Псы одичалые. Уральский криминальный роман

Псы одичалые

Уральский криминальный роман

Геннадий Мурзин

Редактор Геннадий Мурзин

Корректор Геннадий Мурзин

Фотограф Геннадий Мурзин

© Геннадий Мурзин, 2018

© Геннадий Мурзин, фотографии, 2018

ISBN 978-5-4490-4304-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Геннадий Иванович Мурзин (автопортрет) – известный уральский публицист и литератор. На его счету более двадцати изданных книг, в том числе любовные и детективные романы. Отзывы и пожелания автор ждет на электронную почту – [e-mail].

Пролог

Бежит он по улице, поджав меж лап пушистый хвост. Бежит и подрагивает. Трусит и опасливо озирается. Трусит и дума у него одна: чем бы утолить голод. Ему одиноко и тревожно среди нас. Каких-то три дня назад он имел все: теплый угол в прихожей, свой мягкий коврик и хозяев, наполняемых его миску вкусной едой, а сегодня ему улица – дом родной.

Рад был бы понять, почему так случилось, что оказался без крыши над головой, без персональной мисочки с овсянкой или вкусным мясным супом, без обожаемого им хозяина? Не понимает. Не может никак понять. Он ли не поклонялся хозяину?! Он ли не обожал хозяйку?! Разве не он, всякий раз выбегая на прогулку, хвастливо взлаивал, сообщая соплеменникам, как ему счастливо живется. И вот…

Три дня назад (ему кажется, что тогдашнее утро он не забудет никогда) хозяин, как обычно, вывел его на прогулку. Он, справив первым делом большую нужду, стал носиться вокруг хозяина, прыгать, повизгивая, ему на грудь, стараясь дотянуться и лизнуть его подбородок. Заглядывая в хозяйские глаза, замечал в них что-то тревожное. Ему чудилось, что его обожаемый хозяин им недоволен, зол и совсем не рад его чувствам.

Потом, вместо того, чтобы отправиться домой, хозяин, открыв дверцу машины, позвал и приказал занять заднее сидение. Он вздрогнул, когда хозяин с треском захлопнул за ним дверцу. Они куда-то поехали. Ехали долго. Он, чинно сидя сзади, совсем не глядел по сторонам. Он любовался своим хозяином. Иногда, правда, вытянув мордочку, дотрагивался холодным влажным носом до его уха, намекая, как он обожает своего покровителя. Тот никак не реагировал.

Вот машина остановилась. Хозяин вышел, а он (по старой привычке) остался сидеть. Но хозяин приоткрыл вторую дверцу. Понял, что хозяин хочет, чтобы и он вышел из машины. Взлаивая и вертя хвостом, он тотчас же выскочил. Он помнит и последнюю команду хозяина: «К ноге!» Он выполнил команду и послушно занял свое место – справа от хозяина. Хозяин склонился над ним, расстегнул ошейник и бросил в машину. Он посмотрел хозяину в глаза: «Зачем? Что это значит?» Хозяин не сказал ни слова, а пошел. Он, совсем не понимая хозяина, поплелся за ним. Прошли сколько-то метров. И хозяин скрылся за незнакомой ему дверью. Он остался ждать хозяина, глядя в одну точку, – на дверь. А вскоре ему показалось, что машина, на которой он приехал сюда, сорвавшись с места, куда-то умчалась. Он, посмотрев на дверь, за которой его хозяин, пошевелил в недоумении ушами. Решил сбегать на стоянку и убедиться, его ли машина умчалась? Сомнения развеялись: машины хозяина нет на месте.

Он вернулся к дверям, за которыми скрылся хозяин. Он просидел весь день и всю ночь возле двери. Много людей вышло, но его хозяина среди них не было. Он устал ждать. Он попробовал поискать следы хозяина, однако они обрывались на автомобильной стоянке.

И стал он с той поры бездомным и бесхозным…

Он суетливо мечется из стороны в сторону, надеется, что кто-нибудь из прохожих сжалится и бросит ему остатки вкусной булочки или осчастливит свеженькой косточкой. Не видят, не хотят видеть люди его милостиво просящий взгляд. Он, чтобы обратили внимание, временами садится и сосредоточенно начинает выискивать несуществующих блох. Нет пока их у него. Он лишь хочет сказать всем: глядите, мол, как люблю себя обихаживать, какой чистюля! Сидит и косит глаз: не заметили? Нет, все проходят. Проходят равнодушно. Ему трудно понять, что у людей полно своих забот.

…Он вскакивает и бежит дальше. Вот магазин, из которого несутся вкусные запахи. Останавливается и садится у двери. Он, облизываясь, встречает каждого выходящего. Глаза его красноречивы: подайте сирому и убогому! Унизительно так-то вымаливать подачку, но голод – не тетка.

Сидит он так, сидит и тут, о, удача! Мужик какой-то, заметив умоляющий взгляд, полез в сумку, достал связку сосисок, оторвал одну и бросил ему под ноги. Он жадно схватил и моментально, не жуя, проглотил. Поднял голову вверх, а мужика и след простыл. Взвизгнув от огорчения, остался сидеть.

И тут он видит, что рядом пробегает его сородич. Останавливается. Глухо рычит. И спрашивает:

– Бомжуешь?

Он виновато складывает уши и опускает мордочку.

– Выходит, что…

– Попрошайничаешь?

– Как видишь.

– Худо, брат. Не дело.

– Жрать сильно хочется.

Сородич чешет за ухом и говорит:

– Айда со мной.

– Это куда?

Сородич игнорирует вопрос.

– Служить, конечно, придется много, однако кормёжка справная. Мы – не голодаем.

Сородич вскочил и побежал, не оглядываясь. Он – следом. Им управляло нестерпимое чувство голода, перебороть которое даже не смогло природное отвращение к подобного сорта соплеменникам.

Бежали долго. Сначала шли большие дома, потом – поменьше и, наконец, совсем маленькие. За ними – большая поляна и лес. Лес, в который они углубились, – мрачно-дремучий. По нему, петляя, бежали также долго. Продравшись сквозь чащобу, оказались на полянке, где лежала разномастная стая. При их приближении, почуяв чужака, стая ощетинилась, недружественно зарычала на все голоса. Сородич, за которым бежал он, остановился. Гавкнув дважды, сородич кому-то (по его мнению, главному) сказал:

– Вот… новичок… завербовал… примите.

– Из каких он? – недовольно рыкнув, спросил главный.

– Из бомжей, – ответил вербовщик; повернувшись в его сторону, тихо, чтобы главный не услышал, прорычал. – Пригни шею… Опусти голову и подожми хвост… Предстал не перед шавкой, а вожаком.

Вожак лениво встал, зевнул, потянулся, подошел к новичку, обнюхал, оскалив пасть, хотел было куснуть для порядка, однако новичок непокорно также оскалился, давая сразу понять, что он не шавка и не позволит даже вожаку, с его страшными клыками, насильничать над собой.

Вожаку понравилось: конечно, воспитывал у всех покорность, однако и гордых почитал.

Вожак удовлетворенно зарычал. И пригласил на трапезу.

А уже через несколько часов новичок бежал вместе со всеми на первое свое дело. Показал новичок себя хорошо. Заслужил одобрительного шлепка по холке от вожака, когда ухватил свою жертву так, что кровь брызнула во все стороны. Вражеская кровь пришлась и ему по вкусу. Как он убедился, в стае – совсем не страшно.

Путь, которым пришел в стаю новичок, не единственный и не основной. Другие никогда прежде не имели хозяев, и пришли естественным путем – путем самовоспроизводства.

Стая, куда он попал, оказалась сильной, злобной, а потому держала всех в страхе и повиновении. Нет, это оказались не просто одичавшие псы, а псы, зараженные опасной для окружающих болезнью, – бешенством.

Эта зараза не обошла стороной и его, новичка. Этого следовало ожидать. Бешенство – неотъемлемая часть дикарей, не признающих ни норм, ни правил, ни законов. Природа не знает средств профилактики, поэтому не противостоит. Гибнут бешеные псы или оказываются на какое-то время в лечебных изоляторах, где, якобы, их пытаются излечить от бешенства. Все напрасно. Оказавшись на воле, берутся за прежнее.

Собака – друг человека. Это так. Однако, одичав и заполучив вирус бешенства, становится злейшим и опаснейшим врагом, врагом хитрым, ловким, умным и коварным. Такому врагу, особенно, если он в крепко сколоченной стае, противостоять трудно и на пути лучше не попадаться.

Прибегнуть к отстрелу? Но, заявляют защитники, – это негуманно: жизнь, данная Богом, может быть отнята им самим и больше никем. Может, защитники и правы. Но…

Мы таким вот образом дискутируем, а они, тем временем, раз за разом выходят на дело, выходят смело, не страшась ни Бога, ни дьявола.

…Жизнь (не только в глухом бору) становится все более опасной, все более рискованной, все более непредсказуемой.

Глава 1

Труп в подъезде дома

Бесстыдница

Он дохлёбывал остатки борща, столь любимого им, когда на кухне появилась жена. Жена только-только из-под утреннего душа. От нее веет свежестью и еще чем-то неуловимым, однако необыкновенно приятным и знакомым. На ней – полупрозрачный розовый пеньюар (подарок мужа, когда-то привезенный из Москвы), струящийся легким облачком по ее все еще стройному, хотя и начавшему полнеть, телу. Она, заложив за голову ладони, медленно, будто ленясь, потянулась. Пеньюар раскрыл свои створки и…

Он, покосившись в ее сторону, отвернулся и пробурчал:

– Бесстыдница…

Хотел, кажется, еще что-то добавить, более весомое и аргументированное, но передумал. От жены он – без ума. Без ума – вообще, а тут, в частности, когда перед ним этакая прелесть, теряет рассудок. Нравится, когда, как вот сейчас, смыта «штукатурка» и предстает в своем естестве. Несмотря на сорок с хвостиком и двоих детей, жена по-прежнему очаровательна и на нее многие заглядываются. Наблюдая со стороны, как мужики облизываются, ревнует и, одновременно, гордится. У мужиков, при одном только взгляде, начинается обильное слюневыделение. Многие, не скрывая, завидуют, намекая, что тому сильно-таки повезло с женой. Говоря по чести, любит он жену не столько за красу ее природную, сколько за мягкость характера и домовитость, за понимание его и душевность к нему. Он искренне уверен, что недостоин такой жены.

– Еленка, – хвастаясь, говорит он знакомым, когда те речь заводят о жене, – мой зам по тылу. А тыл в моей ситуации – наиглавнейшее дело.

Это сущая правда: тыловое обеспечение на высочайшем уровне, а потому за дом, за семью он ничуть не волнуется. Знает, что дети (у него дочь Машенька двенадцати и сын Никитушка десяти лет) ухожены и под приглядом. Знает, когда бы не пришел домой, ночью или под утро, а такое бывает, что его ждет горячий и потрясающе вкусный обед. Знает, что в доме всегда прибрано, а его рубашки – чистёхоньки, отутюжены так, что никакой придира и морщинки-складочки не найдет.

Жена, улыбнувшись (заметила, как тот стыдливо отвернулся), присела, запахнув небрежно полы пеньюара, рядом на табурет. На красиво и аристократически тонко изогнутых дугах бровей все еще висели крохотные капельки.

– Почему «бесстыдница»? Ты – муж или не муж?

Он, хмыкнув, пробурчал:

– А если бы дети?..

– Дрыхнут без задних ног.

– Все равно, – упрямо сказал муж.

Услышав, что муж ложкой усердно скребет дно тарелки, встала, подошла к духовке, достала из нее сковородку с домашними пожаренными котлетами (не переносит муж паровые котлеты, ему подавай жареные, причем жареные на сливочном масле), картофелем-фри, зеленым горошком, маринованным огурчиком и поставила перед мужем.

– Да, – вспомнив, муж поднял глаза, – почему, как ты изволила выразиться, все еще дрыхнут? Им не в школу разве?

– Рано еще. Пусть чуть-чуть понежатся в постели.

– Балуешь, – притворно проворчал муж и глянул в окно. – Хмуро… Пожалуй, побрызгает… Может, пылищу прибьет, а то дышать в городе нечем.

– Не забудь взять зонтик, – напоминает жена, хотя прекрасно знает, что муж зонтик все равно не возьмет: руки, почему-то считает он, всегда должны быть свободны. Она спросила после паузы. – Когда объявишься – сегодня или уже завтрашним утром?

– А что? Неужто скучаешь? Или, может, ревность гложет?

– Нет…

– Обидно, когда по тебе не скучают, – муж притворился обиженным, вздохнул.

– Скучаю, ясное дело, но не ревную.

– Почему не ревнуешь? Не веришь, что какая-нибудь бабенка позарится на такого никудышного мужичка?

– Не в том дело.

– А в чем?

– Ты, Васечка, не мужик, а неприступно высокая гранитная скала, взобраться на которую не так-то просто бабе.

– А тебе удается.

– А чего мне это стоит?

– Ладно, шутки в сторону. Почему интересуешься моим возвращением, еще не проводив за порог?

– Я бы… – жена мнется, не зная, говорить ей или нет. – Хотела сходить в театр драмы. Новая постановка идет… Что-то современное.

– Иди. Держу, что ли? Дети уже взрослые. Вечерок без тебя как-нибудь обойдутся.

– Одна? Никогда! Только с тобой… Я и билеты уже купила… В партере… Места центровые.

Муж покачал головой.

– Сама знаешь: работа такая, что планы строить бессмысленно.

– А ты все-таки постарайся. Вспомни, когда был в театре?

– Согласен: давненько. Но…

– Все-таки… Хоть попытайся…

Муж усмехнулся.

– Что-что, а уж это, то есть «попытаться», могу твердо пообещать.

Он встал и пошел в прихожую.

– А кофе?

– Опаздываю. На работе попью, – уже в дверях добавил. – Встретимся у театра. Ну, а если что-то будет другое вырисовываться, – звякну.

Жена кивнула и прикрыла за мужем дверь. Вернувшись на кухню, убирая со стола посуду, подумала: «Не видать мне театра… У других мужей на всё время хватает». Вздохнула и пошла поднимать детей: сами раньше обеда не встанут…

Работодатели

Объявился он в офисе, как всегда, неожиданно, иначе говоря, без предупреждения. Он не считал нужным церемониться. Объясняет тем, что любит сюрпризы. Не всем нравились такие «сюрпризы», но мирились: таков, мол, у мужика характер; не всем на роду написано быть ангелочками. По-хозяйски, даже не взглянув на секретаршу, прошел в кабинет генерального директора. Вошел. За руку поздоровался с вышедшим навстречу гендиректором, оглядевшись, выбрал стул в переднем правом углу. Присел.

– Ну, как? – спросил он, усердно вытирая платком большую лысину на вспотевшей голове

– У меня – все в полном порядке, – ответил гендиректор и ухмыльнулся. – Про других – не знаю.

Автору сюрпризов что-то не понравилось в ответе, и он зло сверкнул глазами.

– Весело, да?

– Разве есть повод для грусти?

– У кого ведь как… У меня на душе кошки скребутся.

– С чего бы?

– Не догадываешься? Нет? Злит, знаешь ли, что всё мне одному надо… А ведь в общем деле и заботы должны быть общими, наравне. Жрать, пить и девок лапать – тут, да, поровну, а во всем остальном…

– Если о нашей проблемке, то не стоит беспокоиться: народ профессиональный и работу умеет делать хорошо.

– Не о том, нет, не о том говоришь.

– Как раз я о том самом, – возразил гендиректор и поспешил еще раз успокоить. – Все будет, как надо, то есть на высшем уровне. Как в лучших домах Британской империи.

– Беспечность – сродни безответственности, – гостя потянуло на доморощенные афоризмы. Он шумно вздохнул, а потом спросил. – Нет ли чего-либо промочить горло? Душновато, – он кивнул в сторону полуотворенного окна. – Кажется, дождь собирается.

Хозяин кабинета поспешил с предложениями:

– Пиво? Коньяк? Водку?

Гость еще раз сверкнул глазами.

– Не городи! Ведь знаешь, что по утрам, тем более во время службы, этого не потребляю.

Хозяин кабинета щелкнул клавишей справа и на пульте замигал зеленый глазок. Послышался милый девичий голосок:

– Слушаю.

– Квасу… Парочку бокалов.

– Сейчас, – отреагировал все тот же голосочек.

– Не сей час, а сию минуту, милочка, – он захохотал и отключился.

В самом деле, через минуту вошла секретарша, неся в руках расписанный национальным уральским орнаментом поднос, а на нем – бокалы с пенистым квасом. Поставив на журнальный столик, осторожно подкатила его ближе к гостю и вышла.

Гость все время не спускал глаз с девушки. Он чмокнул губами и щелкнул пальцами.

– Хороша, стерва! Умеешь, отдаю должное, подбирать кадры.

Комплимент хозяину кабинета пришелся по вкусу, по лицу его тотчас же растеклась самодовольная ухмылка.

– Стараемся, – сказал он, когда гость, не отрываясь, опорожнил первый бокал.

– Хе-хе, – коротко хохотнул гость и добавил. – Одного старания мало: требуется еще умение, вкус, чутье.

Хозяин кабинета вновь позволил себе изобразить на лице ухмылку. Он решил не оставаться в долгу.

– Ну, ты тоже в этих делах мастак.

Ухмылка не осталась незамеченной. Гость укорил, хотя уже без прежней злобы:

– Весел больно. Не к добру, похоже.

– Но и у тебя градус настроения пополз вверх. Или я ошибаюсь?

– Этакая стервочка кого хочешь возбудит.

– Мало тебе своих?

– Мужик, по природе своей, – ненасытен, – философски заметил гость. – Чем больше имеет, тем шире и многообразнее желания.

– Да уж, – солидаризируясь, многозначительно бросил хозяин кабинета.

Гость встал и хотел идти, но, вспомнив, что на столике стоит еще один полнехонький бокал, поднял его и выпил также одним махом. Ладонью вытер с губ пену и пошел к двери.

– Ладно… До вечера, – буркнул он на ходу. – В кемпинге об остальном договорим. Надеюсь, будешь? Честь окажешь?

– Святое дело, – весело ответил хозяин кабинета, провожая гостя до двери.

Участковый

Родионов звезд с неба не хватает. Честно сказать, и не стремится. Его все в этой жизни устраивает. От дома до работы – пара минут ходьбы. Удобно. Свободный график, дающий простор для маневра. Есть горячее желание или острая необходимость (вдруг начальство пожелает наведаться) – идет в опорный пункт. Нет – может позволить себе и на диване поваляться. Надо ремонт в квартире сделать – только свистни: соответствующий контингент тут как тут.

Шестой год он здесь. Поначалу думал, что на время, а теперь считает, что навсегда, до выхода на пенсию. Конечно, до пенсии еще далековато, но думать надо и об этой поре. Думать прежде, чем эта пора настигнет.

Человек он исполнительный, но не более того. С инициативами не вылазит и это начальству нравится. Короче, гужи на службе не рвет. И без того на хорошем счету. Месяца не прошло, как к мундиру привинтили очередную профессиональную награду. Когда-то помышлял об юридической академии, но, заметив, что в органах шибко грамотных не жалуют, решил: школы милиции – ему за глаза. Плох тот солдат, который не мечтал бы поносить в ранце маршальский жезл? Но это не про него. Ему славы и чинов не надо. Да, зарплата не ахти, однако же, не бедствует. Живет. Дай Бог каждому так жить. Семья свой минимум имеет: его жена, по крайней мере, не ворчит. Глупо, считает Родионов, работая в органах, сетовать на нищету. Он – не карьерист. Потому что на пути к карьере, считает Родионов, больше буераков и колдобин, чем приятностей. Да и завистников, готовых в любой момент подставить ногу, появляется куча. Он доволен всем. Им все довольны. Он – счастлив. От того, наверное, розовеет и пухнет как на дрожжах. Когда-то весил около семидесяти, сейчас же подобрался к ста двадцати. Правда, появилась одышка. Еще бы! Потаскай-ка целый день центнер с гаком!

Родионов собрал в аккуратную стопку бумаги, лежавшие перед ним на столе, встал, прошел к сейфу, открыл, положил в верхнее отделение, закрыл. И, по давней привычке, проверил, дернув на себя дверцу сейфа. Он свою службу закончил и идет домой с чувством исполненного долга. Он поглядел в окно. Моросящий дождь, шедший с утра без остановки, перестал. Тучи разбрелись по сторонам, и выглянуло солнце. Он доволен. На завтра намечается рыбалка, а на пруду без хорошей погоды не обойтись. Надев фуражку, поправив ее, взглянул в небольшое настенное зеркало и подумал ласково: «Ну и харя…»

Родионов вышел, закрыв опорный пункт на все запоры. И тут услышал настойчивые телефонные звонки, глухо доносящиеся из кабинета участкового.

– Ну, кто там еще? – заворчал он вслух.

Он стоял, раздумывая, возвращаться ему или нет? Телефон продолжал свой трезвон. Участковый, зло сплюнув под ноги, не стал возвращаться и направился домой. В конце концов, посчитал он, если звонит начальство и он очень нужен, то домой позвонят. Вот и его пятиэтажка. Поднялся на третий этаж, стал настойчиво давить на кнопку звонка. Дверь открыл сын, а не жена, как он ожидал.

– А мать где? – спросил сына, снимая туфли и аккуратно ставя на обувную полочку.

– В магазин вышла, – ответил сын и ушел в свою комнату.

Зазвонил телефон. Димка, сын, крикнул из комнаты:

– Если по мою душу, то скажи: меня нет дома и буду не скоро!

Родионов подошел без всякой охоты к аппарату и снял трубку.

– Старший лейтенант Родионов – у телефона, – по привычке сообщил он. В трубке – взволнованный женский голос и он не сразу понял, о чем речь. – Говорите внятно: что случилось?.. Так… Так… Так… Ясно… Сейчас буду… Никуда не надо больше звонить… Ничего не трогать руками… Ждать меня… Понятно?

Положив трубку, снял с вешалки фуражку, зачем-то потрогал пустую кобуру и вышел, огорченно думая, что теперь вернется не скоро. Он идет медленно, вразвалку. А куда спешить? Труп не убежит. К тому же сообщение может оказаться и ложным.

Вот и дом, где произошло нечто. У подъезда его встретила пожилая женщина.

– Вы звонили? – недовольно спросил Родионов, глядя куда-то в сторону.

– Да, я.

– Где предполагаемый труп? – женщина кивнула в сторону двери. – Пошли. Посмотрим. Опойка, наверное, перебрал, а вы…

На лестничной площадке полумрак. Свет проникает лишь сквозь грязное небольшое оконце над входной дверью. Участковый заозирался. Женщина пришла на помощь.

– Там, – она показала в глубь лестничной площадки, где мрак был еще гуще.

– Подержите дверь открытой, чтобы я мог осмотреть.

Наконец, Родионов увидел, что кто-то или что-то лежит на бетонном полу. Подошел ближе: лежит лицом вниз мужчина и вокруг еще не запекшаяся лужа крови. Взял руку: пульс не прощупывается. Огляделся. Слева от потерпевшего увидел силуэт, смахивающий на пистолет. Кажется, «ПМ». Хотя в такой темноте хрен поймешь. Поднимать не стал. Достал из кармана сотовый и набрал номер старшего оперативного дежурного.

– Участковый Родионов… Примите сообщение… Труп неизвестного… Пистолет… В подъезде… Не буду… Понимаю, не дурак… Хорошо… Все сделаю… Жду… Так точно…

Родионов, отключив сотовый, положил в карман. И увидел, что уже идет скопление народа.

– Граждане, проходите! Здесь стоять нельзя. Спокойствие, граждане, спокойствие. Разберемся. Во всем разберемся. Свидетелей или очевидцев прошу подождать на улице, до приезда оперативной группы.

Все шумно повалили на улицу. Но один парнишка лет двенадцати, шмыгнув на лестничный марш, стал подниматься наверх. Участковый хмыкнул.

– Правильно, – одобрил он действия мальца. – Дети тут без надобности. Лучше, если мультик посмотришь.

Славка

Славка Ершов пулей влетел на пятый этаж. Вот и дверь его квартиры. Он, лихорадочно надавливая на кнопку, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, топтался на месте. Дверь открыла его мать. Увидев взволнованного сына, спросила:

– Что с тобой? Чем так напуган?

Славка, захлебываясь, путано стал рассказывать:

– Там… в подъезде… внизу… дядя Вася… мертвый лежит…

– Какой дядя Вася? Кто мертвый? – переспросила, ничего не понимая пока, мать.

– Ну, мам! Тот дядя Вася… Наш футбольный тренер… На втором этаже живет… Тетю Лену не знаешь, да?

– Причем тут тетя Лена?

– Не понимаешь, да? Дядя Вася и тетя Лена – муж и жена.

В прихожую вышел отец. Петр Александрович Ершов первым понял, что в доме произошла беда. Услышав в гостиной обрывки фраз, он выглянул в окно, выходящее во двор дома, и у подъезда увидел шумную толпу, что-то горячо обсуждавшую.

– Ну, вот что, сынок, – строго сказал Петр Александрович, взяв инициативу в свои крепкие руки. – Марш в комнату! И за уроки! А то болтаешься…

– Не болтался, – понурившись, возразил Славка. – К Саньке ходил. Нельзя, да, даже к дружку сбегать?

– Я что сказал? – голос отца зазвучал строже прежнего. – А на счет этого, – он кивнул на дверь, – ты, сынок, ничего не видел и ничего не знаешь.

– Но, пап! Там же дядю Васю убили!..

– С чего ты взял, что «убили» и что именно твоего «дядю Васю»?

– Видел… Не слепой покамест… Лежит и лужа крови.

– Не понял, да? Повторяю: марш в комнату! И сиди тихо. Как мышка. Если все-таки высунешь нос и будешь встревать в дела взрослых, выпорю.