Добрые люди

В палате помимо исполнения медицинских предписаний особо делать нечего. Оттого её обитатели достаточно разговорчивы и откровенны. Окончится срок больничной «отсидки», разъедутся люди по своим прежним местам, и, может быть, не увидятся никогда. Это как в поезде с попутчиками по купе. Наши с Игорем койки стояли рядом, и за несколько дней мы многое друг о друге узнали. Мужчина он из себя видный, зарабатывает в Газпроме очень неплохо, взрослый сын живет отдельно – своей семьей, а сам он с женой давно развелся. Весь этот набор наверняка делал его весьма привлекательным для дам. А до пуританина, монаха или девственника, судя по общению с медсестрами, ему было далеко, как до озера Титикака. Смутил меня поначалу его длиннющий свежий вертикальный шрам на груди – почти от шеи и чуть ли не до середины живота. Выяснилось: в ноябре при осмотре у него обнаружили инфаркт. То есть, о том, что у него был инфаркт, сам он, по его словам, даже не догадывался. В марте его положили на операцию, сделали шунтирование: заменили ему кровеносный сосуд его же веной, взятой из ноги (там – между коленом и стопой – тоже шрам). Вроде дела пошли на поправку. И вот в мае пригласили его на осмотр, посадили на велосипед – крутить педали, и вдруг кардиолог объявляет ему, что у него день или два назад был повторный обширный инфаркт. Игорь удивляется и возмущается, поскольку никаких ощущений ухудшения здоровья у него не было. Однако его немедленно госпитализируют. Так, по его словам, он, несмотря на свои протесты, оказался в нашей палате: без вещей и связи с родными.

Кормили нас по-больничному, но, в общем-то, сносно. Раз в день бывали и фрукты: яблоко, банан или апельсин. И рыба, и парные котлеты, и суп с фрикадельками. Игорь отсутствием аппетита не страдал. Ближе к обеду уже ёрзал и ждал приглашения от столовской санитарки, регулярно обходившей каждую палату, как пастух с рожком, призывающий стадо на водопой. Впереди «стада» почти всегда бодро маячила подтянутая жизнелюбивая фигура Игоря в эффектном спортивном костюме. Лечащему врачу нашей палаты, красивой стройной татарочке лет тридцати с небольшим, Игорь каждый раз при её приходе делал изысканные комплименты, а на вопрос о жалобах несчастным голосом отвечал, что хотел бы тоже хоть изредка уезжать по вечерам домой. Однако, всякий раз ему в этом категорически отказывали. Вчера произошло тоже самое. И потому, вечером, когда я засобирался в «самоволку», согласованную с врачом, он несколько раз повторил фразу о том, как мне завидует, и как нелепо то, что он здесь оказался.

Сегодня опять суббота. Я приехал в больницу около половины восьмого – за лекарствами и капельницей, которую ставят мне здесь по утрам ежедневно. Привычно поздоровался с соседями и заметил, что кровать Игоря пуста. Спросил деда с койки напротив, а тот отвечает: « В реанимацию увезли». Говорит, что в пятом часу утра Игорь сходил в больничный душ, помыл голову, заварил себе чай, сел на край кровати и вдруг ему стало плохо: упал. Дед Володя Генералов, такой кругленький и лысенький, позвал медиков. И Игоря увезли на другой этаж.

Где-то около половины десятого появилась пожилая медсестра, которая убирает в палате, и стала просить нас показать ей: где вещи Игоря Бондаренко. «А что такое? Зачем?» – переспросил её дедок. «Умер», – ответила она дрогнувшим голосом. Глаза её заметно увлажнились. Все молчали. Потом ей показали, что все его вещи – в тумбочке, и полотенце, которым он вытирал помытую голову, сохшее на спинке кровати. Куртка от спортивного костюма висела на вешалке возле умывальника. «Надо бы сообщить родным», – поделилась медсестра, – «Да, некому сообщать: телефонную трубку у него дома никто не берет». «И не возьмет», – отозвался я, – « Игорь живёт один. С женой развёлся, а сын – давно взрослый – здесь, в городе, но – в другом месте».

Медсестра вздохнула, собрала вещи Игоря в его же спортивную сумку и ушла. А я пошёл к дежурному врачу, к женщине по имени Светлана Юрьевна. Она выглядела озабоченной. В больнице действительно не имелось адреса родственников Бондаренко. У меня их адреса на руках тоже не было, но дорогу к их дому я ещё не забыл, и потому вызвался помочь пригласить их в больницу. «Только не говорите ничего о смерти», – согласилась на помощь Светлана Юрьевна, – «Это дело врачей – сообщать такие вещи. Пожалуйста». Я взял такси и вскоре, как ровно неделю назад, снова был возле того же дома. Совершенно забыл: как снизу набирать номер квартиры, чтобы вызвать хозяев. Потыкался, помыкался, вздохнул и вышел на улицу. Рядом оказалась дворничиха с ключами. И дверь подъезда была преодолена. Поднялся на третий. Дверь в квартиру не открылась так, как это было в прошлый раз. Я уже подумал, что люди выехали с утра куда-нибудь на природу: сегодня замечательный солнечный теплый весенний день. Думал уйти, но напоследок позвонил ещё раз и сразу понял: почему не открывалась дверь. За порогом стояла та же молодая женщина в махровом халате и с полотенцем, накрученным на мокрую голову. Видимо, купалась в ванной и ничего не слышала. Она сразу узнала меня и улыбнулась, как старому знакомцу. «Вам нужно срочно ехать в больницу», – произнес я. «Почему?» – спросила она. «Пожалуйста, срочно поезжайте в больницу», – повторил я, повернулся и направился вниз по лестнице.

Я иду в белой широкой лёгкой ветровке. Всё так же светит ослепительное солнце. Играют и смеются дети во дворе. В нежно-голубом небе плывут редкие белесые лёгкие облака. А мне стыдно, нестерпимо больно и стыдно, и я не знаю, куда мне деться от этого пронзительного чувства виновности: только что я стал вестником, ангелом смерти для близких доброго улыбчивого человека, которого знал совсем немного, совсем чуть-чуть. Жизнерадостный. Жизнелюбивый. Весёлый. Всего мгновение назад. Был человек. И нет его. И точно такого – уже не будет…

Спящий зимник

Пролетаем на вертолете над зимником. В нём, словно тёмные личинки гусениц в бесконечном белом узком пенале, мирно стоят Камазы-длинномеры. Середина дня. Почему стоят? Спят. Почему спят? Потому что опытные водители-дальнобойщики на зимнике днём всегда спят, а неопытные, или по приказу далекого городского начальства, которое, возможно, тундры и не нюхало, или просто сами без царя в голове – те едут. Особенно в ясную солнечную погоду, когда уже точно: лучше всего лечь спать.

Почему? Потому что солнце! Всюду – солнце, и всюду – нестерпимо сверкающий солнечный снег! И никакие темные очки от этого уберечь не могут. Перед глазами водителя за несколько часов монотонной снежной дороги всё превращается в сплошную сияющую пелену. Он перестает видеть свой путь, глаза воспаляются, краснеют. В них начинаются нестерпимые рези, и наступает так называемая «куриная слепота»…

А вот по ночам – наоборот. При свете фар рельеф дороги выделяется очень четко, каждый комок снега отчетливо различим на всем протяжении гладкой на сотни тундровых верст белой скатерти снега. Ночью зимник в тундре – оживленная десятками огней проезжающих по нему грузовых машин, вездеходов, тракторов и бульдозеров пульсирующая транспортная артерия.

Наш вертолет удаляется. Всё правильно. Пусть спят. Целее будут и водители, и их машины, и сами грузы. Ночь наступит: ещё набегаются…

Карасик

Ну, кто ты такой? Кто ты без нас, твоих родителей? Что ты о себе возомнил? Всю жизнь на всём готовеньком, папа с мамой для тебя старались, ничего не жалели, чтобы всё у тебя, дорогой сыночка, было в лучшем виде! И вот результат! Вот она – твоя благодарность! Куда ты собрался? «Комсомолец-доброволец» выискался?! Ну, какой тебе Крайний Север? Ты же дохлик несчастный! Всю жизнь: что хотел – ел, как хотел – одевался, куда хотел учиться – туда тебя и поступили, на ком хотел – на той и женили. Жену бы пощадил, самодур, – на пятом месяце, между прочим.

Ты же из семьи потомственных большевиков-ленинцев! Дед твой в гражданскую чудеса творил! Я, отец твой, из кожи вон лезу, стараюсь! А ты? Побойся Бога! Взял бы я тебя сейчас инструктором в райком, годика через полтора был бы ты уже третьим секретарем, а там – сам знаешь, дорожка пряменькая. Вот тогда, пожалуйста, хоть куда лети – хоть на Крайний Север. Только тогда ты и сам не поедешь. Некогда станет, потому что к тому времени дурь-то из головы выветрится. А то, ишь ты: юность, видите ли, взыграла!

Бледный Карасик в кругленьких очочках похожий на Кролика из сказки про Вини-Пуха, слушал отца молча, не поднимая головы. В последнее время его заветной целью в жизни было одно: любой ценой вырваться из-под родительской опеки, которую он считал невыносимой для взрослого уже почти человека.

И родители, в конце концов, сдались. Ничего особенного в том, что именно его, а не кого-нибудь другого, назначили командиром трехтысячного республиканского ударного комсомольско-молодежного отряда имени Минина и Пожарского, Карасик, конечно, не заметил. И в том, что именно ему было поручено выступить с трибуны республиканского партийного съезда и зачитать выученный заранее текст обращения передовой комсомольской молодежи – тоже ничего особенного, он же – командир, застрельщик юных энтузиастов.