Псы одичалые. Уральский криминальный роман

– Двенадцать. Но пацан шустрый такой. Живет в этом же доме и в этом же подъезде. Он хорошо знал Василия Алексеевича. На дворовой площадке иногда и футбол гоняли…

– Плевать хотел я на футбол, – раздраженно бросил Чайковский. – Давай о деле.

– Парень мне рассказал, что в тот вечер он возвращался от товарища. Когда уже подходил к дому, то увидел, как из его подъезда выскочил мужчина и скрылся за углом дома. Парень зашел в подъезд и на первой площадке увидел лежащего Василия Алексеевича, а невдалеке – пистолет. Испугался, говорит, поэтому убежал домой. Когда приехала полиция, то он уже не выходил: отец пообещал отодрать ремнем, если сунет нос.

– Но участковый утверждает, что он сразу же обошел все квартиры.

– У них он тоже был. Разговаривал с отцом, а парень находился в другой комнате. Ему наказали держать язык за зубами.

– А вот и я!

Это подошла эксперт Орлова.

– Что новенького? – спросила она.

Ответил Фомин:

– Единственное: ты сегодня необычайно пунктуальна – опоздала лишь на четверть часа.

– А ты, Фомин, необычайно наблюдательный…

– Поработай с мое, Зинуля. Да еще под мудрым руководством Чайковского.

– Ну, хватит ёрничать.

Чайковскому не терпелось поскорее осмотреть место происшествия, хотя в душе и понимал, что это ничего не даст, – пустая формальность. Улики и следы надо было искать тогда.

– Идем!.. Зинуля, ты выручала всегда, помоги и сейчас, хорошо? А ты, Фомин, позаботился бы о понятых.

Чайковский и Орлова направились к подъезду дома, где уже навели надлежащий порядок, – зевак оттеснили подальше.

Не прошло и пятнадцати минут, как появилась на улице Орлова.

– Увы, у меня ничего. Или почти ничего.

– Что означает «почти»? – Чайковский навострил уши.

– За истекшую неделю здесь перебывало много людей. Несмотря на это, я подумала: не поискать ли отпечатки пальцев – аналогичные тем, что обнаружены на пистолете, найденном на месте преступления.

– На дверной ручке?

– Нет, на ней бесполезно. А вот на стекле входной двери подъезда – вполне возможны. По опыту знаю: выходя из подъезда, люди механически протягивают руку вперед и толчком толкают дверь вперед. Тем более что на площадке, как сам видишь, полумрак.

– И сняла отпечатки пальцев?

– Да. Их там оказалось много. Придется поработать над идентификацией.

– Надежды мало, – Чайковский все сомневался, – но чем черт не шутит…

– Особенно, когда Бог спит…

Это явился Фомин, как ищейка, обнюхавший, ощупавший каждый закуток лестничной площадки.

– Ничего? – спросил Чайковский, заранее предполагая неудачу.

– Ну, почему же… Не ценишь, ой, не ценишь мои способности.

– Может, хватит шуточек?

– Почему бы и не пошутить, если такая удивительная находка?

– Не томи, майор, выкладывай, что еще у тебя там?

– Друзья мои, в том дальнем и темном углу я обнаружил пуговицу. И не простую, а от мундира убийцы.

– Не дури, парень!

Чайковский стал терять терпение.

– Вот!

Фомин протянул руку, и все увидели на ладони блестящую пуговицу. Никаких сомнений – от форменной милицейской одежды.

– Ну-ка, ну-ка, – Орлова взяла пуговицу. – Так и есть – остались волокна ткани и нитки. Удача! Мне не составит труда доказать, с какого мундира пуговица.

– Поехали, – Чайковский заторопился к машине.

Водитель сразу заприметил, и потому к их приходу машина уже вовсю тарахтела.

Усевшись поудобнее в салоне машины, Чайковский спросил:

– Да, протокол осмотра места преступления понятые подписали?

– Обижаешь, начальник, – Фомин стал переходить на свою обычную манеру общения.

– Мало ли… Мог и забыть о формальностях.

Глава 4

Алексеев подводит некоторые итоги

Свидетель

На другой день, прямо с утра в кабинете старшего следователя по особо важным делам областной прокуратуры Алексеева собралась в полном составе оперативно-следственная бригада.

Начал оперативное совещание хозяин кабинета.

– Итак – минуло семь дней, как был убит начальник УгРо, а что мы имеем, Чайковский?

– Мы имеем… Надеюсь, Илья Захарович, то, что известно каждому, не стоит докладывать?

– Разумеется.

– Два дня назад в СИЗО я побеседовал, так сказать, неформально с Мавриным…

– Без протокола? – уточнил Алексеев.

– Так точно. По-товарищески. В результате появились детали, проливающие некоторый свет на странности в поведении задержанного…

– Короче! – оборвал его Алексеев.

– Я в погонялах не нуждаюсь, Илья Захарович, – столь же жестко отпарировал Чайковский.

– Ну, извини.

– Установлена причина, по которой Маврин молчал, отказывался отвечать на вопросы следствия, – личная.

Алексеев недоуменно посмотрел в его сторону, но промолчал, а лишь встал, вышел из-за стола и подошел к окну.

Чайковский продолжил:

– Ситуация такова…

– Со слов Маврина, – уточнил со своего места Фомин.

– Ситуация такова, – повторил Чайковский. – Маврин за неделю до убийства познакомился с девушкой, в ресторане, за обедом. Она сама подсела за его столик. Разговорились. Назвалась Юленькой, студенткой. Потом мило попрощались. Он дал ей свой служебный телефон. Тогда же, под вечер она сама позвонила ему, пригласила к себе, поужинать. Он – не отказался. Вечер в интимной обстановке изрядно подзатянулся. Короче, лишь утром проснулся в постели красотки. Спешно засобирался и совсем забыл, что при нем был пистолет. Не проверил. И только в автобусе обнаружил отсутствие пистолета. Похмельная голова не позволяла никак сообразить, где и когда исчезло оружие. Подумал: выкрали во время посадки в автобус. Толчея там была. Но на всякий случай кинулся назад, к Юленьке: авось, там выронил. Приехал. Стал звонить. Никто не открыл. Вечером выяснил, что эта квартира сдается внаем одной фирмой. Сдается на сутки, двои – не больше. Используя служебное удостоверение, в фирме выяснил: квартиру на день сняла некая Юрина Ксения Васильевна. Через паспортную службу нашел эту Юрину. Но это – не Юленька. Она пояснила: потеряла паспорт (а, может, выкрали) примерно с месяц назад. Сейчас у нее новый паспорт.

Фомин добавил:

– Маврин сам нарисовал портрет той Юленьки. Составлен на этой основе фоторобот, начали розыск. Надеюсь, через пару деньков взять ее.

Алексеев вернулся к столу.

– Почему не заявил о пропаже табельного оружия? – спросил он.

– Не хотел огласки.

– На что рассчитывал?

Чайковский ответил:

– Надеялся самостоятельно найти Юленьку. Не успел. Его взяли.

– Несуразица… Зачем в молчанку играть, если по уши в дерьме?

Со своего места встал Фомин.

– Разрешите, господин следователь?

– Разрешаю. Только зачем уж так-то, формально? Да, – Алексеев вытащил из стола лист бумаги, – на тебя – «телега». Непотребно ведешь себя с задержанным. Это и есть плоды неформального общения?

– Грешен. Но это не имеет отношения к делу, Илья Захарович.

– Не понял. Как не имеет? Любая крохотная деталь…

Фомин храбро прервал Алексеева.

– Позвольте мне все-таки рассказать?

– Все слушают тебя внимательно. Я – в том числе.

– Маврин любит жену…

– Поэтому лезет в постель к первой встречной, – съязвил следователь.

Фомин пропустил реплику мимо ушей.

– До безумия любит свою двойню – мальчика и девочку.

– Он рассказал?

– Нет, так знаю.

– Как «так»?

– Я очень хорошо знаю Мавриных. Дружим.

– С кем?! – Алексеев ничего не понимал.

– С Мавриным и всей его семьей.

– Ну, ребята, чем дальше в лес, тем больше дров. Семь дней я возглавляю оперативно-следственную бригаду и только сейчас, по случаю, узнаю, что один из нас на дружеской ноге с подозреваемым. Вы что? С ума, что ли, все посходили?

Алексеев повернулся к Чайковскому.

– И ты знал?

– Да.

– И вы, Зинаида Ильинична?

Орлова утвердительно кивнула.

– Нет слов! Сматерился бы, но тут дама.

Фомин своей шуткой попытался разрядить обстановку.

– А вы про себя.

– Нет, вы только поглядите, он еще и шутит! Наглость какая!

Заступилась Орлова.

– Не обращайте внимания, Илья Захарович, – это он всегда так.

– Как «так»?

– Чем сложнее обстановка, тем больше он шутит. Помогает – ему и нам.

Алексеев, кажется, стал успокаиваться.

– Хорошо. Оставим это. Продолжай, Фомин.

– А я, собственно, все сказал.

– А ты, собственно, еще ничего не сказал, – Алексеев стал подстраивать тональность под Фомина.

– Ладно… Повторю: Маврин готов на все, даже на червонец несвободы, но не готов и не будет готов потерять навсегда жену, особенно – детей. Из-за этого и молчал. Ночь, проведенная с юной красавицей, стала роковой. Не изменял он жене – никогда!

– Да, ситуация… Но ему же все равно придется давать показания. Он понимает?

– Понимает, – откликнулся Чайковский, – но рассчитывает, что мы его пощадим и не станем о нем везде трезвонить.

Алексеев замолчал. Встал и вновь подошел к окну. Достал пачку «Явы», вынул сигарету, зажигалку, щелкнул ею, закурил. И тут спохватился.

– Зинаида Ильинична, вы позволите?

– Вы хозяин…

– Мы можем воспользоваться таким понятием, как тайна следствия, и попробуем воспрепятствовать утечке интимной информации. Но я рассчитываю на сотрудничество… В конце концов, проблема не в его амурных делишках.

И снова в кабинете повисла тишина.

Наконец, Алексеев обратился к Чайковскому и почему-то на «вы».

– У вас все?

– Нет, есть еще информация к размышлению.

– И также с сюрпризами?

– Это уж как вы посчитаете… Вчера, при повторном осмотре места преступления найден свидетель, который, по всей видимости, видел убийцу. Не Бог весть что, но хоть что-то.

– Ты, полковник, имеешь в виду подростка?

– Именно.

– Допросил?

– Да. Вчера же.

– Надеюсь, в присутствии педагога?

– Обижаете, Илья Захарович: я ведь тоже иногда заглядываю в уголовно-процессуальный закон.

– Это так, но… Впрочем, извини… Что-то интересное?

– Кое-что.

– А именно?

– Если верить его словам, то предполагаемый убийца выше среднего роста, крепкого телосложения, был в кожаном пальто и кожаной кепке на голове. Он считает, что именно его иномарка красного цвета стояла за углом дома, на которой он, видимо, уехал. На вопрос, смог ли бы узнать, встретив его, парнишка ответил утвердительно.

Алексеев восхитился.

– Мал, а наблюдателен.

– У меня тоже есть одна новость, – в разговор вступила эксперт-криминалист Орлова. – Вчера, при повторном осмотре места преступления я, как и предполагала, обнаружила отпечатки пальцев на стекле входной двери подъезда. С внутренней стороны. Там было много отпечатков, однако несколько (правда, не очень отчетливых) принадлежат человеку, который держал пистолет Маврина в руках.

– Вы уверены?

– Полностью!

– Это еще ни о чем не говорит.

– Я лишь констатирую факт.

– Хорошо… Значит, у нас все больше оснований предполагать, что Маврин не убивал.

– Если бы…

– Что ты, Фомин, имеешь в виду?

– Есть одно обстоятельство.

– Какое еще?

– Вам, наверное, докладывали, что я вчера в подъезде дома, где было совершено убийство Лаврентьева, пуговицу от полицейского мундира нашел.

– Ну и что? Уж не считаешь ли, что она от мундира Маврина?

– Уверен… теперь.

– А почему не убитому?

– В день убийства Лаврентьев находился в цивильном.

– Ах, да… извини

– Вчера сразу поехал в семью Маврина, попросил форменную одежду мужа показать. На одном из пиджаков обнаружил отсутствие второй снизу пуговицы. Изъял. Эксперт подтвердила: найденная пуговица от мундира из гардероба Маврина – все сходится.

– Допросили Маврина?

Ответил Чайковский:

– Маврин вновь ничего не может сказать. Единственное, что он точно помнит, – находился у красавицы именно в этом мундире. Когда исчезла пуговица – до встречи, во время оной или после нее – он не знает.

– Странно, – размышлял вслух Алексеев. – Многовато улик против Маврина, вам не кажется? А ведь вполне возможно, что кто-то его специально подставляет и этот «кто-то» великий ловкач.

Чайковский подтвердил:

– Мы убеждены – не один ловкач, как вы выразились, тут действует. Тот, кто стрелял, – лишь исполнитель черновой работы.

– Возможно, возможно… А что бы на нашем месте в этой ситуации сделал Шерлок Холмс, а? Если пофантазировать…

– Что касается меня, то увольте, – решительно возразила Орлова. – Холмс и наука, коей я занимаюсь, – несовместны. Вот Фомин – другое дело.

– А что? Да, скажу! Мистер Холмс, найдя на месте преступления пуговицу, заинтересовался бы, когда она попала на площадку первого этажа. И для начала бы уточнил, когда в последний раз делали уборку подъезда.

Алексеев явно заинтересовался.

– Ну и…

– Если уборка была и не раз, то Холмс пришел бы к выводу: либо уборка проводилась крайне небрежно, либо улику подбросили. Причем подбросили чуть ли не перед самым нашим приездом для повторного осмотра…

– Хочешь сказать, что у тех, кто убил Лаврентьева, есть свои люди в правоохранительных органах? Где? Кто?

– Болтунов хватает – и у нас, и у вас.

– Тогда, майор, тебе и карты в руки. В чем проблема?

– Нет проблем.

– Даже так?

– Конечно.

– Твоими бы устами да мед пить.

– Я принял меры – те же, которые бы предпринял мистер Холмс. Поручил участковому. Вот его рапорт. Хотите почитать?

– Потом, – отмахнулся Алексеев, – на досуге почитаю, а пока давай саму суть.

– Последний раз убирали подъезд накануне нашего приезда.

Алексеев засомневался:

– Пуговица могла закатиться куда-нибудь в угол или недоступное для тряпки или веника место. Сами знаете, какие у нас уборщицы.

– Но это не тот случай. Когда участковый ей об этом лишь намекнул, то женщина-уборщица оскорбилась: не неряха, говорит.

– Тогда – подведем итог: Мистер Холмс и Фомин убедили нас, что пуговицу подбросили. Подбросили либо накануне, либо даже перед самым вашим приездом.

Чайковский подтвердил:

– Только так.

– Но если мы принимаем за версию, то…

– Надо освобождать из-под стражи Маврина, – закончил фразу Чайковский.

– Ребята, я вас не понимаю: кто инициировал задержание Маврина – вы или я?

– Мы, – в голос откликнулись Чайковский и Фомин.

Фомин еще и добавил:

– Совершена ошибка, и надо немедленно ее исправить.

Алексеев оказался не готов к этому.

– Вот так поворотец! Но… делать нечего. Сегодня, сейчас подготовлю постановление об изменении меры пресечения… Заменим арест на подписку о невыезде. Думаю, прокурор согласится. Но… – Алексеев обвел всех взглядом, – до тех пор, пока не возьмем Юленьку, не изобличим ее в хищении пистолета, он будет оставаться под подозрением.

– Нам также надо, если не станете возражать, Илья Захарович, поискать болтунов-предателей в наших рядах. Я могу лично этим заняться. Это тоже ниточка, ведущая к клубку.

– Полностью на твоей стороне, полковник Чайковский, – поддержал следователь. – Только – поделикатнее, потоньше, ясно? Худо, если тень подозрения падет на невинного и порядочного человека, – потом глянул в сторону Фомина и добавил. – Прошу прощения, но о ваших художествах все-таки сообщу генералу вашему. Специалисты вы славные, но иногда делаете слишком крутые повороты, и вас на виражах явно заносит.

– Повинную голову и меч не сечет, – выходя из кабинета, обронил как бы невзначай Фомин.

Глава 5

Влюбленный спешит на помощь

Обольстительница

Бар «Серебряное копытце» был лишь наполовину заполнен, когда в зал вошли четверо – трое мужчин и дама. Откуда-то лилась приглушенная музыка. Лучи полуденного солнца с большим трудом пробивались сквозь плотно зашторенные окна. В зале было довольно-таки прохладно.

– Ух, благодать-то здесь какая!

Сказав, Фомин первым плюхнулся в одно из четырех кресел, окружающих столик, отстоящий от других несколько в сторонке. Фомин расстегнул две первые пуговицы рубашки. Из образовавшегося пространства выглянули клочья жгуче-черных волос.

Двое других мужчин замешкались: оба решили поухаживать за дамой. Из секундного единоборства победителем вышел более молодой и ловкий, а потому полковнику Чайковскому не оставалось ничего другого, как уступить.

– М-да, Фомин, – заметил он, удобно устраиваясь за столиком, – стареем, братец, стареем. Забываем об этикете.

Фомин, отвалившись на спинку кресла, прищурившись хитровато, не забыл съязвить:

– Утратил? Ты?! Этикет? Сроду его у тебя не было. Я прав, не так ли, Зинуля?

– И в самом деле, вы – не гусары. Впрочем, что с вас взять? Особенно ты, Фомин: экий, право, бурбон.

– А помнишь, Зинуль…

– О, конечно, такое забыть невозможно. Как же! Даме ручку поцеловал.

– Ну и женщина! И притом знает, что я ее люблю.

– Любить, возможно, и любишь, но странною любовью.

К ним подошел официант.

– Что будем заказывать, господа?

– А что посоветуете? – вопросом на вопрос ответил Чайковский.

– Рекомендую: салат «Демидовский», борщ по-уральски, на второе – сардельки купеческие, фирменные, на десерт – мягкое мороженое с орешками, а пить… – официант на секунду задумался.

И этого оказалось достаточно, чтобы Фомин взял инициативу в свои руки.

– Мужчинам – сто пятьдесят русской…

– На всех? – тут же уточнил официант.

– На каждого! Даме – шампанское.

– Какое?

– Получше. Из французских. Например, бургундское… есть?

– Да… Сухое или полусухое, сладкое или полусладкое?

– Ты какое, Зинуля, предпочитаешь?

– Пора бы запомнить.

– А, минуточку, сейчас вспомню… Даме – полусладкое и, конечно, охлажденное.

Официант собрался уходить. Но его остановила Орлова.

– Нет, погодите-ка. Мне – кофе, а шампанское, тем более французское, оставим на потом: авось разбогатею.

– Ты чего, Зинуля? – Фомина от гордости за самого себя аж распирало. – Плачу я. А кофе, само собой, всем.

Чайковский не удержался.

– Что это на тебя накатило? Банк грабанул или американский дядюшка наследство оставил?

Фомин вновь откинулся в кресле и, глядя в потолок, слишком уж меланхолично ответил:

– Делаю выводы… Из конструктивной критики.

– Все равно, Фомин, тебе за лейтенантом не угнаться.

– Согласен. Уж так он прыток… Мы с тобой больше пятнадцати лет пытаемся улестить нашу Зинулю. И что? Никакой реакции! А этот? Пришел, увидел, покорил.

Лейтенант Полозков решил также вступить в разговор.

– Я уже с вами десять дней, а все никак не могу понять, где вы шутите, а где серьезно.

– Даже не пытайся: все равно не поймешь. Этому в нашей школе не учат. Там теперь все больше этикету учат.

– Вот… опять, господин майор…

– Не опять, а снова, – возразил, не меняя тональности, Фомин. – Кстати, отныне – уже не майор.

Орлова и Чайковский в голос спросили?

– Неужели?.. Проскочил?

Фомин опять горделиво выпятил грудь.

– Да! Утром вызвал генерал. Сукин ты сын, говорит, в рубашке родился. Я стою и молчу. А про себя думаю: из-за того и хожу аж семнадцать лет в старших сыщиках.

Чайковский посочувствовал:

– Тебе всегда не везло.

– А что такое? – спросил Сергей Полозков.

– Да ничего особенного, юноша, – ответил Фомин. – Два года назад на погонах уже дырочку сверлил для очередной звездочки. Но… На мою долю выпало брать одного бандита. Помощнички мои зазевались, и он бросился бежать. Я – за ним. Я только-только раскочегарился, как он остановился, обернулся, вскинул руку. Я понял: мне – крышка, если промедлю. Ну… и пальнул. Я опередил его на какую-то долю секунды. Он тоже успел нажать на курок, но уже в падении, поэтому чуть-чуть промахнулся. Его пуля провизжала возле самого моего уха.

– Но вы же, господин майор, абсолютно правы…

– Это ты, юноша, так считаешь. А вот мое начальство тогдашнее иначе глянуло на происшествие. Мне в вину поставили, что не он меня, а я его продырявил.

Сергей недоумевающе глядел на майора.

– В тебя целятся и ты же виноват…

Чайковский пояснил начинающему сыщику:

– У начальства, Сергей, своя логика, и она не всегда понятна нам, простым смертным. Вот… Фомин промахнулся бы – тогда другое дело. Тогда дырку в нем прикрыли бы медалькой. Возможно, посмертно. Героем признали бы…

– Хватит, мужики, о прошлом, – Фомину эти воспоминания были неприятны. – Генерал мне сказал: «телега», которую накатил прокурор, малость где-то задержалась, и ему уже было поздно отзывать представление из МВД.

– Тогда пьем за подполковника Фомина, – предложила Орлова, – и пьем стоя… Я пью за тебя, Сашок! Прости за высокопарные слова, я пью за то, чтобы никогда не коснулась тебя бандитская пуля. Ну, будь! – она потянулась к нему. – Позволишь чмокнуть тебя?

– Почему бы и нет, сударыня? Губки или щечку подставлять, а?

– Изволь, голубчик, щечку твою шершавую.

Все чокнулись и выпили.

Вот и десерт подали на стол. И тут Чайковский неожиданно заметил:

– Господин подполковник, а вы не забыли на радостях-то, что у вас сегодня свидание?

– Это еще с кем? – Орлова, будто и в самом деле, оскорбилась. – Узнаю – я ей космы-то повыдергиваю.

– Да это он так, Зинуля, шутит. Сегодня – никаких свиданий не может быть. Иду домой и только домой. Этот вечер посвящаю семье. Вот гульбище закачу. Может, вечерком заглянете, а?

– Извини, подполковник, но сегодняшнее свидание я тебе никак не позволю пропустить, – абсолютно серьезно сказал Чайковский. – Нельзя, чтобы юная обольстительница, которую мы с таким трудом вычислили, выскользнула из твоих мужественных рук.

– Побойся Бога, Чайковский, какое свидание?

– Ну, как же! О Юленьке забыл? О той, которая затащила в постель Маврина?

– Как!? – пораженная Орлова уставилась на Чайковского. – Вычислили и мне ничего не сказали? Мне, вашему боевому соратнику? Ну, нет, такого я вам не прощу!

– Вот черт! – воскликнул Фомин. – А ведь я и в самом деле забыл. Звездочка-то начисто отшибла память, – и уже обращаясь к Орловой, добавил. – Извини, Зинуля, но мы сами узнали ее координаты только что.

Чайковский продолжал:

– Предупреждаю, чтобы без фокусов. Не дури. Проведешь операцию, как условились, понял?

– Обещаю. Но мне не терпится. Так хочется сейчас же поехать и очаровашку Юленьку прямо в аудитории – под нежны рученьки.

– Выбрось из головы! Запрещаю даже думать об этом. Только по плану – вечером и на квартире!

– Договорились. Как-нибудь потерплю до вечера. Только ты не забудь предупредить следователя Алексеева.

– Уже…

– Ну? И?..

– Он поддержал наш план. Сегодня задерживаем, и помещаем на ночь в изолятор, утром – встречаемся.

Фомин воскликнул:

– Эх, как время теряем!

– Ты опять?

– Нет-нет, это я так.

– То-то же! Разве не знаешь, в каких случаях крайне необходима спешка?

– При ловле блох.

– Глянь-ка, Зинуля, у Фомина, кажется, эрудиция прорезалась.

Чайковский допил кофе. Взял в руки опорожненный графинчик, постучал козонками пальцев по нему и разочарованно произнес:

– Хороша бражка, да мала чашка

Фомин немедленно откликнулся.

– В чем же дело? Могу и повторить заказ.

– Не время, господин подполковник. Малость обмыли звездочку. И хорош! Водку надо пить в меру – говаривал когда-то Неру.

Фомин ответил тем же:

– Водку пей до сыта – рекомендовал Хрущев Никита.

– И в самом деле, пора, ребята, – прервала их Орлова. – Меня тоже на службе ждут.

Фомин рассчитался, и все вышли из бара. На улице, когда Орлова с Полозковым немного отдалились, Чайковский полушепотом спросил товарища:

– Думаешь, будет «поклевка»?

– Считаю, что да, – ответил Фомин. – Парнишка занервничал и даже лицом изменился. Похоже, мы на правильном пути.

Воробышек

Прошло полчаса. За это время Чайковский не присел ни на секунду. Он нервно передвигался из угла в угол по своему кабинету. Он ждал. Он верил. Но и сомнения где-то внутри грызли душу: а что, если ставка сделана не на того? Его нервное напряжение достигло апогея, когда дверь кабинета широко распахнулась, и вихрем влетел Фомин.

– Кажется, началось!

– Что «началось»?

– То, что и нужно.

– Не опережаешь события?

– Да нет же, нет! Успокойся. Все идет по плану. Воробышек заглотал наживку.

– Что ты имеешь в виду? – Чайковский недоверчиво смотрел в глаза Фомина и нервно теребил сигарету, из которой на пол сыпался табак. – Кончай ломать комедию. Сейчас не до шуток. Докладывай, как положено!

– Ну, хорошо. Успокойся. Не сердись.

– Ты сам успокойся. Не говори «гоп»…

Фомин вмиг посерьезнел.

– Докладываю, господин полковник. Записан на пленку его звонок в университет, в канцелярию одной из кафедр политехнического. Просил пригласить студентку четвертого курса Савченко Светлану…