Полная версия
Птичий полонез
Не дошли мы немного до муравейника, дедушка говорит:
«Давай-ка внучок, передохнём. Лес послушаем».
И мы стали слушать лес. Стоим под берёзой и я смотрю, как на сугробиках снежные плёночки опадают под солнцем. Позванивают то тут, то там: зинь-нь-нь, тен-нь-нь… и в мгновенье исчезают с просверками. Или, наоборот, мимо взгляда промелькнут, как крохотные бабочки.
Вдруг словно флаг полотнищем на ветру захлопал. Глядь – это пара тетеревов на «наш» муравейник села. Один крылья развесил, оглаживает ими муравейник, а сам ногами муравьиную кучу месит, голову змеёй вытягивает и по муравейнику ею елозит.
– Не шелохнись! – выставил дедушка в мою сторону ладонь вперед, а от другой руки палец к губам приставил: молчи-молчи, мол. Да я и так не дышу. Такое диво на глаза явилось. Тетерева даже в наших краях редкостью стали. А я так вообще их вижу впервые. Вот он, косач. Я по рассказам дедушкиных друзей-охотников сразу его узнал по косам в хвосте. Он потому косачом-то и зовётся. А тетёрка… у неё хвост как у обыкновенной курицы. По этим признакам их и не спутаешь. Потому я сразу определил, что месила муравейник и шеей елозила по нему тетёрка. А косач в это время стоял чуть в сторонке. Чтоб не мешать ей.
А косач-то… каков красавец! Весь сине-зеленым переливается и чёрным. Хвост разбегается, брови пурпурные. А на крыльях и на хвосте белые зеркала. Приспустил крылья, головой потряхивает, с ноги на ногу толчётся и всем видом показывает тетёрке, какой он уступчивый, настоящий кавалер. И перья на его плечах и шее разливаются, текут краски при каждом его движении.
Тетёрка сложила крылья и давай с боку на бок на муравейнике переворачиваться. Потом сбежала с муравейника и заквохтала от блаженства. А на её место косач подпорхнул и давай такие же штуки выделывать. А мы-то в десяти шагах от них, и они нас не замечают. Какое уж тут мне шевелиться. Я замер от такого невиданного счастья.
Что они ещё бы делали, неизвестно. Да на меня чих напал. Наверное, от ивовой пыльцы в носу защекотало. Чихнул я. Тетерка как айкнула! И вдарилась бегом по полянке, потом пррррррр! и по-за деревьями, по-за деревьями. А за ней следом косач вякнул и кубарем с муравейника свалился, дал свечку и полетел как очумелый меж деревьев вдогонку тетёрке.
– Припоздали мы маленько, – говорит дедушка незлобиво, – эти молодожёны нас обскакали.
– Дедушка, а что это они делали? – всё ещё заворожённый прошедшим зрелищем, спросил я.
– Муравьились.
– Как это муравьились?
– Видал, как они муравейник месили? Это они муравьёв злили. После спячки те не кусаются, а муравьиного лекарства у них много скопилось за зиму. Да ядрёное лекарство. Этим-то лекарством – муравьиной кислотой они и окатили рябую и её франта.
– У тетеревов, что ли, тоже радикулит? – удивился я.
– По весне у птиц уйма всяких паразитов: вши, пухоеды. Житья птицам не дают такие незваные гости. Худеют птицы поэтому, силы теряют. Как слабой мамаше яйца насиживать? Как птенцов выкармливать? Вот и приходят они к муравьям за лечением. От муравьиной кислоты у птиц вся эта нечисть гибнет. Чем не лесная санэпидстанция!
– Да как же они знают-то про такое лекарство?! – удивился я снова.
– Это, внучек, мы, люди, привыкли думать, – сказал дедушка, развязывая рюкзак и доставая из него банку для муравьёв, – что только мы и обладаем разумом. А на самом деле всё, что окружает нас, обладает своим разумом, который нужен и дереву, и травинке любой, и птице, и вот муравью. Не обладай они разумом, жизнь на Земле остановилась бы. Разумному человеку всегда и хочется присмотреться к тайнам да секретам всего живого. Присмотреться, да к своим нуждам и приспособить.
ВОЛШЕБНАЯ ПАЛОЧКА
Волшебная палочка. Горевая Аня, 13 лет
– Тальничку бы нарезать для обихода, – сказал дедушка. – Пошёл талиновый сок. Прутья теперь гнуткие.
Дедушка поглядел на меня, и я понял по его взгляду, что он спрашивает: «Со мной пойдёшь или к друзьям побежишь?»
Конечно с дедушкой пойду! Потому что с ним мне всегда интересно.
Только вышли мы на улицу, Колька Соколов навстречу:
– Витька, а я за тобой! Пошли в лапту играть. Пацаны уже собрались все.
– Мы с дедушкой за тальниками. На Черемшанку. Пошли с нами! Можно ему, дедушка!?
– А то почему бы и нет. – Охотно согласился дедушка. – Лишним не станет.
– Чего я там не видал? – Колька презрительно сцвиркнул через плечо. – Тальники у реки. Зря только кёкрюк делал.
Идти по холмам, спуститься с них – и вот они тебе, тальники. Широко по Черемшанке разбежались. От земли пар восходит и колеблется. Взглянешь на солнце – оно будто играет, такое ясное, радостное. Тишина, и в ней тракторный гул будто завяз и барахтается. Да на совхозном птичнике петухи дурачатся:
«Кут-кута! Кута!» – заорут, а потом передразнивая трактор: «Куткут-кут-кут-кут-кууу-у-у-уд-ко-ко-о-о».
– Кто-то вон костёр развёл, – показал я дедушке на расплывшийся дым, когда мы уже собрались с холма спускаться к тальникам.
– Э-э, – помрачнел дедушка, напрягая глаза, – теперь чащобные птицы на гнездо садятся. За такие штуки уши драть мало. Ну как низовым палом возьмётся!
И мы стали спускаться с холма прямо на тот дым. Только что за чудеса? Чем ближе к согре мы подходим, тем дым от нас дальше. Я припустил бегом, далеко обогнал дедушку. И дым вроде как бегом от меня. Да всё меньше и меньше дыма становится. Тает. И вот уж совсем никакого дыма.
«Ведь был же, и дедушка видел», – недоумевал я, невесть как оказавшись среди уродливых деревец. Ветки у них корявые, гнутые, и с них лохматый мох свисает. Корни из земли повылезли, перепутались все, свились змеями, затаились и вот-вот зашипят на меня. А дальше по болоту повальня из патлатых кочек. Трава на них рыжая, жухлая, и талой водой книзу зачёсана. Ни дать, ни взять отрубленные головы, и все ко мне затылками составлены. Из кустов улогие пеньки как нечисть болотная выглядывают…
«Может, это нечисть и посоставила тут „отрубленные головы“, – полезло мне в голову. – Сам, наверно, Леший где-то рядом. И кикиморы. Это они меня и закружили, запутали… И дедушку не видно и не слышно». Тишина. Слышно как под моим пиджаком сердце заколотилось. Я попятился от страшного места.
И вдруг как расколется над головой: «Кьяв! Кь-я а-ввв!» И треск по кустам пошёл. Корни зашевелись, закорчились и потянулись со всех сторон ко мне. «Леший это», – понял я, и всего меня сковал ужас.
– Деда!!! – заорал я что было мочи, а с места с перепугу сойти не могу.
– Здесь я.
И вслед за треском кустов из них вышел ко мне дедушка, а над болотом залетала сова. Рыжая, в лохматых очках и лает:
«Кьяв! Кья-вввв!»
– У-у, ведьма, напугала как,.. – я понял, что всё нашло на меня от сказок прочитанных, от слышанных по селу рассказов. И мне неловко стало перед дедушкой. Корни-то… они оказались, как и везде в кустах бывает, самые обыкновенные, и мох такой же обычный. А «срубленные головы» вновь превратились в обычные болотные кочки, обросшие жухлой травой.
Дедушка тоже виновато улыбался и чесал под шапкой:
– Ну и где он, наш дым?
– Не знаю, – сказал я в недоумении.
– Ну-ка, отбеги снова на холм да глянь оттуда. Не побоишься?
Теперь-то уж я не боялся. Добежал до середины холма, оглядываюсь. Да вот он тебе, этот дым! Как и не пропадал сроду. Но снова я с холма – дым исчезает.
– Ну, – спрашивает дедушка, когда я снова подбежал к нему, – был дым?
– Был. Но куда он опять делся? – вжал я голову в плечи.
– Вот в такие прятки с нами ива играет. И я-то старый, – сокрушался дедушка, – да вот ведь оказия… сходство шибко большое. – Почесал он затылок. – И глазами я послабел. Эх-хехе-э-э, – вздохнул. – Бодрись-не бодрись, а старость своё берёт.
– А с кем сходство было, дедушка?
Но вместо ответа дедушка поманил меня пальцем:
– Видишь налёт на прутьях ивы?
– Вот этот синий?
– Да, он. Такая ива в наших местах не редкость. Она голубой за этот синий налёт и зовётся. И так дружно в рост трогается, так дружно сок начинает земной пить… С горы нам её целая стена видна. И получилось, будто мы дым увидели, потому что сгустились её голубые прутья. А как ближе, так и нету ничего.
– Какая-то ива, а тоже с загадками, – сказал я недовольно.
– А неуважительно ты к ивушке зря, – упрекнул меня дедушка, расстилая полиэтиленовые лоскуты на сухогорке, чтоб посидеть и передохнуть после пути. – У русского народа она всегда в чести была особой.
Дедушка сел, снял резиновые сапоги, и вытянул ноги в наслаждении.
– Первую радость весны кто в дом несёт? Верба.
– Так то верба, не ива же.
– Ива и есть.
Дедушка отпил из фляжки воды. Вода у нас в доме всегда родниковая. От того места, где мы сидели сейчас, родник находился не более чем в километре. Дедушка всегда ездит на родник на велосипеде и набирает воды надолго. Я с ним тоже езжу на своём велосипеде. А зимой мы на салазках родниковую воду привозим. Вот и теперь, ещё дома он залил во фляжку воду из этого родника.
– Верба, тала, лоза, ветла, ракита – это всё ивы.
– Как это? – не понимал я. – Верба есть верба, а ракита она ракита и есть.
– Как бы это тебе сказать,.. – задумался дедушка, – Вот ты кто? Человек. Я человек. Колька Соколов человек. Мишка с дядей Лёшей… Все вместе мы люди. А среди людей есть русские, узбеки, негры, японцы. Так и у растений. Это у них родом называется. Вот род ивы это и есть: ива, ветла, тала, лоза, верба, ракита…
– Красивое дерево, – продолжал дедушка. – А главное, где посадил, там и прижилось. Да как посадишь-то… черенок воткнул в землю, он и пророс. Раньше на безлесной стороне только она мужика-крестьянина и выручала. И дом из неё, и для скотины жилье, и плетни-заборы. Даже верёвки и обувь делали. Про лапти читал в книжках? Вот в эту лыковую обувь ива всю Россиюшку крестьянскую обувала.
Только проклюнутся из-под снега лужайки, ивушка первой в рост трогается. Под грохот ледохода да под первую теплынь выйдешь в иной год на речку, и за одну ночку волшебство такое! – стоят над водой то золотые, то серебряные шары и пьют, пьют солнце. Даром что вслух от наслаждения вздохнуть не умеют. Зато всё живое, на них любуясь, наслаждением и пользой запасается. Пчёлы в тех мохнатых золотистых шарах хлопочут истово, первые медовые дары от ивушки принимают. Да и всякая другая живность, теплом поднятая, к ней столоваться собирается…
Теперь вот куда ни шагни – везде больницы. А было: на сто вёрст захудалого фельдшера не сыщешь.
– Как же без врачей можно? – не поверил я.
– Да так вот, – пожал плечами дедушка. – Цена человеку была в базарный день грош ломаный. Ну одолела тебя хворь, кому печаль какая? Каждый заботился сам о себе. Вот тогда-то ивушка и выручала как лекарь. И жар снимала, и кровь останавливать гораздой оказалась, и нутряные хвори править. До чего страшна малярия, а ивушка и её выдворяла.
– Ничего себе, какой была ива!
– Почему была? Никуда её заслуги и теперь не делись, – засмеялся дедушка. – Аспирин знаешь?
– Ну да. Это лекарство такое?
– Оно… А откуда его добывают? Из ивы. Хромовые сапожки, туфельки щегольские народ носит. А как их получают из кожи? Дубят ивовой корой. Дубильные вещества ивы и болезни людские убивают.
– Вот это да! – удивился я. – Так ивушка-то она, ого-го с какой пользой для человека растёт!
– Ну ладно, внучок, давай приниматься за дело.
Дедушка вынул из рюкзака два секатора и один протянул мне:
– Вот как раз и секи прутья, которые голубым налетом покрылись. Они соком полны. Они гнуткие, что нам и надо при плетении корзинки.
Направляясь домой с вязанками хвороста, мы поднялись на самую вершину холма, с которого до этого спустились, где и шла наша дорога домой.
Дедушка сбросил груз и присел на хворост. Я сделал то же. Далеко внизу стоял дым, заслоняя ивовые заросли. Но теперь-то я уж знал, что это вовсе не дым. Да вот он, кстати, этот «дым», в наших с дедушкой вязанках хвороста. Мы на нём сидим, на этом дыму. Во, здорово!
– Где вода там и ива, – кивнул дедушка в сторону согры внизу под нами, – видал, как ивы к Черемшанке припали? Точно стража обступили её. А корнями в земле заслон микробам устроили. Потому и целебна водичка родниковая в ивняках. И вот ведь диво: стоит проклюнуться где роднику, и затолпились вокруг него ивы. Чтоб целебностью его водичку для нас наградить.
Дедушка в задумчивости помолчал, что-то перебирая в памяти.
– А ведомо тебе, внучек, как родники на земле рождаются?
– Не-э, – уставился я на дедушку в предчувствии новой тайны.
– Семечко ивы воду под землёй чувствует не хуже, чем наш кот Арсений валерьянку, – усмехнулся дедушка. – Видал как Арсений валерьянку чует?
– О! Уж наш Арсений валерьянку откуда хочешь в доме различит, – перебил я дедушку, потому что тут же вспомнилось: бабушка перед сном часто её нюхает, чтоб сон крепче был. Так Арсений, куда бы бабушка ни ушла с валерьянкой, тут как тут! И нюхают они вдвоём с бабушкой.
– Ну так вот, – дождался дедушка, когда я закончу про Арсения, – упало семечко на землю, под которой вода стоит, и учуяло ту воду. А как учуяло, так корешки и выпустило. Корешками теми и проткнёт землю, чтоб до воды достать и пить её вволю. И – вот тебе и «продырявилась» землица, и побежали струи воды наверх. Так родничок и образовался. Ивка подрастает, корешки толстеют, струйки воды тоже «толстеют». Почему толстеют, ты догадался? Вот так ивушка и угощает водицей всех в округе, и человека и животных, да и все растения вокруг.
– Вот это да-ааа! – только и мог воскликнуть я. – Дедушка, разве это не чудо!
– Чудо и есть, – согласился дедушка. – А чутьё у ивы на воду особое. Не зря волшебницей ива считается, потому что клады она открывает.
– Клады? изумился я, – золотые?!
Дедушка потрепал меня по голове.
– Золото, золото, – сказал он скорее для себя, – жёлтенький дьявол… Ничего – то оно не стоит против тех кладов, что ива открывает.
«Какие же уж такие эти клады, если золото перед ними ничто?» – подумал я, а вслух сказал:
– Дедушка, а разве есть что дороже золота?
– Вода.
– Вод-да?! – расхохотался я, уверенный, что он шутит. – Ну и клад, ха-ха! Особенно осенью, когда ботинки в грязи тонут.
Дедушка, на меня глядя, тоже не удержался от смеха. А потом серьёзно сказал:
– Представь себя в пустыне… Зной, песок раскалённый. Никакой жизни вокруг, пить – душа с телом расстаётся. Да нет её, воды, ни глотка, ни капли. И вот тебе предлагают: горсть золота или стакан воды…
– Дурак поймёт, тут-то, – не колеблясь, ответил я, – чё им, золотом, в пустыне делать? Конечно стакан воды!
– Да уж думаю, сказал дедушка. Вода сама жизнь на Земле. Прежде чем где-то домом обзавестись, человек сперва воду найдёт. Только как вот её под землёй увидеть-то? А?
И дедушка вопросительно посмотрел на меня.
– Наверно, как-то надо иву заставить увидеть воду, да? – Неуверенно сказал я, глядя на дедушку, потому что догадался: не зря же дедушка всё про иву рассказывает.
– Были такие люди, – продолжил дедушка, – лозоискатели, или лозоходцы. Этот лозоходец срезает с ивы обычную веточку – рогатульку, берёт её в руку, так чтоб она двумя своими рожками вперёд смотрела, и идёт по земле. Там, где под землёй вода скопилась, рогатулька поворачиваться в руке у него начинает. «Стоп! – говорит лозоходец. – Хозяин, копай колодец вот тут».
– Прямо волшебная палочка! – не верилось мне.
– Волшебная и есть. Лозоискатель находил ею не только воду, но и залежи всяких руд. Мастера-лозоходцы могли ворованные вещи находить, и самих воров заодно.
Или вот церковь. Её построить надо на таком месте, чтоб из земли никаких вредных невидимых излучений не попадало. Все церкви строились на святых местах. Вот эти святые места с помощью «волшебной палочки» и отыскивали лозоходцы. Да разве только церкви и монастыри… Никакой дворец архитекторы не могли строить где попало. И тут всегда при деле лозоходец.
– Дедушка, а куда теперь девались лозоходцы? Ведь дворцы-то всякие продолжают строить…
– Теперь особые приборы геологов такие места отыскивают. А вот умение-то приборов с ивы перенято!
– Эх, жалко, что сейчас таких кладоискателей нету. А как бы хорошо, – пожалел я.
– Ну почему же нету, – перебил меня дедушка, – и сейчас каждому доступно лозоискательство.
– И даже, что-ли, мне?
– И тебе, и любому, кто захочет. Правда, лозу заменили металлические рамки, маятники…
– Дедушка, а ты умеешь это делать?
– Это вовсе не трудно. И может научиться каждый.
– Дедушка, – так захотелось мне, – а ты меня научишь?
– Конечно, если…
– Понял-понял, – перебил я дедушку, – если я буду себя вести серьёзно, в школе хорошо учиться. Это, да? Я же и так всё это делаю.
И тут же вспомнил Кольку Соколова. Вот они тебе, Колька, и «тальники у реки»! Эх, ты-и.
ВОТ ЭТО ДРУЖБА!
Вот это дружба. Исаева Маша, 13 лет
Гнёзда сороки на тоненьких деревцах делают, чтобы деревце крупного грабителя не выдержало. Против мелких недругов у сорок свои секреты: гнездо широкое, как кошелка, а из гнезда палки торчат. Да не закреплены палки, а воткнуты в гнездо как попало. Полезь в него хотя бы кошка… Хвать она за торчащую палку, а та и выдернулась! Что будет с кошкой?!
Схлынули лиловые кандыки и пролески, лесной позёмкой вымелись белоцветки-ветреницы. Теперь пора «кукушкиных слёзок». Так у нас голубовато-фиолетовые цветы такие зовут. Поставишь букет из них на окошко да распахнёшь окно – разольётся их благоуханье такое, что кажется сквозь стены запах проходит. Не зря же «кукушкины слёзки» ещё прострелами зовут. Вот ведь, только что вечером был на этой поляне и ничего-то на ней не было. А утром глянешь поляну голубым и фиолетовым залило. Цветы прострела всё засыпали. Да не такие, чтоб как взошедшие росточки. Они из-под земли прямо взрослыми будто выходят. Точь-вточь землю простреливают. И устилают её сплошными коврами.
Вот тогда мы любим с ребятами на их полянах оказываться. Весь ты тогда в постоянном ожидании. Потому что вслед за прострелами закипят-запенятся черемухи с их черёмуховыми холодами, загудят в черёмухах пчёлы, и во-всю мочь вдарит пернатый хор возвратившихся из дальних стран наших друзей. Значит, всё. Пришла настоящая весна!
Идём мы с Мишкой через согру к «кукушкиным слёзкам».
– Глянь, – показал Мишка на большую черёмуху, – сорочье гнездо.
– Мишка! – сообразил я, – Черёмуха толстая, залезть-то на неё просто. А там, наверно, птенцы уже. Вот подсмотреть-то…
– Она тебе подсмотрит – родня узнавать перестанет.
– Да нету же её как раз, видишь, – огляделся я вокруг, ища глазами сороку. – А мы рр-раз! Гляди, ветки у черёмухи как лестница от самого низа.
– Затеяли одно дело, так и надо его делать, уклончиво ответил Мишка.
А я сгорал от нетерпения: такое доступное гнездо!
– Ладно, Мишка, ты постой тут и подожди меня. А я мигом к гнезду слётаю.
– Валяй, уступил Мишка и стал насвистывать себе под нос песенку крокодила Гены.
Это с полянки казалось, что черёмуха совсем рядом. А к ней пришлось через сухой бурьян пробираться, который вокруг этой черёмухи когда-то разросся, да через молодую крапиву. Но ни бурьяна, ни крапивы мне бояться было нечего. Я в сапогах резиновых.
Получилось, что гнездо только казалось низко, а полез – не тут-то было. Ещё ветки черёмухи частые, как ласке надо через них изворачиваться, пролезать. Но всё равно я долез до гнезда. Теперь как-то надо на верхние ветки забраться, чтоб над гнездом хоть голова бы оказалась. И тут новая закавыка: гнездо-то, оказывается, с крышей! Поднимешься над ним – крышу своротишь.
Откуда ни возьмись – сорока. Кричит – из себя выходит, хвост метлой, из стороны в сторону кидается, норовит долбануть меня по голове и крыльями, и клювом. Мне показалось: сама ступа с Бабой Ягой вокруг меня носится и помелом меня охаживает…
А через некоторое время нахлынула целая стая сорок! Гам, гвалт подняли, пикируют на голову, крыльями по мне стегают. Я кое-как одной рукой от них отмахиваюсь, другой вцепился в ветки, чтоб не свалиться вниз.
Вдруг подлетело несколько ворон и тоже на меня! С сороками заодно! Вот это тебе да!
Мне стало не до гнезда, скорей бы вниз, на землю, да ноги унести. А они не дают слезать – и сверху, и снизу поддевать меня успевают. Орут как угорелые, ветер вокруг меня подняли. Да ещё я сам отмахиваюсь, ветки раскачиваю. А на верху-то тьма гусениц оказалась. Как посыпались они – ад кромешный! Жирные, волосатые, по веткам летят, по лицу моему, за шиворот падают. Бррррр! Сапогом на ветку ступлю хлюпки, чавки от раздавленных гусениц раздаются. За ветку хвать – полная горсть ихней давленины. Мамочки! У меня скулы судорогой сводит от брезгливости…
– Мишка, – кричу, – погони их от меня!
А Мишка молчит, да его на том месте и не видно. Он куда-то пропал из виду.
А сороки и вороны прямо вьюгой вокруг меня кружатся. И крыльями меня лупят, и хвостами! И – ой мерзость – помётом жидким обдают… Не помню, как с черёмухи слетел, да через бурьян! Споткнулся, об корягу ногами заплёлся и в крапиву – бух! Так огнём и полохнуло по выпроставшимся из пиджака рукам, а лицо – кипятком ошпарило!
Словно из полыхающей печи меня выдернули. Стою на луговине, гусеницами залеплен, весь в давленине ихней зелёной, в птичьем помёте, весь ободранный и в волдырях крапивных. Рёву бы задать?! Да перед Мишкой стыдно. И так теперь по всей школе разблагостит.
А Мишка, оказывается, отбежал от своего места подальше и всё-всё видел. Теперь подбежал ко мне, ржёт как жеребец, и то по бокам себя хлещет, как петух перед кукареканием, то пальцем в меня: «Ой, мамочки, ой, лопну! Ой, уйди с глаз, Витька, не дай умереть со смеху. Ой, лишь бы не мне такую апупею!
И живот обеими руками поддерживает, будто у него он падает…
А на телеграфном столбе на самой маковке кукушка как растрёпа. Крылья распустила, хвост задрала и как флюгером им водит. А сама вот это да! – лает! Прямо как собака лает! А поодаль другие кукушки, и тоже лают. Может, на сорок с воронами ругаются… да нет, на меня это они взъелись, что ремесло их хотел перехватить – по чужим гнёздам шастать.
– Вит-тя-а, Ви-ть-тя – заехидничал голос из кустов. – Это досужие чечевицы своё мнение высказывают.
И все-то, и всё-то против меня было.
ЗНАМЕНОСЕЦ ВЕСНЫ
Знаменосец весны. Косинова Даша, 13 лет
С какой-то поры полюбил я в одиночку затеряться вдалеке от дома. Думается хорошо. А подаренный дедушкой бинокль словно раздвигает мне горизонты.
«Вот тебе, Витя, мой подарок. Он мне большим другом был, пусть и тебе таким же станет. С ним, – засмеялся дедушка, – дальние страны можно изведать, недалеко от дома находясь».
Я теперь не расстаюсь с биноклем. Спасибо дедушке. А ещё за то спасибо, что научил он меня к каждой живинке в природе приглядываться. К каждому кустику, колоску, птичке или лягушке, жучку или комаришке. Ой, сколько, оказывается, у них у всех секретов для нас припасено!
Свидание с природой теперь для меня всегда ожиданьем необычного стало. Ни осенняя слякоть, ни зимний мороз не разочаруют.
Особое состояние души ранней весною. Как долгожданную гостью встречаешь с прилету каждую птаху, как желанных друзей приветствуешь зелёные иголочки проклюнувшихся трав. С трепетом идёшь в ранневесенний лес, и тебя светлой радостью встречают белые ветреницы, голубые пролески, синие в розовых вспышках медуницы…
Тишина в лесу. Торжественная. Но лес не замер. В его обители как нигде ощутишь напор жизни. Вот тарарахнул об сухостоину свою брачную трель дятел. На первое тепло выползли на свои кучи муравьи, и шумно шевелится их толстая шуба. Смотришь на них: «Ой, сколько дел-то у них! Ой, сколько дел…»
Вдруг спугнёт твои раздумья тихое ржанье жеребёночка, да такое жалобное, ну точно, потерял в лесу свою маму малыш. Ой, беда какая. Сердце трепыхнётся – помочь бедняжке. И тут же улыбнёшься невольно: соловей свистун пожаловал. Это его приветственная запевка.
Прошелестит подсыхающей листовой прелью гадюка. Вялая после спячки. А может, охмелевшая от запахов весны, ищет обогретый солнышком сугорок.
Шепчут и булькают из подсевших то тут, то там облаков снега мутные ручейки, посапывает земля, впитывая влагу.
И вдруг заблеет над головой барашек.
– Что за дьявольщина?! – запрокинешь голову. – Кто его туда затащил? И расхохочешься над своей оплошностью: кулик это хвостом любовные страдания выводит. Забирается на умопомрачительную высоту и пикирует, распустив перья хвоста хитрым манером.