Самый далёкий тыл

Я вот только думаю: сколько же человек нагревают руки на этом воровстве! И не какие-то мелкие козявки, вроде нас, а, наверное, большие чины… И ведь не всё сливочное масло оказывается потом на барахолке, а самая большая часть оседает в холодильниках у начальства, и они жрут его, не стесняясь и не думая, что люди вокруг голодают! А-а, что там думать! Я должен это делать ради мамы и Мишки.

Хозяин обещал нам отличную зарплату – в несколько раз большую, чем Лёвка Гришин платил нам. Так вот, в первую же подходящую ночь мы с моими пацанами подплыли тихо на вместительной лодке к якорной цепи «Феликса Дзержинского». (Я вначале опасался, что морской патруль остановит нас, но Марков сказал нам: «Орлы, не трухайте! Патруль тоже состоит из людей, которые хотят жевать. Мы им отваливаем часть добычи – и они нас не видят. Поняли?». Я всё понял, и ещё я понял, что жизнь – это сплошной бардак, где вор сидит на воре и вором погоняет…)

В общем, в ту ночь я схватился за толстую якорную цепь и начал подниматься. Цепь была мокрой, скользкой и холодной, но у меня есть опыт в таких делах. Три офицера в форме НКВД встретили меня на палубе. Моя задача была простой – вручить им толстую пачку денег – наверное, их полугодовую зарплату. Они пересчитали их при свете фонаря и вызвали солдат грузить нашу лодку.

За тридцать минут солдаты загрузили нашу посудину, и мы отчалили. Ещё три таких ходки – и весь ворованный груз оказался на пирсе. Как и ожидалось, хозяин заплатил нам хорошие бабки. И будущее казалось мне прекрасным и вполне обеспеченным…

Но не тут-то было! Через две недели мои надежды, как литературно выражается Мишка, рассыпались прахом.

После ужина мама отослала Мишку на кухню мыть посуду и закрыла за ним дверь. Я чувствовал, что в воздухе пахнет грозой, как поётся в известной песне из какого-то кинофильма.

– Серёжа, – сказала мама, – что ты делаешь на барахолке?

Я молчал. А что я мог ей сказать? Я старался не смотреть на неё.

– Скажи мне, чем ты там занимаешься?

Мама у нас – умная женщина, но вопрос она задала мне просто дурацкий! Ну что люди делают на барахолке? Покупают, воруют или продают… Если я не покупаю или ворую, значит, я продаю. А что я могу продавать? Только то, что кто-то своровал, верно? Логично, как говорит мой умный начитанный братец.

У меня в разговорах с мамой есть одна трудность – я не могу ей врать. Вообще, для меня соврать – это как высморкаться. Я делаю это как настоящий специалист. И никто не подумает, что я брешу. Но это если я вру кому-нибудь другому, а не матери. Не могу я заливать ей, когда она сидит рядом со мной – такая красивая, что можно умереть! – держит меня за руку, смотрит мне в глаза своими большими голубыми глазами и ждёт от меня правдивого ответа.

– Екатерина Ивановна сказала мне, что тебя видели несколько раз на барахолке. Ты там продавал что-то и получал деньги. Что ты продавал и где ты это взял?

Я уже упомянул однажды, что Екатерина Ивановна – это директор нашей школы и наша соседка по двору. Она, между прочим, могла бы придержать свой длинный язык и не доносить на меня маме.

– Мам, – взмолился я, – поверь мне! Это всё мелочи: спички, карандаши, американские блокноты… Просто, чтобы заработать пару рублей, например, для оплаты нашего примуса. Все сейчас торгуют на барахолке.

– Ты перепродаёшь сигареты, сахар, муку?

– Иногда.

Мама встала.

– Серёжа, – промолвила она, – папа сказал мне однажды, что тебя видели торгующим на барахолке, но я, к сожалению, не поверила ему. Я очень беспокоюсь; нет, не беспокоюсь, а я боюсь за тебя. Ты должен дать мне слово, что с сегодняшнего дня ты не подойдёшь близко к барахолке и прекратишь всякую спекуляцию.

Я перевёл дыхание.

– Мам, – сказал я, – ты знаешь, мы не сможем прожить без этих моих денег.

Мама покачала головой.

– Я не хочу, чтобы ты попал в неприятность, Серёжа. Мы справимся как-нибудь.

Мама – единственный человек на белом свете, которому я не могу отказать ни в чём. Но пообещать ей прекратить барахольные дела – это не так трудно; а вот сообщить хозяину, что я завязал с нашим бизнесом, будет нелегко.

***

Все серьёзные пацаны во Владивостоке имеют в кармане кастет. Это такая толстая стальная пластина с дырами для пальцев. Удар такого кастета по морде противника может искалечить его на всю жизнь. Но я предпочитаю короткую велосипедную цепь, которую я ношу постоянно в кармане.

Так вот, когда я увидел двух мужиков в полутёмном туннеле, ведущем в наш двор, я первым делом сунул руку в карман и схватил цепь. Моим следующим действием было оглянуться и убедиться, что я могу безопасно смыться. Но путь к отступлению был закрыт третьим мужиком позади меня.

В драке первое правило – не дать противнику зайти тебе в тыл. Поэтому я прислонился к стене, наблюдая как два гада впереди меня лениво отклеились от стенки и двинулись ко мне. Краем глаза я видел, что третий мужик закурил сигарету, ожидая быстрого конца нашей встречи. Даже в полутьме я смог легко опознать его; это был мой хозяин, Виктор Марков…

…Три дня тому назад я сказал ему, что бросаю этот воровской бизнес.

– Ты не можешь это сделать, – сказал он. – Ты меня разоришь. Твоя шайка – лучшая на барахолке. Без тебя я должен буду свернуть операции на пару месяцев. Ты ведь хорошо зарабатываешь. В чём дело?

– Я обещал матери, – пробормотал я, чувствуя себе слегка пристыженным.

Он расхохотался.

– Матери не должны знать, что делают их взрослые сыновья.

– Я не взрослый.

Он молча смотрел на меня. Веко его левого глаза заметно дёргалась. Это был верный признак того, что он был разгневан.

Мы сидели в деревянной будке, которая служила нам штабом на барахолке.

– В любом случае, – сказал Марков, – ты должен заплатить мне за ущерб, который ты наносишь мне своим идиотским решением.

Я знал, что наш разговор сведётся к этому. Законы барахолки очень суровые. Если ты был в серьёзном деле, то ты не можешь так просто завязать и отвалить. Ты должен будешь заплатить бабки. Иногда – очень приличные бабки. Иногда, если ты не можешь или не хочешь расплатиться, тебе могут переломать пару костей. Я знал это. Я не был удивлён. Я был готов.

– Я не должен вам ничего, – сказал я, встал и пошёл к двери…

…Теперь Марков с двумя гадами пришли расплатиться со мной. Я был уверен, что первый же тип, приблизившийся ко мне, будет через десять секунд кататься по земле, держась за окровавленную голову. Потом я прыгну навстречу второму сучонку. Два быстрых удара цепью – и он присоединится к своему товарищу, валяющемуся в пыли. И вот тогда я повернусь к моему боссу, бывшему лейтенанту Виктору Маркову. Но это будет встреча один на один, а я не помню, чтобы я когда-нибудь проигрывал такой матч.

Всё произошло почти точно так, как я предполагал. Почти…

Когда я покончил с двумя падлами (один из которых был Генка-Цыган, которого я изметелил недавно за похищение примуса) и повернулся к Маркову, я вдруг увидел джип, въезжающий в туннель. Водитель резко затормозил рядом с моим бывшим боссом, выскочил из машины и с криком «Брось оружие!!!» кинулся к Маркову. И тут я увидел в руке Маркова пистолет, направленный на меня. Я отскочил к стене, со страхом ожидая выстрела, но в это время случилось неожиданное. Водитель резким движением поднял ногу, развернулся на другой ноге и круговым движением врезал Маркову ботинком по черепу. Лучше б он ударил моего бывшего босса по руке, держащей пистолет, так как Марков, падая, успел нажать на курок. Раздался оглушительный выстрел – и водитель, спасший мою жизнь, рухнул на землю.

Два подонка во главе с Марковым кинулись, спотыкаясь, к выходу из туннеля и мгновенно смылись.

И только теперь я обнаружил, что в джипе был ещё и пассажир. С криком «Алекс! Алекс!» он бросился к водителю, лежащему на булыжнике.

Значит, имя моего спасителя – Алекс…

В два прыжка я оказался рядом с ним и упал на колени, пытаясь в спешке разобраться, где у него ранение. Кровь обильно хлестала из раны на его ноге и заливала землю вокруг. Он пытался удержать кровотечение, сжимая ногу у бедра, но тщетно. Его пассажир, стоя на коленях рядом со мной, пробовал изо всей силы зажать ногу при помощи пояса, но кровь продолжала сочиться. Он мельком взглянул на меня.

– У тебя есть верёвка или провод? – спросил он.

– Верёвка?.. Нет, – сказал я и вдруг вспомнил, что в руке у меня зажата моя верная велосипедная цепь. Она вся была покрыта кровью Генки-Цыгана и другого сучонка.

Я протянул цепь мужику, стоящему на коленях.

– Осторожно, – сказал я. – Она грязная.

– Наплевать! – пробормотал он, и я уловил странный акцент в его произношении. Он, наверное, не был русским.

Алекс сказал что-то по-английски, и я услышал имя пассажира. Алекс назвал его Джимом, и я сразу понял, что оба они – американцы.

– Сынок, – промолвил Джим по-русски, – ты случайно не знаешь, где тут есть поблизости Красный Крест или госпиталь?

– Знаю… Моя мама работает там.

– Давай затащим его в машину… Алекс, дружище, ты сможешь встать?

Алекс кивнул. Моя велосипедная цепь сделала своё дело, и кровотечение почти полностью прекратилось. Мы забрались в джип и выехали из проклятого туннеля.

Мне казалось, что я где-то когда-то видел моего раненного спасителя. Я оглянулся на него, полулежащего на заднем сиденье, – и вдруг вспомнил! Ну конечно, это был тот самый рослый американец, о котором говорил Танькин отец, капитан Лагутин, на первомайском митинге в нашем порту: «А теперь я хочу представить вам, дорогие товарищи, пассажира нашего корабля, нашего дорогого гостя, известного корреспондента одной из крупнейших американских газет, мистера Алекса Грина!».

Получается, я теперь в долгу перед этим янки за мою спасённую жизнь.

Ну, что ж, в конце концов, мы ведь союзники. Что толку быть союзниками, если не помогать друг другу в беде?..

 Глава 19. Алекс. Центральный военно-морской госпиталь, Владивосток. Июнь 1943 года.

 Туман был густым. Он покрывал всё пространство вокруг меня. Я чувствовал его влажные слои на каждом дюйме моего тела, простёртого на больничной койке. Туман двигался медленно, упорно – слева направо… справа налево… а потом вдоль всего моего тела, от головы вниз, к правой ноге, охваченной невыносимой болью.

Я знал, что волны тумана – это волны моей безостановочной боли. Я понимал это, хотя мозг мой тоже был затуманенным, и сознание то терялось, то возвращалось ко мне. В моменты возврата сознания туман редел, и я видел человеческие лица, смутно знакомые мне по прошедшим годам…

…Кто этот человек, смотрящий на меня сквозь зыбкое отверстие в туманном покрывале?.. О, я узнаю его! Прошла, наверное, вечность с тех пор, как я видел его и касался его. Я тосковал по нему, по его тихому голосу.

– Алёша, – спросил он в недоумении, – почему ты оказался здесь?

– Папа, – промолвил я. – Я люблю тебя…

Он улыбнулся, наклонился ко мне, и я почувствовал прикосновение его губ к моему горячему лбу.

– Папа, я болен.

– Что случилось с тобой?

– Я не помню. Моя нога… Она адски болит. Они отрезали её?

– Нет, нет!

Туман нахлынул вновь, и лицо отца исчезло.

– Папа! – закричал я.

– Я здесь, – отозвался он из-за стены тумана.

– Не уходи, – взмолился я. – Ты уже ушёл однажды – и не вернулся.

– Я знаю, – прошептал он. – Я не должен был так поступить. Я не должен был причинить такую боль маме, Кате и тебе.

Я начал плакать. Когда я плакал последний раз? А-а, вспомнил! Это было не так давно, когда пришло сообщение о смерти Элис и Брайана в горящем самолёте над Сахарой, по пути из Москвы в Штаты.

– Не плачь, Алёша, – сказал он. – Скажи лучше, исполнилась ли твоя мечта? Стал ли ты журналистом? Беседовал ли ты с теми, кто двигает народы и общества, – с лидерами, вождями и тиранами?

И с этими словами его лицо покрылось туманом и скрылось; а вместо него появились странно искажённые лица каких-то людей, как будто знакомых мне в моей прошлой жизни.

– Это те знаменитые лидеры, вожди и тираны, которых ты интервьюировал? – спросил с презрительным смешком отец. – Они не выглядят как лидеры. Они похожи на полубандитов.

– Нет, папа, ты ошибаешься; они не полубандиты. Они самые настоящие стопроцентные бандиты!

– Я не могу распознать их после всех этих лет. Кто этот тип с преступной физиономией?

– Иль Дуче Бенито Муссолини.

– Я помню, он был итальянским социалистом, верно? А потом, помнится мне, он вдруг стал фашистом.

– Папа, вполне возможно, что завтра он перейдёт из Partito Nazionale Fascista назад, к социалистам. Эти партии взаимозаменяемые.

– Уже хорошо, что память мне не изменяет, и я помню его бандитское лицо с выдвинутой вперёд челюстью. Но я совершенно не в состоянии узнать вот эту клоунскую физиономию с чарличаплинскими усиками и идиотской прядью волос поперёк лба…

– Это Адольф Гитлер. Немецкий канцлер. Фюрер.

– А-а, так он уже канцлер!? Я помню, он был крикливым наци, помешанном на евреях… А этот китаец или кореец? Никогда не видал его жирную харю.

– Мао Цзэдун. По всей вероятности, будущий китайский коммунистический император.

– А вот этот джентльмен в пенсне? Похож на преуспевающего американца.

– Он и есть преуспевающий американец, – сказал я. – Ты должен его помнить. В тридцать втором, в разгар всемирной депрессии, его выбрали президентом…

– Помню, помню! Франклин Делано Рузвельт. Он что – тоже бандит?

– Нет, он не бандит, но чудовищный лгун и лицемер, способный вонзить кинжал тебе в спину и при этом торжественно сослаться на американскую конституцию.

– Ты интервьюировал всех этих типов?

– Да, всех пятерых.

– Я насчитал только четверых.

– Папа, – сказал я, – мы с тобой пропустили пятого – твоего давнего врага, Иосифа Сталина.

– А-а! – вскричал отец. – Так ты встретился с ним лицом к лицу? Тебя не вырвало сразу же после интервью? Ты не забыл вымыть свои руки после рукопожатия? Как ты себя чувствовал, пожимая его руки, залитые кровью миллионов?

– Я не забыл, – промолвил я, следя в тревоге, как лицо отца скрывается под новой волной тумана.

– Папа! – закричал я.

Но ответа не было. Вместо отца из глубины тумана выдвинулось смуглое морщинистое лицо человека, обнажавшего в улыбке два ряда неровных, испачканных никотином зубов.

СТАЛИН…

У меня сильно кружилась голова, но даже в этом состоянии я помнил, как несколько месяцев тому назад два полковника НКВД ввели меня в кремлёвский кабинет Сталина для пятнадцатиминутного интервью. Я задал Вождю пять вопросов, заранее утверждённых вездесущим Лаврентием Берией, и получил пять кратких ответов. Затем я пожал мягкую влажную руку Величайшего Гения Всех Времён и Народов и покинул кабинет в сопровождении тех же полковников НКВД.

Я знал, что Сталин искусно культивирует свой богоподобный образ в глазах советских людей – и одним из способов достижения этой цели было появление его слов в печати какможно реже. А когда он изредка обращался к своим подданным или давал интервью, его предложения всегда были подчёркнуто краткими, высказанными простейшим языком, понятным каждому советскому человеку и оседающим в его памяти словно обращение пророка.

Он сказал мне, что он глубоко уважает его «дорогого друга и союзника, президента Рузвельта», и что «узы взаимной дружбы и уважения между советским и американским народами являются нерушимыми», и что «советский народ никогда не забудет мощную и дружественную руку Америки, протянутую к нам в минуту грозной опасности».

Я на самом деле тщательно вымыл свои руки в кремлёвском туалете под неусыпным надзором двух чекистских полковников, стоящих за моей спиной. Затем я с облегчением покинул кремлёвскую крепость, твёрдо надеясь, что я никогда больше не увижу Великого Вождя Мирового Пролетариата…

Но сейчас, в зыбком мареве тумана, я увидел себя вновь в том же кремлёвском кабинете, где я впервые встретился с Вождём.

Сталин сидел, откинувшись на спинку кресла. Его привычный полувоенный френч был расстёгнут. Он спокойно покачивался в кресле и говорил тихим голосом, с явным грузинским акцентом:

– Мистер Грин, позвольте сказать вам просто и ясно – вы должны умереть… И вы умрёте. В этом нет никакого сомнения. Вы допустили колоссальную ошибку, бросив мне вызов. Вы вызвались разузнать то, что ваш умственно и физически искалеченный президент не в состоянии обнаружить с помощью всех своих всемогущих секретных служб. Он хочет перехитрить меня, но никому ещё не удавалось обдурить Иосифа Сталина. Почему? Просто! Потому что никто не может превзойти меня в искусстве лжи. Говорить правду – даже частичную правду – это вернейший рецепт для провала. Вы ведь играете в шахматы. Верно? Игра в шахматы – это столкновение двух интеллектов в попытке обмануть и, в конечном счёте, перехитрить друг друга. Вот так же поступаю и я!.. Вы читали Никколо Макиавелли, не так ли? Вы помните его знаменитые высказывания? «Это двойное наслаждение – обмануть обманщика…», «Лучше, чтоб тебя боялись, чем чтобы тебя любили, – если ты не можешь добиться того и другого одновременно…», «Если ты должен нанести удар противнику, этот удар должен быть настолько сокрушающим, что никакая месть с его стороны не будет возможной…».

Ложь – вот залог успеха! Я скажу вам то, что я никогда не говорил никому за все шестьдесят четыре года моей жизни: я лгу всегда! Я лгу привычно! Я лгал моей первой жене. Я лгал моей второй жене – и своей ложью довёл её до самоубийства. Я лгал Партии. Я лгал стране. Я лгал вашему калеке-президенту и этой жирной свинье, Черчиллю…

Но вам я не солгу. Я скажу вам правду – ВЫ ДОЛЖНЫ УМЕРЕТЬ!..

…– Нет! – закричал я. – Нет! Нет! Я не хочу умирать!

Сквозь облако тумана я видел лицо Элис, склонившееся ко мне. Она шептала:

– Алекс, вы не умрёте. Вам сделали успешную операцию.

Элис?! Её лицо было так близко от моего, что я видел своё отражение в её зрачках.

– Элис, где ты была? – прошептал я. – Где Брайан?

Она улыбнулась.

– Я не Элис, – промолвила она. – Я Лена.

– Почему ты изменила своё имя?

Она повернулась и сказал кому-то, стоящему позади неё:

– Мистер Крэйг, он всё ещё под влиянием анестезии…

Глава 20. Эдгар Гувер. Вашингтон, Федеральное бюро расследований (ФБР). Июнь 1943 года.

– Мисс Гэнди, – сказал Гувер, – мне понадобятся папки ленд-лиза к половине восьмого.

Зажав телефон между ухом и плечом, Элен Гэнди придвинула к себе блокнот.

– Какие именно папки, мистер Гувер?

За двадцать пять лет своей работы в качестве главного секретаря всесильного Директора ФБР она никогда – ни разу! – не слышала, чтобы он назвал её просто – Элен. В его устах она всегда была Мисс Гэнди. Быть может, причина лежит в том, что она – вековечная старая дева? Возможно. Интересно, если б она была замужем, было бы его обращение к ней другим? Кто знает! С её динамичным боссом нельзя было предсказать ничего. Одно утешение – он всех называет по фамилии; так что это всегда – Мистер Тот и Миссис Эта.

Гувер произнёс:

– Мне нужны все папки. И скажите Марте Доран, что я ожидаю её прибытия немедленно.

Через шесть минут затребованные боссом папки лежали на его столе. Как только Элен и её помощницы вышли из кабинета, Марта Доран вошла и закрыла за собой дверь.

Взглянув бегло на Марту, Гувер открыл верхнюю папку.

– «Эдвард Линкольн Дикенсон», – прочитал он заголовок, отпечатанный на первой странице. – Линкольн! Отличное среднее имя! Очень подходит русскому шпиону.

Марта ухмыльнулась.

– Я слышала, что вы однажды в Балтиморе застукали парочку немецких шпиков со средними именами Вашингтон и Джефферсон.

Гувер улыбнулся. Ему явно пришлось по душе, что Марта сделала ударение на слове вы. ФБР было его империей, и любое достижение было его достижением.

– Миссис Доран, сегодня вечером мы с вами отправимся в Белый дом. Я поставил президента в известность о русско-американских фокусах с ленд-лизом, и он хочет услышать детали в подробностях. Я попрошу вас подготовить краткое содержание этого дела, с именами наших высокопоставленных чиновников, замешанных в нём. А тем временем я бы хотел, чтобы вы присутствовали при моей беседе с одним нашим агентом и оценили бы правдивость его показаний.

– Или отсутствие правдивости, верно?

Гувер кивнул и снял трубку телефона.

– Мисс Гэнди, я надеюсь, мистер Х уже прибыл. Если это так, приведите его ко мне через десять минут.

Марта засмеялась.

– Мистер Х? Это имя как будто сошло к нам со страниц Шерлока Холмса.

– Шерлок Холмс, насколько я знаю, не занимался международным шпионажем, а товарищ Анатолий Меркулов, которого мы называем мистер Х, является заместителем торгового атташе в советском посольстве и по совместительству – нашим агентом.

– Ого! Важная птица! Как вы наткнулись на него?

– Моё ФБР не натыкается на будущих агентов, миссис Доран, а ищет их – старательно и неутомимо. Мистер Меркулов – неудачный семьянин. Было нетрудно узнать, что его квартира представляет собой сцену беспрерывных чудовищных скандалов между ним и его неуравновешенной супругой. И неудивительно, что когда в одном из вашингтонских баров он наткнулся, по вашему выражению, на одну из наших весьма сексуальных блондинок, эта встреча превратила его из лояльного русского дипломата в нашего – надеюсь, лояльного! – агента.

Марта подняла глаза к потолку и вздохнула.

– Господи, такой затасканный трюк, самое засаленное клише в учебниках по шпионажу, – а вот ведь работает! Невероятно!

– Кроме того, – продолжал босс, – наши московские ребята раскопали два-три интересных факта в его биографии, а именно: оказывается, товарищ Меркулов налгал в своей анкете, написав, что его родители были убиты белыми в гражданскую войну. А на самом деле его отец с матерью сбежали в двадцатом году в Америку и благополучно жили в Бруклине до тридцать пятого года.

Послышался стук в дверь, и невысокий толстяк появился на пороге. Увидев Марту, он остановился и слегка нахмурился, словно пытаясь сообразить, почему эта не знакомая ему женщина должна присутствовать при его конфиденциальной встрече с директором ФБР.

– Мистер Меркулов, – сказал Гувер, – познакомьтесь с моей помощницей. Её зовут миссис Доран; она свободно владеет русским и будет полезна в нашей с вами беседе. Садитесь, пожалуйста. Я надеюсь, фотографии с вами, не так ли?

Ни слова не говоря, Меркулов сунул руку в карман своего пиджака и вынул оттуда небольшой цилиндр.

– Пятнадцать негативов, – сказал он по-русски, и Марта быстро перевела: «Fifteen negatives».

– Тот самый человек, о котором вы мне говорили? – спросил Гувер, разворачивая пластик, в который был завёрнут цилиндр.

Меркулов утвердительно наклонил голову.

– Тот самый, – произнёс он. – Но я не знаю его имени.

– Миссис Доран, – сказал Гувер, протягивая Марте цилиндр, – прошу вас, отнесите это мисс Гэнди и попросите сделать фотографии немедленно.

Когда Марта вернулась, держа в руке большой конверт, босс вынул из конверта фотографии и аккуратно разложил их на столе широким веером.

С минуту Гувер с Мартой молча глядели на фотоснимки, запечатлевшие худого человека в мятом костюме… идущего по улице с сигаретой, зажатой в углу рта… забирающегося в такси… стоящего в баре с бокалом пива в поднятой руке… что-то говорящего кому-то, стоящему за пределами фотографической рамки…

– Он приходит к нам в посольство раз в месяц, не реже, – сказал Меркулов. («He contacts us at the Embassy at least once a month», – перевела Марта). – Он никогда не приходит просто для инструкций или бесед; он всегда приносит документы и фотографии.

– Все, относящиеся к ленд-лизу? – спросил Гувер.

– Не обязательно.

Гувер помолчал, вглядываясь в фотоснимки, разложенные на столе, а затем тихо сказал, обращаясь к Марте:

– Я знаю, кто это…

***

– Мистер Гувер, президент попросил меня провести вас и миссис Доран в библиотеку, – сказала Грейс Тулли, приветливо улыбаясь. – Он сейчас в плавательном бассейне и присоединится к вам через двадцать минут.

– Грейс, дорогая, – промолвил Гувер, – я знаю вас как весьма влиятельную персональную секретаршу. Не могли бы вы поторопить вашего босса, с тем чтобы он присоединился к нам через пять минут? Что я буду делать в вашей богом забытой библиотеке целых двадцать минут!?