Я ещё живой. Рассказы и повести

К концу рассказа кое-как сохраняли спокойствие только председательствующий Фёдор Степанович и тощая, как велосипед, старая дева Вера Павловна – общественный обвинитель: обязывала возложенная на них ответственность. Остальные катались от смеха в самом прямом смысле, особо смешливые сползли под сиденья откидных кресел. Напрасно судья стучал карандашом по графину, призывая к порядку, напрасно грозил кому-то кулаком в зал. Контроль над публикой был безнадёжно утерян. Но недаром Фёдор Степанович Кулиш два года учился на юридическом (ходили слухи, что выгнали его из института за пьянку); он поднялся во весь свой далеко не богатырский рост и крикнул в зал:

– Товарищи, это же вам не балаган! Будьте благоразумны! Решается судьба вашего товарища! Вам что, хочется, чтобы его посадили?

Этого никому не хотелось, и зал притих. Смеяться, конечно, не перестали, но делали это уже не так громко. Как только стало немножко потише, судья продолжил:

– Может быть, кто-то сможет перевести на нормальный язык, что тут нагородил этот нах-них? Что скажет общественный защитник?

Общественным защитником от участка был выдвинут я. Язык своего товарища я хорошо понимал, но даже не это было главным. Мне были в подробностях известны все обстоятельства этого «запутанного» дела, поэтому я был тоже не прочь блеснуть красноречием:

– Товарищи! Двадцать пятого числа Вася Мухин и Казбек Алиев крепили в восьмом штреке лебёдку. Вася вставил в металлическую лапу четырёхметровый откос. К лапе на цепи крепилась лебёдка. Чтобы лебёдку не сорвало при погашении арочной крепи, её нужно надёжно закрепить. Откосом служило бревно, мокрое и тяжёлое. Чтобы распереть откос между кровлей и почвой, нужно было подбить низ откоса. О чём Василий и попросил Казбека. Но Казбек по-русски понимает плохо…

– Да, плохо понымаю, савсэм плохо, – выкрикнул со своего места Алиев. – У мэдвэда лапа есть, у человэка лапа есть, у лэбьётка лапа – нэт.

– Вот, сами видите, – продолжил я. – Вместо того чтобы подбить лапу, Алиев врезал Васе кувалдой по ноге…

– Он сказал, что у нэго железный лапа, – опять выкрикнул с места Казбек. – Я подумал, навэрно, протэз. Я лэгонько попробовал – нэ сылно ударыл.

– Ага! Не сильно! – воскликнул подсудимый. – У меня аж с конца закапало…

– Мухин, не забывайтесь! – строго сказал председатель. – Вы в суде, а не в забое. Защита, продолжайте.

– Ну, Казбек нанёс пробный удар слегонца по ноге Василия кувалдой. Понятно, что больно. Тут пришёл начальник участка. Осмотрели ногу. Начальник предложил Васе обратиться в здравпункт, потому что было подозрение на перелом, но Мухин отказался. Тогда Петрович говорит: «Иди домой, Вася, дам тебе пару отгулов на лечение, если нет перелома. А если перелом, тогда иди в больницу». Вася пришёл домой на пару часов раньше обычного и застал жену с любовником. Гришка убежал. А жене куда деваться? Вот Василий и не сдержался – наказал за супружескую неверность. Поэтому я прошу товарищеский суд учесть все обстоятельства дела и быть снисходительными к нашему товарищу, передовику производства, скромному в быту и в личной жизни, примерному семьянину и труженику.

На этом моё красноречие иссякло.

– Да уж, – пробормотал растеряно Фёдор Степанович, – дела-а. Как же так, Антонина, – обратился он к женщине в первом ряду, на которую до сих пор никто не обращал никакого внимания, – сама набедокурила и на мужа жаловаться пришла?

Женщина подняла голову, затем встала. Оба её глаза почти полностью скрывались за чёрными кругами, поблёскивали только две узкие щелочки. Это была жена Василия Мухина, женщина с аппетитными формами, в скромном платье и при этом с ярко накрашенными губами, что только усиливало впечатление от мастерски проделанной работы мужа.

– Да нешто я на моего Васятку жаловаться пришла? – удивилась, с нотками возмущения в голосе, женщина. – Мой Васятка хороший! Я бы на него ни в жисть жаловаться не пошла. Подумаешь, ударил разок. Делов-то! Других баб без дела колотют мужики – и ничего, не жалуются.

– Я вас совсем не понимаю, – вытаращил глаза председательствующий, затем налил полный стакан воды из графина и залпом выпил. – Чего же вы тогда хотите?

– А чтобы ихнего начальника, этого Петровича, наказали.

– А его-то за что? – ещё больше удивился Фёдор Степанович.

– Ну как же? – в свою очередь изумилась женщина непонятливости судьи. – Это из-за него рушится наша семья.

– Да почему это из-за него? – уже не скрывал возмущения Кулиш.

– Да ну как же? – искренне не понимала тупости председательствующего Антонина. – Если бы Петрович не отправил моего Васятку раньше времени домой, то всего бы этого не было и семья бы наша не рушилась. А теперь Васятка отказывается со мной жить.

Зал загудел. Фёдор Степанович осушил второй стакан. Старая дева, общественный обвинитель, стала усиленно протирать очки.

– Я всё же не могу понять, Антонина, – стараясь сохранять спокойствие, сказал Кулиш, – от нас чего ты хочешь? Чем мы можем помочь в ваших семейных делах?

– А накажите Петровича и Васятке скажите, чтоб домой шёл, – уверенно потребовала женщина.

– Это ваши семейные дела. Разбирайтесь сами. Мы тут при чём?

– Вас поставили судить, вот и судите по справедливости. Не хотите наказывать начальника? Ладно, не надо! У вас никогда начальство не виновато! Но Васятку верните домой!

– Да забирай ты своего Васятку и иди себе… – начал закипать Фёдор Степанович.

– Ну, так вы ему скажите, чтобы домой шёл, – не отступала женщина.

– Да как я ему скажу? Он взрослый человек, сам знает, что ему делать.

– Не хотите, значит, по-хорошему, – в голосе женщины прозвучала угроза, – и на вас управа найдётся. Я в горком пойду!

– Да иди, иди куда хочешь!

– И пойду! Я этого так не оставлю! У нас семья рушится, а тут такое равнодушие. Вы ещё попомните меня, Фёдор Степанович!

– Мухин, дорогой, – взмолился общественный судья, – забери нах… бога ради, свою жену и идите, дома разбирайтесь, а то я уже них… ни хрена не соображаю. Все мозги за… замучила в доску! Заседание товарищеского суда объявляю закрытым! Просьба всем разойтись к е… едрёной маме.

Фёдор Степанович вылил остатки воды в стакан, но не выпил, а плеснул себе за ворот рубахи и повалился на стул, растирая ладонью грудную клетку.

– Дурдом, – пробормотал он, глядя на весёлую публику, покидающую зал. – Такого цирка у меня ещё не было.

Последней зал покидала чета Мухиных. Антонина, вцепившись в руку мужа, пыталась тянуть его к выходу и приговаривала:

– Васятка, ну пойдём домой. Ты же слышал, что сказал Фёдор Степанович: чтобы ты забирал меня домой и там разбирался. А я согласная. Я и курочку приготовила, как ты любишь, и оладушков напекла. Ну, пойдём домой, Василёчек…

Надёжное средство

На нашей шахте сменилось руководство. Пришёл молодой, красивый, энергичный директор с огромным багажом идей. Жизнь на предприятии завертелась с новой силой. Как говорится, новая метла по-новому метёт, и вместо старых кадров на шахте стали появляться новые лица. Причём преимущественно среди женского персонала. На шахте, как и в армии, мужчины составляют подавляющее большинство, и к женщинам у шахтёров особое отношение: как конторских работников их тихо, а иногда и не очень тихо, ненавидят, но как представительниц прекрасного пола обожают. Надо сказать, что наши конторские дамы и до этого отличались привлекательностью, но с приходом нового директора стали появляться просто красавицы. Что наш директор – страстный поклонник женщин, всем стало известно очень быстро. Очередную любовницу из аппарата управления стали называть «мамкой», что нисколько ту не смущало, пока она находилась в фаворе. Однако новый руководитель не отличался особым постоянством, и смена «мамки» не заставляла себя ждать. Но речь пойдёт вовсе не об этом.

Однажды директор не смог устоять перед красотой очередной претендентки на рабочее место и принял её в бухгалтерию на освободившуюся должность: ее предшественница пенсионного возраста ушла на заслуженный отдых со всеми полагающимися почестями. Звали молодую красавицу Елена. И она действительно была прекрасна во всех отношениях. Высокая, стройная, улыбчивая… Притязания директора отвергла сразу, и он быстро к ней остыл, благо на его век красавиц хватало с избытком. Зато на Леночку запал мой коллега, начальник третьего участка Сергей Петрович Парфёнов, в общении с друзьями – просто Серёга или Петрович. И ведь женатый человек, жена тоже далеко не уродина, двое детей. У Лены детей пока не было, но муж-то был – и, судя по поведению молодой женщины, любимый муж. Однако на Серёгу это не имело никакого влияния. Уж как он не подъезжал к предмету своего обожания! И конфеты с тортами приносил в бухгалтерию, и шампанским баловал весь отдел, и рассыпался в комплиментах. Но красавица твёрдо держала дистанцию, не давая даже повода усомниться в её порядочности. Серёга, в полном смысле этого слова, начал сохнуть. Дела в семье и на руководимом им участке пошли резко вниз. Друзья знали о его безнадёжном увлечении, сочувствовали ему, пытались вразумить, но тщетно.

Однажды он стоял со своим лучшим другом, начальником четвёртого участка Николаем, и они о чём-то беседовали. Я подошёл, поздоровался и поинтересовался:

– Опять, Колька, Серёгу воспитываешь?

– Скоро совсем помешается от этой Ленки, – ответил сочувственно Николай.

– Ох, братцы, худо мне совсем, – пожаловался Серёга, – уже до развода дело доходит. Месяц к жене не подхожу. Не могу просто. Стоит у меня Ленка перед глазами – и всё тут. Я только и представляю, как я с ней и так, и вот так, и вот так.

Он жестикулировал руками, показывая как именно, но моей фантазии не хватило, чтобы представить эти немыслимые позы.

– Вот только её и вижу, – продолжал жаловаться Серёга, – и ведь прекрасно понимаю, что надеяться не на что, а поделать с этим ничего не могу.

– Да, брат, – вздохнул сочувственно и я, – тут без хорошего психолога не обойтись.

– А напиться пробовал? – спросил Николай. – Давай напьёмся сегодня.

– Да пробовал я, – махнул рукой Сергей, – только хуже становится.

– А если клин клином? – предположил я.

– Я же тебе говорю: даже смотреть на других не могу! – простонал Сергей.

Мы увлеклись разговором и не заметили, как к нам подошёл ещё один наш коллега, начальник первого участка, мудрый Иван Николаевич, который, как и все мы, был в курсе ситуации.

– А ведь Володька прав насчёт психотерапии, – сказал он, и мы все обернулись к нему. – В тебе, Серёга, бушует страсть. Это никакая не любовь. В этом нет никаких сомнений. Только плотские чувства преобладают над разумом – и ничего больше.

– А мне-то какая разница: плотские – не плотские? – с тоской произнёс Сергей. – Что делать, лучше скажи, Николаич.

– Да, Николаич, – поддержал друга Николай, – умничать мы тут все можем, а вот как помочь другу, не знаем.

– Хорошо, – согласился умудрённый жизненным опытом коллега, – знаю одно надёжное средство, но предупреждаю: если я ошибся и это не страсть, а настоящая любовь… Тогда звыняйтэ, бананив у нас нэма. Тут ничего уже не поможет.

– Да говори уже, Иван Николаевич! – не выдержал я.

– Ладно, полезно вам всем на будущее. Тут важно включить воображение на полную катушку. Результат гарантирую. Вот ты, Серёга, видишь Ленку всегда красивой, ухоженной, нарядной, отсюда у тебя возникают соответствующие ассоциации. А ты представь её дома, растрёпанную, неумытую и третий день страдающую от запора. Погоди ты, Колька, смеяться! Вот бедная женщина три дня никак не может сходить по-большому, мучается, страдает, снова садится на унитаз и делает очередную безуспешную попытку освободить кишечник. Напрягается так, что кровью наливается лицо, на лбу набрякают и вздуваются вены, выступает противный липкий пот, потом из орбит вылезают налитые кровью глаза…

Иван Николаевич продолжал красочно описывать все ужасы запора, вероятно, сам на себе имел возможность прочувствовать все его «прелести». Мы обступили новоявленного психотерапевта и внимали его поучениям. Николаич всегда у нас славился как мастер разговорного жанра, слушать его было интересно, а иногда и поучительно. Не знаю, сколько бы длился этот сеанс внушения, если бы его вдруг не прервало появление самой Елены. Её с какими-то бумагами вызвал к себе директор, и она, с папкой в руках, как всегда красивая и нарядная, с неизменной очаровательной улыбкой вышла из конторы и направилась в здание комбината, где располагался кабинет директора. А мы оказались как раз у неё на пути. Увидев Леночку, мы дружно повернулись в её сторону, окаменели на мгновение, но тут одновременно до сознания каждого дошёл посыл нашего Кашпировского, и мы разразились диким хохотом. Бедная Леночка подумала, что у неё что-то не так с внешним видом, оглядела себя быстро, опустив голову, ничего не нашла, потрогала волосы рукой, но поскольку мы продолжали хохотать, сочла необходимым вернуться в отдел. Осмотрев себя в зеркале и опять ничего не найдя, спросила у коллег:

– Что у меня не так?

Сотрудницы изучили растерянную женщину с ног до головы и сделали вывод, что всё нормально.

– А чего тогда эти идиоты начали ржать, когда меня увидели?

– Так ты у них и спроси, – посоветовали ей.

– И спрошу!

К нам она подошла, уже не улыбаясь, и твёрдо сказала:

– Хватит радоваться! Почему вы надо мной смеётесь?

Мы, задыхаясь от хохота, стали её уверять, что она тут ни при чём, что смеёмся из-за анекдота, который рассказал нам Иван Николаевич. А у самих в глазах стояла такая Лена, какой описал её в красках Николаич, и это вызвало у нас новый приступ истерического веселья.

– Вот придурки, – беззлобно констатировала Лена и пошла к директору.

После этого случая мы уже не только на Елену не могли смотреть без улыбки – мы смеялись при виде друг друга. Сидя на планёрке, отводили глаза, чтобы не нарваться на неприятности от директора. Зато Серёгу после того дня действительно отпустило, он начал абсолютно спокойно относиться к предмету своего обожания, а вскоре окрасавица стала для него такой же женщиной из аппарата управления шахты, как и остальные.

Лена, конечно, не поверила про анекдот и пыталась потом у меня выяснить причину нашего дурацкого смеха. Но разве я мог ей это рассказать?

Запах мачо

1

Валентина, по старой шахтёрской традиции, собирала мужа на работу: встала на полчаса раньше него, разогрела завтрак, накрыла на стол и только после этого разбудила мужа. Она берегла каждую минуту сна супруга, потому что уважала и любила его и хорошо знала, как нелёгок шахтёрский труд. Муж быстро умылся, сел за стол и принялся за завтрак. Ему нравилось есть, смотреть при этом в окно и разговаривать с женой. Разговоры были самые обычные, какие бывают в нормальных семьях, то есть ни о чём особенном, но без которых это была бы уже не семья.

– Сашку на выходные к бабушке отведёшь? – спросил он жену.

– Да, пусть побудет пару дней у стариков, – ответила Валентина.

– Может, сходим куда в воскресенье?

– Давай сходим, – соглашается жена. – Я бы в кино пошла – сто лет уже не были.

– А что там идёт?

– Да какая разница? После кино в кафешке можно посидеть. Тоже уже забыли, когда были последний раз.

– Хорошо, – соглашается муж и тут замечает в окно знакомую мужскую фигуру, вышедшую из их подъезда. – О, а этот что тут делает?

– Кто? – жена отвлеклась от приготовления тормозка и тоже посмотрела в окно.

– Петька Самохин.

– А ты его откуда знаешь?

– Ещё бы мне его не знать! Он у меня в звене работает. Опять где-то у бабы ночевал. Бабник из бабников. Сейчас придёт на работу и будет хвастать своими «подвигами». К кому, интересно, он мог придти в наш подъезд? Не знаешь?

– Откуда? – сделала удивлённое выражение лица Валентина. Она тоже узнала этого человека и догадалась, чьим ночным гостем он был.

– Не иначе к твоей подруге приходил, – вслух размышлял муж, – а больше тут и не к кому. Не пойдёт же он к Спиридонихе или к Савельевне, которым по девяносто лет. Ох, и мерзость твоя Лариска! Муж в ночную смену, а она к себе ухаря (слово было покрепче) привела. Вот бабы…

– Ты, Витя, только не обобщай, – оборвала мужа Валентина. – К тому же ещё неизвестно, к кому он явился.

С Ларисой они были одноклассницами, дружили с самого первого класса, часто делились секретами, но о Петьке Самохине Лариса ничего не рассказывала. Однако Валя хорошо знала этого сердцееда, который ухлёстывал за ней ещё в десятом классе и которого она отшила, узнав, что она у него не единственная. И помнила его пошлое оправдание: «Ты же не даёшь, а я здоровый мужик, мне необходима разрядка». После этого он ей стал даже противен, хотя многие девчонки сходили по нему с ума. Он был красивым, модным, имел хорошо подвешенный язык и не скупился на комплименты, что было редкостью среди мужчин провинциального городка. А женщины, как известно, любят в первую очередь ушами.

– Ну что ты, Валюша, – стал оправдываться муж. – Ты у меня не такая. Была бы ты, как твоя Лариска, – убил бы сразу.

– Так бы и убил? – улыбнулась жена, шутливо шлёпнув мужа полотенцем, которым протирала вымытые тарелки.

– А то! – поддержал шутливый тон супруги Виктор, а потом уже серьёзно продолжил: – Вот чего ей ещё надо? Муж – работяга, на хорошем счету у начальства и в авторитете у рабочих, слышал, собираются его замом начальника участка поставить, к тому же не пьёт, не курит, пылинки с неё сдувает. Ну не дура ли?

– Конечно, дура, – соглашается Валентина, – но ты опоздаешь на автобус.

– Да, да, пора уже, – заторопился мужчина, посмотрев на часы. – Как не люблю я эту первую смену, но ничего не поделаешь.

У дверей он чмокнул жену и побежал на рабочий автобус, в котором уже сидел ночной посетитель.

В шахте, прежде чем приступить к работе, по неписаным правилам шахтёру полагалось съесть тормозок, а поскольку шахта не газовая, то ещё и перекурить. Хотя за такое грубое нарушение по правилам могли не только уволить, но и привлечь к уголовной ответственности.

Каждый, выбрав место поудобнее и развернув тормозок, состоящий из нехитрой снеди – хлеба, сала или колбасы, лука, огурца, пары конфет или печенья, – не спеша всё это поглощал, запивая чаем из фляги. Только ловелас Самоха, как его звали в бригаде, сидел в стороне и курил сигарету.

– Петруха, ты что, опять без тормозка? Иди к нам, поешь, – позвал его Славик, машинист комбайна, добродушный и весёлый парень.

– Не-е, не хочу я, – отказался Петруха.

– Его опять какая-нибудь баба на гульках накормила, – сделал кто-то предположение.

Потрепаться во время принятия пищи – любимое занятие шахтёра. Тут уж можно смело развесить уши и услышать такое, о чём в книжках вряд ли прочтешь. Самоха славился умением весело рассказывать о своих любовных похождениях, а кто же не любит посмеяться, особенно в рабочее время. А так как его уже зацепили, он не заставил себя упрашивать.

– Да, сегодня бабёнка попалась что надо, – похвастался он. – Ненасытная, гоняла меня всю ночь. Пару часов только и поспал. Но что она вытворяла… А фигура – обалдеть. Говорит: «Возьми меня сзади». И приняла такую позу – француженка! Талия – во, а бёдра – во! – Он показал руками, какими были у любовницы талия и бёдра. – Будто токарь точил, до чего же всё идеально.

– Можно подумать, ты и француженок трахал, – усомнился кто-то.

– Француженок у меня не было, зато китаянка была. Но это неважно, в кино-то я видел француженок. «Анжелику и короля» смотрели? Вот моя на Анжелику эту похожа.

– Чего же не женишься на ней? – поинтересовался наивный и добродушный Славик.

– Ну, так замужем она. Мужик в ночь ушёл. Не мог я упустить такого случая.

Всё это время Виктор молча слушал, но тут не выдержал и рявкнул:

– Может, ты заткнёшься, пока я не запустил клеваком!

Все затихли, посмотрев на звеньевого. Никто не сомневался, что Виктор мог осуществить свою угрозу.

– Ладно, умолкаю, – миролюбиво сказал Петруха. – Злой что-то сегодня звеньевой. Молчу, молчу.

– Хватит трепаться, закругляйтесь, по-быстрому перекурили – и по паям. – Виктор скомкал недоеденный тормозок, бросил его в пустоту, где снедь тут же подхватили смелые крысы, и первым полез в лаву.

В конце смены Петруха осмелился подойти к Виктору:

– Звеньевой, что ты такой злой на меня? Или сам молодым не был, или сам без греха?

– Я и сейчас нестарый, да, и сам не без греха, но замужних баб не трогаю. Тем более – жён своих товарищей.

– А-а, ты знаешь, где я был, – догадался Самоха.

– Видел, как ты утром выпорхнул из моего подъезда.

– Поверь, Витя, она сама ко мне приставала, говорила, что с мужем уже давно у неё ничего нет, что от него борщом воняет.

– Ты только о себе и думаешь, куда бы свой конец макнуть. А ты иногда и о мужиках подумай, прежде чем с их жёнами связываться. Жениться тебе надо, тогда быстрее до тебя дойдет, о чём это я сейчас. В общем, так: увижу ещё раз возле моего дома – ноги переломаю, ты меня знаешь.

– Да знаю, – вздохнул Петруха, – но на мой век и других баб хватит.

2

Жена Виктора после ухода мужа переделала домашние дела, отвела в детский сад сына, вернулась домой, села и задумалась, как ей поступить с подругой. Открывать глаза её мужу на «шалости» жены она, конечно же, не собиралась, но и оставлять этого просто так не могла. Решила поговорить с Ларисой по душам.

Поднялась на два этажа выше, позвонила в квартиру №9. Долго никто не открывал, затем за дверью послышался недовольный сонный голос:

– Что, опять ключи забыл, растяпа?

– Это не твой «растяпа», а я. Открывай, соня!

Щёлкнул замок, в проёме двери появилась заспанная и сильно помятая физиономия женщины, образ которой был очень далёк от образа Анжелики.

– А-а, ты, – узнала она подругу, – чё припёрлась в такую рань?

– Какая рань? Скоро девять уже, проснись.

– Ладно, заходи уже, коль пришла. Вино будешь? Проходи на кухню, а я хоть лицо сполосну. Можешь налить себе, там осталось ещё немного. Вино хорошее, португальское. Вчера угостили.

– И я даже знаю, кто.

– Да-а-а, даже так? – удивилась Лариса.

– Даже так, – подтвердила подруга.

– Теперь понятно, зачем припёрлась. Воспитывать будем?

– Иди, умойся сначала, лахудра, – Валя подтолкнула Ларису в ванную комнату. Сама прошла в кухню и, окинув взглядом неприбранный после вчерашнего свидания стол, воскликнула: – Неужели не боишься, даже не прибрала за собой? А как муж придёт, что ему врать будешь?

Из ванной высунулась всклокоченная голова с полным ртом зубной пасты и произнесла:

– Скажу, что с тобой маленький девичник вчера устроили. Он проверять никогда не пойдёт.

– Ох и страхолюдина, – вздохнула Валентина, глядя на подругу, – за что только мужики на тебя вешаются?

– А за енто за самое, – прыснула от смеха Лариса, разбрызгивая изо рта пену.

Через десять минут она появилась на кухне. Преображение было потрясающим. Это была уже настоящая Анжелика, сошедшая с большого экрана. Валентина не удержалась от восхищения:

– Как это тебе только удаётся так быстро перевоплощаться? Вот змеюка! Ну вот только что была заспанная, страшная, как моя жизнь, а сейчас – как огурчик!

– Ближе к телу, подруга. Наливай!

Когда выпили по бокалу действительно прекрасного вина, закусывая его дорогими шоколадными конфетами, Лариса снисходительным тоном проговорила:

– Ладно, наливай ещё по одной и воспитывай. Я вся во внимании.

– Ты не ёрничай, я серьёзно пришла с тобой поговорить. – Валентина хотела дать понять подруге, что она пришла к ней не шутки шутить.

– Так говори.

– Мы сегодня с Виктором видели, как от тебя выпорхнул Петька Самохин.

– Ну и что?

– А то ты не знаешь что. Он бабник и трепло. Вся шахта скоро будет знать о ваших отношениях.

– Тю, та пусть знают. Всё равно рано или поздно я со своим Колькой разойдусь.

– Ты что, совсем ненормальная? – возмутилась Валя. – Где ты такого мужика найдёшь? Разве можно его с Самохой сравнить? Ты же за ним как за каменной стеной: вся в золоте и мехах, ни дня не работала, после замужества он с тебя пылинки сдувает, дышать на тебя боится… С жиру ты бесишься, Лорка!

Тут глаза у Ларисы вспыхнули, и она уязвила подругу:

– С жиру, говоришь? Да у меня жиру меньше твоего будет, – она хлопнула себя по плоскому животу, намекая на пышные формы Валентины.

– Да не о том жире я говорю. Ты сначала роди, а потом будешь себя по животу хлопать. От безделья всё у тебя. Не смей мужика обижать, который для тебя всё.

– Да какой он мужик! Я действительно мужика хочу, чтобы от него борщом не воняло, как от моего. Ну разве это мужик, придёт с работы и давай возле меня крутиться: Ларочка то, Ларочка сё, что Ларочке приготовить, что моя киса грустная, не мочи ручки, я сам помою посуду, и так далее. А в постели как начнёт сюсюкаться: я тебя не придавил, тебе, рыбка, не больно, тебе хорошо, моя киса… Тошнит меня уже от него. Понимаешь, тош-нит!