Полная версия
Любовь больная. Современный роман в двух книгах
«Что-то стоящее?» – спросил я.
Ты улыбнулась, но ничего не сказала.
Ты, помнишь, тогда еще мы были просто коллегами.
Впереди – длинный и скучный вечер. Я – один в отдельном купе. Я – «фигура», по статусу… Устраиваюсь поудобнее. Под мерный перестук колес на стыках, углубляюсь в чтение. От этого чтива – не в восторге. Теперь уж и не помню ни названия того романа, ни автора. Весь роман гений Чехова бы уместил в одну страничку.
Итак, глава одного московского учреждения по долгу службы едет в провинцию, где знакомится с молодой, милой и чрезвычайно находчивой особой. У них – роман. За началом – следует продолжение.
Шеф сталкивается с проблемой: его и молодую любовницу разделяют тысячи километров – не наездишься. Тогда… Он переводит Её на работу в свой столичный офис, то есть под собственное крылышко. Это и есть Её интерес. Потому что мечта сбылась: Она – в столице. Более того, вскоре получает благоустроенную квартиру и переезжает всей семьей.
Сделка двух людей состоялась: с Его стороны – льготы и привилегии, а с Её стороны – постельные утехи. Эти утехи, замечу, она предоставляет шефу охотно и даже с некоторым удовольствием.
У них все нормально. В этом «служебном романе» для героев нет неясностей. Между ними нет любви, а есть лишь здоровый секс, который организму нужен, особенно уже стареющему.
Сразу-то и не понял, для чего ты мне рекомендовала прочитать роман. Спустя лишь полгода до меня, так сказать, дошло: это был прозрачный намек, что между нами возможно нечто подобное. Ведь исходные данные аналогичны: я – в возрасте, ты – молода и хороша собой; я – руководитель из уральского центра, правда, областного, ты – коллега из той же фирмы, представляющая ее интересы в провинциальном небольшом городке; ты – мечтаешь перебраться в областной центр, получить хорошее жилье, но не знаешь, как это поскорее сделать, я – знаю, как и, главное, могу эту проблему решить.
Ты предложила мне сделку: я получаю твои телесные утехи, а взамен – обеспечиваю тебе перевод и квартиру.
Не сообразил сразу-то, чего от меня хочешь. Ума не хватило, чтобы догадаться. И потому дальнейшие события стали развиваться не по логике романа: не столь просто и не так легко… для меня. Потому что для тебя все произошло даже лучше, чем ты могла предполагать.
Влюбился я! Влюбился до умопомрачения! И это позволило тебе играть не на равных, как в романе, где обе стороны хорошо знали, чего хотят друг от друга.
Подобный поворот событий тебе оказался на руку, так как облегчал путь к цели, давал шанс достичь желаемого «малой кровью». И рыбку, так сказать, съесть, и…
Все бы ничего, но моя слепая, а посему больная любовь тебя стала тяготить. И об этом ты дала знать сразу, как только убедилась, что я действительно влип по уши. Ты одним махом попыталась остудить мои разгоряченные мозги, выплеснув на голову ушат ледяной воды, чтобы охладить и избавить от бредовых идей.
Ты растоптала в одночасье мою любовь, отвергла жестоко и властно, не оставив и капли надежды. Отвергла без объяснения причин, без попытки хотя бы сгладить эффект, уменьшить силу удара. Ну, что, право, за церемонии, ведь так?!
Палачи, отсекающие головы своим жертвам, наверное, менее жестокосердны.
Хотя… Чего было ждать? Ты мне предложила одни правила игры, я же выбрал иные. Для меня это и не игра. Я прыгнул в омут любви, окунулся с головой. Омут оказался столь глубок, содержимое его столь густое и вязкое, что выплыть не смог, не по силам оказалось. Даже с твоей активной помощью. Был человек – и нету! Вправе ли я тебя тут осуждать?
Всё терпел. Сносил любые твои выходки. Пробовал быть тебе не в тягость, стараясь реже видеться с тобой, пробуя забыться в постельных утехах с другими женщинами.
Тяжело давалось это, поэтому срывался. Ты же всякий раз указывала на подобающее мне место, осаживала меня, во время остужала распаленные чувства. Старалась ударить побольнее, чтобы подольше помнил, не забывал, что мое место и роль – роль вещи, половика в прихожей.
Сколько раз себе приказывал: «Образумься! Не ребенок же и не дурак!» Бесполезно!
Потрясающе! Я, верно, выгляжу в твоих глазах круглым идиотом. И, возможно, являю собой посмешище для твоих мужчин, объект для шуток, когда ты с ними отдыхаешь душой и телом. Какое унижение! Я это понял, но поздно, когда изменить уже ничего нельзя.
И все же… И все же, радость моя, как мне дороги и желанны те редкие милостыни, которые достаются мне. Нет ничего прекраснее, нежели с любимой провести день, час или даже минуту…
Ну, вот… Я снова утрачиваю контроль над собой и перешагиваю порог дозволенного. Прости! Не казни в присущей тебе манере. Дай, государыня, слово молвить… А?
Глава 6
Божественная моя!
…И был май: его завершающая стадия. Угрюмые взгорья Северного Урала повеселели, расцвели, заблагоухали ароматами цветущей черемухи. Особенно вдоль речушки, протекающей по дальней окраине твоего города.
Я приехал. Я хотел приехать. Я сгорал от нетерпения увидеть тебя, погладить твои шершавые от домашней работы ладони, прикоснуться к копне волос, зарыться в них и вдыхать, вдыхать, вдыхать бесконечно их необыкновенный аромат.
Но приехать с бухты-барахты не мог себе позволить: боялся получить от тебя по носу.
Я должен был, я обязан был набраться нечеловеческого терпения и ждать, ждать, ждать своего часа, не зная наверняка, наступит ли он.
Накануне, когда последний на этой неделе рабочий день уже закончился, но я все еще находился у себя; когда никого и уже ничего не ждал, – зазвонил телефон.
«Черт, – выругался я, – кому понадобилось звонить в такой час? Ну, знают же, что звонят не по поре».
Неохотно дотянулся до телефонного аппарата, стоявшего на тумбочке, снял трубку. «Слушаю», – равнодушно произнес я. И услышал: «Приветик».
Сказала ты, и по этому лишь одному слову понял, что тебе грустно, одиноко; что ты жаждешь общения… с любым (или любой), кто в эту минуту подвернется под руку; что причиной плохого настроения, как я посмел предположить, является твой драгоценнейший муженек, явившийся домой под хмельком – это то, единственное, что дает тебе моральное право обижаться на мужа и безжалостно срывать на нем все свое зло. Потому что муж твой – это ангел, позволяющий тебе все, и другого такого безропотного и на все согласного мужика, не претендующего ни на что, вряд ли еще ты сможешь когда-либо встретить.
Не люблю твоего мужа, а, порой, даже люто ненавижу, но это не основание быть к нему необъективным. Твой Максим, или Максик, как ты любишь его называть, бесконечно в тебя влюблен, влюблен давно, еще со школьной скамьи. Он – реалист, а потому совсем не питал себя иллюзиями, что когда-то сможет стать твоим законным спутником жизни. Он лишь тяжело вздыхал, глядя на тебя издалека, и с грустью и тоской отводил взгляд, когда рядом с тобой появлялся реальный претендент на твою руку и сердце.
А их, претендентов, было немало – вагон и маленькая тележка, и у тебя был богатый выбор: на любой вкус, цвет и запах.
Ты знала и про этого твоего воздыхателя. Ты догадывалась (наверное, по нежному постоянному блеску его карих глаз), что твой одноклассник Максим питает к тебе безответные чувства. Но тебя это ничуть не тревожило.
Кто он? Среднего росточка и чуть-чуть полноват (потом, правда, ты его раскормишь, и он сильно раздастся вширь), круглое лицо с природной бородавкой на правой щеке и с правым же слегка косящим глазом (будто бы, родовая травма). Иначе говоря, обычный парнишка – серенький и невзрачненький. Да, Максим, собственно, лучше всех из класса понимал в математике и физике, в чем ты была изначально не сильна, а потому нещадно сдирала его контрольные работы. Он не противился. Наоборот, он был на седьмом небе, когда ты снисходила до него, и просила его об этом. А как он сиял, когда, отправляясь в туристический поход, нес на своем горбу двойную поклажу – за себя и за ту девушку, то есть за тебя. Ты же, видя, как Максим обливается потом и тяжело дышит, лишь подтрунивала над ним, издевательски усмехаясь: «Держись, Максик! Терпи, казак: атаманом станешь».
Он и терпел: с радостью нес свою ношу, а своя ноша, как известно, – плеч не тянет. Правда, спустя много лет, случится в вашей семье все как-то так, что все тяжести – сумки и баулы – станут твоей долей, и без них твой образ будет уже невозможно представить.
Ты тщательно и толково рылась в претендентах. Рылась долго, и не спеша. Очевидно, искала свой идеал. Какой он? Я не могу сказать. Скорее всего, твои мечты рисовали традиционный образ, умещающийся в хорошенькую девичью головку, – образ рыцаря на белом коне.
Рыцарь так и не прискакал – ни на белом, ни на рыжем, ни на вороном или караковом коне. А годы неумолимы. И ты это стала понимать, взрослея и набираясь житейской мудрости.
И пред тобой возник реальный образ – образ старой девы. Увидев свою перспективу, ты ужаснулась. Ужаснувшись, начала решительные действия.
Как особа сугубо практичная, ты решила: лучше синица в руках, чем журавль в небе: с лица, мол, не воду пить. Красавцев вон сколько вертится, один другого статнее и краше, но они такие непредсказуемые, от них никогда не знаешь, чего ждать. Не надежные они.
Тут-то и вспомнила своего еще школьного «рыцаря печального образа», который (и ты это отлично знала, поскольку далеко из вида не отпускала) все еще не женился, хотя все его сверстники уже детишек своих нянчили.
Вспомнила и поманила слегка пальчиком. А Максик? Тотчас же, не мешкая ни секунды (он-то отлично знал твой характер и понимал, что тебе передумать ничего не стоит) оказался у твоих ног.
Потом была свадьба. Потом родился сын Сашенька, свет очей твоих, единственная радость и гордость.
Мужа ты никогда не любила. Более того, не уважала, а потому ему цену в грош давала, причем, исключительно в базарный день. Этого ты не скрывала от мужа. Он ни на что другое и не претендовал. Он изначально, понимая, почему столь неожиданно и именно на него пал твой выбор, даже не претендовал полностью, как мужчина-собственник, и на твое тело. Да, он ревновал, но так, что ни ты, ни кто-либо еще не знал. Явных сцен ревности, когда видел, как ты напропалую флиртуешь с очередным «объектом твоего пристального внимания», не закатывал.
Тебе, сильной, вольной и гордой женщине, с мужем, ну, явно же крупно повезло. И муж есть, причем, безумно любящий, и сын, составлявший яркий луч света в твоем «темном царстве», и полная свобода твоих действий, то есть абсолютная независимость (во всем, что касается твоей души и сердца) от главы семьи.
Какой глубокий ум и какая невероятная женская дальновидность?! Счастливая женщина. Не так, скажешь?..
«Здравствуй, божественная моя», – тихо, с придыханием, боясь, очевидно, вспугнуть прилетевшую столь нежданно-негаданно птицу счастья завтрашнего дня, произнес я в трубку.
«О-о-о! Даже так? – услышал я в ответ. – Красиво. И чертовски, признаюсь тебе, приятно. Из уст не каждого, далеко не каждого мужчины услышишь подобные слова».
«Пожалуйста, не ёрничай», – попросил я.
«Вовсе не ёрничаю: я серьезно и искренне, дорогой…»
Я прицепился к слову. «Дорогой, но не желанный».
«Давай не будем, а?
Я поспешил со своим согласием: «Не будем, так не будем».
«Как дела?»
«Какие интересуют – дела трудовые или дела сердечные?»
«Трудовые, конечно… – потом осторожно ты добавила. – В первую очередь».
«И ради этого позвонила?! – неприкрыто обидевшись, спросил я. – Стоило ли? Эти дела, которые ты имеешь в виду, за неделю настолько остое… – вовремя спохватился и поправился, – осточертели, что ни глядеть, ни слушать, ни говорить, тем более с тобой, совсем не хочется».
Ты в трубку хихикнула. «А первый-то вариант слова намного ярче».
Ну, зараза, подумал я, ведь уловила все-таки, хоть и разница-то всего в одну букву. Сделал вид, что не понял, о чем это она, и вслух сухо сказал: «На работе – все в порядке».
«Значит, по-прежнему цветешь и пахнешь?» – снова, ерничая, спросила ты.
«Это – о чем?» – я сделал вид, что не заметил твоего откровенного ёрничанья.
«Всё купаешься в лучах славы?» – спросила ты и хохотнула.
«Купаюсь», – ответил я.
«Ну-ну! – она, как мне показалось, не почувствовала моего сарказма. – Будь осторожен: нет ничего ядовитее, беспощадно разъедающего душу, чем слава. Особенно, когда ее так много.
«Врагу не пожелаю такой „славы“, какая преследует меня».
«Ладно, не прибедняйся. Вчера раскрываю московскую газету и вижу на второй странице, чердаком1, статью о тебе…
Спешу уточняюще прервать: «И не обо мне, а…»
«Есть, скажешь, разница?»
«Разница существенная… Однако все равно приятно, – признаю я.
«Поздравляю! – слышу неожиданно ласково заворковавший в трубке твой голосок, всегда вселяющий в меня надежду. Ты делаешь маленькую паузу и добавляешь. – Целую!»
«Если бы, – я шумно вздыхаю, – это было так…»
«Какой, надо же, отчаянный скептик, – в трубке слышу твой смешок, и потом ты подтверждаешь (ты отлично знаешь, что я поставил под сомнение). – Это именно так! Это только так!»
«Если… – боюсь произнести вслух, – то какие проблемы?»
«И ты не знаешь?»
«Нет, не знаю», – искренне отвечаю я.
«Четыреста километров – ничто?»
«Для любящего – ничто! Для ледяного же – непреодолимая пропасть. Любящее сердце не знает ни преград, ни расстояний, ни высоких гор, ни океанов».
«Красиво… но всегда у мужчин только на словах, – ты вздохнула. Но меня-то тебе не обмануть: вздох твой притворный. Ты-то уже прекрасно знаешь, что у меня от слов до дела – всего лишь шаг. И могла убедиться. Играешь, кошечка, играешь со своей жертвой, перекатывая своими лапками, в которых сейчас глубоко спрятаны коготки, нечто мягкое и пушистое. – Увы, все мужчины…»
И эти слова слышал не раз. Понимая, делаю вид, что не понимаю твоих правил игры, навязываемых мне сейчас.
«Хочешь проверить?» – в лоб спрашиваю я.
«Почему бы и нет?» – отвечаешь ты вопросом на вопрос.
«Тогда – жди».
И в ответ – растерянно: «Это… правда? Ты не шутишь?»
«Такими вещами, – солидно, с налетом пафоса говорю я, – не шутят.
«Если… если… То буду ждать… А когда?» – догадалась спросить ты.
«Завтра. По утру. Последним поездом».
Ты тихо непривычно умиротворённо сказала в трубку: «Жду. Буду дома. Я буду рада. И Сашка-то как будет тебе рад?! – ты помолчала и спросила. – Но как? Ведь уже поздно и…»
Я, как мне помнится, самоуверенно заявил: «Это мои проблемы».
«Слово не мужика, а мужчины, – ты засмеялась. – Жду. Буду дома».
И тут я, осмелев, стал ставить свои условия. Точнее – одно условие, но очень для меня важное.
«Будет лучше, если не у тебя дома…»
«А где?»
«Решай, голубушка, сама».
«Жаль, что мой Сашка не встретится с тобой, но… Хорошо. Встречаемся в десять утра. Возле гостиницы. Идет?»
«Идет».
«И там обсудим детали».
«Обсудим», – согласился я.
«До встречи! – и ты положила трубку.
Посмотрел на часы: без четверти восемь местного. Вот-вот и уйдет предпоследний поезд, идущий через твой город. На него уже опоздал. Последний поезд – через два с половиной часа и он прибывает, как ты знаешь, в восемь утра завтра.
Два с половиной часа – это очень мало. Я не готовился к поездке, поэтому у меня нет ничего. Нет (и эта проблема самая сложная, так как пятница и в кассах вокзала рассчитывать на купейное, или любое другое место в этом поезде нет никакого смысла) даже проездных документов.
Но острейшее желание видеть тебя принуждают делать меня даже невозможное.
Быстренько вынимаю из шкафа походную сумку, открываю нижнюю ячейку сейфа, где у меня всегда хранится «НЗ», достаю две бутылки венгерского сухого вина, которого в свободной продаже днем с огнем не сыскать, коробку конфет нашей фабрики «Птичье молоко» (и это также можно достать лишь по великому блату), хрустальные фужеры, бумажные салфетки, штопор, складной нож, и этим загружаю сумку.
Выхожу на улицу. С минуту размышляю, глядя на проезжающие и страшно грохочущие трамваи.
Есть еще одна проблема, которую мне, кажется, не разрешить: время позднее и все рынки уже не работают, а без живых цветов я появиться у тебя никак не могу. Такого не было. И быть не должно!
Тяжело вздохнув, понимая, что эту проблему уж я точно не разрешу (если бы было времени побольше, то, на самый крайний случай, сгонял бы в совхозную оранжерею, находящуюся далеко за городом, и там бы выпросил у сторожа), иду на трамвайную остановку. Жду трамвая, а их, как назло, нет. Будто в один миг вымерли.
Стою. Нервничаю. Так как мне обязательно надо появиться на перроне, когда пассажирский состав только-только подадут под посадку. В этот момент у меня больше шансов. Потому что мне нужен начальник поезда: он и только он мой спаситель и благодетель. Начальник поезда, если захочет (ты об этом знаешь) одно-то свободное место всегда отыщет.
Вывернул-таки из-за угла трамвай. Приехал. Бегом пробежал подземным переходом, а потом по привокзальной площади; ныряю в вокзал, пробегаю тоннелями. И я на нужном мне перроне. Состав, гляжу, еще не подали: это хорошо.
Появился маневровый тепловоз, возвестивший зычными свистками, что подает состав.
Состав остановился. Бегу к восьмому (под этим номером обычно значится штабной вагон) стучу в закрытую еще дверь тамбура (посадка-то еще не объявлена), дверь приоткрывается и является миру злющее лицо проводницы.
«Чего стучишь? Не знаешь, что посадки не было?» – грубо бросает она в мой адрес.
Знаю, что мне не резон злить проводницу, поэтому мягко говорю: «Мне бы начальника поезда увидеть».
«Зачем?» – все также злобно сверкая глазами, спрашивает проводница и неприязненно меряет меня колючим взглядом с ног до головы.
«Мне очень нужно. Позовите, пожалуйста, начальника поезда».
Проводница отворачивается и кричит в глубь вагона: «Александра Ивановна, тут какой-то мужик вас спрашивает».
Проводница спускается вниз и начинает тряпкой протирать поручни.
Появляется Александра Ивановна. И, о чудо, мы, оказывается, знакомы…
Остальное, как ты сама понимаешь…
Поезд прибыл на твою станцию точно по расписанию. Выскочил первым. Тороплюсь. Потому что я должен все-таки предпринять еще одну попытку обзавестись живыми цветами. Тем более, что до назначенной встречи еще два часа.
Не питаю никаких иллюзий. Знаю, что живые цветы в вашем городе – это еще большая редкость, чем в столице Среднего Урала.
Тем не менее, бегу в припрыжку к рынку (знаю, где он находится), и там в этот ранний час мечтаю купить цветы.
Прибежал. Огляделся. Заметался от прилавка к прилавку, чем, видимо, и привлек внимание жителей провинциального города, в котором таких «чудес», как безумный поиск по утру цветов, не случается. Позднее узнаю, что увидела меня и твоя знакомая, которая и нарисует эту удивительную картину поиска мужчиной… Нет, не бутылки водки, а живых цветов.
Осмотрел, всё, что было. Увы… Были какие-то бледно-розовые тюльпаны с черными ободками (от старости) по краям лепестков, с поникшими вниз бутонами. Не мог я подарить любимой такие цветы!
И тут произошло чудо: на рынке появилась старенькая женщина с ведром в руках. Из ведра с водой выглядывал большой пучок свежих ромашек. Нет, это были не луговые ромашки, а оранжерейные, поэтому огромные и яркие.
Букет был у меня. И уже, торжественно неся в руке цветы, важно отправился на место встречи. Худо-бедно, но программу-минимум я выполнил.
Мы встретились. И уединились почти на весь этот майский день в излучине речушки, под буйно цветущими черемухами.
Я был бесконечно счастлив. Ты ничем не испортила моего настроения – ни словом, ни действием. Конечно, я хотел тебя. Потеряв голову, даже настаивал: мне казалось, что здесь, в этом крохотном райском уголке, среди весеннего природного буйства мы одни на всем свете.
Ты не потеряла благоразумия: как-никак день ведь и город рядом; могли случайно увидеть.
Я нет, не обиделся. Я всё правильно понял, хотя и кружилась голова от нестерпимого желания обладать тобой, обладать на природе.
Это был божественный день, божественная моя!
Восемь часов пролетели как один миг. Восемь часов блаженства – полного и искреннего.
И поздним вечером я уехал назад, домой. Позади оставлял миг счастья, впереди – не было ничего. Пустота. Мрачность. Тоска по любимому человеку. Хотя все это было так глубоко внутри, что заметить мог лишь слишком проницательный человек. А таких в моем окружении тогда не было.
Уехал бесконечно счастливым человеком. Восемь часов пути проспал мертвецким сном. Сном ангела или… великого грешника.
Глава 7
Чудненькая моя!
Что было вчера? О, это был чудный вечер с чудненькой молодой женщиной, по которой изнывает мое сердце. И, между прочим, уже не меньше года.
Надеюсь, догадываешься, о ком это я?..
Ты приехала утром.
Заглянув на пару часов к нам, поболтав с коллегами, обсудив с ними новости (те новости, которые обычно могут интересовать лишь женщину, в которую безумно влюблен шеф), ты исчезла, не сказав мне ни слова. Вольность, конечно. Ведь как ни крути, а день-то рабочий. Для всех. А ты, значит, исключение из правил, да?
Остался в тревожном ожидании. Был в неведении? Это не совсем так. Потому что это твоя обычная практика: нахлынуть, как океанская волна, и отступить, раствориться в безбрежье, оставляя после себя лишь хлопья пены, песок, ракушки и легкий бриз, легкий бриз в виде наших кумушек, оставленных тобой с богатой пищей для пересудов, гадающих что бы это значило? Это?! Твое столь неожиданное появление в наших краях.
Мимо их остренького глаза не прошло то обстоятельство, что в последнее время, несмотря на крохотного малыша, оставляемого тобой на попечение мужа и постоянно болеющей матери, ты зачастила в Свердловск.
«Не иначе, – судачили наши кумушки, подмечая необычный блеск твоих карих глаз-миндалинок, влюбилась. Интересно, по ком вздыхает? Из коллектива? Ну, нет! Где-то на стороне. Верно, глядя на пышущую жизненной энергией молодую женщину, наделенную истинно русской красотой, наши котяры тоже облизываются и жмурят масляные глазки, однако… – они недоверчиво качают головами, – не может быть… Не по Сеньке шапка… Эта, если и влюбится, то в объект значительно достойнее, нежели наши мартовские коты… Мелковаты, да, мелковаты».
Я-то знал, куда ты обычно исчезаешь. Точнее – догадывался.
Исчезая, ты рыскала по магазинам областного центра, запасаясь, набивая покупками огромный баул. У нас не больно-то разживешься, но у вас…
У нас, облазив все магазины крупного города, в конце концов можно где-то и натолкнуться, например, на выброс в продажу апельсинов или мандаринов, где моментально вырастает огромная, на километр, очередь, а у вас… Вообще – дохлое занятие.
У нас, верно, дефицит. Но ваш тамошний, провинциальный – из дефицитов дефицит.
Также знал, что ты объявишься у нас с тяжеленным баулом на физически крепком своем плече. Объявишься через какое-то время.
Ты мне оставляла возможность гадать, когда именно объявишься? Через два часа? К концу рабочего дня? Или возникнешь, когда до отхода твоего поезда останется несколько минут, и мы рысью помчимся на вокзал, а, примчавшись, как загнанные лошади, услышим, что поезду дают уже отправление? И мы снова, как это было не раз, не поговорив, не обменявшись и несколькими фразами (кроме тех, что на бегу) расстанемся и расстанемся надолго? И ты опять под лязганье автосцепки и злобный лай проводницы в последние секунды заскочишь в вагон и примешь из моих рук свою ношу – баул, набитый до верху фруктами; помашешь мне рукой через окно двери, с остервенением предупредительно захлопнутой проводницей?
М-да… Перспектива в любом случае не из заманчивых, мало что сулящих мне. А все-таки я молю Всевышнего, взываю к нему, чтобы тебе на этот раз повезло, и ты бы в результате вернулась хотя бы к концу рабочего дня. По крайней мере, у нас будет несколько часов для общения. Пусть не в той обстановке, в какой бы я хотел, а всего лишь в кабинете, но все равно ведь общение, которое ценю, которым дорожу, от которого получаю огромное удовольствие.
А ты?! Получаешь ли ты удовольствие от нашего общения? Думаю, что нет. Верный признак этого, когда ты не оставляешь времени вообще. Распоряжаешься своим временем ты и только ты. Ты и только ты, если будет такое желание, в силах выкроить часок, другой для нас. Обычно ты не «выкраиваешь». Я, надувшись, провожаю. Ты, видя мое недовольное лицо, а по нему ты научилась читать, укоризненно говоришь: «Сам видишь, – я действительно вижу. – Что я могу? – ты действительно ничего не можешь. Ты, ласково улыбаясь (ласковость притворная), сокрушенно добавляешь. – Какие все-таки мужики – эгоисты! – ты абсолютно права: мужики – эгоисты и я в их числе, чудненькая моя.
