Я очнулся посреди бескрайнего поля. На небе висело блёклое пятно. Но из-за плотного тумана сложно было определить, что это – луна или солнце. Скорее всего, луна, так как роса скопилась на стеблях травы и приятно щекотала ноги.

Я не испытывал холода, хотя был в тонкой накидке, какие дают в больнице. Не чувствовал собственного тела, но двигался легко и плавно. Словно одной лишь силой мысли. Чувствовал, как капли росы скатываются по коже, когда шёл, точнее, когда парил над землёй.

Забавно, но я совершенно ничего не помнил. Кто я? Где я? Откуда? Кто мои родственники или друзья, если таковые имеются? Кем я работал, и была ли у меня семья?

Но ещё забавней было то, что меня это нисколько не тревожило.

Я находился в некой невесомости. Как физической, так и психологической.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем передо мной начал вырисовываться силуэт. И этот силуэт выплывал из тумана, как нос огромного корабля. Высокий, острый. А я, наверное, походил на водолаза, двигающегося к затопленному судну.

Чем ближе, тем более он принимал очертания дома. Огромного загородного дома с острой крышей и крыльцом в пару ступенек.

Ни одна дощечка не скрипнула, когда я поднимался на крыльцо.

Деревянная дверь глухо отозвалась на мои удары. А после тишина.

Мрак. Ни единого звука. Словно туман впитывал их.

Я постучал снова.

У меня возникло ощущение (не знаю, откуда оно взялось), что в доме кто-то есть. И этот кто-то стоит прямо за дверью. Я чувствую его.

Я толкнул дверь, и она с лёгкостью подалась.

Никого!

Но ощущение…

Ощущение, что все, кто был в доме, в одночасье попрятались и смотрят на меня. Я сделал пару шагов, продолжая чувствовать себя единственным актёром на сцене под сотней, под тысячью взглядов.

В доме было светло, но источников света я не заметил. Там не было лампочек или свечей. Казалось, что воздух, вступая с чем-то в химическую реакцию, испускает слабое жёлтое свечение.

Но первое, что бросилось в глаза, – это планировка дома. Длинный коридор с множеством дверей. Как будто я попал в какое-то госучреждение. Не хватает только лавочек и табличек с графиком приёма и обеда.

Серые стены уходили до противоположного конца. А вместе со стенами уходили и двери. Много дверей. Штук двадцать или около того.

Я схватился за ручку первой двери, продолжая испытывать на себе посторонние взгляды.

Дверь открылась.

Испугавшись, я отшатнулся.

Из комнаты на меня смотрела тьма. Настоящая тьма, которой я не встречал ранее. Ни единого источника света. Ничего. И граница тьмы начиналась сразу за порогом. Как ночной обрыв. Я почувствовал, как сердце начало колотиться.

Возникало ощущение, что свет так же, как и я, боится этой темноты. Он, свет, обрывается на пороге, а дальше темно и пусто.

Не знаю, что меня подвигло, но я шагнул за порог. Окунулся с головой.

Кто-то или что-то закрыло дверь, и тогда я оказался в пустоте и кромешной тьме.

Но страха не было. Он исчез сразу, как я пересек границу света. Я не боялся, что на меня кто-то набросится. Не боялся и того, что за мной следят.

Единственное, что вызывало лёгкую тревогу, так это то, что я могу застрять здесь до конца (до конца чего?). Один на один с самим собой. Навечно.

Тревога росла и превращалась в страх. Жуткий страх. Я ничего не видел, ничего не слышал и в общем-то ничего не чувствовал. Мозг, лишённый каких-либо ощущений, начинал придумывать себе занятия. Из меня словно лезли демоны самых откровенных страхов.

Я закричал, но тьма съела мой голос.

Не знаю, сколько прошло времени: несколько минут или же несколько суток. Но я заметил блик света. Подумал, что мерещится, что мозг, заточённый в этот тёмный, тихий и бесконечный вакуум, играет со мной злую шутку, самовольно выдумывая развлечения.

Но свет появился вновь. Как будто далеко-далеко или же максимально близко (там сложно было определить расстояние) загорелась свеча и тут же погасла.

Я начал ждать. Я был уверен, что если свет появился единожды, то он вернётся. Он обязательно вернётся.

Да! Я вновь увидел жёлтое свечение. Оно было несколько дольше, чем в прошлый раз. Но и оно погасло. Исчезло.

Затем вокруг начало светиться пространство. Точно, как в доме. Тусклый жёлтый свет.

А затем… свечение стало приобретать формы – и я увидел комнату.

Комната первая

Я увидел светлую комнату с узорчатым ковром на стене. Вместо люстры с потолка на жёстком проводе свисала обычная лампочка накаливания.

У стены – советский шкаф тёмно-коричневого цвета со съехавшей верхней дверцей, видимо, петля сломана. Слева простой стол, заваленный тетрадками и листками. Над столом грубо сколоченная полка, на которой книги лежат одна на одной вперемешку с тетрадями, ручками и линейками. Среди этого вороха спрятался цветок, листочек которого проглядывает сквозь книги.

Единственное окно задёрнуто плотной коричневой шторой.

Я вновь повернулся к ковру. Точнее, это сделал не я… повернулся кто-то другой, а я лишь беспристрастно наблюдал его глазами.

Видимо, этому кому-то был больше интересен ковёр с причудливыми узорами, нежели сама комната.

Через минуту я увидел его руку. Детская ручка с тонкими пальцами уткнулась в ворсистый ковёр и начала водить по контуру рисунка, словно попала в лабиринт и старалась оттуда выбраться.

Спустя минуту ему, или ей, это надоело. Некто начал пересчитывать цветочки на всё том же ковре, в каждый тыкая указательным пальцем и обводя контур.

– …шесть, семь, восемь…

Неожиданно резко и, как мне показалось, неестественно громко отворилась дверь.

И я, то есть он, повернулся.

В дверях стояла женщина в цветастом синем сарафане и с пышным пучком чёрных волос.

– Опять свет не выключил? И запах у тебя какой-то спёртый.

Виляя пышными бёдрами, она ворвалась в комнату, растревожив, действительно застоявшийся воздух.

Женщина подошла к окну и отдёрнула тяжёлую штору.

Солнечный свет ворвался в комнату, заставив меня зажмуриться. Я, то есть он, спрятался под одеяло.

– Мама, не трогай цветы, они сейчас опять вонять начнут.

– Герань не воняет, а пахнет. Ещё и воздух тебе очищает. Так что давай вставай, уже десять часов.

– Сейчас.

– Давай-давай, – сказала мать и нащупала под одеялом ногу.

И я почувствовал. Вначале вздрогнул и убрал ногу ребёнок, а затем и я ощутил нежное прикосновение к ноге. Словно касались меня. Женская рука схватила за щиколотку, но я, то есть он, резко поджал ноги и громко засмеялся.

– Вставай, сейчас завтракать будем, – сказала мать. – И чтоб в следующий раз выключал свет.

– Я читал, – ответил ребёнок, не вылезая из-под одеяла.

Мать ушла. Мальчик остался лежать. Через некоторое время он, как белка, потихоньку выполз из-под одеяла. Спустя минуту встал, оделся и пошёл в ванную.

В зеркале я увидел обычного мальчугана с короткой стрижкой. Чёрные волосы, как иголки у ежа, торчали в разные стороны. Заспанные серые глаза вяло смотрели на отражение. Мне показались знакомыми и в то же время совсем чужими и неприятными его черты. Угловатая челюсть и довольно вытянутое лицо. Небольшой шрам красовался на правой стороне лба.

Я был в его голове и не мог управлять ни единым движением, словно сторонний наблюдатель, которого подсадили ребёнку и сказали: смотри. Я чувствовал всё, что чувствует мальчик. Видел всё, что видит он. Слышал всё, что слышит он. Я даже слышал его мысли, но на этом мои полномочия оканчивались.

Наверное, это я в детстве, проскользнула мысль.

Возможно, ведь я ничего не помню, и это… – я не успел додумать, так как мальчик бросил зубную щётку и бегом помчался на кухню, где мать готовила завтрак.

– Папы сегодня не будет, – сказала она, – он уехал на работу раньше.

Видно, меня это не очень расстроило, потому как я схватил масляный блин и сунул в рот. Вкус был божественный. Он стал ещё лучше, когда я макнул блин в малиновое варенье.

– Не налегай, – говорила мать, – запивай чаем.

Я ел. Ел, как в последний раз в жизни.

Когда я вышел на улицу, а жили мы в частном доме, в селе, меня встретила девочка лет восьми, не больше.

Она была в голубом сарафане, её чёрные волосы отливали на солнце, а немного раскосые глаза (видимо, в ней было что-то азиатское) смотрели всегда с прищуром, словно она всех подозревала, в том числе и меня.

Позже, я выяснил, что её зовут Катя, мы одноклассники и я в неё влюблён.

Всё это я понял из разговора, а вот о любви догадался сам: стоило мне один раз взглянуть в эти тёмно-карие глаза, как сердце начало стучать быстрее. Я заикался и не мог ничего сказать.

– Мне пора домой, – сказала Катя и, поправив сарафан, ушла.

Я с жадностью смотрел ей вслед, любуясь чёрными как ночь волосами.

Позже, когда я копал тоннели в огромной куче песка и елозил машинками по проделанным дорогам, ко мне подошёл мальчик. На вид чуть старше меня. Мы с ним поздоровались особенным образом: стукнулись кулачками, сжали по-разному руки и в заключение похлопали друг друга по плечу.

– Пойдёшь сегодня купаться? – спросил он.

– Не знаю, если мама отпустит.

– А самому слабо?

Я замялся. Почувствовал, как во мне одновременно играет гордость и страх перед мамой.

– Не слабо! – резко ответил я.

– Тогда пошли.

– Я только домой сбегаю, переодеться надо.

Мой друг ждал у ворот, а я, ворвавшись в дом, как ураган, начал упрашивать мать отпустить меня на пруд.

– Кто ещё с тобой пойдёт? – серьёзно спросила она.

– Вова ждёт меня. Ещё будет Денис, Лёха, Слава, – без зазрения совести врал я. – Там все будут. Я уже умею плавать и обещаю, что не буду заходить глубоко.

– У берега, – после некоторого молчания сказал мать.

– У берега, – повторил я и, не дожидаясь ни минуты, рванул на улицу. Как бы она не передумала.

Я чувствовал, что врал не только про ребят, которые пойдут, но и про то, что умею плавать. Я знал, что плаваю я далеко не хорошо. Едва-едва по-собачьи. Грубо говоря, не то чтобы плаваю, а кое-как держусь на поверхности.

– Быстрее, пока мама не заметила, – сказал я Вове, словно ушёл без её ведома.

Широкий пруд скрывался глубоко в лесу. Как оказалось, там действительно были и Лёха, и Слава, и даже Денис.

Кусочек песчаного пляжа занимали взрослые, а мы ушли в глубь леса, где пруд делает изгиб и где есть высокое дерево, склонившееся над водой на котором болтается тарзанка.

Вова, как самый старший среди нас, первым забрался на дерево и, качнувшись, сорвался в пропасть.

Мы с ребятами заворожённо смотрели на изящные полёт Вовы и на то, как он смачно плюхается в воду. Несколько секунд его не было на поверхности. Он часто нас этим пугал: мол, утонул или ещё чего… Иногда он отплывал чуть-чуть в сторону и выныривал там, надеясь, что мы поверим. Ни разу у него не получился этот трюк, но он с упорством барана каждый раз пытался нас подловить.

– Ну, кто за мной? – крикнул он из воды.

Мы с ребятами переглянулись. У каждого на лице читалась нерешительность. Видимо, помимо Вовы, здесь никто толком плавать не умеет. Но Лёха сделал шаг вперёд:

– Подстрахуйте меня, – сказал он и полез на дерево.

Не знаю, как нам надо было страховать, но мы послушно встали у самого обрыва и вздернули руки вверх, точно индейцы перед костром.

Лёха несколько минут сжимал в руках палку, боясь сделать шаг в пропасть.

– Ну, ты скоро, а то мне уже холодно, – поторапливал Вова, обтираясь на берегу.

Лёха взглянул на нас глазами полными страха и шагнул в пропасть.

То ли он испугался, то ли тарзанка была мокрая и пальцы выскользнули, но он не пролетел и двух метров. Шлёпнулся у самого берега, там, где воды по колено.

Естественно, мы не подстраховали.

Мы взорвались хохотом, наблюдая, как Лёха ковыряется в мутной воде у самого берега.

– Смотри, как надо, – гордо заявил Вова и вновь проскользил до края и, выписывая на лету пируэт, нырнул в спокойную воду.

– Я тоже хочу, – вскрикнул я и забрался на дерево.

Но, стоило мне взглянуть вниз, как я понял, что в общем-то не очень и хочется. Высота слишком большая. И, даже если у меня получится удержаться и упасть в воду, я могу просто не всплыть. Мои навыки плавания далеки от идеальных.

– Ты прыгаешь или нет? – спросил Вова, уже успев вновь оказаться на суше.

– Прыгаю, – неуверенно сказал я.

Несколько минут я до белых костяшек сжимал в руке тарзанку, но так и не решился прыгнуть.

– Трусишь что ли? – с издёвкой спросил Вова и взглянул на ребят.

Я чувствовал на себе их взгляды. Чувствовал, как сердце каждый раз замирает, когда я смотрю вниз. Чувствовал, как трясутся коленки, и жутко боялся, что это заметят ребята.

в— Прыгай! – крикнул Вова.

Я стоял не шевелясь.

Пока я как заворожённый смотрел в пропасть, Вова подкрался сзади и дёрнул меня за мокрые трусы. Они сползли на колени, оголив достоинство. А я стоял. Опасаясь отпустить перекладину, чтобы подтянуть трусы.

Ребята начали смеяться, а я всё ещё мялся, не зная, за что хвататься.

От их звонких голосов слёзы выступили на глазах. Мне было обидно за то, что я не прыгнул, и за то, что все увидели меня нагишом. Даже не знаю, на что я обиделся сильнее.

Кое-как под смех ребят я отпустил ветку и смог натянуть трусы. Слёзы заливали глаза, и с дерева я спускался как в тумане. Как в пелене.

Я отошёл от воды и скрылся за толстым деревом, надеясь там выплакаться и вернуться к ребятам. В тот момент я ненавидел их. У меня было огромное желание забраться на тарзанку и спрыгнуть. Спрыгнуть так, как никогда и никто не прыгал. Чтобы все они обзавидовались. Чтобы узнали, что я не трус, что я могу.

Как известно, детская обида мимолетна, и уже через пятнадцать минут мы вместе играли в салки, бегали на отмели и проваливались в глубокий ил. Этим же илом мы кидались друг в друга, оставляя не белых телах чёрные кляксы.

Спустя какое-то время нас осталось всего трое: Вова, я и Лёха.

Мы уже не играли. Мы просто сидели на дереве, свесив ноги вниз, и наблюдали за тем, как рыбы хватают стрекоз и муравьев, которых мы бросали в воду.

Сумерки опустились на пруд, а мы продолжали сидеть на ветке и кидать насекомых в воду. Знобило.

Вова предложил искупаться, чтобы согреться. Мы согласились.

Я и Лёха стояли на берегу, когда Вова забрался на наклонное дерево и в сотый раз за сегодня схватил тарзанку и, качнувшись, сиганул в пропасть. Он проделал этот трюк несколько раз, и воодушевлённый Лёха решил, что в этот раз у него получится: нет посторонних глаз, и он не будет стесняться.

Он забрался на дерево, схватил палку и долго не думая полетел вниз.

Да, у него получилось. Он не сорвался у самого берега. Он долетел до края, несуразно кувыркнулся и с воплем упал на ровную гладь. Брызги полетели в стороны.

Прошло несколько секунд, но Лёха не всплыл. Мы не переживали, потому как знали, что если он решил подражать Вове в прыжках, то и здесь, видимо, решил не отставать. Он сейчас с лёгкими, полными воздуха, прячется под водой.

Ожидание затянулось, и мы с Вовой испуганно переглянулись.

Наконец-то из-под воды показалась голова Лёхи. Мы с облегчением выдохнули. Он прокричал что-то непонятное и вновь скрылся.

– Он тонет? – осторожно спросил я, боясь этого слова.

– Нет, – уверенно ответил Вова.

Я поверил: он ведь старше, он знает.

Но, когда Лёха появился ещё раз, мы смогли разобрать единственное слово, которое он успел прокричать, прежде чем вновь уйти под воду:

– …памагите! – и вода скрыла его.

Вова посмотрел на меня и бросился к берегу. На ходу он взял какую-то палку и кинул Лёхе, как спасательный круг.

– Лёха… Хватайся! – кричал он, но в пруд не лез. – Лёха!

Но тот не мог ответить. Он кое-как всплыл и барахтался, разбрызгивая воду и крики.

Вова продолжать бегать вдоль пруда, словно кот, который боится замочить лапы. Он что-то кричал и звал на помощь.

Я в это время стоял на дереве, наблюдая, как движения Лёхи становятся менее резкими. Брызг всё меньше, а крики всё тише и реже. Спустя пару секунд Лёха в последний раз взмахнул рукой и замер. Я видел, как он ещё плавает. Но с каждой секундой вода поглощает его, смыкая ровную гладь над мальчиком.

Не знаю, что тогда произошло, но я схватил тарзанку, качнулся и полетел вниз.

Я свалился рядом с Лёхой, который уже не двигался.

Также не знаю, откуда у меня появился навык плавания, потому как одной рукой я схватил друга за волосы, повернул его лицом к небу и начал грести. Медленно продвигаясь, я и сам не раз уходил вглубь. Глотал противную воду из пруда. Чувствовал, как она затекает в рот, проникая в нос и до самого мозга.

Мне казалось, что этот момент длился вечно. Ближе к концу я решил, что останусь здесь вместе с Лёхой. Сквозь водную толщу видел, как по берегу бегает Вова. Он что-то кричит, но слов не разобрать.

Он пришёл на помощь, когда вода доходила до груди. Я бы и сам мог уже встать на ноги, но, вероятно, в запале страсти продолжал грести и тащить за собой бездвижное тело.

Вова схватил Лёху за руки, и мы вместе оттащили его на берег.

Положили бледное тело мальчика на землю и посмотрели друг на друга: а дальше что?

Мне казалось, что, стоит вытащить его из воды, и всё будет хорошо. Он очнётся, и мы вместе пойдём домой. Но этого не произошло. Лёха продолжал лежать на спине и вроде бы даже не дышал. Бледность расползалась по лицу, как, – от синих губ и дальше по телу. Оно стало неестественно холодным.

Я подошёл к мальчику, перевернул на живот и со всей силы ударил по спине. Затем, сцепив руки замком, врезал ещё сильнее, и только тогда Лёха начал кашлять, выплевывая мутную воду вперемешку с обедом.

Его щеки моментально порозовели, а взгляд прояснился.

Он привстал на колени и в последний раз выплюнул дурно пахнущую жижу.

– Лёха, ты жив! – радостно завопил я.

– Только маме не говорите, – были его первые слова. – А то она меня больше никогда не отпустит на пруд. Не скажете?

– Не скажем, – ответил я.

Вова промолчал.

Спустя полчаса мы шли обратно в село. И что интересно, мы шли, так же играя на ходу. Рвали дикие ягоды, кислые яблоки и не менее, а быть может, и более кислый щавель.

Я сдержал слово и никому не сказал. Хотя признаться, это было тяжело. Хотел рассказать маме. Хотел рассказать Кате. Хотел, чтобы меня перестали считать трусом и признали во мне героя. Но я молчал. Каждый раз крепко сжимал зубы и молчал.

Знал, что этого нельзя делать, иначе Лёха до конца своей жизни не пойдёт на пруд.

Но уже на следующий день по селу прокатился громкий слух, что вчера на пруду Алексей Меньшиков едва не утонул. Быть может, он бы и утонул, если бы рядом не оказался Владимир Хворин, который доблестно прыгнул в воду и вытащил мальчика на берег. Также он сделал искусственное дыхание и, можно сказать, вытащил его с того света.

Моей злости не было предела. Точнее, не злости, а обиды. Ведь это я его спас. Пока я грёб, сжимая в руке клок Лёхиных волос и хлебал воду из пруда, Вова только и делал, что бегал вдоль берега и кричал.

Уверенный в своей правоте, первым делом я пошёл к маме. Объяснил всё, как было, но она лишь погладила меня по голове и сказала: «Мой ты выдумщик»

Какой я выдумщик? Я тот, кто его спас.

Я рассказал друзьям: Денису, Славе, Кате, Сане, Юре… Всем, но мне никто не верил. Называли трусом, который не кинулся спасать друга, а после того как я им рассказал правду, меня стали считать ещё и вруном: говорили, что врать не хорошо и что я даже плавать не умею.

Я и сам знал, что плаваю плохо, но в тот момент я смог проплыть это расстояние. Я смог вытащить Лёху на берег. Я смог…

Несколько дней я ходил угрюмый. Точнее, даже не ходил. Я скрывался в комнате, боясь выходить на улицу. Благо было лето, и мне не приходилось показываться на людях, иначе бы в школе совсем засмеяли.

В то время я впервые столкнулся с несправедливостью.

Спустя пару дней меня позвал Вова. Я не хотел его видеть, но всё-таки вышел.

– Чего тебе? – грубо спросил я через закрытую калитку.

– Ты всё дуешься, что я рассказал про Лёху?

– Нет. Я дуюсь, что ты соврал.

– Ой, да ладно тебе. Подумаешь, ты спас или я спас. Какая разница?

– Если нет разницы, то расскажи всем правду.

Вова замолчал. Он опустил тёмный взгляд в пол, носком ковыряя землю.

– Я бы, может, и рассказал, но уже поздно, – сказал он, так и не посмотрев на меня.

– Почему?

– Ну, там… – как-то сбивчиво говорил он. – Короче, на, сам посмотри.

Я открыл калитку. Он протянул мне газету, и тогда я понял, что он прав. Даже если он расскажет, никто уже не поверит. Скорее всего, его ещё больше будут восхвалять, потому как он благородно уступил своё истинное место спасителя трусливому мальчику Кириллу, то есть мне.

На первой полосе районной газеты красовался Вова. Он был в пиджаке, с букетом цветов. Глава нашего села приколол к его груди медаль, которая так сильно блестела, что мне казалось, я вижу её сияние даже на газетном чёрно-белом снимке.

На фото он улыбался и гордо смотрел в камеру. Круглолицый, пухленький и невозможно противный.

Несколько минут я рассматривал газету, не вчитываясь в слова.

– На, – вернул я ему её.

– Можешь оставить себе, у меня дома ещё штук тридцать их.

– Не нужна она мне.

– Мне тоже, – сказал Вова и пожал плечами.

Не знаю, что на меня нашло в тот момент. Я посмотрел в его наглые и бесстыжие глаза, после чего рука сама вздёрнулась, и я со всей силы заехал ему по лицу. Примерно так же, как на том берегу Лёхе по спине.

Вова был выше меня. И крупнее. И старше. Но в тот момент я не боялся. Его авторитет упал для меня ниже дворовой пыли. А теперь и он упал. Повалился у моих ног, корчась от боли и потирая ушибленную щёку.

Спустя минуту он встал в полный рост, и ко мне вернулось сознание. В тот момент я приготовился держать ответный удар, но его не последовала.

Продолжая тереть красную и распухшую щёку, Вова сказал:

– Я не дам тебе сдачи. Но только сейчас. В следующий раз я тебя размажу. Ты меня понял?

Я струсил. Испуг пробрался под корку мозга и в самое сердце. Я оцепенел, будто стоял на том дереве, держа в руках тарзанку.

– А ещё, – сказал Вова, уже уходя, – не видать тебе Катьки. Знаешь почему? Потому что девки не любят трусов, а ты трус. Ты тот, кто не спас Лёху.

Он громко и фальшиво засмеялся. С этим смехом повернулся и пошёл прочь.

Долго ещё я слышал его голос, стоя колом у калитки.

В ту ночь я мало спал и много думал. Знал, что он был прав. Мне никто не верит. Ему верят все. А девки и вправду не любят трусов. А я трус… Не умею плавать, испугался, когда Вова встал. Всего боюсь… Хорошо хоть, тени своей не пугаюсь.

С этими тяжёлыми мыслями я уснул.

Проснулся, когда рассвет ласкал плотные коричневые шторы.

Не знаю, что мной двигало. Словно ночью, пока я спал, кто-то подумал за меня и принял решение.

Я натянул шорты, футболку. Запрыгнул в тапочки и пошёл на пруд.

На улице было свежо. Холодная роса в поле намочила ноги. Резиновые тапочки скользили, и я несколько раз терял их в траве.

Подойдя к пруду, я почувствовал страх. Снова он начал забираться под сердце. Но я шёл… Шёл, несмотря ни на что.

Я остановился лишь тогда, когда передо мной показалось наклоненное дерево с тарзанкой.

Я слышал разговоры взрослых о том, что после этого случая они хотят её срезать. Но я должен попробовать. Ведь я не трус. Да, я испытываю страх, но сделаю это. Я ведь уже делал однажды.

Делал.

Сняв скользкие тапки, забрался на дерево и взял в руки перекладину. Ровная гладь, подёрнутая лёгким туманом, пугала меня больше, чем что-либо. И этот туман над ней… делает её ещё дальше, ешё страшнее.

Словно, когда я ворвусь в воду, он сомкнётся надо мной и закроет путь наверх. Запрёт меня под водой, как твёрдый лёд.

Несколько минут я сжимал в руках палку. Порывался прыгнуть, но каждый раз что-то во мне щёлкало, и я останавливался, боясь даже вдохнуть.

Я ведь делал это, успокаивал я себя. Я прыгал. Я летел. Я падал…

Но это было словно не со мной. Тогда не я владел своим телом, а сейчас… Сейчас мне предстоит самому сделать шаг в пропасть.

Закрыв на несколько секунд глаза, открыл их и тут же сорвался вниз.

1 2 3...8 >

На страницу:

Перейти

1 из 8

Другие книги автора

Собака-Собака и Его Величество Кот

Егор Юрьевич Куликов