Матильда танцует для N…

Она долго готовилась (впрочем, как и все другие выпускники) к этому первому, едва ли не самому значительному итогу своей жизни, и неожиданно все сегодняшние события приобрели гораздо больший размах, чем она предполагала. Все выходило важнее, крупнее, торжественнее. Да вот, пожалуйста, – сам Государь вмешался в ее судьбу. Она с большим успехом исполнила то же самое па-де-де, что танцевала Вирджиния Цукки и не только была замечена императором, но и отмечена первой из всех. Публика аплодировала ей гораздо дольше, чем остальным. И классные дамы остались в прошлом, больше уж они не властны над ней. (Последнее было особенно приятно, и она по-детски обрадовалась).

Матильда придирчиво словно бы со стороны наблюдала за собою (нужно было сохранять достойную, грациозную позу, и нужно было не сказать и не сделать ничего лишнего). Ей хотелось произвести на высоких гостей не просто приятное, но исключительное, незабываемое впечатление. Незаметным быстрым движением она расправила подол платья, приподняла подбородок и слегка покусала губы, чтобы стали еще ярче. Не зная, что еще предпринять, взяла со стола белую фаянсовую кружку и, вертя ее в руках, с притворным интересом разглядывала незамысловатый синенький рисунок. Наследник, имевший обыкновение в любых обстоятельствах держаться с невозмутимым молчаливым спокойствием, наблюдал, оперев на руку подбородок.

– «Эта кружка, судя по ее виду, едва ли не старше вас. Дома вы, верно, не стали бы из такой пить… – заговорив с нею, Николай Александрович все равно, казалось, думал о своем. – Меж тем, представьте, у нас в полковом собрании кружки в точности похожи на ваши… – он усмехнулся. – Вообще, я заметил, что казенная посуда отчего-то везде одинакова – ну, или почти одинакова… непонятно вот только почему». – Он замолчал и с улыбкой оглядел стол. Взял в руки такую же тяжелую, слегка оббитую по краям кружку (на ней изображены были все те же два зайчика) и с веселым равнодушием рассматривал. (Один из зайчиков сидел, прижавши уши, другой, косясь на первого, столбиком стоял рядом). Матильда отметила, что пальцы у наследника тонкие, – при этом по-мужски сильные, с чистыми розовыми ногтями, а сами ногти красивой овальной формы, аккуратно подстриженные.

– «Настоящий принц! – чтобы взгляд не выдал ее мыслей, она отвела глаза. – Да! Дома мы и правда из таких не пьем. А эти кружки… они как раритет. Не дай Бог разбить, – даже нечаянно. Мы должны их беречь (она шутливо прижала кружку к груди), как вы изволили заметить, сохранять для будущих поколений! Чтобы как эстафету передать потом тем, кто придет после нас».

– «Кружка-эстафета… для всего балета», – сказал он.

Она засмеялась и постукивая пальцем по донышку, вновь с притворным вниманием рассматривала синих зайцев, гладила их мизинчиком.

– «Может быть, из этой кружки пила сама знаменитая Истомина… Она ведь тоже у нас училась. Мы ее называем Дунечка. Ведь, вы, ваше императорское высочество, слышали о балерине Истоминой? О ней еще Пушкин писал».

– «И верно уж она была похожа на вас, такая же хорошенькая», – заметил наследник, искоса на нее взглянув.

Она, словно бы ожидая от него этого предсказуемого комплимента, торжествующе улыбнулась. Все-таки ужасно приятно услышать от наследника престола, что ты хорошенькая. В этот момент кружка выскользнула у нее из пальцев. – «Ой! – барышня ловко поймала кружку в подол голубой шелковой юбки и засмеялась – на этот раз смущенно. Наследник спокойно поднял брови.

– «Какая замечательно быстрая реакция… вполне балетная. Все-таки, хорошо, что кружка была пустая, – он озабоченно почесал бровь, – а если бы не дай Бог с горячим чаем…» – его синие глаза по-прежнему смеялись.

– «Да, – приняв серьезный смирный вид, Матильда покивала, – вот именно, слава Богу! верно уж сам Господь распорядился так, чтобы этот праздник не был для меня испорчен».

Она осмелилась и взглянула ему прямо в глаза. И верно ведь, необыкновенные!.. Редкостная голубизна этих глаз напомнила ей тот чистой воды голубой топаз, что оправленным в золото носила на безымянном пальце мать. (Сколько себя помнила, с раннего детства Матильда любила рассматривать этот камень, казавшийся ей голубоватым кусочком льда). Потакая просьбе маленькой дочери, мать растопыривала тонкие пальцы и осторожно стаскивала, словно бы свинчивала с безымянного перстень. Подышав на камень, она терла кольцо о рукав и опускала в подставленную маленькую ладошку.

– «Из-за таких вот топазовых глаз и сходят с ума барышни… любая из наших так и сделала бы, появись у нее хоть маленькая надежда». – Она с сожалением отвела взгляд от лица наследника. Рассматривать и дальше в упор его императорское высочество было бы уже просто неприлично.

– «Вот что я хотел предложить вам, mademoiselle Кшесинская… mademoiselle Матильда, – тут же поправился наследник, – если вы, конечно, позволите вас так называть».

Она быстро и радостно закивала.

– «Конечно! – Она вскинула на него глаза. – Считайте, что уже позволила. Мне очень приятно, что вы называете меня по имени».

– «Тогда… давайте отведаем что-нибудь из этих многочисленных яств. Не хотите ли пирожок, – вон тот, круглый? По-моему, выглядит заманчиво», – глазами он указал на блюдо, стоящее от него по правую руку. Кшесинская растерянно взглянула и, мотая головой, энергично принялась отказываться.

– «Нет-нет, благодарю, ваше императорское высочество, – она сглотнула и отчего-то вдруг смутилась, – мне совсем не хочется есть, правда! Вообще… как-то не до еды сегодня».

– «Что ж, вас вполне можно понять… думаю, вы изрядно переволновались.

И вдруг он засомневался.

– Или вы хотели бы, но не можете из-за наложенных на вас ограничений?»

– «Нет, что вы! как раз сегодня нам можно, – она засмеялась. – Я, наверно, и впрямь сильно переволновалась, оттого и есть не хочется».

– «Понимаю, – он беззаботно кивнул, – а я, знаете ли, зверски проголодался. Целый день в полку, – то одно, то другое… и все как водится самое главное, все нужно успеть… – указательным пальцем он попилил кончик носа и доверительно на нее взглянул. – Пришлось спешить. Едва успел переодеться. И обед пропустил, – он махнул рукой, – да и позже не удалось перекусить. Что ж, решительно вы отказываетесь?.. Вы позволите?»

– «Конечно, конечно!.. Я виновата, простите, ваше императорское высочество!.. – спохватилась она, – ведь это я должна была вас угощать… как нашего высочайшего гостя», – ей было приятно, что он подробно рассказал ей про свою занятость, про распорядок своего дня.

Николай Александрович подцепил на серебряную лопатку пирожок и, вопросительно улыбаясь, с предлагающим кивком, взглянул. Матильда отрицательно покрутила головой и чтобы поддержать компанию взяла из вазы яблоко. Осторожно откусила и задумчиво жевала, не чувствуя ни вкуса, ни запаха. Вздохнув, она отложила яблоко в сторону, салфеткой обтерла пальцы.

– «Наследник престола, принц – и вот так, запросто, ест самые обыкновенные пирожки в нашей обыкновенной столовой… пьет чай из наших неказистых, с оббитым краем, кружек… разве такое возможно?!»

Весь вечер они просидели рядом, чувствуя живое тепло друг друга. Несколько раз сталкивались руками, и этим особенно была взволнована впечатлительная Матильда. Ее оголенное плечо наливалось жаром от соприкосновения с теплом соседствующего рукава (шерстяная ткань, казалось, была заряжена летучим легким электричеством). Ей хотелось, чтобы этот вечер не кончался никогда, – хотелось, чтобы наследник всегда вот так же сидел с ней рядом, и чтобы так же мило и чудно они беседовали.

– «И нечего мне перед собою притворяться, – прекрасно ведь знаю, что с самой первой минуты я в него влюбилась, потеряла голову… Господи, да ведь это и есть любовь с первого взгляда! Ну, почему, почему он такой прекрасный? И никто кроме него мне теперь не нужен. Как будто только его ждала я всегда».

Ей хотелось без конца смотреть в эти голубые глаза, – порой усмехавшиеся, порой равнодушные или вопрошающие и в то же время такие доверчивые, открытые, иногда странно грустные…

– «Когда вот так, мельком, он на меня поглядывает, то, кажется, что все про меня знает. И не только про меня, – про всех, про все на свете! А молчит, потому что не хочет или не может сказать лишнего, потому что это запрещено ему. И улыбка у нег такая нежная, трогательная. Вот именно, – нежная… Он другой, не такой, нездешний. Живет какой-то своей, загадочной жизнью… недоступной мне, недоступной нам, обыкновенным людям. И разве есть на свете кто-нибудь лучше, чем он? И как же это опасно – влюбиться в настоящего принца. Хочется всегда сидеть с ним рядом, смотреть на тонкий профиль, слушать его милый голос…» – она вновь тайком искоса взглянула.

Неудивительно, что все прежние увлечения (которых, следует заметить, немало уже случалось в ее жизни) показались ей сейчас такими далекими, детскими, глупыми, не стоящими внимания. Меж тем не раз уж она влюблялась в воспитанников старших классов, а также в партнеров (и это еще, не считая литературных героев, которых авторы намеренно описывали как благородных красавцев и о которых она часто и подолгу раздумывала перед сном).

Партнеры вызывали в ней невольное волнение, когда своими сильными, почти мужскими, руками с набухшими голубыми венами обнимали ее за талию во время вращений или же аккуратно и твердо ловили после прыжков. Однако ей делалось смешно, когда в обычной, повседневной жизни эти юноши расхаживали как по сцене, развернув носки и гордо выпятив грудь. И выражение лица у них было при этом высокомерное, напыщенно-глуповатое…

И теперь все эти прошлые любови разом обесценились. Прежние идеалы померкли, былые кумиры обрушились со своих гипсовых пьедесталов.

– «Вот что значит принц по рождению. Не тот, фальшивый, с подкрашенными глазами, с крупными каплями пота поверх растаявшего грима, который только и умеет, что старательно изображать балетных королевичей. Оттого и получается смешно, если не сказать, карикатурно. Наследник Николай Александрович и есть настоящий принц. Как подкупающе просто держит себя… и в то же время с каким неподражаемым достоинством». (Профессиональная танцовщица она знала цену телесной грации и уже с первых минут отметила естественность движений и поз молодого наследника, лаконизм жестов – вообще спокойную уверенность поведения).

Получалось, что все ее прошлые увлечения были репетициями. И теперь появился он – единственный кто по-настоящему достоин любви. Вот мечта, за которую можно отдать все. Похоже, я сказала своему сердцу «прощай», – она вздохнула и встретилась с наследником взглядом.

Несмотря на занятость в училище (порой с раннего утра до позднего вечера), Маля Кшесинская как и другие балетные барышни успевала прочесть рекомендованный подругой французский роман. При этом она нетерпеливо пролистывала скучные бытовые подробности, нудные описания природы, длинные диалоги второстепенных персонажей, – в любом романе ее более всего интересовали любовные отношения героев.

Когда Николай Александрович взглянул на нее своими странно синими глазами, ей стало не по себе, – точно она вторглась в чужой и недоступный мир, куда ее, собственно, никто не приглашал. Вот именно, никто не ждал ее в том мире… И слишком уж непростым, слишком разным и быстро меняющимся был этот взгляд. Только что откровенный – и уже через секунду скрытный. Заносчиво-прохладный – и тут же ласковый, даже смущенный.

В наследнике Николае Александровиче было все, что так привлекало ее в мужчинах: любовная отзывчивость и некая холодность, ироничность, благородство манер.

Ей казалось, она понимает его гораздо лучше других – и потому только она должна быть с ним рядом.

6

Наследник всего-навсего поболтал с барышней, – одной из многих; и все они смотрели на него с восхищением, все краснели и призывно улыбались. Знакомство с маленькой Кшесинской состоялось потому лишь, что рядом их усадил Государь, выделивший эту девушку из целого сонма хорошеньких хохочущих выпускниц. Николай Александрович вовсе не собирался флиртовать – и наверно тут же и навсегда забыл бы этот вечер и маленькую танцовщицу, если бы не смотрела она на него такими влюбленными глазами… Можно было понять и извинить равнодушие его к многочисленным воздыхательницам: слишком часто сталкивался наследник с преувеличенным женским вниманием, слишком был им избалован. Вот и смешливая кокетка Кшесинская с первых минут разговора демонстрировала неприкрытое желание ему понравиться. Близость миленькой пейзанки в откровенно кокетливом наряде была приятна Николаю Александровичу; этой девушке громче и дольше чем другим аплодировал зал, – именно ее, одну их многих, отметил обычно скупой на похвалу Государь. Явно волнуясь, нежным голоском отвечала она на вопросы и весь вечер не сводила с него влюбленных глаз. И наследник был слишком хорошо воспитан, чтобы, по меньшей мере, спокойной приязнью ответить на ее восторженное расположение. Прощаясь, Николай Александрович пожал дрогнувшую маленькую ручку; под прозрачной кожей худого запястья прощупывались все тонкие косточки. Заглянув барышне в глаза, он пожал холодные влажные пальчики и тут же их отпустил.

– «Не правда ли, прекрасный вечер? Вы успешно сдали экзамен… и вы так славно танцевали сегодня. Чрезвычайно рад был с вами познакомиться».

Он разглядывал ее своими красивыми прозрачными глазами.

(«Таких прекрасных, таких драгоценных глаз вообще не бывает в природе, – не может быть! а уж у мужчин и вовсе никогда не бывает… я, по крайней мере, не встречала).

– Ах, я также очень, очень рада! – она старалась, чтобы голос ее звучал как можно мелодичнее. – У меня был счастливый день. Наконец-то я станцевала экзамен, заслужила похвалу Государя… а еще имела счастье познакомиться с вами, ваше императорское высочество».

Ей не хотелось, чтобы он уходил.

Наследник, рассеянно кивнув, проводил глазами стайку пробегавших выпускниц, – потом вновь взглянул на свою взволнованную визави.

– «Стало быть, совсем скоро я увижу вас на сцене Императорского театра? Ведь вы теперь профессиональная артистка? Буквально с сегодняшнего дня, не так ли?»

– «Да!.. Предполагаю, что стану ею, хотя… пока что я не принята в труппу Императорского театра».

– «Я уверен, что это вопрос решенный. Слишком очевидный успех имели вы сегодня – не только у публики, но и у Государя. Это удается не каждому… не каждой, – быстро поправился он и засмеялся. – И думаю, такой же успех будет сопутствовать вам на профессиональной сцене. Я конечно не прорицатель… – наклонив лицо, он быстро провел пальцами по лбу (и в точности такой жест делал император в минуты раздумья), но беру на себя смелость предсказать вам самую счастливую артистическую будущность. Увидите, – непременно станете знамениты».

Она стояла перед ним с пылающими щеками, с горящими глазами, нервно теребя юбку. Под яркой лампой сиял вокруг румяного лица ореол распушившихся, развившихся волос. По-детски крупными передними зубами она закусила пунцовую нижнюю губу, присела в немом реверансе и остановила на цесаревиче смелый красноречивый взгляд.

Николай Александрович, по-военному уронив голову, почти холодно ей улыбнулся и быстро пошел к выходу.

7

Дома Матильду ждали триумфальная встреча и обещанный торжественный ужин. Накрытый стол сверкал серебром и хрусталем: Феликс Иванович знал толк в хорошей еде и любил устраивать домашние праздники. Все значительные события в семье непременно отмечались торжественным застольем. Вот и теперь в серебряном ведре ждала своего часа погруженная в шуршащий наколотый лед белогорлая бутылка шампанского, – отец, обернув горлышко крахмальной салфеткой, самолично взялся ее откупорить.

– «Хочу поднять бокал в честь окончания любимой дочерью курса обучения», – Феликс Иванович, подмигнув, выкручивал пробку. Сестра Юля зажмурилась, засмеялась и ладонями зажала уши. Пробка, хлопнув, отскочила и ударилась в стену. Пили шампанское, кричали «ура» в честь триумфа Матильды. Сама виновница была вполне счастлива. Она так переволновалась и проголодалась, что с готовностью складывала к себе на тарелку все, что ей ни предлагали.

Домашние слушали, требуя от нее все новых подробностей. Родители изумлялись, ахали и переспрашивали: как, – неужели сам Государь изволил столь благосклонно отметить дебют их дочери? Ее, Матильду, одну среди всех, выделил император, именно ей пожелав прославить русский балет? Все искренне радовались и объясняли неожиданную царскую милость уважением к их заслуженному семейству. Новоиспеченную выпускницу, будущую артистку императорского балета, поздравляли словно именинницу. Уже не в первый раз она рассказывала, как Государь подал ей руку и как потом они шествовали вдвоем на глазах у всех… и как царь усадил ее рядом с собою…

Мать расспрашивала во что была одета Государыня, каков был покрой ее туалета, и какие на ней были украшения. Феликс Иванович, вконец растрогавшись, прослезился, заключил дочь в объятия и требовал высоко нести знамя балетной династии артистов Кшесинских…

Вообще, Малечка заметила, что домашние изрядно потускнели и даже как-то сникли, – словно бы утратили былое значение в сравнении с теми блестящими персонами, которых довелось повидать ей сегодня так близко.

В ту ночь она долго не могла заснуть. Самым подробным образом, как наяву, воображался ей наследник цесаревич. Его веселые синие глаза и выложенные на обшлаг рукава белые пальцы. Она и теперь чувствовала тепло его плеча, видела качавшийся носок ботинка с блестящим медным ободком вокруг ранта… Она уже вела с ним мысленный, веселый и кокетливый разговор. (Ах, как жаль, что не случился он в действительности…) Отчего она держала себя так робко, так неуверенно?

– «Господи, почему я так мало с ним говорила, отчего не постаралась расположить к себе? Отчего не спросила, как понравилась я ему на сцене? Вот бы вернуть те прекрасные минуты… разузнать невзначай, когда и где можно вновь его увидеть», – мучаясь запоздалыми сожалениями, она вертелась на прохладной гладкой простыне. Прикладывала ладони к горящим щекам, к горящим ушам, она вздыхала и улыбалась в темноте. Ей было невдомек, что притягательность молодого человека стократ увеличивалась царским саном, славой, богатством.

– «Ах, что же делать мне теперь? – она в который раз переворачивала и со всех сторон подбивала горячую подушку, – что делать мне с собой, с моей любовью? Нашла я в кого влюбиться, – в принца из сказок, в наследника престола… Но разве смогу я теперь без него жить? Я знаю, что между нами установилась особая нежная связь, – ведь смотрел он на меня ласково, сжимал, прощаясь, руку. Ах, непременно я должна с ним встретиться! нужно все досконально обдумать!»

И стал уже складываться в голове у нее сладкий план…

Она лежала с закрытыми глазами, представляя полутемный аплодирующий зальчик (при этом решительно не помнила она своего выступления, – время, проведенное на сцене, напрочь выпало из памяти). Она вообразила императора, глядевшего на нее с выражением добродушного одобрения. Но синие глаза наследника… – о, забыть их было решительно невозможно!

– «Милый, милый! Какой он все-таки милый».

Завертелись перед глазами у нее блестящие колеса прожекторов, загорелись цветные огни рампы, и утомленная непосильными эмоциями этого непомерно долгого дня, изрядно уставшая и счастливая Матильдочка уснула в одну секунду.

…Ей снилось, что вместе с Колей Рахмановым они танцуют на незнакомой просторной сцене. И даже не сцена, нет – цветущий, туманный луг…

Она беззаботно срывала цветы, собирая букет, и спохватилась, когда услыхала аплодисменты зрителей. Подозвав Колю, она побежала к нему навстречу – ноги путались в лоснистой холодной траве. И вновь они с Колей танцевали. (В какой-то момент Матильда вдруг с ужасом поняла, что напрочь забыла свою партию, – она не помнила ни единого движения). О, этот кошмар забытой роли – кто из артистов хоть раз не испытал его?

Неподалеку бежал ручей: не нарисованный, как это обычно бывает в театре, но настоящий, быстрый, прохладный.

– «Пить, хочу пить… – Облизывая пересохшие губы, она постоянно оглядывалась на бегущую воду. Коля, в которого во время их совместных репетиций она была немножко влюблена, спеша ей угодить, побежал к ручью (и при этом не забывал держать руки во второй позиции). Матильда стояла и смотрела ему вслед. Он вернулся с полной кружкой – той самой, белой с двумя синими зайчиками. Величавым театральным жестом Коля приложил руку к сердцу и раскланялся перед публикой. Вдруг кто-то (она точно знала, что не Коля) позвал ее по имени, – она завертела головой, припоминая, кому мог принадлежать этот голос.

Публика, явно недовольная заминкой, зашикала, засвистала…

Музыканты несколько раз принимались играть, – но отчего-то у них не ладилось, и все выходило что-то фривольное, почти неприличное. Оркестр то и дело сбивался, замолкал – потом начинал все заново… публика смеялась, и Малечке казалось, что смеются над нею. Потупившись, она стояла с кружкой в руках, – и отчего-то ей было неловко, совестно.

– «Вас ожидает большое будущее», – проговорил Коля; и она вдруг подумала, что не испытывает к нему никаких чувств. Постойте, – да это и не Коля вовсе. Но кто же, кто? Молодой человек, не обернувшись, уходил от нее прочь. Глядя ему вслед, она залпом осушила кружку. Вода не утоляла жажды, то была сухая – совершенно сухаявода. Раздосадованная Матильда отбросила пустую кружку, с раздражением топнула – и почувствовала, что поднимается над сценой. Она попыталась встать на ноги, но кругом был воздух, только воздух. Легкое платье трепетало и струилось на ветру, – так что приходилось обеими руками придерживать взвивавшуюся юбку.

И вновь она услыхала аплодисменты.

– «Мне аплодируют, потому что другие так не умеют. Теперь уж и публика меня не видит – слишком высоко. Отчего театр – и вдруг без крыши? Меж тем летать вовсе даже не трудно! И как это я раньше не догадалась? Ведь ничего нет проще… и почему только не летают люди? – Она решила, что прямо сейчас изобрела рецепт свободного полета.

– Всего-то и нужно – оттолкнуться ногой от земли, и лети себе как птица!» Она грудью раздвигала упругий, тугой воздух, разглядывая зеленеющий внизу луг и голубую ленту ручейка.

Шурша шелковистыми крыльями, промахивали мимо нее гигантские бабочки – и они также были танцовщицы. Кувыркаясь в воздухе, бабочки проделывали ловкие танцевальные pas; крошечные ножки были обуты в балетные туфельки. Яркие крылья трепетали точно шелковые флаги. На их тонких пальчиках блистали яркие перстни. Малечке захотелось стать одной из этих бабочек, но при попытке повторить их кульбиты у нее закружилась голова. Она постоянно помнила про свою бескрылость и знала, что напрасно взмахивает неоперенными руками. То и дело с криками проносились птицы, крыльями задевая голые плечи. Порой ей хотелось передохнуть, и тогда она планировала вниз, спрыгивала на траву – и вновь аплодировали ей невидимые зрители. Но теперь уж она была небожительница. Оттолкнувшись ногой от земли, опять взмывала вверх – и опять плыли мимо облака… И даже не облака то были, – замечала она, а кисейные белые тюники из училищной костюмерной. Она дотрагивалась до них пальчиком – и те точно упругие белые мячики отскакивали в сторону.

Она долго бы так забавлялась, – но вдруг ей сделалось зябко, затосковалось по уютной привычной тверди. Она барахталась в воздухе, отыскивая опору. Воздух давил на грудь, трудно было дышать. И не дай Бог рухнуть с этакой высоты! Меж тем, сгустились сумерки, стало темно. Непременно, непременно она разобьется! Черная пропасть разверзлась внизу – страшная бездна ночного кошмара. Может быть это сон?

– «Да ведь я сплю – это сон, сон! – придумала она себе спасительную мысль. Ей хотелось проснуться, стряхнуть наваждение, но по-прежнему вокруг нее был темный и зыбкий воздух. Хватаясь за пустоту, она почувствовала, что падает, отчаянно закричала – и не услышала своего крика. Ветер засвистел у нее в ушах.

И вдруг все переменилось. Она сидела за нескончаемо длинным столом, противоположный край его терялся в голубом чаду. Государыня, вздернув подбородок, встряхнув кудрявой головкой, повелительным жестом подозвала незнакомого танцовщика. Затянутый в балетноее трико молодой человек, держась подчеркнуто прямо, подошел к императрице и склонил напомаженный пробор. Надменно-нежным голосом Государыня велела ему подавать пирожки. И вот уже множество танцовщиков в бархатных колетах, мягко ступая, одновременно со всех сторон понесли тяжелые блюда. За отсутствием места на столе блюда ставились одно на другое, – так что вскоре выстроились странные пирамиды… Матильда с тревогой наблюдала, как кренилась, грозя обрушиться, ближняя к ней шаткая конструкция. Почувствовав неудержимый голод, наша барышня потянулась было за пирожком, – но голос классной дамы возмущенно зашептал прямо над ухом: «фи, как не стыдно! Видимо напрасно похвалил вас Государь! А ведь считались приличной воспитанной барышней! Как можно? И разве уж дома вас пирожками не кормят?»