Постмодерн и его интерпретации

Специфика постмодернистской ситуации в том, что отсутствует как универсальный метаязык, на поиск которого была ориентирована классическая наука, так и традиционная легитимация знания. Наука является нестабильной и открытой системой, а поэтому, по Лиотару, для обоснования знания к ней неприменим критерий производительности. Производительность, во-первых, не подходит для суждения об истинности или ложности; во-вторых, она основывается на представлении о стабильной системе и детерминизме: причина должна стабильно определять следствие, наука же продуцирует не известное, а неизвестное, продукт науки никогда не может быть задан заранее. Применение критерия производительности означает террор системы по отношению к языковым играм.

По Лиотару, знание не сводимо к научному знанию. Научное знание – способность формулировать денотативные высказывания о том или ином явлении, подкрепляя их системой доказательств. Наука требует знания правил и владения навыками только одной языковой игры – денотативной и исключает другие языковые игры. Более того она третирует другие языковые игры (нарративы) как низшие, примитивные, не способные к формулированию связной аргументации и системы денотативных высказываний. Однако существует другой вид знания, включающий в себя умения, навыки, представления, ценностные ориентации. Это знание, в отличие от научного, близко к обычаю, то есть оно должно соответствовать критериям, нормам, представлениям, установленным в обществе. Таким образом, знание – это не только наука, но и образование, культура. Знание, пишет Лиотар, «совпадает с широким „образованием“ компетенции, оно есть единая форма, воплощенная в субъекте, состоящем из различных видов компетенции, которые его формируют»72.

Французский философ в качестве легитимации знания предлагает паралогию, которая предполагает «открытую систематику», локальность, «антиметод». Паралогия легитимирует высказывания науки в той мере, в какой они разрушают прежние высказывания и правила игр и создают новые. У прагматики постмодернистского знания мало общего с поиском результативности. Разрабатывать аргументацию – значит искать «парадокс» и легитимировать его с помощью новых правил игры. Эффективность не является самоцелью, она появляется в дополнение и иногда с опозданием. Расчету поддается только вероятность, что это высказывание будет скорее о том-то, а не о том-то.

Наука, обслуживающая власть, видит легитимацию знания в эффективности. Однако, по Лиотару, подлинная прагматика постмодернистской науки лежит не в совершении результативного, но в производстве паралогического – в микрофизике, фракталах, открытии хаоса, теоретизации собственной эволюции как дискретной, катастрофической, непоправимой и парадоксальной. Микронарративы конкурируют друг с другом и становятся важнейшей формой научного воображения. Его социальным аналогом выступает тенденция к использованию во всех сферах социального бытия (профессиональной, сексуальной, культурной, политической) временного контракта, который является более экономичной, гибкой и творческой связью, чем обязательства эпохи модерна. Лиотар показывает, что «постмодернистская наука» является скорее исследованием парадоксов, непостоянств и неопределенностей. В современную эпоху в науке микронарративы – основной исследовательский инструмент.

Дискурсы языковых игр

Плюралистическую философию языковых игр Жан-Франсуа Лиотар назвал основным источником постмодернистской мысли. В своей важнейшей философской работе «Differend: Фразы в споре» (1983)73 он подвергает сравнению дискурсы «языковых игр». Как языковые игры дискурсы представляют собой дискретные системы, функционирующие в соответствии с правилами, которые устанавливаются внутри самого языка. Потому не существует никакого общего набора допущений, с помощью которых можно было бы рассудить и примирить разные и противоречащие одна другой точки зрения. Иначе говоря, не существует никакого универсального «разума» или «истины»; дискурсы, как правило, несоизмеримы. Основной императив постмодернистской политики заключается в создании сообществ, в которых уважается целостность различных языковых игр, сообществ, основанных на неоднородности, конфликте и несогласии.

Анализ структуры языка приводит Лиотара к выводу, что определенные факты в структуре остаются невыраженными и невыразимыми. Эти невыразимые факты он и называет differend. Так, например, differend маскирует несправедливость, и тот, кто руководствуется чувством справедливости, должен решить эту проблему. Лиотар обращает внимание на то, что потребность в решении обостряется тем, что маски differend несправедливости или насилия созданы для тех, кто, в связи с характером дискурса, не может выразить свои желания, потребности и ситуацию в целом. Структура языка как такового в этом случае с необходимостью становится репрессивной.

Французский философ рассматривает постмодерн не столько как эпоху, сколько как глубокое изменение в модерне, благодаря которому современное общество предстает как сложная сетка без единого контролирующего центра, без какого-либо идеологического, политического или этического укоренения. В нем исчезают отношения «лицом к лицу» – с другими людьми или объектами, все опосредствовано всевозможными «протезами», что не делает межчеловеческие отношения более прозрачными, но ведет к их усложнению и требует от каждого больше решений и выбора. У человека сокращается возможность встреч с другими в традиционном смысле, ибо эти встречи все чаще происходят на расстоянии, являются виртуальными. Окружающее человека информационное поле становится все более насыщенным, плотным, он включается во множество потоков, которые уносят его и которым он не в силах противостоять. В то же время процесс атомизации и индивидуализации выключает человека из социального поля, делает его одиноким. Человеку больше не на кого положиться, он вынужден быть судьей самому себе.

Капиталистической экономике и финансовому капиталу не может быть противопоставлен какой бы то ни было гуманистический дискурс. Для их описания Лиотар использует метафору «большая эфемерная пленка», которая указывает на отсутствие центра капиталистического производства и, одновременно, на его тотальный характер. Постоянная смена идеологий подтверждает, что вера в господство разума, правовую свободу и социальный прогресс подорвана. Право на индивидуальный выбор в своей реализации приводит к практике сосуществования множества различных языков, гетерогенных «языковых игр», полное тождество которых невозможно ввиду различия их целей и стратегий. Задачей социальной политики становится не унификация множественности в единое «коллективное тело» социума и даже не поиск универсального языка для возможности диалога между ними, но сохранение разнородности, поддержка практики различных «языковых игр».

Лиотар отмечает, что революционер полагал себя вещающим от имени истины и выражающим нравственный идеал. Революционные ожидания не сбылись. Как следствие – крах революционных ценностей, определяемых ныне как ценности религиозные (поиск спасения людей путем отмщения всем виновным) и клерикальные (просвещенный интеллектуал выступает ныне в ипостаси доброго пастыря масс). Истина революционной теории – не более чем идеал; она являет собой лишь выражение желания истины, но обусловлена той же верой в истину, что и религия. Социализм, по Лиотару, гораздо менее революционен, чем капитализм; социализм религиозен, капитализм же циничен, ибо для него нет ничего святого. Капитализм ликвидирует все, что человечество почитало святым, и эту тенденцию, считает французский философ, нужно сделать «еще более ликвидирующей».

Сама сущность философствования в постмодернизме усматривается Лиотаром именно в том, что постмодернистские тексты не подчиняются заранее установленным правилам, им нельзя вынести окончательный приговор, применяя к ним общеизвестные критерии оценки. Обусловлено это тем, что как правила, так и одиночные критерии не предшествуют тексту, но, напротив, сами суть предмет поисков, которые ведет произведение. Текст создается не по правилам, предшествующим ему в своем бытии, – правила вырабатываются одновременно с созданием текста. Текст и создается с той целью, чтобы сформулировать правила того, что еще только должно быть сделано. Именно этим обстоятельством Лиотар объяснял тот факт, что произведение и текст обладают характером события. Более того, с позиции постмодернизма уже сам факт наличия «универсального метаязыка» выступает критерием системной организации феномена и, следовательно, признаком духовного «террора».

С точки зрения практического использования языка в качестве инструмента власти существуют различные методы обработки языкового материала: начиная с минимальных нарративных единиц слов, из которых строятся предложения, и заканчивая специальными типами дискурса, подчиненными конкретной цели. Так появляются «режимы» предложений, «жанры» дискурса, «правила пользования» языком, посредством которых власть манипулирует им, присваивая себе его содержание. Несмотря на зависимость таких правил от контекста истории, «проигравшим» всегда неизбежно оказывается референт, потребитель, подчиненный. Производимый посредством риторики дискурс власти захватывает позицию «центра» в коммуникативной среде и стремится подчинить себе все остальные дискурсивные практики, не допуская их ускользания из-под контроля. Так, в современных языковых играх преобладает «проскрипция», что приводит к подавляющему доминированию экономического дискурса.

В эпоху постмодерна метанаррации теряют своих «действующих лиц», «великих героев», «великие приключения» и «великую цель», рассыпаются на множества локальных языковых элементов и утрачивают свою легитимирующую мощь. Катализатором этого процесса оказалась постнеклассическая наука с ее неопределенностью, неполнотой, неверифи-цируемостью, катастрофичностью, парадоксальностью. Темы энтропии, разногласия, плюрализма, прагматизма, языковой игры вытеснили «великие рассказы» о диалектике и просвещении, антропологии, истине, свободе и справедливости, основанные на духовном единстве, консенсусе между говорящими.

Лиотар исходит из того, что человеческая природа и развитие общества непредсказуемы, они не могут прогнозироваться и, тем более, управляться человеком. Движущей силой делегитимации, по Лиотару, выступает сам процесс легитимации, обращаемый на самого себя. Иными словами: как доказать доказательство? Как легитимировать легитимацию? Главной чертой постмодернистского научного знания является «эксплицитная имманентность самому себе» дискурса о правилах, которые его узаконивают. Постмодернистская наука играет в собственную языковую игру, она не нуждается больше в легитимирующих метанаррациях и довольствуется малыми повествованиями74.

Итак, по Лиотару, главными характеристиками перехода к постмодерну являются: информационная избыточность, обусловленная развитием новых технологий; изменение характера и статуса знания; тенденция к превращению знания, информации, культурных знаков в товар; рост гедонистических, потребительских настроений; превращение жизни в игру, стилизацию; отказ от принципа иерархии культурных содержаний; свобода выбора, неопределенность и многообразие поведения. Развивая идеи интертекстуальности и диалоговости, Лиотар сформировал методологию «новой непрозрачности», переориентировавшую науку на поиск различий, нестабильностей, случайностей.

§4. Жан Бодрийяр: симулякр и исчезновение социального

«Полярности одного и другого в массе больше нет. Именно этим создаются данная пустота и разрушительная мощь, которую масса испытывает на всех системах, живущих расхождением и различием полюсов (двух или – в системах более сложных – множества). Именно этим определяется то, что здесь невозможен обмен смыслами – они тут же рассеиваются, подобно тому как рассеиваются в пустоте атомы. Именно по этой причине в массе невозможно также и отчуждение – здесь больше не существуют ни один, ни другой» (Жан Бодрийяр. В тени молчаливого большинства, или Конец социального. Екатеринбург, 2000).

Работы французского философа Жана Бодрийяра (1929—2007) направлены на разоблачение целого ряда идеологических установок культуры модерна и освобождение от мифологии Просвещения. Cостояние современной цивилизации, считает Бодрийяр, характеризуется разрастанием искусственных образований и механизмов, подменяющих собой социальное бытие. В такой обстановке размножаются симулякры – пространство ложных знаков, оторванных от соответствующих им реальных объектов и событий. В этом семантическом пространстве реальность и копия сосуществуют в одном культурном контексте, в результате чего и возникает чувство утраты реальности.

Симулякр и его роль в замещении и вытеснении реальности

Согласно Бодрийяру, симулякры – это образы, поглощающие и вытесняющие реальность. Они воспроизводят и транслируют смыслы, неадекватные происходящим событиям, факты, не поддающиеся однозначной оценке. Мы живем среди бесчисленных репродукций идеалов, фантазий, образов и мечтаний, оригиналы которых остались позади нас. Симулякр – фантом сознания, кажимость, воспроизводящая образ объекта вне его субстанциональных свойств. Это не псевдопонятие, которое может быть изобличено как ложное; симулякр пребывает по ту сторону истинности и ложности. Как писал Пьер Клоссовски, «симулякр образует знак мгновенного состояния и не может ни установить обмена между умами, ни позволить перехода одной мысли в другую»75. Новизна позиции Бодрийяра в понимании симулякра заключается в том, что он перенес это понятие из сферы чистой онтологии и эстетики в описание современной социальной реальности. По его мнению, действительность все больше формирует из симулякров жизненную среду современного человека.

Бодрийяр – сторонник идеи радикального разрыва между модерном и постмодерном. Придавая росту объема знаков огромное значение, он считает, что в эпоху постмодерна человек сталкивается с таким множеством знаков, что они заслоняют собой реальность. Сейчас вообще не имеет смысла говорить о различиях «реального» и «нереального» – оно исчезает. Человек видит только знаки, за которыми ничего не стоит. Знаки обозначают себя, а не какие-то объекты, скрывающиеся за ними. Мы производим образы, которые не передают никакого смысла. Сегодня большинство образов, которые доносят до нас телевидение, живопись, пластические искусства, аудиовизуальные или синтетические образы, – ничего не значат.

В книге «Откровенность зла: эссе об экстремальных феноменах»76 Бодрийяр оценивает современное состояние культуры как состояние симуляции, в котором мы обречены переигрывать все сценарии именно потому, что они уже были однажды разыграны – все равно, реально или потенциально. Мы живем среди бесчисленных репродукций идеалов, фантазий, образов и мечтаний, оригиналы которых остались позади нас, – убежден философ. Например, исчезла идея прогресса – но прогресс продолжается, пишет Бодрийяр. Пропала идея богатства, когда-то оправдывавшая производство, а само производство продолжается, и с еще большей активностью, нежели прежде. В политической сфере идея политики исчезла, но продолжается политическая игра. Со всех сторон мы видим убывание сексуальности и расцвет стадии, где бессмертные асексуальные существа размножаются простым делением единого пополам.

Реальность, состоящую из ничего не значащих знаков, Бодрийяр называет «гиперреальностью». Он утверждает, что сегодня симуляция по большей части преследует цель умерщвления иллюзии жизненного мира. Симуляция, какой ее практикуют сегодня, ставит знаки реальности (о которой мы никогда ничего не знаем) на место реальности. Или, лучше сказать, симуляция стремится заменить иллюзию мира чем-то более реальным, нежели реальность, – гиперреальностью. Главную роль в формировании гиперреальности играют СМИ, именно они становятся для человека «окном в мир». Реально то, что показывает телевизор. То, что не попадает в поле зрения СМИ, как бы не существует. Но в то же время то, что демонстрирует ТВ, не отражает того, что «есть на самом деле». Политика, общественная жизнь, даже война превращаются в спектакль, за которым безучастно наблюдают массы. Господство «массы», по Бодрийяру, – знак исчезновения «социального» как пространства устойчивых связей между людьми, и это еще одна черта постмодерна. Исчезновение значения и смысла – это исчезновение истины. Постмодерн – эпоха, исключающая саму постановку вопроса об истине. Но исчезает не только понятие истины. С точки зрения наиболее радикальных постмодернистов, исчезает сама реальность. Человек имеет дело только со знаками.

В эпоху постмодерна в сфере политики и социального политическим знакам ничего не соответствует, поэтому политическое угасает. Такие категории, как «народ», «класс», «пролетариат», «трудящиеся» или «объективные условия», не имеют социального референта. С исчезновением социального означаемого исчезает и зависящее от него политическое означающее. Масса не имеет репрезентации, хотя ее непрерывно тестируют и зондируют СМИ. Любое сообщение, телепередача, социологический опрос, предвыборное исследование представляет собой вопрос/ответ, непрерывное тестирование. Сегодня, говорит Бодрийяр, остался один референт – референт «молчаливого большинства». Однако масса – мнимый референт, она не имеет репрезентации и наличествует лишь статистически, выявляется только при зондировании и тестировании. «Политический референт уступил место референдуму»77. Референдум действует в плане симуляции, он ориентирован не на референт, а на модель. «Молчаливое большинство» не оппозиционно к зондированию и манипуляции, оно непрозрачно для сигналов, рассчитанных на ответную реакцию. Социальное симулируется. По словам склонного к эпатирующим метафорам Бодрийяра, социальное мертво, но продолжается в отвратительной форме, подобно росту ногтей и волос у трупа. Молчание масс – это «не молчание, которое не говорит, это молчание, которое накладывает запрет на то, чтобы о нем говорили от его имени»78. Бодрийяр полагает, что масса поглощает энергию социального и политического, государства, истории, культуры, смысла, в ней не существует отдельность, выделенность, самость.

«Масса избегает схем освобождения, революции и историчности – так она защищается, принимает меры против своего Я. Она функционирует по принципу симуляции и мнимого референта, предполагающему политический класс-фантом и исключающему какую-либо „власть“ массы над самой собой – масса есть в то же время и смерть, конец политического процесса, которому она могла бы оказаться подконтрольной»79.

Все знаки, циркулирующие в современном обществе, действуют в режиме бинарного кода – как вопрос/ответ и стимул/ответ. Цикл смыслообразования редуцируется к циклу вопрос/ответ. То же самое происходит в рекламе, в моде, в политике и т. п. – всюду, где «вопрос пожирает ответ», ответ заранее моделируется вопросом. Формула Маклюэна «medium is message» представляется Бодрийяру весьма уместной: общественное мнение – это и сообщение, и средство сообщения вместе. Социологические опросы занимаются постоянным утверждением средства сообщения как сообщения. Они не столько информируют об общественном мнении, сколько его формируют. Сам факт опроса по определенной теме настраивает на выделение данной темы в качестве важной и достойной пристального внимания. Предполагается, что опрашиваемые уже имеют по данному вопросу четко сформулированную позицию. Однако это далеко не так. Некоторые из опрашиваемых свое мнение просто скрывают, боясь оказаться в меньшинстве, и ориентируются на мнение большинства.

Таким образом, по Бодрийяру, формируя «общественное мнение», общество обманывает само себя. В любом обществе мнение большинства есть мнение каких-то групп правящей элиты, правящих меньшинств, тех, кто управляет обществом, насаждая определенные оценки и ценности, легитимируя существующие структуры власти. Масса видит себя такой, какой ее видят ведущие телепрограмм и гуру от политики. Безраздельно манипулируя общественным представительством, политика становится «пустой». Как социологическим опросам верит только правящий класс, так и рекламе верят только специалисты по рекламе. Опросы тождественны всему функционированию политики. Именно в пустоте заключается секрет очарования политики. Сверхпредставительность никого не представляющей политики ведет к удовольствию от статистической созерцательности. Контролируя ответы избирателей, власть уже никого не представляет и повисает в пустоте. Бодрийяр называет эту ситуацию «лейкемизацией социальной субстанции».

Социальные науки основываются на самоочевидности существования социального. Но социальное – это лишь всевозрастающий остаток «прогрессивного развития человечества». Оно производит демографический, экономический, лингвистический остаток и тут же его уничтожает, бесполезно потребляет, например действиями, призванными укрепить «престиж страны», – организацией полетов на Луну и Марс, запуском баллистических ракет и спутников, демонстрацией «военных мускулов», проведением олимпиад и мировых чемпионатов, производством ненужных вещей, реализацией проектов, которые должны осчастливить человечество, но в действительности лишь увеличивают количество отбросов и ухудшают экологическую обстановку.

Современное общество конституируется как общество тотальной зрелищности. В системах трансполитики, общества-спектакля симулякр подчиняется интересам жизни-спектакля в целом. Размывается грань, которая отделяет реальность от ирреальности, жизнь от театра, политику от спектакля. Доминируют лишь аналитики, интерпретаторы и популяризаторы, выступающие в СМИ как модераторы бесконечных ток-шоу80, музыкальных и юмористических программ, викторин, конкурсов, теледискуссий.

«Массы – это те, кто ослеплен игрой символов и порабощен стереотипами, это те, кто воспримет все, что угодно, лишь бы это оказалось зрелищным»81.

В эпоху постмодерна наряду с политикой и социальным исчезает и человек. Бодрийяр считает, что мы живем в эпоху конца антропологии, которая конфискована машинами и новейшими технологиями. В эпоху модерна рабочий противостоял машине, как живое противостоит автомату. Отсюда возникало отчуждение, рабочий сохранял себя как отчужденный человек. Новые технологии не отчуждают, а интегрируют нас в свои сети. Видео, компьютер, мини-телефон интегрированы в наше тело, как будто заложены генетически или в качестве имплантантов. Возникает симбиоз человека и машины: человек имплантируется в машину, машина имплантируется в человека. Связь с информационной сетью имеет такой же характер, поэтому следует говорить не об отчуждении, а о включении человека в некую интегрированную систему.

Характеризуя массу, Бодрийяр обращает внимание на преимущество новых технологий: в новых условиях проблема свободы уже не может быть поставлена. Культивируется сотрудничество, включенность в общую коммуникативную сеть. Субъект тождествен субъективности, человек сводится к его мнению. Масса не является ни массой трудящихся, ни массой народа, крестьян, рабочих. Она не обладает ни атрибутом, ни предикатом, ни качеством, ни референцией. Здесь невозможен обмен смыслами – они тут же рассеиваются, подобно тому как рассеиваются в пустоте атомы. По этой причине в массе больше не существуют ни один, ни другой. Иначе говоря, в массе распадаются связи между людьми.

Касаясь проблемы насилия, Бодрийяр отмечает, что в мире постмодерна насилие никуда не исчезло. Более того, нынешняя форма насилия гораздо изощреннее по сравнению с насилием агрессии; это насилие разубеждения, умиротворения, нейтрализации, контроля – насилие безболезненного уничтожения. Это насилие общества, в котором нам отказано в негативности, в конфликтности, в смерти. Над нами нависла угроза не столько лишиться самих себя, сколько лишиться другого, всякой инаковости. Мы уже не становимся другими, нас не лишают нас самих в пользу Другого, нас лишают Другого в пользу Того же самого, лишают инаковости, необычности и обрекают на воспроизводство Того же самого.

Отсюда рождается сильнейшее чувство озлобления. Это не ненависть к Другому, это, скорее, фанатизм инаковости. Потерю Другого такая ненависть пытается компенсировать, создавая искусственного Другого, в результате им может быть кто угодно. Озлобленность возрождается на пустом месте, за озлобленностью на Другого скрывается озлобленность на самого себя. Бодрийяр считает, что любое радикальное отличие является эпицентром террора, оно противостоит всему: завоеванию, разуму, истреблению, вирусу различия. Другой всегда мертв, но в то же время он не подвластен разрушению. Такова Большая Игра.

Согласно Бодрийяру, необходимо устремление к другому полюсу, к полюсу Другого в его абсолютном проявлении, к полюсу радикальной Экзотики. Нужно двигаться к тому, что более другое, чем сам Другой, к необратимой метаморфозе внешнего облика и полному преображению. Нужно стать другим окончательно и бесповоротно, подчиняясь лишь нечеловеческому, что не зафиксировано внутри меня, но присутствует в произвольных случайностях знаков мира. Другой не является вместилищем ни нашего подобия, ни нашего различия, ни идеальным воплощением того, что мы есть, ни скрытым идеалом того, чего нам недостает, – он вместилище того, что ускользает от нас, место, через которое мы ускользаем сами от себя. Этот Другой – не воплощение желания; он – воплощение помутнения разума. Это и вынуждает искать Другого не в иллюзии диалога, но устремляться в поисках в иные места, следовать за ним подобно его тени, навсегда отказавшись быть собой, но не став при этом чуждым себе, оказаться не вписанным в образ Другого. Другой, говорит Бодрийяр, это то, что позволяет мне не повторяться до бесконечности.