Поиски национальной идентичности в советской и постсоветской массовой культуре

(Вообще следует отметить, что уже в самом отношении к слову «фэнтези» как к «чужеродному» для русского языка предметно проявляется тот культурный национализм, изучению литературных и других художественных манифестаций которого посвящена эта книга.)

Хрестоматийные примеры замен, предложенных в свое время для иностранных лексем А. С. Шишковым и В. И. Далем, по сей день извлекаются на всеобщее обозрение ревнителями чистоты языка в качестве доказательства того, что любую «иноземную» лексическую единицу можно адекватно перевести на русский – а потому заимствования категорически не нужны43. Звучат апелляции к авторитетам русской словесности44 – как современные антинорманисты непременно вспоминают и цитируют М. В. Ломоносова45, так нынешние языковые пуристы в своих публичных выступлениях ссылаются, в частности, на стародавний тезис А. П. Сумарокова: «Восприятие чужих слов, а особливо без необходимости, есть не обогащение, но порча языка… На что же нам чужие слова вводить, когда мы по естеству и по примеру предков наших, своих из первоначальных слов довольно произвести можем?46» Лингвистическая точка зрения, которую упрощенно можно изложить так: язык – саморегулирующийся организм высокой степени адаптивности, и если он «принимает» лексемы из других языков, значит, это диктуется «внутренними» потребностями языка-рецептора – эта точка зрения, как правило, не принимается во внимание, подменяется, «национально-семантическими», по выражению академика В. В. Виноградова, соображениями47.

К сожалению, в пылу борьбы против «засорения» языка нередко упускается из вида трансляторная компонента взаимодействия языка и культуры: заимствуя иностранные лексемы, язык таким образом обеспечивает усвоение понятий, прежде незнакомых конкретной культуре, не имеющих в ней аналогов. Именно так произошло со словом «фэнтези» – до издательского бума конца 1980-х – начала 1990-х гг. в понятийном аппарате отечественной культуры этот термин отсутствовал.

При этом на Западе, из культуры которого Россия заимствовала фэнтези как жанрово-тематическое литературное направление и как явление, понятие «fantasy» использовалось в литературоведческом и культурологическом значении еще с конца 1920-х годов: возможно, первый случай употребления этого слова в интересующем нас контексте относится к 1928 г. – английский критик и теоретик современного искусства Г. Рид в своей книге «Стиль английской прозы» посвятил фэнтези целую главу (и констатировал: «Западный мир пока не осознал в полной мере необходимость волшебных сказок для взрослых»48. Когда же культурное производство «волшебных сказок для взрослых» встало на поток (после коммерческого успеха «Властелина колец» Дж. Р. Р. Толкина), слово «fantasy» очень быстро превратилось в общеупотребительное наименование этого культурного феномена и стало использоваться как вполне легитимное в том числе и в академических исследованиях49.

Несмотря на неодобрительное отношение к фэнтези и к фантастике в целом, характерное для институтов советской культуры, массовый читатель в СССР с 1960-х гг. получил возможность знакомиться с произведениями современных западных фантастов. Да, при отборе текстов для публикации предпочтение отдавалось «гуманистической научной фантастике»50, однако время от времени в знаменитых томиках издательства «Мир» (серия «Зарубежная фантастика») и в «Библиотеке современной фантастики» издательства «Молодая гвардия» встречались тексты, которые не вполне «укладывались» в каноны НФ: это, например, отдельные рассказы Р. Брэдбери, новеллы Ж. Рэя, Г. Каттнера и П. Бигла, отчасти – роман К. Саймака «Заповедник гоблинов» (первоначальное «цензурное» название в русском переводе – «Заповедник проказливых духов»). А поскольку каждая книга серии «ЗФ» и «Библиотеки» сопровождалась предисловием или послесловием с кратким идеологическим анализом опубликованных произведений, авторы этих предисловий и послесловий столкнулись с необходимостью как-то обозначить для читателя жанровую принадлежность текстов, «выпадавших» из канона «твердой» НФ. Та же проблема встала и перед советскими исследователями поля фантастического, если воспользоваться терминологией П. Бурдье: отсутствие в русском языке адекватного термина вынуждало «изобретать» описательные словесные конструкции.

Так, в предисловии к сборнику «Звезды зовут» (1969) Г. И. Гуревич вскользь упоминает «фантастов-фольклористов», противопоставляя им «романтиков и мечтателей», которые перенесли действие своих произведений в космос (на основании чего, отмечу, делается вывод о принадлежности указанных текстов к суб-полю научной фантастики); Е. И. Парнов в предисловии к сборнику «31 июня» (1968) рассуждает о «волшебной сказке XX века», которая представляет собой «чистой воды обман»; Р. Г. Подольный в предисловии к антологии рассказов английских и американских писателей в «Библиотеке современной фантастики» (т. 10, 1967) употребляет термин «фэнтези» в множественном числе с уточнением «так называемых» – и поясняет, что на Западе под фэнтези понимают «фантастические рассказы, в которых совершенно невероятные события происходят просто так, без всяких попыток научного их объяснения»; том 21 (1971) этого собрания носит название «Антология сказочной фантастики», и критик В. А. Ревич в предисловии сообщает, что fantasy (латиницей) есть «сказка, миф, поэтический вымысел, который не считается ни с какими законами природы и чаще всего даже не притворяется, что считается…», и добавляет, что правильнее всего переводить слово fantasy как «фантастическая сказка»51. Отметим, что слово «фэнтези» уже осторожно используется, но, как правило, берется в кавычки и дополнительно толкуется.

В немногочисленных литературоведческих работах советского периода, посвященных фантастике, авторы также прибегали к описательным обозначениям для «фэнтези». К числу наиболее авторитетных исследований поля фантастики, опубликованных в советский период, принадлежат монография Ю. И. Кагарлицкого «Что такое фантастика?» (1974), монография А. Ф. Бритикова «Русский советский фантастический роман» (1970) и популярная работа писателя, переводчика и критика Г. И. Гуревича «Карта Страны фантазий» (1967). Монография А. Ф. Бритикова целиком посвящена именно научной фантастике; как указал в предисловии к другой работе исследователя А. Д. Балабуха, «автор… последовательно отсек все сказочное, притчевое, метафорическое, символическое, фантасмагорическое, фэнтезийное, ибо в противном случае границы оконтуриваемого пространства непозволительно размывались, тогда как материал становился и вовсе неохватен»52. Г. И. Гуревич, название работы которого перекликается с названием известной книги К. Эмиса «Новые карты ада» (New Maps of Hell, 1960; можно предположить, что книга Гуревича являлась советским «ответом» на тезисы Эмиса), признавал существование фэнтези («ненаучной фантастики»), но – лишь в западной литературе: «…границу с ненаучной фантастикой все же полезно установить, потому что с ненаучностью связана мистика. Надо сказать, что в западном литературоведении этот раздел известен. Там различают „сайенс фикшен“ – научный вымысел (по-нашему – научную фантастику) и „фэнтези“ – фантазию. К „фэнтези“ относятся истории с чертями, призраками, мертвецами, оборотнями, вампирами, колдунами, русалками… Фантастику, где необыкновенное создается сверхъестественными силами, будем называть ненаучной фантазией»53.

Ю. И. Кагарлицкий, полемизируя с Г. И. Гуревичем и западными литературоведами, предлагал не увлекаться классификацией направлений, а сосредоточиться на выявлении тенденций, свойственных фантастике как культурно-тематическому единству54: «К фантастике можно подойти с разных сторон, и в каждом случае перед исследователем откроется богатое поле деятельности… Фантастика (всякая фантастика – кроме комической, разумеется) – это то, во что мы верим. Хотя бы как в возможность. Хотя бы как в чудо… Былая правда становится сказкой или затверженным общим местом. Былая сказка – чем-то весьма вероятным… Фантаст может опираться не только на то, во что верит его современник, но и на то, как он думает, – на принятый тип мышления, который создает своеобразную обстановку доверия и причастности чему-то общему в разговоре с читателем». Значительная часть монографии Кагарлицкого, вопреки его собственному обобщению, посвящена все же именно научной фантастике55; о фэнтези автор (не обозначая конкретно) упоминает мимоходом в последней главе, рассуждая о современной утопии и «эскапизме наоборот»: «Герой фантастики убегает из мира, где нет проблем, в призрачный мир, где он, сталкиваясь с тяжелыми проблемами, переживая приключения, предаваясь страстной любви, ощущает полноту бытия»56; в целом же для Кагарлицкого фэнтези относится к «бульварному и полубульварному alter ego, претендующему на внимание читателя»57 научной фантастики.

На излете существования СССР – во второй половине 1980-х гг. – были опубликованы монографии Т. А. Чернышевой и Е. М. Неелова. В русле идеологических установок советского литературоведения Т. А. Чернышева тоже уделяла основное внимание НФ, но при этом подчеркивала невозможность строгих дефиниций, как внутри-, так и внежанровых: «Когда речь идет о конкретном фантастическом произведении, интуитивное восприятие его читателем как fantasy, сказки или научной фантастики определяется не столько фактурой самих фантастических образов, не столько тем, действует ли там говорящее животное, маг, привидение или инопланетянин, сколько всем характером произведения, структурой, типом повествования и той ролью, которую выполняет фантастический образ в конкретном произведении…»58 В монографии Т. А. Чернышевой обозначения fantasy, «сказочное повествование», «мифологическая фантастика» и «адертеминированная фантастика» используются фактически как синонимы. Е. М. Неелов в своих ранних работах использовал термины «сказочная фантастика», «фольклорно-сказочная фантастика» и «современная псевдофольклорная сказка» и т. п.; в книге 2002 г. он уже оперирует термином «фэнтези», но считает необходимым давать пояснения наподобие «волшебная фантастика»59.

Обращает на себя внимание, что в перечисленных выше описательных дефинициях фэнтези определяется как составляющая фантастики – это было типично для советского литературоведения, поскольку в советской литературе фантастика признавалась ограниченно легитимной60, фэнтези же попросту не было. Тогда как сегодня сделалось общеупотребительным обозначение «научная фантастика и фэнтези» (либо «фантастика и фэнтези»), то есть оба жанрово-тематических направления признаются равноправными, одно больше не определяется через другое; а описательные дефиниции не прижились, в том числе и в академической среде61.

Вероятно, причина в том, что узус заимствуемых лексем в языке-рецепторе самоформируется на начальном этапе по принципу упрощения, «отсекания лишнего», благодаря чему короткое, «единичное» слово обычно имеет приоритет перед многочленным описательным выражением.

Применительно к термину «фэнтези» первоначальный узус был узкопрофессиональным, причем формировался он постепенно, двумя стадиями. О первой, «литературоведческой», говорилось выше, а вторую стадию можно назвать «прагматической». Российские издатели, с конца 1980-х гг. приступившие к тиражированию на русском языке популярных во всем мире, но до сих пор почти незнакомых отечественному читателю направлений массовой литературы, столкнулись с необходимостью как-то обозначить жанрово-тематическое направление, представленное произведениями Дж. Р. Р. Толкина и его «наследников». Пионером здесь выступило санкт-петербургское издательство «Северо-Запад», в 1991 г. начавшее выпуск книжной серии «Fantasy» (показательно, что название серии на обложках книг писалось именно латиницей – на тот момент слова «фэнтези» в русском языке точно не было). Составитель серии и главный редактор издательства В. Б. Назаров вспоминал: «Не я выбирал этот жанр как основу самого успешного издательского плана сезона 1991—1992 гг., меня просто на него вынесло. Приятель крестного отца одного из моих детей был знаком с Владимиром Грушецким, который только что закончил перевод „Властелина колец“, а [издательство] „Физкультура и спорт“ медлило с авансом Михаилу Гилинскому, и… рукопись „Хроник Корума“ тоже оказалась на моем столе. Сейчас принято ругать эти переводы, иронизировать над жанром, но тогда Толкин и Муркок просто взорвали книжный рынок. Весьма серьезные люди почитывали их…»62

Пять лет спустя примеру «Северо-Запада» последовало издательство «Азбука» (тоже Санкт-Петербург), куда перешел работать В. Б. Назаров. Серия, первой книгой которой, кстати, стал «Волкодав» М. В. Семеновой, называлась «Русское fantasy» (снова латиница!). При этом сотрудники издательств (я трудился тогда в московском издательстве АСТ), выпускавших переводную фантастику, в профессиональном общении использовали слово «фэнтези» как общеупотребительное и не требующее пояснений. Более того, это слово все чаще звучало на встречах с читателями в книжном магазине фантастики «Стожары» в Москве, ныне, увы, не существующим, и на встречах (конвентах) писателей-фантастов и их поклонников. За десять лет, считая с 1991 года, слово «фэнтези» благополучно «обрусело», и с 1999 г. в названиях книжных серий присутствует уже исключительно в написании кириллицей: «Золотая серия фэнтези» (АСТ), «Мастера фэнтези» («Центрполиграф»), «Магия фэнтези» («Армада» / «Альфа-книга»), «Супер-фэнтези» («Олма Медиа Групп») и т. д. Единственное исключение – серия «Детская Fantasy», совместный проект издательств «Домино» (СПб.) и ЭКСМО (Москва), возможно, своего рода стремление «продлить традицию» от серий «Северо-Запада» и «Азбуки».

Журналисты, писавшие о российском книжном рынке, в своих статьях и заметках воспроизводили издательский сленг: сначала – латиницей63, а затем и кириллицей (здесь «первопроходцем» выступила газета «Книжное обозрение», на протяжении многих лет успешно осуществлявшая информационное посредничество между издателями и читателями: с 1995 г. в «КО» регулярно публиковались материалы под рубрикой «Клуб любителей фантастики», и в этих материалах слово «фэнтези» писалось исключительно по-русски). В итоге, совместными усилиями издателей, поклонников фантастики и многочисленных СМИ, узус слова «фэнтези» постепенно преодолел профессиональные рамки.

Безусловно, для отечественного языкового пуриста слово «фэнтези» является чужеродным. Более того, оно представляется такому пуристу ненужным заимствованием, поскольку в своей русифицированной форме не передает полностью вкладываемого в него смысла – в отличие, скажем, от термина «научная фантастика», близкого по значению и являющегося калькой от английского science fiction. Однако, если проанализировать текущую языковую ситуацию – и забыть о политически ангажированных рассуждениях по поводу «языка на грани нервного срыва» (формулировка М. А. Кронгауза), – мы обнаружим, что это заимствованное слово успешно ассимилировалось в русском языке: оно встречается в рубрикаторах книжных магазинов и крупнейших библиотек, не говоря уже о множестве «книжных» площадок в Интернете, его широко используют СМИ; наконец это слово породило ряд производных от себя (прилагательное «фэнтезийный», пейоративы «фэнтезюха» и «фэнтезятина» и т. п.), а данное обстоятельство однозначно указывает на то, что язык-рецептор полноценно адаптировал заимствованную лексическую единицу.

Разумеется, если признавать нормативными только те лексемы, которые зафиксированы академическими словарями русского языка, слово «фэнтези» (а тем более – его производные) по-прежнему остается вне свода научной терминологии. Хотя здесь уже наблюдаются определенные подвижки – слово «фэнтези» получило фиксацию в орфографическом словаре РАН и в Большом толковом словаре русского языка под редакцией С. А. Кузнецова. Рискну предположить, что соответствующая словарная статья появится и в томе БАС 3-го издания, когда этот том будет подготовлен.

Процесс лингвистического заимствования подразумевает две основных стадии: собственно заимствование, когда слово из другого языка проникает в язык-рецептор, и освоение, то есть включение заимствованного слова в коммуникативную систему языка-рецептора. Первую стадию слово «фэнтези» в русском языке успешно преодолело – и сейчас находится на стадии второй: об этом свидетельствует и появление в лексиконе производных от этого слова, образованных в соответствии с грамматическими нормами русского языка, и, одновременно, продолжающаяся полемика (среди носителей русского языка в целом и среди представителей его отдельных социолектов) относительно коммуникационных «параметров» этого слова.

Два главных вопроса этой полемики – графическая форма слова (как писать – «фэнтези», «фентези», «фентази» или «фэнтази»? ) и его грамматические валентности, прежде всего – род.

Можно предположить, что различия в написании слова «фэнтези» определяются экстралингвистическими причинами: так, вариант написания через два «е» характерен для текстов, которые демонстрируют очевидные пробелы в грамотности (ср., например, авторскую аннотацию – с сохранением орфографии первоисточника – к тексту, опубликованному в сетевом журнале «Самиздат»: «Страсть демона – любовное фентези… Так и юная девушка Арина не задумывалась, что ей выпадет уникальный случай, а понравиться или нет, это уже другой вопрос. В свои двадцать лет она испытала предательство парня, которого думала что любит, боль разочарование. Но беда как вы знаете, не ходит одна. Смастерив себе амулет она явно не ожидала такой подлянки от судьбы, попасть в ад, за что вы спросите, а просто так время подходящее большой парад планет. Попав в так называемый ад, она не отчаялась духом, в аду тоже можно жить ведь она встретила такого мужчину-демона да и друг у него очень хороший опекать начинает как старший брат»64). То же самое верно и в отношении написания «фентази» («если вы поклонник фентази и любите не много экзотики, приключения в мире литературы»65). Вариант «фэнтази» видится более сложным для анализа: с одной стороны, здесь также присутствует фактор общей грамотности, но с другой очевидно орфоэпическое стремление как можно точнее передать по-русски «исходное» произношение данного слова в языке-источнике, фонетическая адаптация (во всяком случае, это верно для транслитерации названий на латинице – ср.: «Информация о туроператоре Фэнтази вэй. Компания FANTASY WAY была создана…»66); кроме того, для такого написания существует «народная этимология», предписывающая писать и произносить «а» после «т», поскольку «это слово произошло от слова фантазия67».

Впрочем, нормативное написание, фиксируемое словарями (орфографическим и толковым), – все-таки «фэнтези», и большинство носителей современного русского языка, судя по обложкам выпускаемых книг, рубрикаторам книжных магазинов и библиотек, статьям в СМИ и академическим исследованиям, придерживаются словарной нормы.

Что же касается грамматических валентностей слова «фэнтези», прежде всего рода, здесь словари, к сожалению, ничем не могут помочь – в разных словарях грамматические характеристики слова «фэнтези» описываются различно. В первом издании «Большого толкового словаря» под ред. С. А. Кузнецова для слова «фэнтези» указан женский род, в издании 2009 г. – средний род. Орфографический словарь под ред. В. В. Лопатина (2005) указывает для «фэнтези» средний род, но толковый словарь под ред. Г. Н. Скляревской (2001) присваивает данному слову женский род. При подобном разнообразии мнений лексикографов не удивительно, что массовый носитель русского языка до сих пор не в состоянии определиться с тем, какого же грамматического «пола» слово «фэнтези».

По годам издания (и редакциям) этих словарей прослеживается эволюция лексикографических позиций применительно к данному слову – от женского рода к среднему. Однако неизбежно возникает «проблема наблюдателя»: какими соображениями руководствовался составитель конкретного словаря, фиксируя ту или иную норму? Учитывал ли он коммуникативную практику? Или, возможно, опирался исключительно на формальные признаки, присваивая лексемам категорию рода по «кластерному» принципу? Если в русском языке имена существительные, нарицательные, неодушевленные, несклоняемые, иноязычные, оканчивающиеся на гласную в большинстве своем относятся к среднему роду, значит, новозаимствованные лексемы, наподобие «фэнтези», тоже должны иметь средний род (вероятно, этим объясняется смена «пола» для слова «фэнтези» в поздней редакции словаря С. А. Кузнецова68).

Чтобы ответить на вопрос, вынесенный в заглавие очерка, следует, как представляется, в отсутствие единой общепризнанной грамматической нормы, обратиться к практике словоупотребления и проанализировать социолекты, для которых свойственно использование слова «фэнтези».

Это слово употребляется в:

– издательской среде;

– рубрикаторах библиотек и книжных магазинов;

– «фэндоме» (среде поклонников фантастики в массовом искусстве);

– СМИ;

– академических исследованиях.

Перечисленные социолекты, безусловно, не являются независимыми – скорее, они взаимно дополняют друг друга; в совокупности же они формируют тот коммуникативный «фон», который сопровождает процесс освоения слова «фэнтези» русским языком.

В российской издательской практике 1990-х годов, когда это слово на обложках книг еще писалось латиницей, согласование производилось в среднем роде – «русское fantasy». Но затем, вопреки грамматической традиции русского языка, для которого свойственно перемещать иноязычные слова, «обликом» похожие на «фэнтези», в категорию среднего рода, даже если они изначально относились к другому роду (ср. «метро», «авто» и др.), слово «фэнтези» начало все чаще употребляться не в среднем, а в женском роде (см. примеры в предыдущем очерке). Произошло это вследствие регулярного сопоставления в речи работников издательств, а также в аннотациях, внутренних рецензиях и т. п. слов « (научная) фантастика» и «фэнтези»: грамматические валентности лексемы «фантастика» были перенесены на слово «фэнтези», и в итоге последнее «приобрело» в профессиональном сленге, а затем и в социолекте женский род69. Основываясь на собственном издательском опыте и на результатах блиц-опроса, проведенного по электронной почте в июне 2014 г. среди бывших коллег-издателей, выскажу мнение, что сегодня для российских издательств, выпускающих массовую литературу, фэнтези – «она».

Литературная критика не столь единодушна, как издатели: в рецензиях и обзорах можно встретить согласование слова «фэнтези» и в женском, и в среднем роде. В. С. Березин рассуждает о «зарубежной» и «русской» фэнтези, писатель и критик С. В. Логинов – о «русском» фэнтези, Д. А. Шорин упоминает, что «фэнтези должна…», его поддерживает Е. В. Хаецкая, представляя доклад о «христианской фэнтези», а Д. М. Володихин говорит о «городском» фэнтези…70

Здесь, кстати, прослеживается любопытная взаимосвязь возраста и грамматический предпочтений: чем старше критик, чем он ближе по возрасту к филологическим канонам советских лет, тем с большей вероятностью окажется, что фэнтези для него – «оно». Соответственно, чем критик моложе, тем вероятнее, что он будет использовать для слова «фэнтези» грамматическую категорию рода, проистекающую из издательской практики словоупотребления, а не из словарной нормы. Впрочем, жесткую «возрастную» зависимость вывести вряд ли получится: к примеру, в рецензиях на фэнтези-произведения, относящиеся к иным жанрам культуры, прежде всего кино, молодые критики нередко говорят о фэнтези в среднем роде71.

В прессе можно встретить и попытки «совместить» оба рода: так, в газете «Аргументы и факты» в одном материале (и даже на одной полосе) слово «фэнтези» употребляется то в среднем, то в женском роде: «наше фэнтези», но «славянская фэнтези»72. Вообще следует отметить, что указанная «родовая» дихотомия для данного слова стала в современном русском языке типичной – можно говорить о появлении устойчивых словосочетаний для одного денотата, различающихся согласованием по родам: «героическая фэнтези», «юмористическое фэнтези», «русская фэнтези», «зарубежное фэнтези». Эти устойчивые словосочетания применяются в том числе и для рубрикации произведений и изданий в библиотеках и книжных магазинах: в магазине «Книжный дом» в Санкт-Петербурге в разделе «Фантастика» имеются рубрикаторы «Зарубежное фэнтези» и «Отечественная фэнтези»; электронные библиотеки используют рубрикатор «славянская фэнтези» (см., например, библиотеки LiveLib или FictionBook) и т. д. При этом крупнейшие книжные магазины русского Интернета («Литрес», «Озон» и др.) в своих рубрикаторах, как правило, присваивают слову «фэнтези» средний род – либо ограничиваются общей рубрикацией: «Книги фэнтези»73.

В ситуации «пролонгированной усваиваемости», в которой оказалось слово «фэнтези» в современном русском языке, существует тенденция использовать заимствованное иноязычное слово в значении аналитического, то есть неизменяемого и несклоняемого, прилагательного – «фэнтези-роман», «фэнтези-проза», «рассказ-фэнтези», «произведение в жанре фэнтези»74. Здесь слово «фэнтези» выступает в той же роли, что и вторые члены словосочетаний наподобие «стиль модерн», «брюки гольф», «вес нетто» и т. п. – либо в роли препозитивного определения, наподобие выражений «бизнес-проект» и пр. Возможно, популярность такого употребления связана именно с тем, что носители языка, испытывая затруднение с однозначной фиксацией грамматических валентностей слова «фэнтези», выбирают, сознательно или неосознанно, «безопасный», «промежуточный» вариант артикуляции лексемы, не требующий согласования по родам. (Также данный выбор демонстрирует движение русского языка к аналитизму, который предусматривает широкое использование модели двух существительных, одно из которых является определение для другого, с формально не выраженной грамматической связью между ними75.)