Философия душевного здоровья и психотерапия

Все права защищены. Никакая часть этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, а также запись в память ЭВМ для частного или публичного использования, без письменного разрешения владельца авторских прав.

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Прежде чем изложить свою профессиональную позицию, мне кажется важным сказать несколько слов о себе c позиции, которая выше профессиональной. Поскольку считаю фундаментом своего существования философию душевного здоровья, основанную на исповедании высоких смыслов. Потому и в профессии я сначала человек, потом – профессионал.

Считаю: самой большой бедой человечества является отказ от великих способностей и возможностей тела и души в угоду сиюминутному страху не приобрести, не успеть, не выдержать конкуренции, не оправдать надежд матерей и отцов, не занять положения и пр. Трусость, вслед за ней малодушие и предательство себя, потом – других как следствия этого страха порождают трусость, вслед за ней малодушие и предательство себя, потом – других. Это порочное кольцо начинается с того, что мы верим временным значениям, которые профанируют высокие смыслы, величественные и простые: мир и Бог защищают нас как свою часть, если мы выбираем их; они всегда доступны нам в субъективных ощущениях и чувстве любви и блага; тело не знает зла, ибо зло придумано интеллектом человека из страха; добро и зло объективны, но не абсолютны, поэтому могут принимать субъективные формы, путающие нас в выборе и толкающие в трусость; единственным путем, способным противостоять этому пороку, является любовь.

Я исповедую эти смыслы. Они переданы всему человечеству в Книгах и узнаются в личном опыте постижения добра и зла.

Когда началась наша война с самими собой, сказать невозможно. Из века в век мы совершаем одну и ту же ошибку: руководимые страхами, мы, представители поколений, перестаем синхронизироваться с миром, «наследственно» считая, что это он нас не любит и не защищает. Допуская такую ошибку, мы пускаем свое потенциальное благо – способность подвергать разные феномены своего бытия (телесные, психические, социальные) научной проверке – не на развитие своего человеческого естества, а на его девальвацию. Как мы технически это делаем? Мы болезненно сомневаемся: нетерпеливо, суетно, капризно и инфантильно требуя доказательств вселенской любви немедленно и в той форме, которая доступна нашему воображению.

Так проявляется наше невежество.

Некоторые из нас даже придумали (а многие подхватили) формулу оправдания этому невежеству, взяв за основу глубокие послания и исказив их смысл. «А судьи кто? кто знает, что есть добро, а что – зло? что правда, а что ложь?» – несется теперь с разных сторон в отрыве от первоначального контекста. Не доверяющие, но доверчивые и внушаемые, мы готовы поверить в любую чушь, поддерживающую наши слабость, тщеславие и гордыню. И кидаемся в другую крайность: сомневаясь в любви, мы не сомневаемся в том, что всегда правы, и требуем преклонения перед «величием человека», не умея жить просто, как часть Ойкумены (Вселенной). Почему так? Трусость. Вслед за ней – малодушие. Потом – предательство себя и других.

Результат: разочарования, войны, геноциды, революции, торгашество.

Мы предаем высокие смыслы, ссылаясь на то, что они несовременны в научный век. «Аргументированно» фальсифицируя их через язык и речь, науку, ремесла, медицину и искусство, мы старательно не видим и не слышим, что в каждый век нам напоминают о них современными для этого века словами, средствами и образами. Так, чтобы было понятно написанное в Книгах и переданное мудрецами опыта добра и зла. Пример из нашего времени? – Хотя бы «Матрица» братьев Вачовски, мистерия Человека, воспринятая подавляющим большинством зрителей, увы, всего лишь как супербоевик, где «хорошие», хотя и с огромными потерями, побеждают «плохих».

Тем не менее, невзирая на разочарования, войны, революции, геноцид и торгашество, из века в век ведется терпеливая работа по восстановлению, поддержанию и развитию незыблемого смыслового слоя. Через те же «ворота», в которые проходит фальсификация. Через язык и речь, науку и ремесла, медицину и искусство человечеству напоминают, что есть жизнь и смерть, любовь и ненависть, добро и зло.

Я верю, что психотерапия, возникшая в атеистическом обществе, – современная вариация на тему поддержания вечных смыслов. Я знаю, что она может и должна быть одним из видов такой работы с человеком на базе философии и подлинной религиозности психотерапевта – его высокой связи с миром, не обязательно реализуемой посредством Церкви. Пример? – Джеймс Хиллман. Вместо этого различные направления психотерапии увлекаются технологиями, позволяющими корректировать частную проблему личности, но не способными охватить смысл человеческого бытия. Для Юнга это было бы невозможным! Он занимался человеком, помогая ему осознать свое место в большом мире. Он знал, что «место» означает не положение в социуме, но качество человека, самость. Ему не было стыдно за умение это различать. Сегодняшняя же ситуация в психотерапии демонстрирует добровольный комплекс кастрации.

Поэтому я поднимаю вопрос о философской базе: по моему глубокому убеждению, психотерапия, не опирающаяся на философию (любовь к мудрости), таковой не является.

Какой философии под силу обобщить причинность внутреннего мира современного человека, увлеченного научной гордыней и профанирующего высокие смыслы? Аналитической? мистической? рациональной? абсурда? экзистенциальной? Каждое из этих направлений философии (и другие также) по-своему объясняет общие причины несовершенства человека и проблемы его адаптации в мире (предоставляя психотерапии возможность разрабатывать способы решения этих проблем). Причем нельзя сказать, что какое-то из направлений «неправо» – каждое, по-своему, совершенно «право»! Но описывает лишь часть явлений внутреннего мира, не будучи способным охватить целый мир.

Посудите сами: когда-то давно, до нас, о нашей психической природе, особенностях и потенциальных недостатках все было сказано. О наших психических и психологических процессах практически все, что известно нам, было известно в теории и практике египтянам, персам, кельтам, древним восточным и западным славянам, вавилонянам, ацтекам, инкам. Об этом свидетельствуют мистерии. Три последних века часть человечества, по сути, научно доказывает и развивает их «магию». О нашей психологии подробнейшим образом рассказали греки в своих мифах, каждый из которых персонифицировано описывает черты разных характеров, психологические процессы, их генезис и взаимосвязи. Иудеи выполнили тот же долг перед человечеством, оставив в Торе исчерпывающую, но гораздо более сложную для анализа, невозможного без знания иврита, генеалогию человеческих качеств.

Но: «всё о нас» заключало еще и общие философскомистические знания, которые сообщали человеку тайну:

«Сколь ни развивай свои «парапсихические» способности, социальный успех и науку (магию), но если ты не в ладах с мирозданием и проявляешь над ним насилие, то оно тебя отвергнет и уничтожит. И это – твой выбор. Тогда будет «око за око, зуб за зуб». Для человека, руководимого страхами и порабощенного научной гордыней, – совершенно бесполезная тайна. Но не для подлинно научного человека: и Ньютон, и Эйнштейн не только верили в это, но и знали.

Однако: размышляя о себе и мире, мы научились мыслить логично, рационально и реалистично, как учил Аристотель. Это помогает нам видеть причинно-следственные связи в наиболее близком нам, людском, мире и развивать науку. А также помогает нашему интеллекту изворотливо избегать сомнений в невежестве.

Жаль: научившись аристотелевской логике, мы отказались от логики Платона и обоих Заветов, которая устроена по иным законам. Эта логика не прямая, потому что описывает неочевидное: законы формирования духовных качеств человека и тайные связи между его духом, душой и телом. Это сложная логика, приводящая к рассеиванию тумана (лат. mistis) перед теми, кто, заслужив опытом добра и зла право владеть и управлять миром, отказывается от власти над ним. Он хочет миру только добра и свободы и потому находит гармонию между собой, социумом и Вселенной.

Так какой же философии под силу обобщить современного человека, увлеченного научной гордыней и наивно полагающего, что интеллект и социальный успех оградят его от десинхронизации с миром и личных трагедий? Ведь именно этой, научной, увлеченностью объясняется локальность подходов и направлений в психотерапии, направленных на взращивание интеллекта и разрастание социальности. Ведь именно поэтому каждые десять лет при появлении какого-то очередного психотерапевтического подхода кажется, что вот теперь уже наконец нашли панацею от всех проблем человека! Между тем это только кажется: «психотерапии уже сто лет, а мир становится все хуже» (Джеймс Хиллман).

Считаю: мы обрели огромные знания о себе; они кажутся неоднородными, но они – звенья цепи знаний, исходящей из одного и того же источника – мира. Эта цепь – не кандалы, она – связь, утверждающая ОТСУТСТВИЕ противоречий между логикой Аристотеля, Платона, обоих Заветов и наукой. Эта же цепь знаний утверждает и отсутствие противоречий между телом, духом, душой и социальным успехом человека. Но воплотить в работе постулат отсутствия противоречий можно лишь на основе философии душевного здоровья. Она исповедуется тысячелетиями, и ее основной принцип известен всем: возлюби ближнего своего как самого себя.

Как правило, люди, исповедующие этот принцип, не выглядят удобными и добренькими.

Когда вам предлагают свободу выбора, смотрите внимательнее: не подготовлен ли ваш выбор столь тщательно, что у вас есть только иллюзия свободы?

ЧТО ТАКОЕ ПСИХОТЕРАПИЯ, КТО ТАКОЙ ПСИХОТЕРАПЕВТ?

Нелегко сделать первый шаг в направлении психотерапии. Часто потому, что не все понимают, что это такое. В чем отличие психотерапии от других видов помощи и каковы возможности и границы полномочий психотерапевта? Психолог он или врач-психиатр? А психотерапия – это лечение психического заболевания личности, поддержка при кардинальных изменениях или помощь в решении ее проблем*? Из-за отсутствия простых и внятных ответов на эти вопросы специалисты не всегда отдают себе отчет в том, какую работу на самом деле они выполняют, а какую декларируют. Ниже я изложу свою субъективную профессиональную позицию по этим вопросам.

Конечно, широкой публике известно, что существуют область медицины психиатрия** и соответствующая ей профессия психиатр.

*Термин «психотерапия» состоит из двух частей: psyhe – «душа» и therapia – «лечение, уход, забота, поддержка».

** Термин «психиатрия» состоит из двух частей: psyhe – «душа» и iatreia – «врачевание, лечение».

Также известно, что существуют область гуманитарного знания психология и профессия психолог. Но обывателю, в частности, непонятны смысловые различия словосочетаний «врач психиатр» и «врач психиатр-психотерапевт». Ему неведомо, чем отличаются психолог-консультант от клинического психолога или от нейропсихолога и все они – от врача-психиатра и врача психиатра-психотерапевта. Обыватель – потенциальный клиент или пациент (или его родственник) – не знает, к кому именно он может (и, желательно, должен) обратиться в своем уникальном случае. Часто из-за этого незнания происходят серьезные ошибки: попав к специалисту не того профиля или не той квалификации, пациент / клиент не получает помощи, адекватной его состоянию. И это первый вопрос, но мы рассмотрим его после двух других.

Вторым, важнейшим для меня, вопросом является вопрос о душе. Мне придется на него ответить (хотя бы для того, чтобы не профанировать понятие «психотерапия»), невзирая на то что однозначного отношения к этому вопросу в веках не сложилось. Религия и классическая философия всегда освещали его по-разному: первая – через актиоматику и веру, вторая – через дискурс. Но я практик, и настроена на оказание профессиональной помощи. Поэтому стремлюсь уйти как от сугубо религиозного, так и от чисто философского взгляда на душу. В то же время как человек я не могу не размышлять о ней и не хочу игнорировать свою веру в то, что именно душа – суть человека и самая ценная его часть. Тем не менее в работе я опираюсь на профессиональные знания и о душе сужу по качеству наблюдаемых процессов, которые серьезно отличаются и от процессов социального взаимодействия, и от эмоционально-чувственных процессов. Последние характеризуются накалом страстей, отражающих эгоистические переживания человека, главным героем которых является он сам. Эти переживания в основе своей, как правило, содержат различные страхи, обоснованные и необоснованные.

Рассмотрим весьма распространенный случай – страхи матери за мальчика-подростка. Для него ее переживания – знак недоверия, и, протестуя, он невольно доказывает их обоснованность своим поведением. Мать считает, что ее страхи объективно обусловлены: он еще очень незрелый, а вокруг слишком много опасностей – наркотики, алкоголь, риски, похоти и пр. Но в основе материнского страха могут лежать (чаще так и бывает) иные причины. Например, она может быть недовольна собой – тем, что не нашла к ребенку нужного подхода; тем, что раньше не увлекла его стоящим занятием; тем, что не адаптировала к жизни, в частности, тем, что не донесла важные принципы, ограждающие его от необоснованных рисков и позволяющие делать верный выбор в ситуации соблазна. Она может быть недовольна собой, но не осознавать этого. Тогда на основе скрытых от понимания адекватных самооценки и самокритики будут расти чувство вины и муки совести, требующие наказания (порицание общества или кара Господня).

Сила бессознательного внутреннего конфликта затмит видение конструктивного выхода из переживания и произведет подмену: место страха наказания займет страх за незрелого подростка. У такой подмены есть и вторая причина: мать отказывает ребенку в индивидуальности. Он, материально и социально зависящий от нее, в ее представлении не имеет независимости в душевных / телесных переживаниях и процессах (симбиоз). Он – ее меньшая часть, странное поведение которой она воспринимает как угрозу своей большей части и безопасности в целом. Растут напряжение и тревога. Страхи продлевают симбиоз, зависимость, созависимость и плодят новые страхи: мать мыслит, чувствует и поступает деструктивно. Ее действия направлены на ограничения подростка (своей меньшей части) в контактах: в ход идут гиперконтроль, назидания, устрашение. Потому она не интересуется внутренним миром ребенка, не видит подлинных трудностей его адаптации, не дает уместных рекомендаций. Мать убеждена, что точно знает, что именно он как ее часть переживает. Такое ее поведение отвращает подростка от нее как не понимающей, не любящей, разрушающей, «пожирающей» и взращивает в нем ненависть, помещающую ее в категорию «чужой, враг».

Насилие над волей – своей и других, «прогиб» под обстоятельства, разрушение дорогих и значимых отношений, отказ от борьбы за них, отказ от самопознания и творчества, создание помех в самопознании и творчестве другим и прочее, продиктованное страхами перед внутренней и внешней реальностью, – проявление страстей, деструктивного эгоизма или себялюбия.

Странный факт из опыта: я не обнаружила, что себялюбие является любовью к себе. Это иллюзия любви, назначение которой – оградить человека от труда над своими страхами; иллюзия, взращивающая душевную лень, плодящая страх и малодушие. Себялюбие свойственно людям, не признающим индивидуальность и свободу личности другого, а также разнообразие мира. В отличие от себялюбивых, душевные процессы всегда глубоки и полны любви, сострадания, сопереживания и сочувствия. Их главным героем является аутентичный другой, а «СО-» – их суть. «СО-» – не симбиоз, это готовность разделить страдание, переживание, чувствие, действие другого в том виде, в котором они происходят именно у него. Искренняя забота о другом человеке, опирающаяся на признание его ценности и неповторимости (этика), перемещает фокус внимания с себя на него. Поэтому душевные процессы изначально отличаются от процессов деструктивного эгоизма, которым присуща фиксация на себе, своих страхах, выгодах и безопасности. По той же причине душевные процессы имеют тенденцию к выравниванию эмоциональных флуктуаций, от которых ни один человек не застрахован. Эта их особенность хорошо видна в нетипичных ситуациях. Способность к «СО-» растет у человека по мере увеличения побед в сражениях с гидрой деструктивных страхов. Такие победы способствуют познаванию миров, внешнего и внутреннего, и опосредованно вносят ясность в восприятие другого. Они же, в случае необходимости, подсказывают верные инструменты помощи: слова, касания, действия. Однако (!) вновь странный факт из практики: душевный процесс – мой, следовательно, эгоистичный. Но почему-то созидательный. Может быть, человек относится к другому так, как хотел бы, чтобы относились к нему? Тогда этот эгоизм согласуется с жизненностью, сохранностью, телесностью, развитием и творчеством, своим и других. Он направлен ОТ себя К другому. Может быть, «возлюби ближнего своего как самого себя» становится возможным тогда, когда человек познаёт себя в эгоистической (моя), но (!) этической любви к другому, которая больше страха за себя? Назову характер такого эгоизма натуральным. Возвращаясь к примеру: мать, желая добра и пользы своему ребенку, могла бы увидеть его индивидуальные особенности и подобрать верный подход к нему. Для этого ей нужно было бы совершить подвиг во имя него и себя: начать учиться вместе с ним тому, чему ее не научили родители – прежде всего разборчивости (что есть что), находчивости, смелости, нестандартности мышления и действий, способности сомневаться в своей правоте и пр. Тогда, изменившись, мать стала бы для своего ребенка мудрым и балансирующим помощником, к словам которого он бы прислушивался. Но она не может вступить в обучение, базирующееся на мудром принципе «как человек относится к миру, так и мир относится к человеку». Она даже не может догадаться о существовании этого принципа, ей доступна лишь та область знаний о мире, которая опирается на банальные истины: мир полон опасностей, человек человеку волк, лучше быть первым на деревне, своя рубашка ближе к телу, бесплатный сыр бывает только в мышеловке и пр. Возводя банальные истины (ситуативно вполне уместные) в абсолют, распространяя их на все закономерности и случаи жизни, мать не выходит за границы грубых стереотипов взаимодействия. Иными словами, ей не остается ничего другого, как привести в соответствие и методы обращения с подростком: через гиперконтроль, повышенную тревожность, страх, агрессию – вербальную и даже физическую. Так обеспечивается стабильность «птичьего двора», к которому тяготеет мать [1].

Душевный процесс не имеет ничего общего с желанием казаться и выглядеть душевным: человек не заботится о том, «что станет говорить княгиня Марья Алексеевна» [2], действуя порой вопреки шаблонам общества или социальной морали (но это не принцип, а частность). Тот, кто находится в себялюбивой позиции, отказывается от натурального эгоизма лишь потому, что страх за себя доминирует над любовью к другим. Вирус длительной, запущенной ошибки формирует «ветхого человека» [3]. Он передается по наследству через порочную систему воспитания и вызывает у всех его «носителей» болезненность в переживаниях и в теле. Тогда наступает душевное недомогание, или страдание.

Здесь я хотела бы уделить некоторое внимание понятию «страдание», так как именно оно, по моим представлениям, и является ключом к сути психотерапии. Страдание обычно понимается в одном значении – мучение, или муки, и это представление не лишено оснований. Тем не менее в Толковом словаре живого великорусского языка Вл. Даля (а мы существуем в русской языковой реальности) в главе «Страдать» мы находим и другие значения: «страдать, страдаю, стражду; биться, бороться, бедовать, мучиться, маяться; терпеть боль… усильно трудиться, работать… работать в поле, спешно сымать и убирать хлеб и сено…» [4, т. 4]. Язык – хранитель смыслов, формировавших сознание многих поколений до нас, и даже в периоды губительных для него «субкультуральных» изменений он сохраняет фундаментальные значения в коллективном и индивидуальном бессознательном. А это в нашем случае значит: страдание – путь от мучительной битвы за себя до жатвы – обретения себя. Путь, на котором есть шанс пройти и большое пространство («поле»), и усильный пахотный труд, и боль, и мучения.

На основании практики могу утверждать: человек, пришедший на психотерапию, страдает по себе подлинному. По своей душе в своем теле. Он страдает от того, что не может полноценно выразить предопределенного природой – способности любить; от того, что либо не встречал других, способных любить, либо не узнал их вовремя и утратил; от того, что чувствует себя рабом порочного круга обстоятельств; от того, что предал себя и свою аутентичность в угоду страхам; от того… от того… Он страдает, и потому он – страдающий. Лишь работа, направленная на исправление всех этих «от того», работа, итогом которой будет «жатва» – целостность, свобода и умение любить, может оправдать его нынешние страдания-мучения. Только такая работа дает шанс на исправление вековой ошибки поколений и создает условия встречи с другими умеющими любить.

Душевные процессы отличаются и от процессов социального взаимодействия, целью которых является получение выгоды – взаимной или персональной. Последние, к сожалению, склонны больше развиваться в сторону деструктивного эгоизма, чем в сторону душевного процесса. Но из этого не следует, что не бывает нормальных, созидательных процессов социального взаимодействия.

На основании вышеизложенных представлений, обобщающих профессиональный опыт, я дифференцирую понятия «душевное здоровье», «душевная болезнь», «душевное недомогание» (болезненность) и «проблема». Такая терминология в большой степени помогает мне выносить суждение о состоянии души человека, пришедшего за помощью.

Под душевным здоровьем я подразумеваю способность человека спокойно и бескорыстно вкладываться в душевный процесс, суть которого – способность любить. Душевное здоровье присуще человеку от природы, но часто к нему приходится идти трудным путем.

Под душевной болезнью – нарушение или искажение этой способности разной степени тяжести и с разными особенностями: как именно и в чем проявляется нарушение или искажение способности. Душевная болезнь может передаваться по наследству (эндогенно), но часто начинается либо с шоковой травмы, либо с союза деструктивного эгоизма и представлений об уродливом, чудовищном, страшном миропорядке (психогенно, травматическое развитие). Душевной болезни свойственно страдание-мучение, ощущаемое страдальцем как не имеющее конца (адовы муки). Однако это не означает, что никакая душевная болезнь не лечится.

Под душевным недомоганием (болезненностью) – смятение и конфликт между себялюбивыми переживаниями человека и его потребностью быть душевным. Душевное недомогание – условие выбора и поиска человеком себя / своих отношений в мире людей, животных и природы. От того, какой выбор человек будет делать, как он будет осуществлять самопознание, как он будет справляться с деструктивным эгоизмом, зависит, будет ли он двигаться в сторону душевного здоровья или в сторону душевной болезни. Иногда продвижение второго типа растягивается на несколько поколений рода, если представители поколений упорствуют в своей разрушительной ментальности.

Под проблемой – задачи личности, которые нужно решить (буквальный перевод греческого термина). Эти задачи, конечно, могут быть сложно организованы и создавать трудности; они социального значения и связаны, как правило, с необходимостью и потребностью человека находить безопасное, достойное и выгодное место в социуме. Проблемы, безусловно, занимают существенное место и в явлениях душевного недомогания, но называть саму болезненность «проблемой» мне не позволяет глубина смятения и конфликта, характерного для болезненности. Также понятие «проблема» и ее проявления совершенно не согласуются с душевной болезнью как чересчур простые для болезни.

Этим четырем состояниям души соответствуют состояния материального организма: здоровье, телесные болезни, телесные недомогания и телесные проблемы. Известные в истории факты серьезных телесных страданий у праведников и подвижников (прежде всего болезни опорно-двигательного аппарата) являются не болезнями, но неспособностью материального тела (формы и тканей) полноценно справиться с силой потока духовного света.

Третий вопрос – об идентификации и самоидентификации человека в ситуации получения помощи: кто он – пациент или клиент*? Между этими понятиями существует большая разница, отработанная и закрепленная веками, – их разделяет качественная пропасть. Потому и вопрос об идентификации должен определяться не мировыми достижениями в области прав личности, но реальным положением дел.