Я ещё живой. Рассказы и повести

Он так артистично всё излагал, пародируя и жестами, и голосом героев своего рассказа, что не смеяться было невозможно.

Но однажды Сосновский дошутился. Кроме прочих шуток и приколов, он любил сочинять пошлые матерные песни на популярные мелодии. И если бы просто матерные…

– Макароныч, спой что-нибудь новенькое, – как-то попросили его.

– Новенькое? Ладно, будет вам новенькое. Песня про жену, муж которой уехал в длительную командировку.

Макарыч запел песню собственного сочинения на мотив общеизвестной песни «Раскинулось море широко». Надо отдать должное, у него был хороший голос и отменный слух. По крайней мере, фальшивых нот за ним не наблюдалось. В этой песне был такой куплет:

За то, что раскинула ноги,

Прошу её не оскорблять —

Она не заморская шлюха,

А просто советская б…

Всем песня понравилась, даже кагэбист, говорят, смеялся, когда ему докладывал стукач. А вот Сосновскому было после не до смеха. Таскали его не раз на собеседование в известное учреждение и заставляли петь вживую свои творения в присутствии всех сотрудников. Им было смешно, а Макарыч уже сам не рад был своим талантам. Рассказывали, что только парторг шахты сумел убедить компетентные органы в том, что Сосновский никакой не враг советской власти, а обыкновенный придурок. Хотя я думаю, что там и без этого сидели не дураки.

Макарыча оставили в покое, но острот его мы какое-то время не слышали. Однако такой дар не пропьёшь и не прогуляешь, и вскоре на посадочной площадке опять было весело и шумно.

Теперь расскажу о последней шутке Макара Макарыча на шахте.

Как-то раз Сосновскому дали всего одного ученика. Зато какого! У него был явный талант скульптора. Он всё время лепил фигурки, и делал это очень мастерски. В руках этого практиканта постоянно находился кусок глины, который он разминал и после превращал в очаровательную зверюшку или птичку.

– Что ты, Серёга, всё время ерундой маешься? – сказал ему как-то Макарыч. – Слепил бы что-нибудь стоящее.

– А давай я тебя вылеплю, – предложил ученик.

– А сумеешь?

– Запросто!

– Ну смотри, если не буду похож…

– Да мне не впервой, Макарыч, я для памятников на кладбище уже несколько бюстов вылепил. Ещё ни один заказчик не обиделся. Так то я по фотографии делал, а с натуры гораздо легче.

– Тьфу на тебя. Я ещё пожить хочу. Хотя… может, и сгодится, когда помру. Только вот что, лепить будешь, чтобы никто не видел, а то скажут, что у Макарона крыша поехала. Дескать, слепил из Макарона шута Наполеона.

Несколько дней ученик прилежно работал над бюстом своего учителя, скрывая ото всех будущий шедевр. Всё было бы хорошо, если бы машинист электровоза Федя Кострицкий по кличке Кастрат не нанёс Макарычу кровную обиду. В тот роковой день Федя на шутку Сосновского по своему адресу отреагировал не совсем корректно:

– Макарон, а знаешь, почему Каин убил своего брата Авеля?

– Знаю, Кастратушка, знаю, – ехидно отвечал Макарыч. – Потому, что Авель любил рассказывать старые анекдоты про кастратов.

– Нет. Потому что не любил таких гомосеков, как ты.

Такое оскорбление старый любитель молодух безнаказанным оставить был не в состоянии. Ничто не могло его так оскорбить, как причисление к сексуальному меньшинству. План вызрел мгновенно.

– Доставай из схованки мой бюст, Серёга, – сказал он ученику. – Будем сейчас делать, как у мадам Тюссо.

Ученик был сообразительным. Быстро нашли старую спецовку, которая использовалась как подстилка на импровизированной скамейке возле сухой трансформаторной подстанции, какие-то рваные сапоги, в которых носили путеремонтщики болты и костыли, старую каску, служившую удобной ёмкостью для солидола. Из всего этого получилось вполне приличное чучело. Его отнесли до поворота выработки на сопряжении штрека с ходком на посадочную площадку и положили на рельсовый путь в ожидании Федьки Кастрата, который должен был везти партию груза на опрокид. Место выбрано было идеально. Здесь машинисты набирали скорость, чтобы не буксовать на подъёме, а поворот штрека ограничивал обзор машинисту электровоза. Перед входом в этот поворот машинист в обязательном порядке подавал звуковой сигнал, предупреждая об опасности тех, кто мог находиться вне зоны видимости состава. Уложив чучело на рельсы так, чтобы выглядело естественно, на голову ему нахлобучили каску и повернули лицом навстречу гибели.

– Как живой, – вздохнул Макарыч, – даже жалко губить такой шедевр. Но искусство требует жертв. Да, студент?

– Ради такого дела я ещё сваяю, – заверил ученик.

– А вон и Кастратушка едет, пойдём в ожидаловку, спрячемся, а как только проедет, будем посмотреть на этого умника.

Через несколько минут Федя Кострицкий, набирая разгон перед поворотом, подал звуковой сигнал. А ещё через мгновение он заметил лежащего без сознания на рельсовом пути человека, на которого неотвратимо надвигался его гружёный состав из полусотни вагонеток. Остановить махину уже не могла никакая сила. Федя с ужасом и осознанием своего бессилия повлиять на ситуацию наблюдал, как его электровоз легко переехал жертву, в которой он узнал человека, обиженного им всего пару часов назад. Да, совсем недавно Макарыч был весёлый, живой, жизнерадостный – и вот…

Духу осмотреть перерезанное тело у Фёдора не хватило. В шоковом состоянии, остановив состав, он выскочил из кабины электровоза и побежал в сторону опрокида. Первый, кого он увидел, был опрокидчик Лёня.

– Лёня! – закричал перепуганный насмерть машинист электровоза. – Я Макарона, кажись, переехал.

– Как переехал? Где? – приходя в состояние ужаса, спросил рабочий.

– Там, на повороте. Затормозить не успел… Он уже на рельсах лежал… бледный такой… и глаза уже закрытые.

– А ученик его? Они же вместе пошли.

– Не знаю, я только Макарона видел. Он один на рельсах лежал и не дышал уже. Лёня, пошли, посмотрим.

– Не-е-ет, я покойников боюсь. Представляю, какая там каша… Бр-р-р! Давай лучше горняку скажем, он только что с породного бункера звонил.

Вызвали горного мастера, и уже собрались было идти с ним осматривать место несчастного случая, как к ним, живой и невредимый, подошёл с невинным выражением лица Макар Макарович собственной персоной в сопровождении своего весёлого ученика. Федя потерял сознание…

Лучше всех эту шутку оценил директор шахты. Не успел электрослесарь Сосновский помыться в бане, как начальник отдела кадров вручила ему далеко не в торжественной обстановке трудовую книжку с записью «в связи с переходом на пенсию».

Путь на любимую шахту был отрезан окончательно и бесповоротно. Однако недолго пылился без дела талант Макарыча. По осени играли свадьбу старшего внука. Все гости были в неописуемом восторге от шуток и розыгрышей бывшего слесаря. Свадьба под руководством деда прошла на ура и на одном дыхании. Обычно свадьбы в наших краях проводят в два дня, а эту по просьбе родственников и соседей пришлось растянуть на три – так было весело. Через некоторое время его пригласил сосед провести свадьбу дочери. Так Макарыч стал нештатным тамадой. Казалось бы, живи, наслаждайся любимым делом, так нет, оставаться в рамках приличия надолго было не в его характере.

Однажды на свадьбе солидных людей, к которым из-за границы приехали близкие и дальние родственники – а для них, собственно, и предназначалось это шоу, – Макар Макарович проявил себя с самой отвратительной стороны. Будучи человеком простым и «без мух в голове», как он говорил, Макарыч почувствовал себя неуютно среди чопорной, демонстративно малопьющей, культурной и насквозь фальшивой публики. «Ну ладно, – подумал он, – покажем вам, кто вы есть на самом деле». И принялся самыми иезуитскими методами накачивать гостей алкоголем. Первым делом он убедил всех присутствующих, что не пить до дна означает кровно обидеть молодых. Оставлять на слёзы в рюмках водку – желать молодым горькой судьбы. Когда дело дошло до даров, тут уж Макарыч развернулся вовсю, наливая по полному фужеру водки и заставляя пить не только дарящих, но и всех остальных – для моральной поддержки. Всё фиксировалось на видеокамеру, которая в то время считалась особым шиком и признаком солидности мероприятия. Тамада призывал родителей не скупиться на водку, а родственников – на подарки. Первые были в этот момент очень довольны тамадой, чего нельзя было сказать о прижимистых родственниках из Германии. К вечеру не осталось ни одного трезвого человека на свадьбе, за исключением Макарыча, который добросовестно относился и к работе тамады, и к обязанностям оператора.

Настало время конкурсов. От желающих принять участие не было отбоя. Самыми активными были в доску пьяные иностранные гости. Для начала Макарыч провёл несколько музыкальных, вполне безобидных, конкурсов, а потом объявил в микрофон:

– А сейчас объявляется конкурс специально для самых дорогих зарубежных гостей! Участие принимают исключительно дамы! Желающие могут занять места вот за этим столом. Приз победителю – бутылка лучшего в мире шампанского, нашего, а не какой-то там мадам Клико!

Шесть раскрасневшихся от предыдущих подвижных конкурсов дам и один мужчина поспешили занять места за указанным столом.

– Я же сказал, что это конкурс для дам, – сделал мужчине замечание тамада.

– О, я, я. Любить русский традиций. Хотеть играть. Любить играть. Дафай, дафай!

– Это Вальтер, – пояснила тёща, – муж моей двоюродной сестры. Пусть сидит, всё равно не отвяжется. Он по-русски говорит хуже, чем я по-немецки. Хотя я, кроме «хенде хох» и «Гитлер капут», ничего не знаю.

– Ладно, – согласился Макарыч, – пусть сидит, сам напросился.

Тамада объяснил правила конкурса: нужно с закрытыми глазами без помощи рук откусить как можно больший кусок от неочищенного банана. Условия простые: кто быстрее и больше откусил – тот и победитель. Затем Макарыч отвел в сторону помощников и объяснил им их задачу. Помощники были парни молодые, весёлые и вполне понятливые. Конкурсантам, прежде чем завязать глаза, показали, где перед ними на столе помощники будут держать на вытянутых руках бананы, чтобы они могли заранее примериться. Затем завязали им глаза и заставили завести руки за спину, чтобы не было соблазна ими себе помогать. Когда участники конкурса готовы были по команде приступить к выполнению задания, помощники ловко натянули на бананы презервативы и замерли в ожидании.

– Начали! – скомандовал тамада. – Маэстро, музыку!

Некоторые дамы, наткнувшись губами на знакомый предмет, испытали настоящий шок. Победителем оказался Вальтер, который отхватил самый большой кусок банана, даже не поняв подвоха. Зато стал счастливым обладателем приза, которым тряс над головой и что-то радостно выкрикивал на немецком. Очевидно, в этот момент он чувствовал себя Шумахером, выигравшим важный этап «Формулы 1», и требовал от тамады новых побед, чтобы закрепить свой успех.

В общем, свадьба прошла очень весело, но когда протрезвевшие гости посмотрели на себя в кино – а там было на что посмотреть помимо конкурса с бананами, – Вальтер что-то простонал по-немецки.

– Что он сказал? – поинтересовалась хозяйка у своей двоюродной сестры.

– О мой бог! Какие же мы свиньи, – перевела сестра.

– Правильно, это вам не русиш швайн, – подвела итог хозяйка.

Макарыч был доволен своей работой, даже приобрёл копию видео этой свадьбы. Но это была, пожалуй, его лебединая песня. Может быть, из-за расстройства заморского гостя, а может, по какой другой причине Сосновского перестали приглашать на подобные мероприятия. Стареющий Макарыч заскучал дома и, чтобы совсем не утратить квалификацию, тренировался на жене, детях и внуках, доводя порою своих родных этими шутками до белого каления.

Так прошло несколько лет. Однажды из Москвы приехал погостить младший внук, самый любимый. Он уехал в столицу уже чужого государства на заработки и быстро нашёл там своё счастье в лице коренной москвички с отдельной квартирой, с которой уже год прожил в счастливом, хоть и неофициальном, браке.

– А почему жена не приехала с тобой? – поинтересовался дед.

– У неё бизнес, – с гордостью ответил внук. – Я с ней и познакомился, когда она взяла меня к себе на работу.

– У неё, стало быть, бизнес, а мой любимый внук – подкаблучник, – горько вздохнул Макарыч.

– Да уж лучше быть в Москве подкаблучником, в чистоте, тепле и с деньгами, чем гнить в вонючей шахте за копейки, – обиделся внук.

– Лучше быть в дерьме, но оставаться при этом человеком, а не альфонсом. Когда ты работал в шахте, ты был человеком.

– Да каким я был человеком, дед? Я даже семью себе завести не мог позволить.

– Заводят собак! Мы с твоей бабкой, прежде чем построить вот этот дом, пять лет клопов в бараке кормили, но были счастливы.

– Сравнил! Когда это было? Совсем в другие времена!

– Не помню кто, но кто-то очень мудрый, сказал: «Времена не выбирают, в них живут и умирают».

– А это ты к чему?

– Боюсь, что сейчас не поймёшь.

Два дня Макарыч ходил задумчивый, а потом решил спасать внука. Он стал уговаривать того взять его с собой, так как никогда не был в Москве.

– Вот умру и не увижу столицу златоглавую, – убеждал он внука. – А так и Москву посмотрю, и на жену твою полюбуюсь. Может быть, ты наврал всё, потому и не хочешь, чтобы я ехал. Или ты деда стыдишься?

– Ничего я не стыжусь. Просто ты начнёшь там свои шуточки шутить, а это тебе не шахта, могут не понять.

– Стыдишься деда – так и скажи. Они там, наверное, графья, конечно, не то, что мы, шахтерня неотесанная…

– Да ладно тебе! Собирайся, поехали.

Вы видели, как ведёт себя собака, выпущенная на волю после долгого пребывания взаперти? Тогда можете понять ощущения Макарыча. Ехать решили автобусом из Луганска. Дедушка по достоинству оценил удобства сидений добротной машины, в первую же минуту попробовав все виды регулировки положения кресла, к большому неудовольствию сидящего сзади тучного мужчины. Внук расположился у окна, а Макарыч занял место у прохода. Автобус тронулся, и дедушка сразу же «включил дурачка».

Проходившему мимо него второму водителю он сделал замечание:

– Во время движения автобуса хождение по салону запрещено.

– Мне можно, – вежливо пояснил молодой человек, – я водитель этого автобуса.

– А как же мы тогда едем, если водитель по салону разгуливает? – изобразил удивление Макарыч, но потом подмигнул и сказал: – А—а, понятно. Автопилот включил.

– Нет, дедушка, – так же вежливо ответил молодой человек, – я второй водитель.

Макарыч хотел продолжить беседу, но внук толкнул его локтем в бок:

– Дед, не мешай людям работать.

– Я ничего, я просто интересуюсь, – пробормотал дедушка, а водитель, извинившись, пошёл в конец салона. – Надо же, какие вежливые. Даже неинтересно.

Когда молодой человек, возвращаясь, поравнялся с Макарычем, тот поймал водителя за лацкан пиджака и великосветски произнёс:

– Извините меня, пожалуйста, можно вопрос?

– Да, пожалуйста.

– Скажите, во сколько мы прибудем в Мариуполь?

– Мариуполь совсем в другой стороне, дедушка. Мы не будем через него проезжать.

– А разве мы едем не на Мариуполь? – искренне удивился Макарыч.

– Нет, дедушка, этот автобус идёт на Москву.

– Как – на Москву? – в голосе старика одновременно прозвучали нотки ужаса, удивления и возмущения: в Сосновском проснулся настоящий артист.

– Степаныч! – заорал не своим голосом водитель коллеге, – останови! У нас тут пассажир рейсы перепутал.

Внуку стоило огромных усилий убедить обоих водителей, что дедушка таким образом шутит.

К чести водителей, нужно сказать, что чувство юмора у них всё-таки было, и кончилось дело тем, что Макарыч большую часть пути развлекал их, перебравшись на переднее сидение, анекдотами и весёлыми историями из шахтёрской жизни. А в Москве они тепло распрощались, как старые друзья, сказав внуку:

– Классный у тебя дед, береги его. Сколько ездим, а такого весёлого встречаем впервые.

Макарыч предусмотрительно попросил внука показать Красную площадь.

– Да успеешь ещё, – не понял подвоха внук. – Давай сначала домой.

– Нет, внучок, хочу посмотреть Красную площадь, а потом и помирать не страшно будет.

– Ты чего, помирать собрался?

– У меня уже возраст такой, что в любой момент могу кони двинуть. Уважь старика, покажи площадь.

– Ну ладно, – согласился внук, – поехали. А ты как хочешь – в метро или такси возьмём?

– На такси я и дома покатаюсь. Давай метро.

Побродив по Красной площади, Макарыч сказал:

– Теперь можно и домой.

Внук значение этих слов поймёт немного позже.

Когда приехали на квартиру, хозяйки дома не было.

– Юля ещё на работе, – пояснил внук. – Можешь отдохнуть с дороги. Хочешь – на диване, а хочешь – кровать постелю.

Дедушка предпочёл мягкий кожаный диван, и под звуки телевизора быстро заснул.

Часа через три внук разбудил дедушку:

– Дед, вставай, Юля пришла.

Макарыч поднялся, сонно протирая руками глаза. В комнату вошла женщина лет на пятнадцать старше внука, высокая, худощавая, с короткой, под ёжика, стрижкой. На лице не была написана радость от встречи.

– Кто это? – спросил Макарыч, изображая искреннее удивление.

– Ты что, не проснулся? Это же Юля – жена моя, – пояснил внук.

Дед задумался, будто пытаясь что-то вспомнить или сообразить, бормоча себе при этом под нос:

– Юля, Юля… в попе дуля…

А потом изобразил ещё большее удивление:

– А тогда кем была та, с которой ты к нам приезжал?

…Домой ехали уже поездом, в плацкартном вагоне, на боковых местах, с полным комплектом вещей. Ехали молча, не глядя друг на друга. Если внук умел молчать сутками, то Макарыч себе этого позволить не мог.

– Ну не понравилась она мне, – сказал он виновато. Внук не реагировал. – Ну какая она тебе жена? Ты молодой, красивый… Она же старуха! Да к тому же ревнивая, и чувства юмора никакого. Ну на кой она тебе?

Внук молчал, демонстративно глядя в окно, будто деда для него больше не существовало.

– Пожить в Москве захотелось? – продолжал Макарыч. – Подумаешь, Москва! Стоит ли из-за этого губить свою молодость? Нет, я понимаю, был бы ты артистом, тогда – да, а так – мальчик на побегушках у тощей старушки. По мне лучше с бедной молодухой, чем с богатою старухой. Молчишь? Тогда сам знаешь, где торчишь.

Мимо проходила проводница, предлагая чай.

– Хочу чаю, аж кончаю, – сострил дедушка. – Нам два чая, пожалуйста, милая барышня.

– Мне не надо, – сердито пробурчал внук. – Лучше я пойду покурю.

– Всё равно несите два, я и сам выпью.

Внук пошёл в тамбур, но, проходя мимо купе проводников, задержался и о чём-то долго с ними беседовал.

Когда проводница принесла Макарычу чай, тот снова взялся за своё:

– Милая барышня, скажите, пожалуйста, во сколько поезд прибывает в Воркуту?

– В какую Воркуту, дедушка? Мы идём на Луганск.

– Как на Луганск? – включил свой артистический дар старик. Он и предположить не мог, что его с потрохами предал родной внук.

– Так, на Луганск, – подыграла Макарычу проводница.

– А мне в Воркуту надо, мне на Луганск не надо!

Стала подтягиваться любопытная публика из соседних отсеков и сочувствовать бедному заблудшему дедушке, ругая всех и вся, вспоминая его непутёвых родственников, бросивших больного старого человека на произвол судьбы, кляня на чём свет стоит нынешнюю власть и современные нравы. В такой обстановке Макарыч чувствовал себя как рыба в воде и ещё больше входил в кураж.

– Все меня бросили, никому я не нужен.

– А молодой человек, который сидел с вами, – он кто? – поинтересовалась сердобольная полная женщина.

– А я почём знаю, он даже чаю не захотел со мной выпить.

– Надо же что-то делать, – сочувственно произнесла другая, не менее сердобольная женщина.

– Граждане! – завопил старик. – Остановите поезд, я сойду, пока далеко не уехали.

Когда кто-то из пассажиров начал всерьез интересоваться, где находится стоп-кран, проводница не на шутку испугалась:

– Какой стоп-кран? Вы что? Погодите, я сейчас старшего позову.

Она вернулась с коллегой, оказавшимся довольно-таки крепким мужчиной, объясняя ему на ходу ситуацию, как будто тот не был в курсе происходящего.

– Ну что ж, на ближайшей станции будем высаживать, – сказал мужчина в форменной одежде.

Публика неодобрительно зароптала.

– Не волнуйтесь, граждане, мы передадим дедушку дежурному по вокзалу, там разберутся.

…Как ни упирался Макарыч, но силы были неравны, и он оказался на перроне незнакомой станции. Когда его волокли мимо внука, мирно курившего в тамбуре, он умолял проводников:

– Вот, у внучка спросите, он подтвердит!

– Вы знаете этого дедушку? Он утверждает, что вы его сопровождаете.

– Не знаю я этого психа. Он ещё в Москве ко мне привязался. Мне он сразу показался подозрительным.

– Предал деда? – уже стоя на перроне, сказал горько Макарыч. – Предатель! Ты первый предатель в роду Сосновских. Ну и катись к чёрту.

Старик громко сплюнул, отвернулся и пошёл вдоль состава.

– Ладно, дед, – примирительно сказал внук, – я пошутил. Залезай обратно.

– Да пошёл ты!

– Ну чего ты обиделся? Ты пошутил, я пошутил. 1:1. Залезай, а то поезд сейчас тронется.

Макарыч, не отвечая, медленно шагал вперед. Снова пришлось применить силу, чтобы втащить старика обратно.

Дальше ехали молча, расположившись каждый на своей полке. Если Макарыч был сильно подавлен, то у внука настроение заметно поднялось. Расплатившись бутылкой коньяка с проводниками за удачный розыгрыш, перед тем как залезть на верхнюю полку, он наклонился к отвернувшемуся к стене старику и тихо сказал:

– А всё-таки я люблю тебя, дед. Прости и не сердись.

Макарыч и без этого простил уже внука и нисколько не сердился. Он был счастлив. Его душу наполняла двойная радость: любимый внук возвращался домой – и появилась, наконец, достойная смена. Теперь можно с чистой совестью уходить на покой.

Судный день Василия Мухина

– Что вы на всё это скажете, товарищ Мухин? – спросил председатель товарищеского суда Фёдор Степанович Кулиш. – Да вы встаньте, встаньте, когда к вам обращаются. И отвечайте внятно и понятно, как всё произошло, как вы избивали свою жену и за что. Только всё по порядку и обстоятельно. Должны же мы, наконец, разобраться, кто прав, а кто виноват. Мы вас слушаем, Мухин.

– А шо говорить? Ну, пришёл, ну увидел, ну дал в глаз, блин… – вставая, произнёс обвиняемый.

– Вы, Мухин, – пропищала общественный обвинитель Вера Павловна Чижова, – излагайте всё по порядку. С чего всё началось и как вы докатились до того, чтобы поднять руку на женщину, мать ваших детей.

– Гражданин судья, – взмолился Мухин, – шо это она про детей? Нет у меня никаких детей.

– Значит, мать своих будущих детей, – не растерялась Вера Павловна. – Не уходите от ответа, Мухин. И не надо здесь юлить.

– Да, Мухин, отвечайте по существу, – произнёс председательствующий, непонятно для чего постучав карандашом по графину с водой.

Отвечать по существу Василию Мухину было не под силу. Во-первых, он чувствовал себя в данной ситуации полным идиотом, а во-вторых, произнести фразу без мата для него было непосильной задачей. Матерные слова Вася начал произносить раньше, чем осилил слово «мама». Сказалось воспитание отца и старших братьев. В шахте было ему легко и просто общаться с коллегами – там этот язык был предельно понятен каждому горняку, но в суде, пусть даже товарищеском, Василий чувствовал себя явно не в своей тарелке. А ведь говорить что-то надо.

– Гражданин судья… – неуверенно начал Мухин, но председательствующий его оборвал:

– У нас суд товарищеский, и тут обращение принято «товарищ». Не волнуйтесь, Мухин, мы здесь, прежде всего, чтобы вам помочь стать на правильный путь. А если мы не найдём взаимопонимания, то передадим это дело уже в гражданский суд, а там уже будут с вами не так говорить. Давайте всё по порядку рассказывайте, с чего всё началось.

В зале сидело около полусотни человек. Одни пришли из любопытства, других обязали присутствовать как представителей участка, на котором работал обвиняемый. Один из этих представителей, коллега и друг Мухина Витька Хромушин, выкрикнул:

– Давай, Васёк, расскажи по-быстренькому, а то на автобус опоздаем.

– Попрошу тишины в зале! – строго крикнул председатель. – Мы вас слушаем, Мухин.

– Ладно, всё расскажу, – покрываясь потом, произнёс обвиняемый. – Только не перебивайте, Христа ради. Кгм… кгм… Давеча крепим лебёдку в штреке. Я и этот му… Казбек нерусский. Я откос в лапу вставил… он, ссс…, длинный, блин… Я держу, тяжёлый, б… бляха… Ору этому мму… Казбеку: «Подбей лапу, бб…»! А он, ммму… «Чем бить буду?». Я… мне тяжело, ббб… лин, ору: «Возьми кувалду, ддолб… бб, и бей по лапе!». А он, ммм… «Больна будит!». Я ему: «Х… нерусский, бей по лапе, говорю, мать твою за ногу!». А этот ддол… бак своё: «Больна будит!». У меня спина, бб.., трещит, я держу откос… У меня ж… в дулю.., в глазах мухи, ору: «Бей, ббб!.. Я уже не могу, б.., сколько можно же ж… Бей, ссу…»! А он опять: «Больна будит!». Ну не ммму…? У меня уже сил нет, думаю уже, брошу нах… эту хху… дровеняку, блл… А как подумаю – опять подымать, то думаю: ну её нах… Ору этому пи… «Бей по лапе, турецкий твой папа, она железная!». И этот му… как ухху… мне кувалдой по ноге… Ёпп… понский его папа! Догнал бы – убил бы нах… этого пи… пианиста, блин. Кинул ногу в канавку нах… Вода, бб.., аж шипит. Думал, поможет. Них… ббб… Синяя, ббб… Как баклажан у негра. А этот пи… анист… нну, Казбек: «Я же говорил, больна будит». Я в него кинул кувалду… ббб… Промазал нах… А то убил бы нах… Тут начальник пришёл, говорит: «В больницу надо». Ну, нах… В больнице я не лежал! Тогда он говорит: «Пи… ну, в общем, иди домой». Я и попи… ну, пошёл домой. А Тоська, су… Ну, не знала, что я раньше приду, бб… Гришка, мразь, тоже не знал, пи… Ну, он тоже пианист, только умный, не то что этот ммму… Казбек. Я захожу, а они е… ну, как его… Вот, блин, как это называется? Ну, ладно, Гришка в окно… С моей ногой куда, нах… гнаться за этим молокососом. А Тоська, ссу… голая совсем, бб… говорит: «Вася, это не то, о чём ты подумал». Я ей: «Ты шо, ох… совсем, бб… У меня нога больная, б…, а глаза здоровые пока ещё, нах…»! А Тоська: «Вася, не верь глазам своим, верь мне!». Ну, нах… Я ещё не совсем е… ну, не поехал, нах…. Глазам своим не верить, куды ни нах… Дал ей промеж глаз, а рука у меня тяжёлая, блин, а то бы растянул удовольствие, нах… Думаю, убью ещё, нах… Потом, нахх… посадят… Ну её нах… И пошёл к куму лечиться, блин… Вот.