Дом 13, квартира №… Сатирический роман

А та и рада до… самого предела!

Вставив в рот привычным лёгким движением вышеуказанное незаменимое устройство, она продолжила, на этот раз чисто и не шепелявя:

– Наверное, скучно тебе, маленькая? Дай – ка я расскажу сказочку про… про… – заклинило старушку, лихорадочно перебиравшую в мозговых сусеках забытую, но нужную в настоящее время информацию; но никак не удавалось найти… даже названия сказок выветрились из головы, либо надёжно укрылись где-то в подкорке…

Ох, давно это было! Сказочки-то! Попробуй отыскать. Названия крутятся, а продолжения нет. Не то что продолжения, а Как-то и начала ни одного не вспомнить, только одни концы. Но конец не интересен, конец всегда один – хороший. А вот процесс… не лепится.

Совершенно потеряв надежду выполнить обещание, старушка от злобы схватила тарелку…

В тарелке находился салат из редиски, обильно покрытый белоснежным слоем сметаны.

– Про репку. Сказку про репку помню! – восторгалась бабуля сама себе и даже захлопала в порыве радости в ладоши, правда, не дождавшись ответной реакции со стороны дитятка.

Чуточку, ради приличия, бабушка подбила подушки, чтобы Манюне было удобно сидеть, а затем начала, немного подумав и особо не фантазируя, чтобы не идти наперекор мировой многовековой практике рассказывания сказок. В общем, она не собиралась стать в этой области пионером и ломать древние традиции бабушек, дедушек и писателей.

– Жили – были дед и баба, – вкрадчиво произнесла она и призадумалась, глядя в тёмные большие глаза ребёнка.

В них хотя и читалось ожидание последующего хода, но по-прежнему оставалось удивление.

– Вырастил дед репку. Большую-пребольшую, – по крупицам выгребалось из памяти старушки. – И вот однажды захотел дед…

В этом месте и без того скудный поток информации, как выяснилось, окончательно иссяк, что принудило пойти на экспромт, дабы нечаянно не опозорить многомиллионную армию бабушек.

– И захотел дед поесть салата. Из репки, со сметаной, как водится у дедушек, на закусь, так как нормальный человек не станет кушать эту дрянь, – прорвало-таки рассказчицу – сказочницу. – А уж коль захотел он этой хреновины, значит, надо было достать из земли репку. А так как репка росла в своём огороде, то тратиться на поиски не пришлось… хватило бы силёнок вытащить громадную дуру. Вот и вышел дед в огород. Глядь! А репка-то вымахала таких размеров, что, пожалуй, одному не под силу с ней справиться. Почесал дед затылок. А что он думал?! Во-первых, в огороде он редко бывал. Там бабка корячилась в одиночку, пока дед на диване пьяный лежал или телевизор смотрел. Во-вторых, сказалось качество удобрения, доставленного из туалета на собственном горбу всё той же бабкой. А ведь если рассудить, то отчего удобрению быть плохим, когда пенсию маломальскую получали исправно, срок в срок. Да и куда деду управиться с этой самой репкой, когда силёнок от водки кот наплакал, геморрой замучил, давление высокое, ростом невелик, суставы ломит, наверное, к погоде, – славно окончила вступление старушка и поглядела в окно. – И впрямь, пасмурно… А-а… так вот, Манюня, дед был лодырь и пьяница, а соответственно, больной головой и телом. Поэтому вышел он в огород, поглядел на репку, почесал затылок, задницу и воротился обратно в дом. Бабушка, то есть его законная жена, ни разу не изменявшая этому деду ни с одним дедом с их улицы, сидела и… думала, как бы собраться с силами испечь блинов. На большее, чем блины и яичница, денег, как ни крути, не хватает, может быть, президент пенсию прибавит, потому как мясо бывает через день, молоко и сметана иногда гостят только на ужин, а пенсия практически вся уходит на водку этому оглоеду-деду… а ещё на папиросы. – Старушка возмущённо покачала головой, но продолжила: – Так вот, Манюня, вошёл этот старый хрыч домой и говорит бабке: «Пошли, старуха моя лучезарная, красно солнышко, в огород, поможешь мне, значит, репу-то вытащить. Бабка поглядела на придурка пьяного (мол, думала по первым словам, что в кино приглашает, а не в огород), и ответила: «Ты, корч лысый, и вовсе сбрендил от водки. Мне, во всём больному человеку, предлагаешь репу тянуть. У меня в голове давление, в грудях кашель прижился, совсем замучил, проклятый, а сердце и вовсе дохлое, не говоря о печёнке, селезёнке, почке (только одна осталась, пятый годок пошёл); а уж мочевой-то пузырёк как шалит – напасть целая. Суставы – особый разговор: делать ничего не могу, ходить не могу… А ты мне, гад, репу тянуть… то есть он предложил этой бабке. Канючил дед целый час, пока уговорил старушку пойти с ним в огород… Короче, пришли они. Дед взялся за это дело… ну… за ботву, начал тащить. Однако кукиш ему, а не репа. «Что приплелась, старая? Хватайся, бабка, подсоби», – кричит хилый дед. Бабуля ухватилась за… За что же она могла там ухватиться? – слегка притормозила фантазия старушки, но кумекать следовало быстро, ибо Манюня в нетерпении слегка скривила губки. – Так вот, деточка моя, ухватилась бабка за деда и потянула со всех сил. А какие-такие, Манюня, силы могут быть у двух пенсионеров? Пенсии вовремя, но маленькие… должны прибавить. Одним словом – слабаки. Дед окончательно приуныл. Как же ему без репки, с чем теперь сметану хлебать, водку закусывать? Но бабка ушлая была, посоветовала: «Не перди в муку, конь в штанах, пугало безмозглое, не делай пыли, сейчас приведу внучку». Сказано – сделано. Поковыляла старушка домой, кричит: «Эй, внучка, пойдём репку тянуть!» Та слезла с печи, недовольная такая, спала, наверное. «Что, бабка, орёшь?» Бабка рассердилась: «Нечего днём лежать, тунеядка, надобно помочь деду овощ поганый выдернуть в огороде». Надо – значит, надо. Потащились на этот раз обе помощницы в огород. Долго шли, а тем временем дед едва не изошёлся слюной от одной только мысли: репка, сметана… и всё это под водочку. А как пришли помощницы, так ухватилась бабка за деда, внучка ухватилась за бабку, за подол… Подожди, Манюня! Что-то не получается. Бабка есть, дед есть, внучка есть. А детей почему-то нет. Странно.

Рассказчица задумчиво почесала затылок, по ходу дела схватила кусок оттаявшего зельца и забросила в рот, не забывая при этом угостить Манюню. Ребёнок неохотно, но начал жевать, чем привёл старушку в неописуемый восторг, дал новый толчок к сочинительству.

– Нет, Манюня, – продолжила бабуля, – вспоминаю, что не было никаких детей. Бабка, дед и внучка – эти присутствовали. А если сын был, то в тюрьме мог оказаться; если дочь, то в большой город подалась, распутница… А может, – неожиданно пустила слезу сказочница, – и вовсе их не было, не вышло по молодости… Впрочем, откуда тогда внучка? Хотя это всё сказка, – опомнилась она, – всякое может произойти. У нас дед Мороз тоже с внучкой Снегурочкой. А кто папа, а кто мама у Снегурочки? Так и здесь. Возможно, внучка усыновлённая, или же, к примеру, суперсовременная – пробирочная. Главное не это… Но то ли внучка немощная попалась, то ли репа действительно оказалась не по зубам – однако толк не вышел. Репа как сидела в грядке, так и осталась сидеть спокойненько. Вдобавок ко всему, молодёжь нынче хлипкая – прокуренная, пропитая. Они репку тянуть не умеют, только вино тянуть из горлышка способны, да мальчики девочек тянуть… Нет, рановато тебе, Манюня, глазками не хлопай, слушай дальше… А как получился у стариков облом с внучкой, так они и пригорюнились, призадумались. А внучка долго думами не маялась (наверное, в голове у неё что-то было), позвала на помощь Жучку, беспородную сучку. Почему беспородную? Потому что толку от Жучки оказалось, как наутро от «Нарзана» нашему деду. Его, алкаша беспробудного, наутро только мысль стограммовая заставляет подняться и идти двор подметать… А в нашем случае вот что получилось: дед за репку, баба за дедку, внучка за бабку, Жучка за внучку. А итог: не репка, а хрен достался им. Но шавка беспородная, чтобы из неё не сделали шапку, метнулась в сторону и вскоре вернулась с кошкой… Повторили попытку: дед за репу, баба за деда, внучка за бабу, Жучка за внучку, кошка облезлая за сучку, немощную, течную, поди… Концовка та же. Напряга много, воздуха тяжёлого выпущено столько, что от туалета меньше смердит, а репа – по-прежнему сидит себе и сидит, ботвой весело машет кучке доходяг… Дед уселся посреди огорода, слёзы горючие льёт: хочется ему салату, у него бутылка где-то запрятана, а закуска в грядке… Впрочем, кошка облезлая оказалась не промах: через минуту – другую притащила за хвост мышку, подсобить всей этой ватаге. И опять. Дед за репу… треклятую. Баба за деда… стонущего и плачущего. Внучка за бабу… орущую благим матом. Жучка за внучку… то ли прокуренную, то ли пропитую, то ли пронюханную, то ли проколотую… Не-не, Манюня, я про проколотую не в том смысле. Ты сиди смирно средь подушек, не крутись. Проколотая от иглы – вот я про что… Короче, кошка за Жучку… блохастую. Мышка за кошку… плюгавую, облезлую. А теперь вопрос: если они вытащили репку, а они это сделали с первого тяга, то была ли мышка? Я долго, Манюня, не думала, потому что однозначно ясно: мыши не было и быть не могло… Была крыса! И очень большая и сильная. Не криви губки, не таращи глаза, а посуди сама, Манюня: такая банда не могла вытащить репку, а тут мыша какая-то дохлая помогла. Не-ет. Там была крыса. А если была крыса, то перед ней никак не могла быть кошка. Кошка ловит крыс, а коты нет, так как крысы котам бьют хвостами по этим самым делам…

Старушечье расследование прервалось мелодичным звонком в дверь.

Вскоре в комнату вплыла Марфа Виолетовна, довольная и светящаяся, как начищенный перед Пасхой водопроводный кран. Впрочем, узрев разносолы, расставленные перед внучкой, в лице посерела, вмиг омрачилась, ухватила своё бесценное сокровище, щекой проверила температуру малышки и стремглав бросилась к выходу.

– Марфа Виолетовна, ваша Манюня – идеальное дитя, сущий подарок для семьи: не плакала, кушала хорошо. Может, вам на дорожку зельцу дать… с солёным огурчиком? Зельц качественный, бритый, огурчик лёгкой солёности, с прошлого лета. Манюне еда понравилась… Мы помогли, чем могли – разжевали… – напоследок добавила старушка, доброе сердце.

– Бежим отсюда, Варварушка, бежим, маленькая. И не исключено, что сразу же в больницу, – причитала чем-то озабоченная соседка, крепко прижимая внучку к груди; а в глазах стояли слёзы и страх.

Архипыч, высунув нос в приоткрытую дверь, с радостью отметил:

– Манюня, Манюня. А я сразу догадался, что Варвара – вот это по-нашему.

К счастью, надо отметить, Варварушка в больницу не попала, однако лишь благодаря оперативно принятым многоэтапным клизменным процедурам. Впрочем, Марфа Виолетовна так и не отблагодарила Архипыча, начала сторониться его, даже не бросая дежурные: «Доброе утро». В общем, никакое добро не остаётся безнаказанным.

КВАРТИРА №3

Бурное и шумное проживание семейки в квартире номер три объяснялось тем, что там вкушал радости совместной жизни не только дедушка, старичок неопределённого возраста, у которого, на удивление, сохранилось былое обилие волос на лице и голове; но вместе с ним веселье стеснённого бытия разделяли папа (дедушкин сын), мама (повторная жена папы), а также их совместные детки: доченька-ученица десятого класса, акселератка, давно избавившаяся от прыщей, и сынок – институтский парень чёрствого телосложения и необычайно бледного вида, однако иногда весьма шустрого поведения.

По правде говоря, в этой семейке не только будущий молодой специалист имел бледный вид. И по самым разным причинам…

Как-то раз мать семейства выглянула в окно. Она часто смотрела в окно, особенно, когда время приближалось к всеобщему семейному кормлению, вероятно, надеясь увидеть на балконе вместо тонконогой синицы весьма румяного поджаристого гуся с брюхом, туго набитым сочными яблоками.

– Ах, отец, – тихо вскрикнула женщина в тот день, обращаясь к мужу, – тебе не кажется, что из форточки дымком попахивает?

Дедушка, сидевший до того смирно, как, впрочем, всегда в ожидании дежурной миски каши, неожиданно встрепенулся, сжал сухонькие кулачки и, тряся ими над головой, изрёк:

– Я чувствую сладкий запах сражений.

Доченька – школьница, также присутствующая в кухоньке, принюхалась и, скрытно улыбнувшись, вставила:

– И я чувствую этот приторный запах.

– Может быть, дом горит? – не унималась мать, пытаясь всунуть голову в форточку.

Только теперь отец, лёжа на диване в зале, как и подобает главе семейства, соизволил бросить реплику:

– Возможно, запах существует в действительности, но я не ощущаю его после того, как жилец из смежного дома сломал мне нос.

– Кажется, дым из соседней квартиры. Ещё немного помедлим, и наша загорится – Тогда нам всем хана приснится, – ужаснулась жена, на этот раз тщетно прилагая усилия освободить застрявшую в форточке голову.

– Даже если из соседней квартиры, то ничего страшного, – вновь подал голос отец, отдыхавший после напряжённого трудового дня. – Я тоже, когда намедни дымок увидел, сразу подумал, что соседний дом горит, пожарных вызвал. А на следующий день встречаю жильца, так он мне, вместо благодарности, нюхалку-то испортил. Говорит, что у него не квартира горела, а травка курилась. Он, понимаешь ли, нарколог, потому ставит опыты: выращивает какую-то чудесную траву, ухаживает за ней лучше, чем ты на даче за клубникой. Может, и Витя Белуга из десятой квартиры что-нибудь подобное творит, эксперименты ставит? Надо бы сходить всё-таки, проведать.

Мать, наконец, освободившись из деревянной оконной ловушки, удивлённо прильнула к окну, устремляя пытливый взгляд через стекло.

– Не надо никуда ходить, знаю, чем оканчиваются походы к Белуге. Тебя потом от него выносить надо будет… нет у Вити полезных опытов, только самогон и глупые стишки… Кстати, а что же за травка у жильца из соседнего дома?

Отец не решился при детях перечить матери, отложил вояж к Белуге, но, по-прежнему вперив глаза в потолок, задумчиво произнёс:

– А бес её знает, эту травку. Нарколог сказал, что помогает она почти от всех хворей, даже при смерти смеёшься. А главное, очень быстро действует. Он её выращивает на балконе, ухаживает за ней, а потом курит, курит, курит… опыты над собой, значит, ставит, как истинный, бескорыстный, человеколюбивый медик. Тяжело ему, бедолаге, ведь даже живность никакую к опытам не привлекает… Вот только жаль, что нос мне сломал, изверг.

– Ну и как результаты? Он не говорил, не делился впечатлениями? Не лечит ли эта чудная травка, кстати, мигрень, которая меня одолела? – заметно оживилась мать.

– Не знаю, Изольда, что и сказать. Результат нашего разговора у меня на лице… Носа жалко. Получается, что впечатлениями он делился, но было больно. Лично у меня впечатления от встречи совсем нехорошие. А как на голову травка действует – не знаю. Наверное, прекрасно, потому что жилец этот, медик подопытный, вышел из дома только что покуривший – я тогда ещё нюх имел – и был этот эскулап необычайно весел, жизни радовался. У меня пронеслась мысль, что опыты у него проходят успешно… Жаль, скотина, нос сломал, – сетовал Володя.

– Да-а, – приуныла почему-то Изольда, – человек занятой, учёный, опыты проводит… опытный, значит, денег много. Надо бы, Володенька, к нему на приём попасть, проконсультироваться. Может быть, у меня головные боли исчезнут, и я буду наслаждаться жизнью. А если он недоступен на работе, то я согласна к нему в квартиру, с частным, так сказать, приватным визитом.

– Ну-ну, попробуй, – зубами заскрипел Володенька. – только смотри, не ночью. Он по ночам, говорят… как это… это самое… шныряет, что ли.

– Ах, лихо! Неужели, ворует, шельмец? – вскрикнула мать.

– Ширяется, наверное? – в разговор встряла дочь, глупенько хохотнув и закатив глазки с пушистыми наклеенными ресницами.

Отец, никак не утруждая себя подняться с дивана, почесал затылок и неуверенно пробормотал:

– Кажется, да. Ширяется. Я в медицине не знаток. Однако, мать, если хочешь, чтобы всякий бред лез тебе в голову, засорял и без того непросторные извилины, а также чтобы запахи в кухне и в туалете стали для тебя одинаковыми, что неминуемо повлечёт избавление от головных болей, то можешь незамедлительно вызывать пожарных к этому доктору… а вечером обязательно нанеси ему визит и признайся в содеянном, то есть в посильном участии. Лично я, по его словам, если ещё раз наберу 01, следующие праздники в течение лет трёх буду встречать в реанимации.

– Зачем ты о грустном, отец? – всполошилась супруга.

Однако тут же тайно ухмыльнулась, выуживая из памяти давнишний эпизод, когда смелый муж решился (правда, немного «приняв на грудь») покататься на пони в парке культуры и отдыха…

– Да не я ли прихожусь сыном замечательному кавалеристу, да не я ли являюсь славным патриотом и защитником Родины?! Несомненно, я, – спросил и сам же себе ответил Володенька в тот день, с ходу попытавшись оседлать малорослого скакуна.

Приём слегка не удался, Володя чуть не перепрыгнул лошадку, однако этого оказалось вполне достаточно, чтобы выходной день окончился для него на больничной койке…

* * *

Но как он держался! Как держался! Орёл! Смельчак! Истинный потомок кавалеристов в вековой семейной истории. Не плакал! Не стонал! Впрочем, немножко охал.

Изольда вспомнила, как вошла первый раз в палату. Супруг лежал весь перебинтованный, лишь правая ладонь изъявляла некоторые стремления двигаться. Видя несчастного Володю едва ли не в образе мумии, она участливо заворковала:

– Вовочка, ты умираешь?

Среди бинтов, там, где находилась голова, что-то блеснуло.

«Глаз», – догадалась жена.

– Да-а, Изольда, срок бытия истёк, – послышался голос любимого мужа, тоскливый и натянутый.

– Может быть, ты хочешь что-нибудь в последний раз? – смахнула слезу супруга.

– Да-а, Изольда, – по-прежнему звучало оттуда, из-под бинтов.

– Ты желаешь покаяться, Вова? – не унималась жена.

– И не только, Изольда.

– Ты, верно, хочешь выпить?.. закурить?.. Проказник, – в шутку пожурила она.

– И не только, Изольда.

– Может быть, дать тебе лекарство? – Ненаглядная вскочила со стула, повернулась к мужу двумя округлыми нижними половинками и закопошилась в тумбочке.

– Дай, Изольда. Ох, – мучительно слышалось от этого забинтованного кокона; но глаз уже не блестел, а, примагниченный взглядом к заду женщины, сиял, искрился.

Изольда, по-прежнему не меняя позы, перебирала стекляшки и бумажки в поиске нужных лекарств; а в это время у Володи отчего-то расшевелилась ладонь, начиная сокращать расстояние между женской попкой и мужским терзанием.

– Вова, – вдруг спросила супруга, краем глаза улавливая движения благоверного. – Вова, скажи последний раз в жизни: ты хочешь женщину?

Глаз внезапно потух, ладонь затряслась, и через пару минут безмолвия послышалось жалобное прошение:

– Дай, Изольда. Дай напоследок хотя бы потрогать…

Как ей, верной и нежной супруге, было не прослезиться от подобной просьбы, да вот выполнить – никак не было возможности, соседи по палате явно не дремали. Однако, повернувшись к мужу, она утешила:

– Не переживай, Вовочка… Я буду к тебе на могилку приходить каждый день и на неё садиться…

* * *

– Ужинать!.. Ужинать будем, мать? – рявкнул голос из зала и прервал сладостные воспоминания Изольды.

– Будем, будем, – затараторила она и кинулась к работе за плитой.

Вскоре желание помочь изъявила доченька Даша, однако не надолго, ибо из зала стали доноситься загадочные охи-вздохи.

– Ты, отец, чем там занимаешься? – настороженно спросила Изольда.

Вздохи и причмокивания продолжались.

– Пойду, посмотрю, что папа делает, – улыбнулась дочь, готовясь удалиться.

– Нет, Дашенька, я сама, – возразила мать.

Но ничего особенного, как выяснилось, в зале не происходило. Отец лежал смирно, впрочем, с улыбкой и, сладостно вздыхая, просматривал журнал.

– Наконец хоть чем-то занялся, – облегчённо выдохнула Изольда. – Скоро ужин готов. – А заодно поинтересовалась у муженька: – Володя, кстати, как тебе завтрак? Понравился?

Владимир, прервав листать журнал, и не обращая никакого внимания на слова жены, вперил взгляд на обложку.

– Бурда, – произнёс он и вновь продолжил изучение журнала.

– Как, бурда?! – тараща глаза, злобно и громко выжала из себя Изольда; казалось, её гневу нет предела. – Котлеты жирные?!

– Почему же сразу котлеты? – вздрагивая от неожиданного возгласа, пролепетал Владимир. – И почему жирные?

Здесь он удивлённо взглянул на супругу, затем вновь обратил взор на обложку.

– Бурда. Котлеты?.. – пробовал глава семьи нечто оспорить, но был остановлен бордовой от негодования Изольдой.

– Как, бурда?.. Да ведь ты облизывался, старый хряк, слюнями давился, чуть было пальцы себе не откусывал, – бичевала она мужа.

Отец посмотрел виновато на журнал и пожал плечами.

– Может быть, сразу, в запале… Однако вовсе я не облизывался, и вовсе эти, как ты их называешь, котлеты жирные, мне не нравятся. Не в моём вкусе. Правда, они не жирные, а даже наоборот – худые какие-то макаронины.

– Макаронины? – выпучила супруга зенки. – какие макаронины? Котлеты были с рисом. Признавайся, у кого ты ел макароны? Сам себя с требухой выдал, бабник несчастный!

– Постой, постой, мать, – начал врубаться Владимир, понимая, что для него разговор может окончиться плачевно и ненароком усугубиться рукоприкладством со стороны жены, что сулило ему всю будущую неделю применение тонального крема вкупе с пудрой.

– Что постой?! – кипела Изольда, вырастая в глазах мужа и приближаясь к нему явно не с намерением поцеловать.

– Изольдочка, какие макароны худые, какие котлеты жирные? Ведь я говорил тебе про девочек из «Бурды». Они мне не нравятся… и их одежды.

На полушаге жена остановилась и оторопела.

– Какие – Такие девочки? Из какой-такой бурды?

– Из журнала «Бурда». На досуге у нашей доченьки взял полистать. Смотрю… вот… Наташи, Лизы, Маши, Катюши… И ни одна, заметь, не приглянулась. Слышишь, мать? Хорошо слышишь?

– На досуге? Да у тебя, тунеядец, все дни и ночи – один досуг. Лишь кряхтеть и чмокать можешь, глядя на других. Одно успокаивает, что только глядя…

Накалившуюся обстановку разрядил дедушка, мирно дремавший доселе. Он встрепенулся и поднял руки.

Вот он – герой! Былая удаль и отвага!

– Катюши! Катюши! Да-да, Катюши! Эх, бывало, во время войны залезу на «Катюшу» – то на одну, то на другую – и поливаю, поливаю, – громко заскрипел старческий голос; а в подтверждение своих слов дедушка затряс кулаками, изображая, как он строчил из пулемёта.

– Катюши?! Так у тебя их было несколько? – улыбаясь, восхищённо молвил отец.

– А как же! Много! Как только одна выходила из строя, я на следующую вскакивал.

– Эх, тебе раньше можно было менять Катюш, как перчатки… А теперь, дед, СПИД! – вначале с завистью, а затем грозно досадовал Володя; было слышно, как скрипнули его зубы.

Весело выпорхнула из кухни дочь Даша и лукаво улыбнулась:

– Дедушка спит?

– Мала ещё!

– Уши заткни!

В один голос заревели родители на своё чадо – десятиклассницу.

– Отлично, пройдусь, прогуляюсь по улице.

– А ужин? – забеспокоилась мать.

– Потом… Успеется.

Вскоре стукнула входная дверь, и Володя, сокрушённо покачав головой, изрёк:

– Бурда – она и везде бурда… Повзрослела… Про СПИД знает.

Он глубоко вздохнул и отбросил журнал прочь. Неожиданно ему вспомнилось, как неделю назад пришлось сдавать анализ крови.

* * *

Нет, сахара в крови у него не обнаружили, как, впрочем, и иной гадости. Однако повторный анализ обязали сдать. Причём, в достаточно специфическом диспансере.

Очередь за результатами, следует отметить, была небольшая. В отличие от хвостов в водочные отделы, здесь главенствовали вежливость, терпение и относительный покой. Кстати, очередь-то состояла в основном из молодёжи. Почти все готовы были пропустить перед собой любого очередника… Но наглых желающих не находилось. Правда, настроение у ожидающих, судя по лицам, было тревожным… Наверное, что-то изменилось в природе, возможно, магнитные бури навеяли в головы что-то недоброе. Лишь иногда, нарушая тишину, похохатывал рыженький молодой человек, глядевший куда-то в никуда.

После первого же пациента, который вышел из кабинета, Володе прояснилась ситуация и стала понятна таинственная тишина… Нет, тот великовозрастный парень не выходил, а почти выползал из кабинета, с бумажкой в руке. И неслышно плакал.

В очереди появилось оживление, и прошлась некоторая нервозность. Только рыженький по-прежнему блаженствовал, радуясь чему-то своему.

– Ну, что? – взволнованно спросила особа женского пола, по виду которой можно было констатировать: девушка лет шестнадцати, в блестящей красной курточке, яркой, как красный фонарик.

– СПИ-ИД, – сквозь слёзы пропел парень с бумажкой.

Вновь очередь умолкла, затаилась. Вновь тягостные минуты потекли, как смола, долго, нехотя.