так значит, Отче, девочку Вы так опекаете из-за того, что наследная герцогиня она? Не ожидала от Вас такого заискивания перед знатью, – она презрительно скривила губы.

– Жаль, что не слышите Вы меня, матушка, – игумен укоризненно покачал головой, – как в пустоту говорю… куски фраз лишь выхватываете, а смысл мимо Вас проходит… Одна надежда, что вразумит Вас Господь. Ведь истово Вы в него верите, и всю жизнь свою Ему посвятили, а самого главного понять никак не можете. Вы ведь притчу о набожной вдове, что ждала Господа, да не узрела Его, знаете? Так не уподобляйтесь ей, не надо.

– Мы не в миру живем, так что не надо мирские притчи на монастырь распространять. Мы служители Бога, можно сказать воины Его, а не миряне. У нас другой путь, другие цели и средства достижения их другие.

– Цель у всех христиан одна. Любовь Бога миру открыть и научить мир жить по заповедям Божьим в любви и гармонии.

– Любовь Бога лишь тем, кто достоин открывается. Наша задача подготовить и сделать мир достойным любви Бога.

– Ну кто достоин, а кто нет любви Бога это не нам решать.

– Почему же не нам? Именно мы, служители Бога, хранящие Его заповеди, чтущие Его догмы и блюдущие все каноны, именно только мы можем распространять эти знания, обличая грехи и искореняя их.

– Для начала каждому с собой неплохо было бы разобраться и свои грехи полностью изжить, прежде чем стремиться у других их искоренить. "Вынь прежде бревно из глаза своего, тогда увидишь, как помочь брату своему".

– У меня в глазах бревен нет, и я добьюсь, чтоб и у тех, кто рядом со мной их тоже не было.

– Да, матушка… с такой самоуверенностью Вам и самой легко в грех впасть. Образумьтесь, гордыня это!

– Вот только не надо мне несуществующие грехи приписывать, Отче. Я что, горжусь тем, что я блюду все заповеди Божьи? Нет! Я не горжусь, я стремлюсь и дальше блюсти их с тем же рвением и всех остальных к этому же призываю, а иногда и заставляю, коли то в моей власти.

– Что-то наш разговор все больше и больше мне разговор слепого с глухим напоминать начинает, матушка. Я никак не пойму к чему Вы мне все это говорите, а Вы никак не поймете, о чем я Вам говорю. Поэтому видно лучше прерваться нам. Вы помолитесь, матушка. Может, призрит Господь Ваши и мои молитвы, и начнем мы понимать друг друга…

   Воспоминания теребили душу, и мать Калерия, глубоко вздохнув, перекрестившись, подняла глаза к распятью: "Господи, прости меня грешную, неразумную… так обманываться относительно собственной безгрешности… Господи, ведь если бы ты мне Алину не послал, так бы и упорствовала я в своих заблуждениях… Благодарю тебя, Господи, во истину безгранична милость и щедрость твоя… Не оставь же милостью твоей рабу твою Алину, дай ей сил, здоровья и всяческого благополучия, чтоб и дальше радовала она, голубушка, всех, кому с ней встретиться посчастливиться. Даруй ей долгих лет жизни, семейного благополучия и побольше деток почтительных, да воле ее покорных, чтоб любили они ее, да достойным продолжением ее рода были, чтоб не угас он на ней… и чтоб счастлива она была, голубка моя ясная… Может и лишнего чего для нее прошу, но тебе виднее Господи, что ей надобно, пусть на все будет воля Твоя… Не оставляй ее, Господи, веди по жизни… пусть она всегда и во всем руку Твою чувствует… Дай ей сил не оступиться и дальше людям любовь и радость нести… Чтоб ничего ее на этом пути не сбило и хватило сил даже таким твердолобым как я, любовь твою, Господи, дать почувствовать… Ведь что ей пришлось со мной пережить, голубке моей… и как сил хватило у девчушки юной совсем? Это ты, Господи… ты таким, как она, силу даешь, вот и не оставь ее и дальше…

  Мать Калерия усмехнулась, вспомнив, как Алина после того случая очень долго не разговаривала с ней, упорно делая вид, что вообще не замечает ее, до того момента, как они вновь столкнулись, отстаивая каждая свою правоту.

  Алина сидела во дворе монастыря, а рядом с ней, положив ей голову на колени, сидел огромный лохматый пес, которого она ласково гладила по голове. Пес преданными глазами смотрел на свою маленькую хозяйку и всем своим видом показывал, что готов выполнить любое ее желание. Шею пса охватывала веревочная петля, конец которой крепился на маленьком колышке вбитом в землю, вид которого однозначно свидетельствовал, что веревка служила лишь видимостью привязи. Но привязь псу была и не нужна, он безупречно слушался Алину. Он часами ждал ее, не сходя с места, где бы она не оставила его, если же она позволяла ему, неотступно следовал за ней, куда бы она ни шла.

  В это время во двор вошла группа паломников, все направились к храму, а один мужчина задержался и подошел к Алине. Пес тут же поднял голову и настороженно посмотрел на приблизившегося паломника, губы его едва заметно приподнялись, обнажая кончики крепких белых клыков.

– Спокойно, Малыш. Лежать, – тихо проговорила Алина, и пес тут же лег у ее ног.

– Какой славный у тебя пес, – с явным восхищением глядя на пса, проговорил паломник.

– Благодарю за добрые слова. Спаси Вас Господи, – улыбнулась ему Алина.

– Может, продашь мне его? Мне такой пес очень нужен.

– Он не продается, – качнула головой Алина.

– Я хорошо заплачу.

– Он не продается ни за какие деньги. Он мой друг.

– Друг? – удивленно переспросил паломник, – Разве собака может быть другом монахини?

– Не знаю, может ли собака быть другом монахини, но я не монахиня, я – насельница. Я лишь живу в обители. И этот пес мой друг, поэтому я не продам Вам его. Кстати просить отца-настоятеля тоже бесполезно, его, во-первых, сейчас нет, а во-вторых, он в любом случае не продал бы Вам его, и украсть Вам его тоже не удастся, Малыш умеет постоять за себя. Поэтому оставьте эти мысли и идите за тем, зачем пришли. Если истово молиться здесь будете, да мысли греховные оставите и о собаке моей, и о жене чужой, наверняка пройдет у Вас нога.

– Ты что провидица? – озадаченно глядя на нее, поинтересовался паломник.

– Нет. Я просто вижу, как Вы на моего пса сейчас смотрите, а до этого как шли, на ногу прихрамывая, и как на паломницу, с Вами пришедшую, поглядывали… и еще знаю, что всем здесь искренне молящимся Господь помогает.

– Неужели все так сразу и заметила?

– Не заметила, не сказала бы, – усмехнулась Алина.

– Зря ты мне своего пса продать не хочешь, ему у меня хорошо будет. Я мясник, так что другу твоему будут всегда обеспечены и хорошая порция мяса и косточка. Ты тут ведь его таким наверняка нечасто балуешь.

– Нечасто, – согласно кивнула Алина. – Только и у собаки не все желания миской ограничиваются. Ему любовь и дружба не менее полной миски требуются.

– Занятное у тебя представление о собаках… – удивленно покачал головой паломник и отошел.

  И тут к нему подошла мать Калерия, слышавшая его разговор с Алиной:

– Вам нужна эта собака? – тихо спросила она его.

– Да, матушка, – кивнул тот,

– Зачем?

– У меня недавно сдох пес, хороший был охранник. Этот на него похож… Чувствуется, что пес сильный и умный, его лишь подкормить получше не помешает, а так великолепный пес… Я бы с удовольствием купил его. Мне сторож нужен. Ему хорошо у меня будет.

– Что ж в таком случае после службы подождите меня во дворе. Вы получите его, причем даром, – тихо проговорила она и ушла в храм.

  Паломник озадаченно оглянулся на девочку с собакой, та, улыбаясь, трепала пса за уши, а тот, пытался лизнуть ее в щеку, потом она встала и взмахнула рукой. Пес тут же лег, а девочка нагнулась, еще раз погладила пса, а после чего выпрямилась и тоже пошла в сторону храма.

– Интересно… – пробормотал паломник, – но в любом случае не помешает подождать монахиню, вдруг и правда отдаст собаку. Великолепный пес.

  После службы паломник подошел к псу, безучастно лежавшему во дворе, и стал ждать. Через некоторое время из храма вышла Алина, а следом за ней мать Калерия. Они обе подошли к псу и мать Калерия, нагнувшись, взялась за веревку на шее пса и сняла ее с колышка. Пес удивленно поднял голову и посмотрел сначала на монахиню, потом на свою маленькую хозяйку. Алина удивленно замерла рядом с псом и, нахмурившись, в упор посмотрела на мать Калерию.

  А та, не говоря ей ни слова, протянула веревку паломнику:

– Берите, пес Ваш.

– Это мой пес, – Алина положила руку на голову поднявшегося пса.

– Ты не покупала этого пса, и никто его тебе не дарил. Так что он не твой. Ты спасала его от смерти, и тебе было позволено оставить пса здесь именно по этой причине. Сейчас нашелся тот, кто позаботится о нем и не даст умереть, так что псу здесь больше делать нечего, – жестко и властно проговорила мать Калерия и обернулась к паломнику: – Идите. Пес Ваш.

– Но это и не Ваш пес, матушка, чтоб распоряжаться им, – глядя ей прямо в глаза, не менее жестко проговорила Алина.

– Пес живет в обители, значит, распоряжаться его судьбой может лишь игумен, а я сейчас его замещаю. Так что пес уйдет с этим человеком, и только попробуй натравить пса на него. Пса тут же убьют, я обещаю это тебе. Так что если ты действительно любишь его, прикажи ему слушаться нового хозяина и не перечь!

– Матушка! Не делайте этого! Я умоляю Вас! – в глазах Алины засверкали слезы, и она медленно опустилась на колени перед монахиней.

– Я все сказала! Прикажи псу слушаться, если не хочешь, чтоб его заставляли силой. Ты ведь не хочешь, чтоб били его? – жестко спросила монахиня.

  Заливаясь слезами, Алина, не поднимаясь с колен, обняла пса, прижалась к его голове, а потом легонько оттолкнула его от себя: – Иди, Малыш. Это друг, слушайся его.

  Паломник, удивленно наблюдавший за всей этой сценой, легонько потянул веревку, но пес не двинулся с места, он удивленно смотрел на маленькую хозяйку, словно не веря своим ушам.

– Иди, Малыш, иди… это друг, – сквозь слезы повторила девочка и сильнее оттолкнула пса.

  Пес озадаченно склонил голову на бок, потом посмотрел на паломника.

– Пойдем, – твердо проговорил паломник и сильнее натянул веревку.

  Пес обернулся на Алину, в его взгляде явственно читалось непонимание и неверие в реальность происходящего. Он понимал, что его уводят от хозяйки, а та не только не перечит этому, так еще и ему противиться этому не дает.

– Иди, Малыш! – в голосе Алины зазвенел метал, и пес обречено вздохнув, покорно пошел следом за уводившим его паломником.

  Когда они скрылись за воротами, Алина закрыла лицо руками, ее плечи сотрясали беззвучные рыдания.

– Нашла из-за чего убиваться, пса у нее забрали… – презрительно проговорила мать Калерия. – Ты бы хоть за него порадовалась. Псу там в сотню раз лучше, чем с тобой будет. Эгоистка ты, лишь о себе думаешь.

  Алина медленно поднялась с колен, отвела руки от лица и пристально посмотрела на мать Калерию: – Он не сможет без меня, он любит меня… Вы ничего не понимаете… Он подумает, что я предала, и умрет от тоски. Только я его все равно не оставлю, я уйду за ним.

– Вот только не надо бездушной твари человеческие качества приписывать, не способны они на любовь. А коли по гордыне свой обратное доказать хочешь, иди, изображай и дальше свою любовь и его… не держит тебя здесь никто.

– Это Вы никого не любите, поэтому и про других такое думаете. А я люблю его, и он меня любит, я знаю это.

– Грех великий так говорить. Покайся пока не поздно!

– В чем грех? Тварь, Богом созданную, любить? Или говорить, что Вы никого не любите? Вот скажите, кого Вы любите?

– Бога я люблю.

– Тогда Вы должны любить и все, что создал Он… Весь мир, всех тварей его населяющих, всех людей… Все и всех, понимаете?… Он же все и всех любит.

– Люди предали его, и пока сей великий грех не осознают, не раскаются и Богу душу не посвятят, не достойны ни любви Бога, да вообще никакой любви не достойны.

– Может и недостойны, но Бог их все равно любит… Он ради этих недостойных сына своего возлюбленного и триединого с ним на смерть послал. А Вы эту любовь Бога видеть отказываетесь. Вы видите лишь плохое… плохое во всех, а хорошего не видите ничего…

– Почему я отказываюсь видеть любовь Бога? Ведь как раз из-за этой любви и ради благополучия пса этого Господь послал сюда этого паломника. Я разглядела это, и пса ему отдала. А вот ты как раз по гордыне своей видеть это отказываешься.

– Да не сможет Малыш без меня, не сможет… Возможно, другой какой-нибудь пес и смог, и хорошо бы ему было, а Малыш не сможет. Я точно знаю это. Не видите Вы ничего, не видите! Вы даже демона, что за спиной Вашей смеется, не видите. И пса Вы отдали совсем не из-за того, чтоб ему там лучше, чем здесь жилось… Просто не любили Вы его и меня не любите, поэтому его и отдали… и хоть Вы даже себе в этом не признаетесь, я чувствую это, да и демон тоже… поэтому то и не помеха ему, радость от этого получать.

– Ты что это говоришь? Демоны ей уже в монастыре мерещатся… Не мудрено: ни покорности, ни страха перед Богом, лишь гордыня одна и эгоизм. С такими качествами не только демоны мерещиться начнут, они и поработить сумеют.

  Ничего не отвечая ей, Алина вновь опустилась на колени: – Господи, молю тебя, позволь ей увидеть то, что мне открыл…

– И что же Он тебе открыл? – иронично осведомилась мать Калерия.

– Я вижу того, кто смеется за Вашей спиной, матушка, и очень хочу, чтоб Вы тоже увидели его и прогнали. Ведь это именно он не дает Вам ни любить самой, ни чувствовать любовь других, – поднимаясь с колен, проговорила Алина.

– Никто, нигде не смеется, хватит ерунду нести! Никого там нет! Где и кого ты увидела? – раздраженно проговорила мать Калерия, оборачиваясь, и тут же испуганно вскрикнула: – Сгинь, нечистый! – а потом, сотворив крестное знамение, опрометью бросилась в храм…

  Следующим утром мать Калерия, проведшая в молитвах в храме всю ночь, узнала, что, после ее ухода, Алина попросила отца Стефана выпустить ее.

– Ты куда это собралась, голубка моя? – спросил ее тот.

– Мне надо вернуть Малыша, – ответила девочка.

– Его что же без твоего разрешения увели?

– Мать Калерия его отдала, но я попрошу мне его вернуть… Он точно погибнет от тоски без меня, я знаю.

  Отец Стефан отпер ворота: – Ну что ж попытайся, голубушка, они еще далеко уйти не успели. Только не задерживайся долго, ласточка моя любимая.

  Ничего не ответив ему, Алина выскользнула за ворота и бегом бросилась вниз по тропинке.

  Как же отец Стефан каялся в том, что отпустил Алину, потому что девочка не вернулась в монастырь ни к вечеру, ни утром.

  Мать Калерия тут же послала сестру Лидию поискать девочку, но та вернулась ни с чем. Тогда к поискам подключились все монахи и монахини. Временами в монастыре оставался лишь отец Стефан, но и это ничего не дало.

  Вернувшемуся через две недели отцу-настоятелю мать Калерия вся в слезах сообщила, что Алина или сбежала или погибла и виновата в этом она. Они очень долго беседовали, почти всю ночь. А на следующее утро отец-настоятель, отдав необходимые распоряжения, вновь покинул монастырь. Вернулся он только через десять дней, но не один, а с Алиной, рядом с которой шел ее пес.

– Господи, девочка моя, какое счастье, что ты жива, – мать Калерия бросилась ей навстречу, обняла и прижала к себе, а потом, разжав объятья, медленно опустилась на колени: – Прости меня, Алина, ради Христа, прости за все, чем обидела тебя… Видит Бог, плохого ничего не желала тебе, деточка.

– Что Вы, матушка, встаньте, не надо… Простила я Вас давно, хоть по большому счету и не за что мне Вас прощать было… Я знаю, что Вы уверены были в том, что правильно поступаете и зла не желали… Вы лишь любить не умели и любви не чувствовали, считая что жить надо не по любви, а по правилам… И я очень рада, что Вы любовь наконец почувствовать смогли… Вы меня тоже, матушка простите, если обидела Вас чем, я тоже не со зла.

– Если ты и была в чем виновата, давно я тебя простила, Алина. Ты не представляешь как я рада, что жива ты и вернулась… Что ведь мы только не передумали, где тебя только не искали… и ты и паломник этот, что собаку забрал, как сквозь землю провалились, не видел вас никто, – проговорила мать Калерия, поднимаясь с колен и вновь прижимая к себе девочку. – Как же я молилась, чтоб не дал тебе погибнуть Господь… Где же ты была все это время, деточка?

– В миру, – тихо ответила Алина и отвернулась.

– Сколько же тебе пришлось испытать, деточка, что ты даже говорить не хочешь, – мать Калерия сокрушенно покачала головой. – Хотя самое главное, что жива ты и здорова.

  Что испытала и через что прошла она, мать Калерия узнала позже от отца-настоятеля, который нашел паломника, уведшего собаку, и все узнал от него. Игумен хотел посоветоваться: стоит ли пытаться разговорить девочку, упорно молчавшую о том, что с ней произошло, и как она жила все это время.

  Мясник Грегор шел из монастыря вслед за еще тремя паломниками из его села, ведя рядом с собой на веревке большого лохматого пса. Пес шел медленно и все время оглядывался, будто надеясь, что сейчас сзади на тропинке покажется его маленькая хозяйка, и ему не надо будет идти рядом с ним на веревке.

– И не надейся, – дергая веревку, чтобы пес шел быстрее, бурчал Грегор, – отдали тебя… Так что назад не оглядывайся, а лучше вперед смотри.

  Когда стало смеркаться, паломники выбрав удобную полянку разожгли костер и перекусив, стали готовиться к ночлегу.

  Грегор, привязав пса к дереву неподалеку от костра, бросил ему ломоть хлеба с мясом, но тот даже не посмотрел на них. Он лег, повернув морду в сторону тропинки ведущей к монастырю, и стал напряженно всматриваться вдаль. Словно ждал, что сейчас оттуда придет его бывшая хозяйка. И тут действительно она показалась на тропинке. Пес моментально вскочил, натянув веревку, но девочка не подошла к нему. Она несмело приблизилась к сидевшим у костра паломникам и тихо проговорила:

– Добрый вечер. Спаси Вас Господи, люди добрые.

– И тебе того же, – отозвались паломники. – Что хотела-то?

  Девочка в упор посмотрела на Грегора: – Отдайте мне, Малыша, пожалуйста.

– Так тебя не пустят с ним в монастырь, – Грегор покачал головой.

– То моя забота. Вы мне собаку отдайте, пожалуйста.

– Как же я отдам его тебе, коли тебе и идти с ним некуда? Это и тебя и пса на голодную смерть обречь. Нет, девочка. Пса я тебе не отдам, и не проси. Возвращайся лучше в монастырь. У костра переночевать с нами можешь и возвращайся. А за пса не волнуйся, ему у меня хорошо будет. Я человек не злой, животных не обижаю, кормить буду вдоволь, так что, другу твоему житье самое лучшее обеспечено будет.

– Он не сможет без меня, он умрет от тоски… Понимаете? Зачем Вам через некоторое время труп собаки?

– Не придумывай, девочка. Собаки от тоски не умирают. Сколько лет живу, а такого не слышал. От тоски и люди не часто умирают, а ты про собаку такое… Все, не спорь. Хочешь с нами переночевать, чтоб не страшно было, переночуй, но пообещай, что завтра с утра в монастырь вернешься.

– Я не вернусь в монастырь. Я не могу бросить Малыша, он погибнет без меня. Он вон даже сейчас у Вас не ест.

– Не голодный, вот и не ест. Проголодается, сметет все.

– Не голодный? – девочка усмехнулась. – Малыш не бывает "не голодный", – она обернулась к псу и ласково проговорила: – Кушай, Малыш, это друзья тебе дали, кушай.

  В следующее мгновения хлеб с мясом исчезли в пасти пса, и он уже облизывался.

– Зря ты ему приказала есть. Он понять должен, что останется без тебя и есть должен без твоих команд.

– Не будет он без меня есть…

– Конечно, не будет, если чувствует, что ты рядом, – раздраженно ответил паломник. – Уйди и возвращайся в монастырь, вот тогда через пару дней он позабудет тебя и есть начнет.

– Вы ошибаетесь, – девочка грустно покачала головой, а потом развернулась и, опустив голову, скрылась в надвигающихся сумерках.

  Пес дернулся следом, стараясь порвать веревку, но Грегор прикрикнул на него: "А ну лежать!", и пес лег, напряженно вглядываясь в ту сторону, куда ушла девочка.

– Как бы не сбежал он у тебя ночью, – проговорила сидящая рядом с ним паломница Климентина. На черноокую, бойкую жену сапожника, засматривались полсела, и Грегор не был исключением.

– У меня не сбежит, от меня никто не сбегает, – лукаво улыбнулся ей Грегор. После чего встал, снял с себя широкий кожаный ремень, подошел к псу и, затянув ремень у него на шее, крепко привязал его.

  Утром проснувшийся Грегор обнаружил, что ремень его перегрызен, а пес сбежал.

– Чертова девчонка, – выругался он, – свела все-таки пса.

– Вернись в монастырь, я думаю, раз отдали они его тебе, то вернут, – повернулась к нему одна из паломниц.

– Девчонка не глупа чтобы сразу с псом в монастырь возвращаться. Она наверняка погуляет с ним пару деньков, а уж потом приведет. Скажет, что вернулся к ней он… Вот ведь незадача: такого пса великолепного упустил, – расстроено проговорил Грегор и присел, рассматривая обрывки ремня и веревки, которыми был привязан пес.

  К нему подошла Климентина и ласково положила руку на плечо: – Ладно, не горюй о потерянном, может, что другое найдешь, – она лукаво усмехнулась.

  Грегор глянул на нее и встретился с ее многообещающим призывным взглядом.

– Зайди как-нибудь ко мне, может, я сумею твоему горю помочь, – тихо проговорила она.

  Грегор знал, что во дворе Климентины собаки не жили, и понял, что не о них она завела речь.

  В это время к ним подошел еще один паломник, деверь Климентины:

– Ладно, Грегор, что печалиться-то? Легко пришло, легко и отпусти. Не платил же ты за пса-то. Ремень вот только жалко. Он у тебя новый совсем был…

– Да я бы лучше заплатил. Отменный пес. Смотри, как ремень перегрыз: видно, что пару раз рванул зубами и все… Ладно, пошли, действительно, не исправишь ничего оттого, что сетовать будешь.

  Они уже собрались уходить, когда на поляне появилась девочка, а рядом с ней шел пес.

– Вот, – девочка подошла к Грегору и протянула обрывок ремня, который все еще охватывал шею пса, – сбежал он ко мне. Я говорила, что не сможет он с Вами. Может, отдадите его мне? – она просительно заглянула ему в глаза. – Ведь Вы даже удержать его не можете. Отдайте, Христа ради… Пожалуйста, отдайте мне его…

– Нет, не отдам, и не проси больше! И хватить ошиваться рядом с нами. Он чувствует тебя, поэтому и сбежал, – Грегор взял обрывок ремня из рук девочки и сердито посмотрел на нее. – И можешь не надеяться, не сбежит он больше. Я глаз с него не спущу, а дома на цепи сидеть будет. Цепь-то он уж не порвет.

– Может и не порвет, но он погибнет на ней, – печально проговорила девочка.

– Хватит беды на его голову накликивать, лучше помолись о том, чтоб не погиб он, и побыстрее ко мне привык. В любом случае другого хозяина у него не будет. Он уже не твой. Поэтому возвращайся в монастырь и забудь о нем.

  Девочка ничего не ответила, лишь тяжело вздохнула и, понурив голову, ушла. Пес проводил ее тоскливым взглядом.

  Деверь Клементины озадаченно посмотрел на Грегора:

– Суров ты, Грегор. Девчонка тебе пса вернула, а ты не только не поблагодарил, а даже отчитал ее за это…

– И правильно сделал, – вступила в разговор Клементина, – этим нищим попрошайкам только дай повод, и на шею сядут… Пусть радуется, что Христа ради в монастыре держат, так нет, ей еще собаку подавай… и упертая какая… сказали же, что не отдадут, так нет опять: "Отдайте, Христа ради".

  Несмотря на то, что Клементина поддержала его, Грегору стало как-то не по себе. Он понимал, что несправедливо обошелся с девочкой. Так сердито он поговорил с ней, только из-за того, что злился на себя за собственную непредусмотрительность, и за то, что отказывать ей ему было достаточно сложно. Чувствовалось в девочке что-то такое, что Грегор даже словами описать не мог. Словно была в ней какая-то скрытая сила, которую она могла использовать, но не использовала, а лишь по-доброму просила.