Научите своих детей

Томас сидел на стуле поверх подушки, еле как сравниваясь с остальными присутствующими, и жадно уплетал всё то, что подкладывала ему мать в тарелку. Размахивая вилкой, мальчик совсем забыл про своего дядю и запланированный отъезд, и дабы развить его возможную тревогу, Роман начал говорить:

– Томми, я уверен, мы с тобой подружимся. – Сказал он это необыкновенно улыбаясь, и Офелия заметила в нём серьёзное стеснение, видимо оттого, что Роман не знаком с воспитанием детей. – Ты знаешь, где находится Бриллингс?

– Нет, – без интереса ответил Томас.

– Это небольшой город, на севере Соединенных Штатов… Понимаешь, я живу в другой стране, и мы полетим туда на самолёте, так что у нас с тобой ещё много времени, чтобы по-серьёзнее познакомиться.

– Как это – по-серьёзнее? – задал вопрос мальчик, отправив вилку с большой картофелиной себе в рот.

Офелия улыбнулась, отведя взгляд в сторону, а затем искоса взглянула на брата. Тот потерял дар речи от заданного вопроса, водя над тарелкой вилкой, хватая ртом воздух, не находя нужных слов:

– Ну… понимаешь… по-серьёзнее… эм… это не по-детски…

– А как по-детски? – перебил Том.

– Ну… эм. – Роман вопросительно поглядывал на сестру, ожидая вспомогательных знаков, однако та лишь улыбалась, предоставляя ему возможность самостоятельно познакомиться с этим нелёгким человечком. – Знаешь, Том, у нас все будет как у взрослых. Серьёзно значит по-взрослому. А так как мы с тобой мужчины, то у нас все будет вдвойне серьёзнее. Ведь ты уже большой парень, пора научить тебя быть взрослым, ты наверняка так хочешь им стать, правда?

– Не знаю, думаю нет, – сказал Том, жуя курицу.

Роман от столь резкого ответа аж вытаращил глаза, переводя их с мальчика на стол.

– А он умеет унижать по-взрослому, – сказал он Офелии после небольшой паузы.

– Давайте доедайте, – Офелия встала из-за стола и направилась к холодильнику. – А тем, кто всё доест, достанется мороженое!

Но вопреки ожиданиям, Томас никак не проявил желания попробовать десерт, а лишь спрыгнул с высокого стула, взял тарелку, отнёс её к раковине и аккуратно поставил внутрь.

– Мама, спасибо, можно я пойду гулять на улицу?

Офелия, поражённая собственным сыном, стояла как вкопанная, не в силах сказать ни слова. Её совесть в очередной раз уничтожала саму девушку, и это происходило действительно жестоким образом – голос в голове Офелии диктовал ей сплошную ругань за то, что ей, такой безответственной и дурной, ненадежной и легкомысленной, достался такой умный и чистый мальчишка, со светлой головой. Перед ней стоял ангельский ребёнок с зелёными глазами, и смотрел этими глазами так преданно, так доверяюще, что девушка не могла не разрыдаться.

– Что случилось, мама? – Томас подбежал к Офелии и взял её своими маленькими ладошками за щёки. Девушка в свою очередь, всхлипывая, крепко обхватила сына руками, сгибая голову к его маленькому плечу.

Роман глядел на это, осознавая, что так растрогало сестру. Но он не верил этим слезам, так как всё еще сомневался в согласии Офелии на его предложение. Он откинулся на спинку стула и медленно закатил глаза, улавливая ртом больше и больше воздуха. Это действительно было тяжело – он отнимал у сестры сына, но на сестру ему в общем-то было плевать, однако именно мальчик сильно волновал Романа. С момента их разлуки начнётся крупная возня с документацией, Офелии придётся отказаться от собственных родительских прав в пользу опекунства Романа, более того, сам Роман думал разыграть ситуацию суда, где он с помощью судьи отнимет племянника. Без сомнений, так было бы гораздо эффективнее и надежнее, но этот план у него был заготовлен на момент перелома настроя Офелии, лишь когда она откажется от запланированных с братом действий. Так как он почти не верил в сестру, Роман не надеялся ещё её увидеть, и не удивился бы, если узнал, что она сгинула в каком-либо притоне от передоза или жестокого изнасилования.

Он ненавидел свою сестру. Ненавидел за её скверный и хитрый характер, за её глупый детский авантюризм, за недальновидность. Более того, он винил приёмную мать за то, что настолько избаловала сестру.

Его родители погибли во время пожара в их родном доме, единственным выжившим среди его большой семьи оказался Рома. Единственным согласившимся на ответственность опекуна была сестра матери, Лана Поулсон, которая в день трагедии же забрала племянника. Она сама давно развелась со своим третьим мужем, оставив у себя дочь, маленькую Офи, и не могла оставить Рому одного на произвол судьбы.

Сама Лана была довольно таки умной женщиной, сумевшей построить крупный бизнес вместе с каким-то брендом одежды. Жили они очень хорошо, не зная нужды и не отказывая себе ни в чём. Естественно, Лана вечно разъезжала по званым вечерам, курортам, командировкам и тому подобному, и дети были предоставлены сами себе. Была лишь нанятая Ланой домохозяйка, которая в самом начале пыталась заниматься воспитанием Офелии, однако же не найдя в последствие её взросления никаких средств управы над девочкой, выполняла лишь формальные обязанности по дому. Лана почти не занималась своими детьми, таким образом вырастив собственную дочь глупой жертвой молодёжного разврата, с отсутствием какой-либо мудрости и понимания жизни. Романа ото всех предоставленных соблазнов спасала лишь тоска и горечь на душе от пережитых потерь. Оставаясь у себя на чердаке, парень проводил время за книгами, попутно наблюдая, как развращается сестра. Поступив и успешно закончив юридический факультет в университет Монтаны, он переехал в Штаты, оставив приёмную мать с сестрой в Канаде.

Через несколько лет после его переезда, у матери случилось сильное проявление долго беспокоящего невроза. Бизнес у неё в конце концов отняли свои же собственные коллеги, оставив Лану банкротом. На момент разорения Офелии было девятнадцать, Роману – двадцать семь. Как только он узнал о случившихся переменах, сразу же явился в Уайтхорс, обнаружив сестру безразличной к жизни матери наркоманкой, а саму Лану – постоянным «клиентом» местной психоневрологической больницы. Забрав мать с собой, Роман послал Офелию куда подальше и больше не желал её видеть. В последствие он приезжал к сестре два раза – когда она осталась одна после родов, и на третий день рождения Томаса, под Рождество.

– Идём. – Офелия взяла за руку приодетого сына и повела его к выходу. – Если в самолёте будет холодно, попросишь у дяди одеялко – я положила его в твой рюкзак.

Том молча кивнул, внемлющими глазами засматриваясь на мать. Лишь в воспоминаниях он осознавал, что в тот момент мать очень нервничала.

Выйдя на крыльцо, они попали под дождливый сентябрьский вечер.

– Парень, иди беги в машину, – поддерживая Тома, сказал Роман. – Эта дверь очень тяжёлая, её могут открыть только взрослые. Давай, попробуй.

Упёршись рукой в авто, мальчик начал оттягивать ручку двери. Она поддалась, и втиснувшись в щель, мальчик распахнул её полностью и залез на переднее сиденье.

– Может…

– Ничего страшного, – перебил сестру Роман. – Я аккуратно.

Закрыв дверь за племянником, он оставил себя с сестрой один на один. Дождь усиливался, и волосы Офелии быстро осели под тяжестью воды. Она молчала довольно долго, прислонившись ладонью к окну автомобиля и вглядываясь, наблюдала за Томом. Тот в свою очередь смотрел на мать.

Роман молча наблюдал за этим, выдерживая тихую паузу. Затем, всё-таки сжалившись над сестрой, начал:

– Я думаю, у нас всё получится. – Он прервался. – Эм-м-м.. я уверен, что у нас всё получится.

– Я тоже так думаю, – сказала Офелия, наклоняя голову к стеклу.

– Это жестоко, понимаю, но ты сама сказала, что хочешь спасти его. Это.. очень ответственно, я на самом деле впечатлён твоей решительностью.

Офелия молчала с закрытыми глазами.

– Насчёт школы мы конечно чуть опоздали, но не беспокойся, я что-нибудь придумаю. Хотя этому взрослому парню врятли так нужно было первое сентября. – Роман опять взял паузу. – Знаешь, он особенный. Я конечно, не секу в детях, но Том.. он меня впечатлил. Он не такой как другие дети.

Дождь уже насквозь промочил обоих, заставляя поторапливаться с прощанием, но они стояли и молчали.

Офелия наконец оторвалась от стекла, помахала Тому на прощание, развернулась к дому, и, не смотря на брата, выкинула ему быстрое «Спасибо».

Роман молча проводил её взглядом, и даже когда дверь дома закрылась, он всё еще смотрел в эту сторону. Прощание выдалось тяжелее, чем он предполагал.

– Ну, парень, у нас с тобой есть ещё одно незавершенное дело, – сказал Рома, быстро запрыгнув на сиденье водителя, – мы не сразу поедем в аэропорт, но уверяю тебя, завтра мы уже будем у меня дома. Сейчас отправимся в гостиницу, где переночуем, а утром же полетим в Америку. Как тебе такой план?

В общении с ребёнком этот человек совершенно менялся. У него неуклюже получалось купировать собственную грубость, стать дружелюбнее и подбирать понятные слова.

Ровным счётом Том был необычно равнодушен к тому, что ему предстоит. Почему-то он быстро привык к Роману, потерял интерес к предстоящей разлуке с матерью, объясняя это её же словами – “мама работает”. Он молча сидел, уткнувшись взглядом в лобовое стекло.

– Мне всё равно, – сказал он тоскливо.

Одной рукой Роман приобнял мальчика за плечи:

– Не переживай, вы скоро увидитесь. Мне очень жаль, что так вышло, но ведь это жизнь – не стоит останавливаться, нужно жить дальше. Слушай, я обещаю тебе, мы станем хорошими друзьями.

Он необычно красиво улыбался, и Том, глядя на его глубокие глаза, невольно улыбался в ответ.

– Я научу тебя охотиться, рыбачить, играть на музыкальных инструментах, будем читать с тобой лучшие книжки, строить шалаши и дома на деревьях, печь пиццу, жарить хлеб на костре. Мы столько всего с тобой переделаем! Главное условие – не грустить, потому что я не люблю, когда мой племянник грустит, я начинаю сам грустить, а затем становлюсь грустный, как панда..

Он так смешно говорил, что в Томе просыпался ребёнок. Действительно, его дядя забавно изображал грустную панду.

– Но панды большие и сильные.

– И что? Да, конечно, хорошо быть большим и сильным, но панды едят лишь бамбук! Да-да, сухой, мать его, бамбук, и больше ничего! Я не хочу так, я хочу мяса, картошку, пиццу в конце концов! Я бы хотел быть… чёрт… а кем бы я хоте быть? Кто из зверей вообще смеётся?

Он опять скривил недоумевающее лицо, в машине снова раздался звонкий смех.

– Может слоны?

– Слоны? Хм, точно, они вот так смеются, – и Роман издал звук, частично напоминающий рёв слона. – Мне бы ещё хобот, такой длинный-длинный нос, как у них, я бы рулил с помощью него!

Томас так сильно смеялся, что у него пробивались слёзы.

Роман ощущал себя рядом с этим ребёнком вновь маленьким, беззаботным. Это было необычное чувство. Он понимал, что он опять ведёт себя как мелкий шкодник, когда пытался рассмешить племянника. Бесценное чувство.

Доехав до Бейкер авеню, они вышли к небольшому кафе, где купили себе по паре больших хот-догов.

– Эй, тебе сосиска досталась больше, – нахмурился Роман, указывая на собственную булочку. – Давай меняться?

– Неа, – Томас ехидничал.

Они ехали через город, и интерес к происходящему у Томаса давно раскрепостился ввиду такого большого количества интересных для взгляда ребёнка явлений. Машины, светофоры, горящие окна в больших домах, разные люди на тротуарах. Бесконечный поток вопросов лился в уши Романа, на который сам он пытался дать максимально понятный для ребёнка ответ. Наконец поездка завершилась, когда дядя притормозил автомобиль у высокого красивого здания с большими часами у самых верхних этажей

– Ого, – растянуто произнёс Том, рассматривая гостиницу

Когда они вошли в гостиницу, их встретила красивая девушка, что отвела их на ресепшен. Томас впервые в жизни видел так много людей, и пока Роман о чём-то разговаривал с другой девушкой за стойкой, мальчик разглядывал незнакомые фигуры. Такие разные люди, такая разная одежда, столько запахов, невероятно интересное место – настолько тут всё ярко и красиво – большие хрустальные люстры, огромные высокие потолки, золотой свет на весь зал! Но Роман быстро оформил номер и забрал ключ, и они почти повернули к лестнице, как дядя остановился и спросил племянника:

– Ты хоть раз катался на лифте?

– На чём?

– На лифте.

– Это что за зверь?

– Оу, нет, это не зверь. Пойдём я тебе покажу его.

Томас настороженно проследовал через холл сквозь густо заполненную залу за своим дядей к непонятной для мальчика стене. В стене были железные двери, с небольшого размера ячеек сеткой.

Роман нажал на что-то в стене, и послышался некий гул от самой железной двери. Через минуту дверь начала открываться, пропадая в щели стены, и внутри небольшого помещения их встретил смешно одетый мужчина, который их тут же поприветствовал.

Томас отскочил к тому моменту, когда открылась дверь, испуганно глядя то на забавного человека, то на Романа:

– Не бойся, – дядя взял его за руку и повёл к лифту, – этот механизм нужен специально для быстрого перемещения меж этажами. Тут их двадцать четыре, и некоторым людям, например тем, кто живёт на самом последнем, очень тяжело ходить по лестнице на такую большую высоту. Заходи, не бойся.

Томас осторожно ступил на железный пол лифта, приковав взгляд к лифтёру. Как только они взошли, этот мужчина прикоснулся к стене лифта, и дверь с шумом начала закрываться. От этого звука Томас подскочил, и попытался выбежать из страшного помещения, однако дядя поймал его и сказал, глядя в глаза:

– Ты что, струсил?

Том не мог признаться в собственной боязни, и молча ждал, что будет. Вдруг кабинка содрогнулась, и какая-то неведомая сила начала поднимать её, оставляя еле видимый сквозь щель в двери яркий зал всё ниже и ниже. Том был шокирован. Он чувствовал подъём, ему это нравилось. Роман заметил расплывающуюся улыбку на его лице и наполненный диким интересом взгляд на пол. Затем достал кошелёк, а из него десятидолларовую купюру и вручил лифтёру со словами:

– Прокатите нас ещё пару раз, пожалуйста.

Вдоволь покатавшись на чудо-устройстве, Роман и Том вышли на нужном им девятом этаже. Гостиная при выходе из лифта была оборудована несколькими дорогими кожаными диванами, на каменном полу красовался кроваво красный, вычищенный до блеска ковёр. Изобилие мраморных фактур на стенах освещалось светом хрусталя у люстр. Мальчик с окраины Уайтхорса никогда прежде не видел ничего подобного, даже по телевизору.

– Эй, Том, – прикрикнул из глубины коридора засмотревшемуся племяннику, – наш номер здесь.

– Я уже иду, – ответил мальчик, решив напоследок взглянуть в окно – на улицу простирался симпатичный вид, изукрашенный разноцветными огоньками. Было видно переулки, аллеи, площади, уличные указатели, парки, деревья, машины, фигуры людей. Вечерело.

После насыщенного всякими вкусностями дня, Роман уложил племянника на огромную кровать. Пожелав спокойной ночи своему дяде, Том быстро вырубился, однако Романа никак не могли успокоить некоторые мысли. Он долго ворочался, обдумывая каждый свой будущий шаг, рассчитывая на безопасный выход из ситуации, обеспечение стабильности в его нынешнем мире, отсутствие ошибок. Он опять повернулся на другой бок и посмотрел на часы – полвторого.

Окончательно всё обдумав, убедившись, что его выбор максимально правильный, и иначе быть не может, Роман тихо поднялся с кровати, надел штаны, футболку, затем куртку и покинул номер.

Где-то вдали прогремел выстрел, и Том как будто бы его услышал. В миг вскочив, мальчик обнаружил, что дяди на соседней кровати нет, и он, возможно, совершенно один в этой комнате. Быстро пробежавшись до выключателя, Том врубил весь свет, в надежде увидеть знакомое лицо рядом. Но Романа нигде не было. Не было ни в коридоре, ни в ванной. Осознав, что номер пуст, Том включил телевизор. Пролистывая непонятные передачи, он искал что-то знакомое для себя, но поиск не дал результатов. Выключив экран, мальчик поместился на тёмное кресло в коридоре, завораживая собственным взглядом входную дверь. Спустя какое-то время Тома разбудил щелчок. Вжавшись в кресло, он наблюдал за дверью, которая медленно открылась, впуская свет из коридора отеля в номер. За светом в щель аккуратно протиснулась знакомая фигура. Оказавшись в номере, человек тихо закрыл дверь, оставляя внутри темноту. Было видно, как он снимает куртку, бросает её на пол, проходит в комнату к кроватям. Том сидел очень тихо, боясь своим дыханием нарушить молчание. Мужчина вдруг включил свет и вернулся обратно в коридор. Заметив мальчика в кресле, он спросил:

– Томас, ты почему не спишь?

От страха Томас закрыл глаза, и лишь когда услышал собственное имя, разомкнул веки. Перед ним в коридоре стоял его дядя. На лице у него было несколько ссадин, а вся майка была окроплена чем-то красным. Дядя взглянул на Тома, затем на себя и резко бросился в ванную.

Глава 4

Дав собакам вдоволь набегаться внутри вольера, Томас вернулся домой. Игнорируя желание поесть, он прошёл в спальню, где, отодвинув прикроватную тумбу, открыл сейф и достал кобуру с 17-ым «Glock». Одев её поверх футболки, Том накинул куртку и направился к выходу.

– Не скучайте. Ужин вечером.

Тианна негромко пискнула, отворачиваясь от двери.

– Ну ладно. – Словно ведясь на уговоры сожителей, Томас зашёл обратно в дом. Разувшись, он проследовал на кухню, где достал из холодильника два охлажденных куска говядины. Оставив мясо подогреваться на плите, сам хозяин взялся за кофе. Открыв свежую утреннюю газету, подобранную на обратном пути, Томас углубился в чтение информационного мусора, рассчитанного на глупых людей.

Сегодня его первый рабочий день после месячного отпуска, первого за несколько лет. В силу отчуждения и одиночества, он отчаянно пытался избежать временного отстранения, иногда круглосуточно оставаясь в участке. Весь свой отдых Томас потратил на алкоголь, наркотики и проституток. После стольких лет, проведённых в отделе расследований особо тяжкий преступлений, он давно забыл о рамках и правилах, и вряд ли бы кто-то напомнил ему о том, как надо жить – он и не стал бы слушать. И этот отдых для него, как парадоксально бы это не звучало, являлся глотком свежего воздуха, где он, не находясь в рабочей среде, мог полностью забыться – в окружении дыма и потаскухи из местного бара.

Поулсон и не мечтал о такой работе, но все же чувствовал в себе нетерпимость зла. Не какого-то трусливого «злишка», а настоящего, полного ненависти и жажды кровопролития. Причём иногда он чувствовал подобное в каждом окружающем его человеке. Он не считал своим долгом бороться с ним, но и не желал, чтобы зло попадалось кому-то на глаза, и именно поэтому он выполняет роль законного санитара, устраняя проявления психопатов «в миру». Именно поэтому он варится в рутине ужаса, безумия и страданий.

За неделю до отпуска, последним делом Томаса являлось изнасилование с последующим за ним убийством ребёнка, и как по инструкции, виноватым являлся отец-алкаш погибшей. Том в очередной раз убедился, что и среди копов есть ублюдки, так как местными лентяями данный кадр привлекался несколько раз, однако никто не желал им всерьёз заниматься. И вот к чему это привело – изувечение с последующим убийством. Им не хватало доказательств в подозрении на «сексуальные» отношения с малолетней дочерью, и даже ювенальной юстиции до этого не было дела. Но когда за дело взялся сам Поулсон, для разговоров со «свидетелем-отцом» ушло всего пять минут, после чего последний раскаялся в совершении преступления, лишь бы не остаться с психологическим давлением детектива наедине в одной комнате. Феномен картины заключался в следующем – если бы не странные порезы на теле преступника, никто бы и не додумался о существовании напарника, товарища по дозе, который, участвуя в убийстве девочки, решил в последствии не оставлять свидетелей – убрать и папашу-насильника, однако, как оказалось, тот дал отпор. За дочь – нет, но за себя – да.

Как говорят священники, дьявол сопровождает нас с самого начала существования, с тех самых пор, как из Эдема были выгнаны первые люди. Дьявол искушает их, наводит страх, добиваясь нарушения заповедей. Но без собственного желания Ева никогда не сорвала бы запретный плод, и не поделилась его долей со своим мужем. И Том понимал это – оправдать действия человека искушением дьявола есть абсурд, и ничего не совершается без прямого причастия нарушителя. Поэтому должен существовать закон, поэтому никогда не пустуют тюрьмы.

– Желание есть семя греха, а совершённый грех – возросший и ухоженный плод этого дерева, – про себя сказал Том.

Он не понимал, как Господь, творец и глава всего существующего, позволяет произойти тому, что происходит каждый час, каждую минуту, каждое мгновение. Тома особо забавляла политика рассуждений церковных служителей – «не существует смертных грехов, ибо за всеми грехами идёт раскаяние». Без сомнения, любые желания могут возникнуть в головах каждого из нас, но вопрос лишь в том, что у каждого разный порог сдержанности и терпения. Кто-то воспитан так, что даже мыслить не позволит о грехе, а кому-то стоит лишь задуматься – и его мышцы сводит спазм. О каком дьяволе может идти речь?

Всю жизнь Тома донимали вопросы такого рода. Он не мог понять всю концепцию регуляции личности самим обществом, не мог полностью осознать влияние общества на него, и способности личности избегать влияния окружающей среды. Томас кучу раз сталкивался с проблемными людьми – маньяками, выросшими в сиротстве, бывшими сидельцами, что не смогли встать на верный путь, так как не выбрались из своего привычного окружения, неисправимыми наркоманами. Эти люди стали теми, кем они являются, казалось бы, по вине других людей. Однако не может сама человеческая натура оставаться безучастной по отношению к собственными изменениям. Девушка стала наркоманкой потому что сама хотела получить обещанное удовольствие, и её не останавливала ни уголовная ответственность, ни родительские наказы, ни социальная реклама. Сирота стал убийцей лишь из-за зависти к чужому имуществу, чужой любви, так как чувство справедливости подсказало ему, что ежели его лишили семьи, лишили безнаказанно, то и он может совершить нечто подобное. А с преступниками, регулярно совершающими правонарушения, вновь и вновь попадающими за решётку итак всё ясно.

Закончив с мясом, Том скинул всю посуду в раковину, потрепал собак и вышел из дома. На участке его ждал чёрный MB 190 89-го года выпуска. Сев в автомобиль, Том лихо дал задний ход и выскочил на проезжую часть. Не церемонясь, кое-где нарушая правила дорожного движения, Томас следовал в свой участок. Пускай первый за три года отпуск ещё длился, Тому уже было невтерпёж оказаться в той среде, где он чувствовал себя по-настоящему дома.

Через двадцать минут Томас подъехал к штабу. На часах – половина девятого. Но почему-то, раздумывая на привычные для себя темы, Полусон не хотел покидать машину, понимая, что его мысли оборвутся предстоящими в полиции делами. Хотя это и не огорчало, и не радовало, Томас припарковал свой «Мерседес» ближе к участку и вышел из своего автомобиля.

В вестибюле его ждал турникет и старый знакомый по имени Дерек. На сегодняшнее утро Дерек был постовым, и по всей видимости, не выспавшимся за прошедшую ночь.

– Рад видеть тебя, стажёр, – негромко поприветствовал его Поулсон, заполняя ведомость о прибытии. – Выполняешь госдолг с закрытыми глазами?

– О, какие люди, Томас, – скрипя зубами и поправляя галстук ответил полицейский. – Это самая проклятая ночь в моей жизни. Ни мгновения на закрытие глаз, ни одного чёртова мгновения! Кстати, Гарвена сегодня выпускают.

– Неужели?

– Да, шериф получил сообщение от департамента. Нет прав держать его здесь до решения суда.

– Я восхищаюсь этой страной.

С этими словами Том покинул вестибюль и направился к лифту. По пути к своему кабинету он, к счастью, никого не встретил, однако в списках прибывших в участок Том увидел как минимум четырёх человек из своего отделения.

Том любил одиночество. Всю сознательную жизнь он пытался избегал больших компаний, шумных людей и всякого рода события, связанные со скоплениями человекоподобных. Ему было чуждо понятие дружбы, хотя он читал об этом в книгах, да и вообще имел правильное представление о ней. Ему была непонятна надобность в людских отношениях, которую он замечал во всех окружающих. Несмотря на то, что Том глубоко внутри считал себя социопатом, он мог функционировать со всеми людьми вполне нормально. Смолоду Том осознавал, что это качество – асоциальность, никогда в нём не изменится, ибо уже ничто не сотрёт ему память о знакомстве со смертью.

У Томаса были друзья, точнее друг. Там, где он жил до переезда в Торонто, со своим дядей, в его памяти хорошо засели все новостные случаи разбоев, грабежей, убийств и так далее. Надо бы упомянуть, что то место, откуда его забрал дядя, особо не отличалось от Юкона. Сам по себе, Бриллингс, как и Уайтхорс, не привлекал Томаса не из-за его социальных проблем, а из-за холода. Томасу очень не нравилось чувство холода. Когда он был в юном возрасте, он наивно полагал, что всякое преступление совершено человеком лишь из-за желания согреться – любой проступок вызывал бурю адреналина, который придавал замерзающему чуточку тепла. И отчасти он был прав. Люди грабили магазинчики и угоняли автомобили, так как им нужны были деньги, хотя безработицей что в Уайтхорсе , что в Бриллингсе и не пахло. Просто ленивые, просто люди. Но мотивов особей, решавшихся на жесточайшие убийства либо же нарочное нанесение особо тяжких ни в чём неповинным людям, и не только людям, Томас понять не мог. Даже сейчас.