#БабаМилосская. Наши: «Код да Винчи» и саги Толкиена

– Спасибо. Тронут. Выражаясь на ваш манер цитатами, скажу словами Татьяны Лариной: «Но я другому отдана; Я буду век ему верна». В писательском ремесле, кроме определённых способностей, нужна ещё и немалая самоотдача, а она у меня направлена, как вы уже понимаете, на иные цели. Могу лишь позволить порыв вдохновения, но писатели не с него кормятся. А вот вам стоит серьёзно этим делом заняться. Сюжет для дебютного романа практически готов.

– Фактического материала маловато, Лев Николаевич. Как тут будет не увлечься, не насочинять чего-нибудь лишнего.

– Факты будут. А вот уж чего не стоит опасаться в этой истории, так это создания очередной небылицы. Практически все, кто был причастен к ней, врали и продолжают это делать, так как их версии, растиражированные во множественном числе, продолжают жить. Правду, конечно, кое-кто тоже выдавал, но её ещё надо услышать.

Пожалуй, ни одно произведение искусства не породило столько мифов и вымыслов вокруг себя, как Богиня. Многие вопросы до сих пор, спустя почти два века после находки на греческом острове, считаются спорными. Во многом благодаря этому статуя и обрела сверхпопулярность – за год Лувр посещает порядка семи миллионов человек, желающих взглянуть на неё. И всё благодаря отличному пиару. Правда, он получился стихийным, никто его специально не планировал. Вышло так в том числе потому, что у всего, что связано со скульптурой, есть несколько версий, начиная от момента её находки, истории борьбы за обладание между французами и турками и заканчивая, пожалуй, главными вопросами – причиной отсутствия рук и их возможного положения.

– То есть все врали, врут… Все, кроме вас?

– Конечно! Во-первых, их цель оправдывала средства – сначала привлечь внимание, подороже продать, потом заявить о себе, наша же совершенно иная – установить истину, поэтому необходимо избавляться от всех выдумок. Во-вторых, мы располагаем подлинным свидетельством, которому, надо полагать, вы нашли фактическое подтверждение, ну или подобрались к этому близко, как никто другой.

Все врут

– Может, на какое-то время отложим, раз всё равно не миновать предположения на мой счёт, – я не удержался, чтобы не одёрнуть гостя, опасаясь, что тот попытается увести разговор в другое русло. – Давайте уж ближе к подлинным свидетельствам, про которые вы обмолвились. Это, по крайней мере, хотя бы более предметно.

– Как пожелаете. Я описал момент находки Йоргусом Кентротасом, но и у этой части событий, как ни странно, есть варианты. Странно, потому что понятно, почему в последующих моментах развития этой истории возникло немало разночтений: каждый участник хотел вписать в неё своё имя, извлечь из этого определённые дивиденды, вот и добавлял, с позволения сказать, эксклюзива. Но, казалось бы, какие могут быть варианты? Крестьянин едва не провалился под землю, в провале обнаружил древнюю скульптуру и потом продал её то ли туркам, то ли французам. Но нет. То начинают появляться какие-то люди, присутствовавшие при этом и чуть ли не руководившие действиями невежды-крестьянина, то скульптуру находят по частям, то целиком и с руками, к тому же в одной из них она держала яблоко.

Что касается находки, то было всё, как я вам описал. Кто бы и с какой целью не скрыл в подземелье изваяние, не стал бы прятать его разобранным на части. Это же образ Богини, а не коробка с конструктором «Лего», засунутая под детскую кровать. Можно с довольно большой долей вероятности говорить о том, что для древних милоссцев эта скульптура была воплощением высокочтимого божества, возможно – хранительницы острова. И укрыли её, чтобы избежать повторного умыкания за его пределы.

Правда, скульптура действительно оказалась разборной – обнаженный женский торс отделялся от задрапированных ног. Без этого Йоргусу ох как непросто пришлось бы при извлечении своей находки на свет божий без посторонней помощи. Шутка ли, высота статуи шесть футов семь дюймов, это чуть больше двух метров, да и весит она прилично. Обращаться за помощью к кому-то со стороны милоссец не хотел, ведь любой приложивший к этому делу руку мог после претендовать на роль компаньона. А эта находка была только его, делиться с кем-либо выручкой от её продажи он не желал.

– Поэтому больше никаких свидетелей на этом этапе не было и быть не могло?

– Вот именно! Любой из них являлся угрозой мечте Йоргуса Кентротаса. А вы благодарный слушатель, Георгий Петрович.

– Я бы сказал – профессиональный. В журналистском деле умение слушать не менее важно, чем писать.

– Будем считать, нам обоим повезло. Так вот, что касается своего рода «конструктивизма» статуи, то уже позже, в Париже некий Клод Тарраль выяснил причину такой особенности. Этот богатый меценат и покровитель искусств, кстати, тоже изрядно приложивший руку к мистификации образа, определил, что статуя высечена из особого сорта мрамора – coraliticus, как его называли в античные времена. Обычно скульпторы того времени использовали паросский мрамор, но этот сорт, доставляемый из Малой Азии, превосходил его качеством, так как напоминал слоновую кость. Правда, у него имелся и недостаток – порода не образовывала больших монолитов, её куски едва превышали метр. Может, для какого другого изваяния такое и было бы минусом, только не для этого. И дело даже не в том, что милоссцу с его юными помощниками не пришлось пупы надрывать, поднимая его из крипты. Так уж получилось, что транспортабельность сыграла большую роль в весьма и весьма интересной, я бы даже сказал, захватывающей, судьбе скульптуры.

Что касается рук, то их, как я уже говорил, не было. Хотя немало свидетельств обратного. «Одежду, закрывавшую её лишь до бедер и ниспадавшую на пол широкими складками, она придерживала правой рукой. Левая была слегка поднята и изогнута – в ней она держала шар, величиной с яблоко», – так описывал свою первую встречу с Богиней Жюль Дюмон-Дюрвиль. Помните, я говорил про французский корабль «Л» Шевретт», что бросил якорь в одной из бухт острова? Так он был лейтенантом на этом гидрографическом судне.

Сейчас пишут, что молодой человек – на тот момент ему было 29 лет – был заядлым любителем античности. Это, конечно, можно принять за выдумку, учитывая то, как по прошествии времён любят романтизировать и сами времена, и людей оных. Скорее можно предположить, что при заходе в порт во время плавания думают о другом. Верно, Георгий Петрович? Кому это знать, как не вам, ведь вы тоже в молодые годы, как говорится, бороздили просторы мирового океана?

– Если вы про портовые кабаки и проституток, то у советского матроса денег на них не водилось. Помнится, суточных всего доллар начисляли, за рейс полторы сотни набегало, так что едва хватало ширпотребом где-нибудь на рынке затариться. Да и не думаю, чтобы на каком-то занюханном островке можно было как следует развеяться.

– Вот как приятно иметь дело со знающим человеком! Нередко приходилось тем, кто думает, что Дюрвиль охотнее бы изучал таверны и бордели, чем занимался поиском артефактов, напоминать о том, что Милос – это не Марсель или Кале. В плане доступных и незамысловатых развлечений остров был целомудренней, чем, скажем… да хоть ваш Нижний Тагил в годы первых пятилеток.

– Да что все привязались к этому городу? Таги-и-и-ил! Два шута гороховых: один – вятский, мужик хватский, другой – сочинский армянин подурачились, а вышло, походя устроили поминки имиджу Уралвагонзавода с его «летающими» танками Т-90.

– И в мыслях не было задеть ваши патриотические чувства, – несколько сбитый с толку моей реакцией и рассчитывающий, скорее, на обратное, вымолвил Лев Николаевич и потянул из пачки курево. – Что поделаешь, массмедиа делают своё дело, вот к слову и пришлось.

– Да не оправдывайтесь. Не за что. По крайней мере, вам. Так что там с целомудрием Милоса?

– Чтобы закрыть тему, скажу, что Греция лишь через девять лет стала независимой, а на тот момент входила в состав Османской империи, где содержание кабаков, курилен гашиша и публичных домов было под запретом.

На самом же деле морской французский офицер не скуки ради обходил дома милоссцев, а в поисках древностей. Лейтенант Жюль Себастьен Сезар Дюмон-Дюрвиль в гидрографической экспедиции по изучению Средиземноморья отвечал за ботанику, энтомологию и археологию. Недаром у него под рукой всегда была книга древнегреческого философа и географа Павсания «Описание Эллады», своего рода античный путеводитель с описанием известных когда-то творений зодчих и скульпторов. Так что он-то уж мог определить истинное значение той или иной древней вещицы. Хотя ничего стоящего не попадалось. До 8 апреля 1820 года.

Правда, первая удача едва не обернулась полным фиаско. В тот день Жюль отправился на поиски на пару со своим товарищем лейтенантом Амаблем Матрэ. Но тут ребята попали в ситуацию, словно пошли купить семечек стакан, а им из-под полы предложили набор фамильного серебра. Могу представить их состояние, когда в сарае у Кентротасов они увидели Богиню. Поначалу теплилась надежда, что хозяин окажется полным идиотом и уступит статую за пару сотен франков, но Йоргус не оправдал этих ожиданий. Запрошенная им цена поразила, сбила полет фантазии, смело набирающей высоту и открывающей всё новые горизонты. Пять тысячи франков!

– Да ты с ума спятил, тупая скотина?! – не удержался Дюмон-Дюрвиль, когда сначала путём распальцовки, а потом и карандашом на бумаге окончательно прояснилась цена вопроса. – Да я за год столько не получаю!

– Этот баран, наверное, думает, что мы в трюмах «Л» Шевретт» золото или государственную казну перевозим, – подхватил его товарищ. Крепкие словца скрепляли лексикон обоих моряков, как суровая нитка парус, тем более, что в выражениях можно было себя не стеснять, потому как грек ни слова не понимал по-французски.

Йоргус Кентротас действительно умом не блистал, но и тупым его назвать было нельзя. Правда, в другие времена, пока крестьянина ещё не стали одолевать мысли о собственной маслобойке, запрашиваемая им сумма могла оказаться значительно меньше, но пять тысяч франков – столько стоила маслобойка. Крестьянин смекнул, что ухватил птицу счастья за хвост и теперь опасался, как бы в руках не осталась лишь пара перьев. Главное – не продешевить, другого такого шанса жизнь не отвалит, так что надо стоять на своём. Пусть у этих господ таких денег не окажется, но рано или поздно появятся другие. «Подожду, – думал про себя крестьянин. – Эта баба в темнице тоже своего часа немало, поди, ожидала».

Будь Жюль и его товарищ обычными барыгами, надеющимися купить по дешёвке антик, который у антикваров на материке ушёл бы втридорога, то они бы, скорее всего, отступились. Но Дюмоном-Дюрвилем двигала другая страсть, та, что ведёт охотников и первооткрывателей. Не зря позже ему не раз предстояло открывать новые земли во время кругосветных путешествий и экспедиций к Антарктиде и даже довелось увековечить своё имя на географических картах.

Он тут же отправляется к французскому консулу на Милосе Бресту в надежде убедить того купить для страны статую. Тот уже был в курсе находки Йоргуса, но не мог самостоятельно принять решение, так как не обладал большими знаниями в вопросах искусства, да и не по его рангу такое. Единственное, что он мог, – обратиться по инстанции. Незамедлительно в город Смирну, генеральному консулу Давиду уходит письмо, в котором Брест излагает суть вопроса. В частности, дипломат пишет: «Одни из видевших статую офицеров утверждают, что в ней нет ничего особенного. Другие, наоборот, доказывают, что это – великолепная работа. Если вы хотите, чтобы я приобрел ее за счет правительства, прошу соответствующих распоряжений».

Об этом он ставит в известность Дюмона-Дюрвиля, но оба понимают, насколько неповоротлива бюрократическая машина, а промедление может обернуться потерей – того и гляди появится кто-нибудь, не стеснённый в средствах, и пиши пропало. Лейтенант убеждает капитана «Л» Шевретт» сняться с якоря, и через пару дней судно направляется в Константинополь. В столице офицер лично доложил обо всех обстоятельствах дела послу Франции маркизу де Ривьер. Вот только чтобы вызвать интерес к статуе, лейтенант умалчивает об отсутствии у той рук, мало того, при описании антика упоминает их, почти дословно приводя отрывок из своего любимого «Описания Эллады» Павсания. Но простим молодому человеку эту вольность, ведь за ней стояла не корысть, а исключительно польза дела.

Заинтригованный находкой, дипломат принимает решение об её приобретении. Людовик XVIII – страстный почитатель всевозможных искусств, постоянно пополняющий свою коллекцию в Лувре, и таким подарком легко ему угодить. Миссия по обретению артефакта возлагается на секретаря французского посольства виконта Марцеллюса, в распоряжение которого предоставляется шхуна «Л» Эстафетт».

Вот только отправиться на Милос незамедлительно судно не имело чисто технической возможности – на нем велись ремонтные работы. На остров Марцеллюс прибыл только 23 мая. Эта задержка едва не стала роковой. За это время на острове начала складываться завязка другой истории, и если бы ей суждено было состояться, то неизвестно, как бы повернулась дальнейшая судьба Богини.

Примерно в то же самое время, что и Дюрвиль, поиски древних артефактов вёл ещё один француз, тоже военно-морской офицер, 23-летний гардемарин Оливье Вутье с фрегата «Амазонка». Вот его сферой интересов была исключительно, как бы сегодня сказали, «чёрная» археология. Правда, ему не особо везло, с двумя матросами он сумел откопать лишь несколько фрагментов мраморных скульптур, среди них была и женская рука с яблоком. За всё это нельзя было выручить и сотни франков. Досада только возросла, когда Вутье узнал о негаданной находке местного крестьянина, участок которого (это же надо!) находился в каких-то трехстах ярдах от того места, где рылся он со своими помощниками. Побывав у Кентротасов, француз сумел оценить, какой подарок им (конечно же, незаслуженно!) преподнесла судьба. И оценили его они соответствующе: пять тысяч франков. Такая цена простого гардемарина привела в отчаяние.

Впрочем, печали тот предавался недолго. Сметливый и склонный к авантюрам малый увидел свой путь в этом деле, иной, чем тот, которым пошёл бескорыстный Дюрвиль. Что за прок наводить на статую консула или даже самого посла? Надо было попытаться самому извлечь из ситуации максимальную выгоду. И тут молодому французу все методы казались хороши. Во-первых, он везде стал говорить, что он сам лично присутствовал на участке Кентротасов, когда под их ногами обвалилась античная крипта, более того – он сам и обнаружил в ней статую, крестьяне же лишь оказали помощь при извлечении её на свет. Тем самым давая понять, кто на самом деле имеет права на находку. В качестве доказательства этих прав Оливье демонстрировал обломок мраморной руки с яблоком, утверждая, что это часть скульптуры.

Однажды он даже явился к Йоргусу и попытался заявить свои права. На его счастье, тогда рядом находились соседи и просто зеваки, пришедшие взглянуть на находку, о которой только и разговоров было в округе. Нашлось кому оттащить крестьянина от чужестранца, не помогли бы ему ни офицерские погоны, ни священник, привлечённый, видимо, в качестве свидетеля. Когда до Йоргуса, не просыхающего от раки уже несколько дней, дошёл смысл того, что ему лопочет иностранный моряк, он выхватил у того из рук мраморную культю и кинулся с ней на посмевшего встать между ним и маслобойней. На словах мужик довольно живописно изложил, куда собирается засунуть каменную руку этому лягушатнику, хотя воплотить задуманное ему и не дали.

Наблюдавшего эту картину священника звали Ойкономос Верги, он был настоятелем церкви святой Троицы в городке Адамас, расположенном всего лишь в нескольких километрах от Кастро. Священнослужитель поначалу не придавал значения той шумихе, что образовалась вокруг статуи, найденной одним из прихожан. Но потом до него дошли слухи о письме в Смирну консула Бреста, потом появился Вутье с предложением засвидетельствовать его право на статую. Так что в Кастро Верги согласился отправиться больше из любопытства, чем польстился на обещание француза поделиться барышами в случае удачного исхода дела. При виде статуи у священника появились свои планы на её счёт. Правда, в них уже не было места Оливье Вутье, но тут ничего не попишешь. Как гласит греческая пословица, одни выращивают виноградник, а упиваются вином другие.

Дело было в том, что недавно Николаки Мурузи, в ведении которого фактически находилось управление всеми греческими островами, дал понять, что Верги теперь у него не в чести. Побывав незадолго до Рождества на Милосе, чиновник из Константинополя не заглянул в Адамас, хотя прежде обязательно делал это, и не только по роду службы, каждый раз получая в подарок что-нибудь в свою коллекцию монет. Ойкономос догадывался, почему впал в немилость. Зная, что Мурузи заядлый нумизмат, священник скупал у местных жителей древние монеты, то и дело попадавшиеся им во время земляных работ. Прошлой весной один из крестьян, копая фундамент под пристрой к дому, наткнулся на небольшую амфору, полную серебряных монет. В основном это были редчайшие серебряные декадрахмы из Сиракуз, относящиеся к пятому веку до рождества Христова. Он явственно помнил, как выглядели эти треклятые монеты: их аверс украшала колесница, над которой парила богиня победы Ника, а ниже бежал лев, реверс – голова правителя Арефуса с оливковым венком, а вокруг неё плывущие по часовой стрелке четыре дельфина.

Свою находку прихожанин пожертвовал храму святой Троицы. Всё бы могло обернуться наилучшим образом: что-то можно было оставить себе, что-то переслать в Константинополь на патриарший двор, но, как на грех, в это время в приходе находился представитель патриархата митрополит Прокопий, совершающий инспекционную поездку. Все до единой монеты исчезли тогда в его багаже. О том, чтобы оставить хоть что-то, иерарх и слушать не пожелал («Куда они тебе тут?!»), но обещал помочь с деньгами на ремонт купола, о чём до сих пор ни слуху, ни духу. А вот слух о кладе до Мурузи, очевидно, дошёл. Спустя месяц после этого случая в Адамас наведывался помощник чиновника, заглядывал и в храм Троицы, но ничего, кроме поклона и нескольких не особо ценных монет, его настоятель не передал. А позже Мурузи уже сам не заехал, значит, затаил обиду на то, что его обделили, проигнорировали. Да будь воля Верги, он бы не поскупился, отсыпал бы с полдюжины этих декадрахм на мзду. Теперь жди какой-нибудь каверзы от всемогущего столичного чиновника.

Об этом волей-неволей приходилось думать. Оттоманская власть налагала немалые поборы за право исповедовать христианство, выражалось это в сдаче приходам храмов в аренду, монастыри же и вовсе отдавались на откуп. Если опасения милосского священника окажутся верны, то следует ждать увеличения арендной, и без того немалой, платы за пользование храмом. Тогда на него и вовсе можно будет повесить замок. Сейчас прихожане с трудом, но платят налагаемую мзду, но она может оказаться непосильной. Церковь закроют, и куда тогда будет податься Верги? С вакансиями в греческих приходах было совсем худо. Подношение же Мурузи античной скульптуры могло поправить дело.

Своими опасениями по поводу увеличения аренды священник поделился со старейшинами прихода, и уже сообща они принялись уговаривать Кентротаса расстаться с находкой. Куда было деваться крестьянину? С одной стороны подступал поп, с другой старейшины, за которыми, считай, вся община, а там ещё чего доброго и турки насядут, тогда вообще придётся молить Бога, чтобы беду отвёл, а не то, что богатства дал. Сошлись на цене в десять раз меньше той, что обещали привезти французы – ударили по рукам на пятистах франках. В голове у Йоргуса вновь поселился сверчок. Цв-и-и-к, цв-и-и-к.

У Верги же в душе не смолкая зазвучал хор, исполнявший на три голоса Agni-Partene – греческий православный гимн Пресвятой Богородице. За помощью доставить подарок в столицу он обратился к турецкому наместнику Милоса и прилегающих островов Сеид-паше. Тот тоже был не прочь угодить Мурузи, а потому немедля дал распоряжение капитану находившейся в его распоряжении шхуны готовиться к отплытию в Константинополь и выделить матросов для доставки статуи на борт. От такой сделки, похоже, выигрывали все, кроме Йоргуса и французов, включая и нёсшегося на всех парусах к Милосу виконта Марцеллюса и попавшего в очередной раз впросак Оливье Вутье.

Всё шло таким ходом, пока ветер, дующий в паруса удачи милосского священнослужителя, не стих в тот момент, когда до гавани благополучия оставалось рукой подать. Существует опять же много версий того, как статуя оказалась на борту «Л» Эстафетт», и все они, по крайней мере, героические. Так, по одной – экспедиция французов опоздала, и им пришлось устраивать погоню за турецкой фелюгой, увозившей Богиню. Отважные французские моряки взяли турецкое судно на абордаж и в рукопашной отбили сначала верхнюю часть статуи, а уже затем турки под страхом смерти сами выдали им нижнюю. По другой – Марцеллюс с компанией появились в тот момент, когда статуя находилась на берегу и готовилась к погрузке на турецкое судно. Два десятка матросов под командованием секретаря посольства бросились освобождать статую. Завязался самый настоящий бой, микро-мировая война, победителями из которой вышли европейцы.

Не находите, что всё это звучит, словно цитаты из представления виконта к награде. Не исключено, что так оно и есть. Но все вариации роднит одно обстоятельство – руки статуи во время схватки были отбиты и то ли улетели за борт, то ли их «втоптали в грязь». Откуда грязь на каменистом южном острове?! Бедная Богиня! Если верить этим байкам, то получается, что едва ли не само каменное изваяние ожило и отбивалось от ненавистных османов, отстаивая своё право на жизнь в Лувре, а не в серале султана. Правда, почему-то никто не обращает внимания на слова в докладе Марцеллюса, где, описывается «битва» на берегу, он указывает, что груз был упакован. Если так, то каким же образом он мог быть изувечен? Да просто никому до самой истины нет дела.

Никакой французско-турецкой битвы при Кастро не было. Ну, может, съездили кому несколько раз по физиономии, выбили с полдюжины зубов да своротили пару носов. Так в любой марсельской таверне за один рядовой вечер подобных трофеев насчитать и поболее можно. Тоже мне событие! Главным в этом деле были деньги и умение Марцеллюса вести переговоры. Он же дипломат. Такому при силовой поддержке, которую достаточно было лишь обозначить, и надлежащих финансовых ресурсах разобраться с жуликоватым турецким мелким чинушей, игравшим на данном этапе главную роль, не составило труда. За мзду тот согласился уступить грубой силе, Верги получил обратно свои деньги, а Кентротас – заветные пять тысяч франков, с потерей которых уже успел смириться.

– Все довольны, все смеются?

– Дорогой Георгий Петрович, как вы потом убедитесь, во всём, что связано с Богиней, на самом деле не так уж и много весёлого. Вот и тогда, когда Марцеллюсу казалось, что дело сделано и впереди ждёт лишь недолгое и триумфальное возвращение в Константинополь, выясняется обстоятельство, готовое свести на нет все усилия молодого дипломата.

Пожелав рассмотреть скульптуру, из-за которой вышел весь сыр-бор, он приказывает её распаковать и замирает в изумлении – рук нет! Как же так? Он сам был свидетелем того, как на приёме у посла Дюмон-Дюрвиль, описывая статую, говорил, что одной рукой она придерживала одежду, ниспадавшую на пол широкими складками, другой, слегка поднятой и изогнутой, держала яблоко. А тут рук нет, да ещё кончик носа отколот! Как он представит эту уродину своему шефу, маркизу де Ривьер? Посылали-то его за шедевром. Впрочем, Марцеллюс оказался сметливым малым, способным обернуть в свою пользу любые обстоятельства при минимальном на это шансе. В данном случае шанс предоставил Вутье Оливье, явившийся на «Л» Эстафетт» с обломком мраморной руки и утверждавший, что это часть приобретённой соотечественником статуи, найденной, между тем, им – Оливье, но волею судеб оказавшейся в других руках. Для виконта россказни гардемарина были подарком свыше. Главное – имелась рука с яблоком, подпадающая под описание лейтенанта. Дипломат выкладывает требуемые находчивым гардемарином три сотни франков. Теперь было что предъявить послу. В том числе и в качестве доказательства тут же сочинённой истории о ратной доблести верного слуги отечества. В такое развитие событий французы поверят даже скорее, чем в банальное «приехал – забрал – привёз». Недаром заурядный, по сути, вояж одного гасконца в Лондон за дюжиной подвесок лег в основу увлекательнейшего приключенческого романа, написанного другим французом четверть века спустя.

Всё оборачивалось к лучшему. В том числе и для Дюмон-Дюрвиля. Его объяснения того, почему богиня оказалась безрукой, были бы наверняка скучнее и банальнее версии Марцеллюса. Как я уже говорил, дело, скорее всего, в том, что молодой археолог-любитель, очарованный древнегреческим искусством, выдал желаемое за действительное. При виде статуи у него в голове сразу родился облик Венеры – отсюда и пошло название, к которому позже добавился топоним. Спустя годы он писал в своих мемуарах, которые так и не успел опубликовать: «Всё указывало на то, это Венера во время суда Париса…». То есть увиденное он тут же отождествил с мифом о том, как Гера, Афина и Афродита (в римском пантеоне – Юнона, Минерва и Венера) устроили первый на свете конкурс красоты, а в судьи выбрали пастуха Париса.