Матильда танцует для N…

Слишком многие молодые дамы и барышни ждали от наследника если не внимания, то хотя бы мимолетного благосклонного взгляда. Цесаревич же всегда оставался безмятежным, его красивые глаза хоть и доброжелательно, но вполне равнодушно (даже с некоторой рассеянностью) скользили по женским лицам. Именно так: скользили, – не останавливаясь ни на одном (ни на одной) персонально.

Занимая столь высокое положение, что все, не исключая и дам, должны были вставать при его появлении, цесаревич, тем не менее, был весьма прост и скромен в обращении. Он нередко замечал подобострастие в глазах окружающих, и это всегда неприятно удивляло его. Николай Александрович всерьез опасался как к чему-то должному привыкнуть к постоянному всеобщему поклонению. Иногда ему казалось, что люди словно бы вступили в некий заговор с целью определенного развращения его натуры. Сам же он делил окружающих приблизительно на две половины по собственному им изобретенному признаку. С одной стороны были люди душевно глухие, нечуткие – и, как он считал, плохо образованные. Противостояли им, напротив, натуры тонкие, наделенные несомненным душевным слухом.

Первые могли выложить случайному собеседнику едва ли не всю свою подноготную и считали возможным с похвальбой сообщать товарищам о своих прежних и настоящих любовных победах. Они же могли не слишком удачно пошутить – и тут же громко захохотать над собственной шуткой, нимало не заботясь, покажется ли та смешной собеседнику.

Вторые, напротив, говорили о себе скупо и скудно – или не говорили ничего вовсе (потому что слишком мало полагались на слова), зато они мгновенно распознавали интонацию, жест, взгляд, – и каким-то образом уже с первых минут знали многое (а порой и все) о своем собеседнике.

Наследник желал бы относить себя ко вторым. Довольно замкнутый, прохладный, не болтливый, Николай Александрович умел читать по глазам и умел промолчать даже если сильно хотелось возразить.

И пока что никто – даже из ближнего круга полковых друзей и товарищей – не мог похвалиться своею осведомленностью о сердечных предпочтениях цесаревича.

Отношения Государя с сыном внешне носили характер доверительной с полунамека понимаемой обоими шутливости – и уже это подразумевало определенную душевную близость. Поскольку Николай Александрович наследовал престол, постольку отец предполагал сделать из старшего сына своего духовного преемника и безусловного единомышленника. Царь рассчитывал привить на молодой саженец побеги, которые в недалеком будущем развились бы в мощную хорошо разветвленную крону – вполне связную систему взглядов, принципов и устремлений, в полной мере соответствующих (по крайней мере, не противоречащих) отцовским.

И все же наследник Ники был другим – и он не слишком-то походил на своего отца. В отличие от Государя Александра Александровича, цесаревич Николай был мягче, прохладнее, сдержаннее. Наследник был напрочь лишен той безрассудной, очень русской удали, которая так удивляла и привлекала многих в характере Государя. Ники не обладал ни свойственной отцу прямотой, ни его жесткостью, ни его безоговорочной решительностью. В нем не было скрытой энергии, импульсивности, порывистости, – той особой совокупности черт, так или иначе составлявших характер Государя. Впрочем, наружностью Николай Александрович сильно напоминал императора в молодости; однако черты лица его были как будто бы глаже, тоньше, красивее, общее их выражение представлялось несколько более легковесным и холодноватым, нежели у отца.

При всей разнице их характеров отец и сын необычайно походили друг на друга. Они были по-настоящему близки, – кровно, душевно; и они не только одинаково думали, но порой одновременно произносили одни и те же фразы. Оба были ироничны, памятливы, насмешливы, скоры в реакции. Оба любили шутливые полунамеки – и оба благодаря блестящей образованности легко перебрасывались латинскими, английскими или же французскими остротами (и все это с той спокойной веселой точностью, с какою опытный теннисист принимает на ракетку звенящий мяч и тут же, не задумываясь, отсылает его партнеру).

Следует заметить, что с родителями цесаревич всегда был подчеркнуто вежлив и никогда не позволял себе с ними споров или пререканий; если же в чем-то он не был с ними согласен, то, как правило, предпочитал промолчать.

Теперь в отличие от Государя, Николай Александрович оставил без внимания старания балетных выпускников и на сцену поглядывал лишь изредка. Мысли его текли своим чередом. Едва погас свет, цесаревич вытянул ноги и, прикрыв глаза, в состоянии ленивой расслабленности размышлял о том, что музыка, как и духи, определенно имеют волновую природу. Что все эти звуки и аромат (он повернул голову на прилетевший сбоку запах) сообщают жизни своеобразную прелесть и намекают на разнообразие удовольствий, этой самой жизнью предоставляемых. Он вообразил нечто неясное, смутное, – связанное с мгновенным очарованием, с быстрым смехом, с пепельностью легких волос. С холодком атласа, с теплом винно-красного бархата. С перламутром пуговиц и лепетом по-французски. Как часто неважные мелочи добавляют жизни пикантной прелести…

Эти его лениво текущие мысли как раз и были прерваны вопросом императора.

– «Кшесинская? Из тех, что всей семьею танцуют в императорском балете? – наследник мельком взглянул на сцену, – я, признаться, не слишком внимательно наблюдал (на самом деле краем уха он слышал похвалы отца в адрес веселой танцовщицы). А так, что ж… барышня танцует весьма прилично. Charmante… вполне миленькая. – Он без особого интереса разглядывал кланявшихся выпускников. – По мне так и партнер хорош. Но уж барышня явно намерена быть лучше всех. Вроде бы волнуется – и при этом совершенно в себе уверена. Страстно мечтает понравиться. Явно любуется собой и хочет, чтобы так же любовались ею другие». 5

– «Вот как», – проговорил Государь и поднял бровь.

Николай Александрович усмехнулся.

– «Я не говорю, что это плохо, – наоборот, весело. По крайней мере понятно, что ей не скучно то, чем она занимается. Заметно, что балет, сцена, аплодисменты – все это ей ужасно нравится, здесь она как рыба в воде», – он проводил выпускницу безразличным взглядом.

– «Да вы физиономист, друг мой! – император подмигнул императрице и засмеялся. – Что ж, тебе и карты в руки! Гусару да не разбираться в барышнях! Однако я в твои годы на балете бы не уснул – как только что ты, мой друг, сбирался это сделать. Хотя про Кшесинскую, думаю, подметил верно… судя уж по тому как стреляет глазками, сейчас видно кокетку. На то и барышни – тем более, балетные… кокетство им по статусу положено, allez!.. 6

Царь вытянул из кармана платок и отер лоб; в зале было душно.

– Но согласись, премиленькая! Вообще, присмотрись к девочке. Увидишь, – непременно станет знаменита. И скоро Я хоть и не знаток, но талант сейчас примечаю. С апломбом, старательная да еще и азартная. Что ж – можно поздравить Феликса. Скоро, скоро его младшенькая в артистку выросла.

Государь вновь повернулся к императрице.

– Время-то летит… кажется, вчера только за ручку водили – этакий была кудрявый мотылек с бантом. И на тебе, – уже и выпускница, без пяти минут артистка. С такими-то задатками, глядишь, и балериной скоро станет. А станцевала отменно», – заключил император, обнаружив неожиданную осведомленность в предмете.

Государыня, кивая, задумчиво проговорила: «Ты прав, мой друг, время бежит… прямо утекает сквозь пальцы».

Наследник Николай Александрович смотрел на сцену и рассеянно улыбаясь, постукивал ладонью по поручню кресла.

5

По завершении представления виновники и виновницы торжества, не переодеваясь, в тех же костюмах, в каких только что выходили на сцену (так уж принято было на выпускных спектаклях), собрались в просторном и гулком с балконами вдоль стен репетиционном зале. Разговаривали вполголоса, стоял постоянный жужжащий шум, размноженное эхо, многократно повторяясь, перелетало от стены к стене.

Раскрасневшиеся танцовщицы, смеясь всякому пустяку, оживленно вертели головами и постоянно прихорашивались. Нетерпеливо переступавшие на высоких ножках девушки были похожи на молодых веселых лошадок, лишь на время сбившихся в игривое стадо, готовых в любую минуту разбежаться, рассыпаться в разные стороны. В свете простых неярких ламп барышни не казались так безупречно красивы, как на сцене, и все же от обычных не балетных барышень они отличались и особой тонкостью хрупких фигурок, выглаженных, выточенных многолетними упражнениями и грациозными жестами удлиненных рук, постоянно норовивших скреститься, и особой посадкой гладко причесанных головок. Бледные прозрачные личики выглядели теперь усталыми и кроткими (утомились – да и стерся искусственно наведенный сценический румянец). Развернутые в стороны узкие ступни с головой выдавали бесспорную принадлежность этих девушек к профессиональному ордену Терпсихоры. (Вот уж неуместный здесь фразеологизм, нужно бы сказать «с ногами»…) Острые лопатки как зачатки ангельских крылышек выделялись на подчеркнуто прямых, спинах, – и обычные, не балетные барышни показались бы рядом с этими и слегка громоздкими и несколько неуклюжими.

…Концертное напряжение понемногу спало, но предстояло персональное представление Государю.

Его, Государя, как раз и ожидали теперь в репетиционном зале. Чувствовалось, что все устали уже от перипетий этого суматошного дня. И отнюдь не способствовали терпеливому ожиданию те заманчивые сдобные запахи, что прилетали невзначай из училищной столовой. (Там, на сдвинутых буквой «П» столах, ввиду торжественности события накрытых белыми крахмальными скатертями, сервирован уже был праздничный ужин, – довольно скромный, не изукрашенный особым разнообразием предлагаемых разносолов, но вполне обильный и очень даже привлекательный для голодных желудков). Приглашенные лакеи надели белые нитяные перчатки и с профессиональной ловкостью уставляли подносы тарелками.

Государь все не шел, – и стоявшие у двери, те, кому виден был широкий коридор, постоянно выглядывали в нетерпеливом ожидании.

– «Идут, идут», – одновременно заговорили все; по залу пронесся ропот, и все головы разом повернулись к дверям. Об руку с супругой неспешно вошел Государь – и вслед за ними, переговариваясь и улыбаясь, блестящей процессией влились сквозь узкие двери остальные члены царской фамилии.

Дежурные классные дамы замерли в настороженной стойке, готовясь подвести к царю заранее определенных начальством лучших пепиньерок.

Император, однако, поступил именно так, как предпочитают поступать приглашенные на торжества высокие особы, – то есть самым решительным образом поломал запланированный начальством порядок. На правах главного распорядителя царь взял инициативу в свои руки, привнеся в ход церемонии собственные высочайшие изменения. Естественно, что он не намеревался критиковать ошибок или недочетов выпускников, – равно как и оценивать правильность исполнения балетных элементов с тою степенью проникновения в предмет, с какою сделали бы это их наставники. О достоинствах каждого император судил как обычный зритель, – то есть по силе произведенного на него впечатления. И эта, казалось бы, дилетантская оценка странным образом совпала с мнением большинства. Особенно запомнилась Государю дочка Феликса Кшесинского.

– «Ну-с, начнем, пожалуй… с госпожи Кшесинской», – проговорил Государь и взглядом пытался отыскать в толпе выпускников знакомое голубое платье.

Изобилующая шипящими и свистящими польская фамилия прошелестела точно ветер под высокими гулкими сводами зала. Выпускники завертели головами и сразу две классные дамы заспешили к Кшесинской. (Матильда знала, что не она будет подведена к императору в числе первых и потому чинно и смирно стояла в сторонке, дожидаясь своей очереди). Она была «приходящая», – представлять же первыми полагалось лучших воспитанниц-пепиньерок.

Услыхав свое имя, так неожиданно громко произнесенное Государем (ей показалось, что из высочайших уст оно прозвучало как-то особенно значимо), выпускница Кшесинская встрепенулась и растерянно заморгала нагримированными ресницами. Почему ее вызывают первой?

– «Не стойте же, mademoiselle Кшесинская, идите, идите!.. отчего вы медлите?» – с видимой доброжелательной улыбкой, но при этом недовольным полушепотом заторопила классная дама. Другая мадам, блестя стеклами пенсне, уже легонько подталкивала барышню в спину.

Обескураженная, со смятенным лицом, маленькая Кшесинская пошла, а потом и побежала через строй расступавшихся перед ней выпускников. Приблизившись к императору, она присела в глубоком реверансе и снизу вверх растерянными блестящими глазами взглянула, ожидая, что скажет он ей.

– «Что ж, госпожа Кшесинская, поздравляю вас с отличным дебютом! Желаю отныне и навсегда быть украшением и славою русского балета!» – в установившейся тишине краткая царская речь прозвучала особенно веско и важно (и тут же она оказалась повторена и размножена расторопным эхом, которому безразлично было кого передразнивать). Царь сделал паузу и с веселым видом оглядел собравшихся, словно требуя от них каких-то ответных действий. Ка бы спохватившись, все заулыбались и со старательным воодушевлением зааплодировали.

Кшесинская слегка побледнела и вновь присела перед царем в глубоком реверансе. Вспомнив вчерашнюю репетицию ритуала, она поцеловала душистые, сплошь унизанные кольцами, пальчики Государыни (все знали, что императрица недолюбливает перчаток), и Мария Федоровна, улыбаясь глазами более чем губами, благожелательно наклонила причесанную на прямой пробор головку.

Взволнованной барышне не хватало дыхания. Сверкая глазами, легким шагом она пошла на свое место.

Стали по очереди представлять Государю остальных выпускников, – и все они так же волновались, и для каждого Государь находил добрые слова.

После того как напутствован был последний выпускник, официальная церемония завершилась. Государь, огляделся, отыскивая глазами свою протеже. Матильда стояла неподалеку от их величеств и сосредоточенно рассматривала кольцо на пальце Государыни.

Углядев знакомое голубое платье, царь поманил ее к себе и с многозначительной улыбкой широким жестом протянул свою широкую со сложенными вместе пальцами ладонь. – «Прошу!» – От руки Государя исходила недюжинная сила. Поскольку избранница была невысока ростом, царю пришлось слегка наклониться. Маленькая Кшесинская положила свои холодные вздрагивающие пальчики на тыльную сторону теплой императорской ладони и с сияющей улыбкой взглянула на своего величественного партнера. Уже на ходу проворными мелкими шажками она подстроилась под широкий шаг императора (тот, заметив ее старания, усмехнулся и слегка сбавил ход), и так рука об руку они и прошествовали в столовую. Следом за ними парою шли императрица и наследник-цесаревич.

Кшесинская вполне уже освоилась и чувствуя уверенное тепло царской руки, выступала легко и победно. – «Я дала бы фору любой гранд даме, если бы вот так в первой паре с императором, открывала какой-нибудь важный придворный бал…»

Государь непременно должен был ее отметить, иначе и быть не могло. О, триумфальные минуты!

Пришли в столовую. Высоченный император со слоновьей грацией повернулся, за кончики пальцев обвел вкруг себя партнершу (рядом с его величеством та смотрелась совершеннейшею Дюймовочкой) и осведомился есть ли у нее в столовой свое место.

– «Н-нет, Ваше императорское величество… ведь я приходящая, – не живу в училище как другие ученицы», – она сама не узнала свой неожиданно тонкий, звенящий от волнения голос. Грустно приподняв плечи, она отрицательно покачала головой. У нее нет своего места в столовой…

Государь с добродушной усмешкой развел руками. – «Ах, вот как! Ну и ладно… не беда, – подумаешь, приходящая! Что ж, tant mieux… – он потер лоб и, рассеянно оглядевшись, с примирительным покладистым вздохом повторил: tant mieux! Делать нечего – и теперь уж само собой так выходит, что сядете рядом со мною», – он отвел ей место по левую от себя руку; справа от царя села Государыня, неопределенно и ласково улыбавшаяся всем сразу. 7

Увидав подходившего наследника, император глазами показал ему на следующий за Кшесинской стул, и цесаревич, бегло взглянув на хорошенькую голубую Лизу, послушно уселся с ней рядом. (Та при виде наследника встала, – потом вновь села и опустив глаза, сосредоточенными щипками расправляла на коленях свою воздушную голубую юбку). Несмотря на некоторую растерянность (как же, сам Государь усадил ее подле себя – единственную из всех экзаменующихся), Матильда тотчас узнала молчаливого юношу. Удостоиться хотя бы малейшего внимания со стороны его императорского высочества мечтали все без исключения училищные барышни.

Как-то, учась еще в младших классах, она мельком видела наследника в театре. (Матильдочке было тогда лет десять; ученицы изображали ангелов в одном из спектаклей). Отец издали, из-за кулис указал ей на улыбчивого большеглазого мальчика-подростка, едва начинавшего взрослеть. – «Во-он там, видишь, в ложе, – наследник цесаревич. Смотри, Маля, смотри внимательно». Но она тогда была маленькая, ей было неинтересно; взглянув один раз, она тут же и забыла. Теперь же, смутившись, не смела прямо и подробно разглядывать своего соседа. Цесаревич сидел так близко, что чувствовалось хвойное дуновение его одеколона. Сопоставив изображения с оригиналом, Матильда окончательно утвердилась в мысли, что именно наследник, – тот, кого по портретам знала вся Россия, сидит теперь рядом с нею. Она выпрямилась, положила пальчики на край стола, в лихорадочно-веселом возбуждении разглядывая стоящую перед ней тарелку.

– «Так вот он какой. Совсем молодой… даже очень молодой. И как красив однако! В жизни гораздо красивее чем на портретах. Я сижу рядом с наследником! Плечом чувствую тепло его рукава…» – Она вздохнула.

Она не могла сейчас ни пить, ни есть, – все это казалось ей слишком грубым, слишком материальным. Откусывать, жевать, глотать… – как мелко, как недостойно столь прекрасного, единственного в своем роде момента. Да и можно ли тратить время на еду, сидя рядом с императором?

– «Смотрите, очень-то не флиртуйте», – с шуточной угрозой в голосе посоветовал Государь, заметив быстрые взоры барышни в сторону сына. (При этом замечании у Матильды мгновенно высохли губы).

Наследник повел плечом и чуть заметно улыбнулся.

Царь насмешливо прижмурил глаз и вновь взглянул на выпускницу. Та сидела чрезвычайно прямо и, глядя перед собой, в волнении кусала губы. Шутливо подмигнув сыну, император погрозил им обоим пальцем и повернулся к императрице. Переглянувшись с супругой, что-то негромко ей сказал – и Государыня, положив свою нежную белую ручку поверх его рукава, так же неслышно, с любовной ласковой улыбкой ему отвечала. Сияя глазами, блестя камнями перстней, императрица повела с мужем тихий разговор. Время от времени она оглядывалась вокруг и легко усмехалась, – при этом на щеках у нее обозначались ямочки.

Неожиданно все стихло, – и уже через минуту ритуал вновь покатился по заранее намеченной колее. Бледная и тоненькая Ася Зеленская, слегка запинаясь от волнения, таким же тонким и бледным как сама она голоском старательно принялась читать молитву: «Благодарим Тебе, Создателю, яко сподобил еси нас благодати Твоея, во еже внимати учению…» – Ася тараторила очень быстро, обходясь без точек и запятых.

После небольшой паузы вслед за Асей (и так же как и она, спеша) плотный Костя Стругачев вполне уже мужским и довольно густым баритоном без выражения заученно и громко зачастил: «Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даешь им пищу во благовремении…»

Ярко светили люстры; лакеи, сосредоточенно маневрируя, скользили с подносами по натертому паркету. Нестройный хор голосов, звяканье столовых приборов, восклицания, взрывы тут же умолкающего смеха, покашливание, – все слилось в один сплошной гул, поглотивший содержание отдельных разговоров и сопровождавший празднество как ненавязчивый аккомпанемент. Над столами повис обычный для многолюдного застолья синеватый праздничный чад. Государь и Государыня, стараясь уделить внимание каждому выпускнику, постоянно пересаживались с места на место.

Наследник, молчаливо улыбаясь, посматривал на сидящую рядом барышню отнюдь не с тем интересом какой можно было бы ожидать от гусара лейб-гвардии Преображенского полка. Матильда водила по сторонам возбужденно блестевшими глазами; на цесаревича она взглядывала нечасто и украдкой. Нервный румянец горел на щеках неровными алыми пятнами.

Николай Александрович невозмутимо молчал, не спеша завязывать разговор со своей хорошенькой соседкой, и казалось, что ему лень было обременяться заведомо формальной беседой. В какую-то минуту, почувствовав на себе ее взгляд, он кашлянул, скользнул глазами по обнаженным плечам и, не меняя равнодушно-веселого выражения, оглядел уставленный тарелками стол. Все с тою же спокойной рассеянностью он взглянул на горящие щеки выпускницы.

– «Вы понравились Государю, – почему-то с вопросительной интонацией заметил наследник и слегка к ней развернулся. – Вас зовут Матильда, не правда ли? Это настоящее ваше имя – или, может быть, сценический псевдоним?»

– «Нет, ваше императорское высочество, – радостно улыбнувшись, она слегка приподняла плечи, встряхнула локонами (по выражению его глаз, по улыбке, она поняла, что он заметил это ее мимолетное кокетство) – то есть да, конечно! Это мое настоящее имя: Матильда. Вообще-то меня зовут Матильда-Мария… ведь мой отец поляк», – она проговорила все это на одном дыхании, глядя ему прямо в глаза.

– «Матильда красивое имя. Необычное – да еще и громкое. И, кажется, не польское… – французское? – он одобрительно качнул головой, – но как же вас зовут дома? То есть, как будет уменьшительное от Матильды? Я так, из любопытства интересуюсь. – Он улыбнулся. – Ведь не говорят же вам: Матильда-Мария, иди пить чай? Может быть, дома вас зовут вашим вторым именем, – например, Машей? Или Марусей? Еще раз простите мое любопытство», – глаза его не переставали смеяться.

– «О, нет, ваше императорское высочество, дома меня зовут Малей или Малечкой, – так уж у нас повелось… А вообще-то у меня много имен. Наш преподаватель классики почему-то называет меня Амалией. Девочки в училище зовут Малей, а иногда Тили… или вот еще Алам, – тоже Маля, только задом наперед. А если они мной недовольны – подруги – уточнила она, – тогда Малькой зовут…» – она вновь состроила веселую гримаску и слегка задохнувшись от волнения, доверчиво на него взглянула. (И тут же подумала, что желая отвечать искренне, наболтала слишком много лишнего, – а уж последнее и вовсе зря, из-за чрезмерного волнения).

– «Что я говорю? Для чего ему все это знать?» – она огорчилась собственной болтливости. И по-прежнему не унималась нервная дрожь, неудержимым огнем горели щеки.

– «Малькой? – он, словно бы сомневаясь, пожал плечом, – ну… как-то непочтительно. Получается излишняя фамильярность, что ли. Нет, вы именно что Малечка», – он выговорил ее имя с неожиданно ласковой интонацией и вновь одобрительно и спокойно ее рассматривал.

У цесаревича был негромкий, приятный, с явными насмешливыми нотками голос, который в разнообразном застольном шуме то и дело терялся, пропадал; ей приходилось напрягаться, чтобы разобрать отдельные слова. Подавшись к нему, она сияла глазами и радостно вслушивалась.

– «Малечка происходит от слова „маленькая“? (Он опять мельком взглянул на ее оголенные плечи). – Вы и в самом деле такая… миниатюрная. И я заметил, что балетные барышни особенно худощавы, – верно уж вам по роду занятий не дозволяется быть упитанными?»

Не удержавшись, она рассмеялась; под суровым взором классной дамы раз в неделю все они с опаской подходили к большим училищным весам.

– «Вы совершенно правильно предположили, ваше высочество! В этом смысле нас точно не поощряют, и это еще мягко сказано… лишние граммы приходится сгонять, стоя у палки. Что-что, а пышность форм в балете не приветствуется. Нам, конечно же, во многом приходится себя ограничивать».

Она усмехнулась, и оба замолчали. Наследник потому что не хотел более говорить, а она потому что не знала, позволительно ли заговорить первой. По всему выходило, что разумнее промолчать. Опустив глаза, Матильда в который уже раз скручивала и вновь расправляла свисающий край скатерти. Теперь уж она рассмотрела цесаревича подробно. Синие глаза, тонкий правильный нос (быть идеально классическим ему мешала легкая вздернутость), красиво очерченный рот. Похож на принца из сказки, – русоволосый, белокожий и щеки с нежно-розовым румянцем. Настоящий Иван-царевич…

– «Да, глаза… никогда и ни у кого не видала я таких глаз! Точно цветные стеклышки в калейдоскопе. И наши плечи по-прежнему соприкасаются… И я сижу не где-то далеко, в конце стола, – но подле их императорских величеств, рядом с его императорским высочеством!.. И неужели вот так запросто я беседую с наследником престола? и я уж не ученица Кшесинская, а выпускница, без пяти минут артистка императорского балета, взрослая дама… Как быстро и как неожиданно все совершилось! Наконец-то начинается настоящая взрослая жизнь».