Ещё не вечер. Рассказы. Новеллы. Повести

– Не переживай, старик, – сказал Чот, – девчонки нас не подведут. Скажу тебе откровенно, я с ними договорился заранее. Они уже ждут нас. Наверное, уже и костер развели – шашлык готовят. Да и мы тоже не с пустыми руками к ним заявимся.

Еще садясь в машину, я успел разглядеть у него в фургоне ящик с водкой:

– Ого! Ну ты даешь, Лешка! Это же почти весь твой месячный запас!

– Бери выше, – небрежно бросил приятель. – Это запас за два месяца. Вот так-то.

Было ясно, что Чот заранее подготовился к пикнику и сейчас, похоже, он был весь поглощен предстоящей встречей с девочками.

– Девчонки, конечно, те же, что были в прошлый раз у тебя на вечеринке? – спросил я.

– Ты имеешь ввиду мальчишник у меня в июле?

– Да.

– Не все, но ты почти угадал. Во всяком случае Людка там будет. Я тебе обещаю. А ты на нее глаз положил, а, старик? Признайся честно.

– Да – а. Она девчонка ничего, – задумчиво промямлил я.

– Что значит ничего? – удивленно воскликнул Чот. – Ничего – это пустое место. Сказать, что она ничего, значит не сказать самого главного. Людка – класс девка! А как она подмахивает, как горяча в постели, когда заведется! Ее почти не надо уговаривать. Конечно, она не красавица, но и не дурнушка. Важно, что она не дура. Девочка без предрассудков. А как она тебе сама показалась на этот счет?

– Что ты хочешь сказать?

– Повторяю, она без комплексов. Говоря по-мужски, если ты попросишь ее о маленькой услуге, она не станет ломаться. Это не в ее правилах. К тому же, как я заметил, извини, но я наблюдал за Вами весь мальчишник, и ты не остался равнодушен к ее мордашке. А? Скажешь не так? Что молчишь? Уснул, что ли? – Чот повернулся ко мне и увидел, что я сижу с закрытыми глазами, удобно расположившись на сиденье.

Наверное, он решил, что я немножко того, тронулся на радостях от предстоящей встречи с блудливыми девками. Ибо как я мог уснуть во время доверительного разговора между друзьями. Он ничего не сказал и устремил все свое внимание на дорогу. Я нарочно притворился спящим: мне хотелось погрузиться в приятные воспоминания о прошлом мальчишнике, хотя назойливое постоянно требующее ответа внимание Чота не давало мне времени отвлечься. Что-то он разговорился не кстати. Ну да черт с ним! Тем более что друзьями нас никак не назовешь, скорее приятелями, да и то с большой натяжкой.

«Интересно, – размышлял я, – что ему на сей раз от меня нужно? Чот не был человеком бескорыстным, он был из тех, кто за плевок готов был потребовать сотню, а то и вдвое больше содрать с человека и глазом не моргнуть. Совести у него с гулькин нос. Хотя девки от него без ума. Он любой вскружит голову. Вот и подумаешь, что такое любовь и сколько она стоит, если такая дрянь, как Чот, имеет успех у баб. Почему он так неожиданно решил пригласить меня на пикник? Какую цель он преследует? Ладно, не стану ломать голову, все скоро станет ясно. Сегодня все – таки счастливый день. Сегодня днем я приобрел книгу, за которой охотился целый год. И вот мне повезло, и еще как повезло, правда, детина в зеленой куртке запросил за эту тоненькую книжечку втридорога, аж восемьдесят «колов». Но после отчаянного торга, когда я уже махнул рукой и собрался уходить, детина уступил, и я купил эту книгу почти задаром. За полсотни…

А сегодня ведь восьмое число. Мои именины. День Преподобного Сергия. На небе ни тучки. Солнце по – летнему, может быть, в последний раз пригрело землю – матушку и отдало ей, кормилице, свою силу и ласку».

– Что ты там бормочешь? – поинтересовался Чот.

Я открываю глаза и возвращаюсь к действительности. Должно быть, я и в самом деле ненадолго задремал.

– Стихи, – говорю я и окончательно прихожу в себя.

– Ну ты даешь, – удивился Чот. – Я так и подумал, что ты стихи во сне сочиняешь. Слышу что-то такое про осень.

– Нет, это не мои стихи.

– Да?

– Одного поэта девятнадцатого века. Скоро мы приедем?

– А мы уже приехали. Выходите, пожалуйста, сэр! Ну, как вам здесь нравится?

Передо мною, насколько мог охватить взгляд, неожиданно открылась замечательная панорама среднерусской природы, достойная кисти живописца. И не только любителя. Это был заповедный уголок природы, вдоль и поперек исхоженный человеком, но тем не менее не потерявший своей первозданной красоты. Я невольно залюбовался лесом.

«Как жаль, – подумал я, – что не захватил с собою фотоаппарат. Возможно, некоторые из моих фотоснимков попали бы на городскую выставку, и, чем черт не шутит, я даже получил бы за них одно из призовых мест».

К сожалению, мудрые мысли, как и добрые поступки, приходят к нам поздно.

И все же надежда оставалась. Если нельзя заснять природу, всегда к вашим услугам карандаш и блокнот. И всегда имеется возможность рассказать о ней.

Деревушка, которая была недалеко от нас, носила звучное название Уткино, что соответствовало действительности. Вблизи от нее в низине находилось небольшое болотце, с которого то и дело взлетали в серое октябрьское небо дикие утки. Это место меня сильно притягивало. Мне хотелось посмотреть на этих вольнолюбивых красивых птиц поближе. И в то же время это болотце меня чем-то отталкивало и пугало-тогда я еще не понимал чем.

По имени деревушки прозывался и детский санаторий, который уютно расположился поблизости, – всего в двух километрах от того места, где мы с Чотом остановились. Санаторий, бывший барский дом, стоял значительно выше деревни, и до него нужно было тяжело подниматься по крутой, густо заросшей жимолостью горе. Деревня, естественно, находилась в низине, и только церковь Николая Угодника с очень высокой колокольней хорошо просматривалась с любой стороны.

– Нравится здесь? – спросил Чот.

– Еще бы! Классная местность!… А где же все? Где девчонки? Тут же никого нет. Может, ты меня не туда привез? Мы не заблудились?

– Да нет, именно туда куда надо. Я и сам удивлен, что их здесь нет. Мы же договаривались на шесть часов.

– Так где же они?

Глаза Чота беспокойно забегали, как у вора, уличенного на месте преступления. В первый раз в жизни я видел его таким растерянным и нервным. Что-то должно было случиться из ряда вон выходящее, чтобы он почувствовал себя, словно подвешенным над землей. Что бы он, этот привыкший командовать и верховодить еще в детстве всеми мальчишками нашего двора, мог чувствовать себя так неуютно и скованно от одного моего невинного вопроса? Чудес на свете не бывает. Но после того, что я прочел у него на роже, невольно в них поверишь. А может, это мне предупреждение?

Я никогда не был в числе его холуев, но привык относиться к нему с уважением. Покровительство, которое он мне оказывал, выделяло меня среди других его уважателей, среди его свиты. Я этим обстоятельством гордился, хотя в душе не мог не понимать, какой мелкий человек – мой покровитель. Кстати, я с детства жестоко расплачивался за это самое покровительство. Чот любил брать дань со своих подданных. Моя дань заключалась в том, что я почти каждый день обязан был приносить ему шоколадные конфеты, которые я тайно брал, говоря иначе – воровал у матери из буфета. Благо, что в те далекие дни они стоили не очень дорого, и мама, зная о моей «шоколадной» болезни, покупала их намного больше, чем следовало. Если не было шоколадных конфет, Чот охотно брал дань леденцами. Главное для него было то, что я носил их ему совершенно добровольно, что красноречиво указывало на мою полную лояльность. Думаю, он в ней тоже не сомневался, иначе повел бы себя по отношению ко мне агрессивно.

Должен признаться, что покровительство Чота далеко не всегда спасало меня от насмешек и придирок ребят, а бывало и того хуже – тумаков. В окружении Чота я всегда чувствовал себя «белой вороной». По существу, я таковой и был. Чот, если бы захотел, мог сделать с каждым из нас все. Унизить так, что после хоть вешайся. Каждый из подростков боялся оказаться в глазах товарищей смешным – это-то и была та струна, на которой так хорошо умел играть он. В знании человеческой психологии ему не было равных, хотя в ту пору Чот был просто пакостным мальчишкой.

Он рос в такой шебутной и жестокой семье среди пьяниц и дебоширов, что ему приходилось от рождения изворачиваться среди взрослых и сильных, угадывая их настроение, чтобы выжить. Поэтому тонкости человеческой психологии он чувствовал интуитивно с ранних лет. Мне могут сказать, что надо отстаивать свое достоинство до конца, что нельзя уступать никому, никаким Чотам, даже если они занимают более высокое положение, чем ты, то есть «вышли в люди». Что надо с ними рвать немедленно и навсегда, чтобы они ни обещали и как бы лестно их предложение ни прозвучало. Все так. Согласен. Но как поступить, скажите парню, как не пойти на сделку с собственной совестью, если он страдает последствиями церебрального паралича. Если даже ходить, как нормальный человек, не может. Как быть в этом случае? Не знаете, что ответить? Так я скажу…

Чот, по крайней мере, не давал меня в обиду из ста случаев в пятидесяти, за что я ему благодарен. Потому что на его стороне была сила. Физически Чот был развит лучше других ребят, в свои пятнадцать он запросто, словно мячиком, играл полуторапудовой гирей, что приводило в бешеный восторг всех парней его команды. В среде пятнадцатилетних хорошие физические качества товарища всегда являются решающим аргументом. Считалось, что своим авторитетом Чот был обязан также и старшему брату Олегу, который в ту пору вернулся из мест не столь отдаленных, отсидев три года за участие в какой-то драке. Чот очень не любил, когда его расспрашивали о брате, и резко обрывал любого из нас, кто из глупого любопытства пытался влезть ему в душу. Таких он бесцеремонно посылал куда подальше. И правильно делал. Я на месте Чота поступал бы точно так же.

С той поры прошло десять лет, но вряд ли Чот изменился в лучшую сторону. Портрет человека, которого я обрисовал, не вызывает никакого доверия, и все же я с Чотом поехал. Я подозревал, что Чот что-то задумал. Но что? Узнать бы. Интересно, что он предпримет через минуту, через пять минут?

– Знаешь, я решил, их надо искать, – сказал он. – Я чувствую, девчонки где-то поблизости. – И он пошел в сторону леса.

Я нерешительно последовал за ним. Я что-то предчувствовал.

«Может, стоит мне повернуть назад? Еще успею, если захочу, вернуться домой на ближайшем автобусе», – мелькнула в моей голове мысль, но только мелькнула, потому что я послушно шел за ним.

Вдруг Чот остановился.

– Видишь этот овраг? – спросил он.

Мы стояли на гребне высокого обрыва, окруженного густым молодым ельником. Внизу, под нашими ногами, вилась тонкая лента реки, а перед рекой поднимался густой бурелом из ивняка, сквозь который невозможно было пролезть.

– Там – болото, – объяснил Чот.

– Жуткое место, – поежился я, – свалишься, попадешь в зыбкую трясину и не выползешь назад.

Мы стали медленно спускаться с горы вниз к машине. Идти было очень трудно, то и дело ноги вязли в грязной осенней жиже. Я шел впереди, примерно в метре сзади меня осторожно ступал он. Его шаги были сильно схожи с легкой поступью дикой кошки, которая выслеживает добычу. Он то и дело останавливался и с непонятным мне страхом оглядывался по сторонам. Вдруг под его ногой хрустнула ветка. Я оглянулся. На меня в упор смотрели выпученные налитые кровью глаза Чота. В следующий миг его худые жилистые руки крепко держали меня за ворот куртки. Все, что произошло потом, длилось буквально считанные секунды. Счет в самом деле шел на мгновения.

Чот рванул меня на себя и что есть силы толкнул вниз с обрыва в овраг. Мой полет длился одну сотую долю секунды, но и ее оказалось достаточно, чтобы я успел закричать о помощи. Мой враг испугался. Лежа на спине, на дне оврага, я успел заметить смертельный ужас, отразившийся на его лице – лице зверя.

«Трус! Жалкий напыщенный индюк», – успел я подумать в то время, как он медленно приближался ко мне.

Буду умирать, но никогда не забуду страшных подробностей тех минут. Время, казалось, остановилось навсегда. Еще никогда мне не было так страшно, я не думал, что минута может длиться так долго. Этот человек боится того, что сделал. Клянусь, он пожалеет об этом. Но сейчас я должен воспользоваться его страхом и отыграться. Надо потянуть время. Сейчас это главное. Все остальное потом. Чтобы ни случилось, я должен взять реванш в этой патовой ситуации.

Я почувствовал огромное облегчение, когда понял, что Чот трусит, что он не решится на убийство, потому что кишка тонка, что смертельно боится ответственности, но еще и потому что у него нет времени. Самое большее чем он располагает – это минутой, двумя… Да, не больше. А за это время, если и можно убить человека, то нельзя скрыть следы преступления. Это ясно. Раз так, то единственное, что ему остается, это шантаж.

«Кажется, я просчитал его правильно, – сказал я себе и улыбнулся. – Что ж, раз так, я буду держаться до последнего».

Но все случилось совсем иначе. На деле все оказалось хуже. Никогда еще человек не измывался так над другим подобным ему существом, и никогда еще за всю свою недолгую жизнь, я не испытывал такого мучительного унижения. Негодяй опять сшиб меня с ног, едва я успел, схватившись слабыми руками за сломанный ствол березы, подняться с холодной, продутой всеми осенними ветрами земли.

Чоту не потребовалось больших усилий, чтобы совершить свое черное дело, поскольку жертва, то есть я, сама не проявляла никаких признаков сопротивления. Что это было? Малодушие или что иное? Но у меня руки не поднимались смазать ему по роже или схватить за горло, может быть, потому что все равно ничего путного из этого не вышло бы. Я только бы ухудшил свое и без того безвыходное положение.

Он начал раздевать меня как какую-то девку. Я смотрел, с какой осторожностью, я даже сказал бы, с нежностью, Чот отряхивал дорогие вещи, которые он снял с меня. В его глазах они, по – видимому, имели хорошую цену. И затем с особой тщательностью складывал их в пластиковый мешок. Я не сомневался, что такой же точно мешок приготовлен им и для меня, чтобы спрятать мой голый труп, а затем утопить в этой вонючей речке, которая спокойно текла в трех шагах от нас. Правда, речка слишком мелкая. Мешок будет виден с дороги, и какой – нибудь прохожий или просто мальчишки – рыболовы выловят его завтра утром, если только Чот не предпримет иных мер, чтобы замести следы. Возьмет оба мешка с собой – и прощай, Сергей Иванович. Тебя закопают где – нибудь, под столетним дубом в лесной глуши.

– О, какая небрежность! – воскликнул в эту минуту Чот привередливо. – Пуговка оборвалась, но ничего, пришьем. Разве можно так обращаться с дорогой курткой? Она же не наша – японская. Я за нее тысячи четыре в коммерческом магазине отхвачу. Японцы – народ аккуратный. У них все без сучка и задоринки…

– У них – да. А у тебя ничего не выйдет. Слишком большая ты мразь! – крикнул я и сам удивился, что у меня прорезался голос.

– Дурак ты, Серый, – ответил Чот спокойно. – Кричи не кричи, тебя здесь никто не услышит. Тут гробовая тишина. – И в подтверждение своих слов Чот схватил меня за голову, а потом что есть силы рванул назад. Я никогда еще не чувствовал такой боли. Небо померкло в моих глазах. Вскоре я совсем перестал что – либо ощущать…

3

Первое, что я увидел, когда открыл глаза, был яркий ослепительный свет, который лился из открытого окна, и белый потолок больничной палаты. Я попробовал повернуть голову и застонал, потому что сильная боль в шее неожиданно вернулась.

– Смотри, очнулся! Ну, значит, жить будешь, – сказал кто-то рядом. Этот со стороны ко мне нагнулся, и я увидел круглое лицо и смеющиеся губы человека, смотрящего на меня.

– Будем знакомы, – сказал он. – Меня зовут Александр. Можно просто Сашка. Фамилия моя Егоров.

– Где я?

– Ты в больнице. Сейчас мы одни в палате номер 13. Остальные на процедурах. Всего нас тут шесть человек. Компания собралась у нас дружная, скоро ты со всеми познакомишься. А пока что на, перекуси. Ты, наверное, есть хочешь? – и он подал мне яблоко.

– Давно я здесь? – не обращая внимания на сладкий фрукт, меланхолично спросил я.

– Дней семь будет. Тебя привезли восьмого. Ну и красив же ты был, я тебе скажу. Живой труп. Сам на себя не похож. Спасибо врачам. Они тебя выходили. А если честно, жизнью ты обязан Абрамычу. Это он тебя спас. Можно сказать, вернул с того света.

– Абрамыч – это кто?

– Это наш главный костоправ. Абрамов Петр Фомич – врач милостью божией, с сорокалетним стажем работы. Он тебя так восстановил, что теперь до старости доживешь. Это точно. Тебе лет-то сколько?

– 24. А Вам?

– Ну мне поболе, хотя тоже еще не старик. 5 мая 47 стукнуло. Ну, отдыхай. Не буду тебя тревожить.

– Скажите, что у меня с шеей, почему я голову повернуть не могу?

– Перелом шейного позвонка. Как ты ухитрился его сломать, понять не могу. Шея-то у тебя толстая, короткая. «Ошейник» у тебя там, потому и голову не повернешь. Да, тебе тут письмо. Три дня как пришло. От родственников, наверно?

– А что написано на конверте?

– Отправитель – Никонов И. П., город Подольск.

– Это отец, – обрадовался я. – Из дома.

– Так ты подольский парень. И каким ветром тебя к нам в Домодедовскую райбольницу занесло?

– Понятия не имею. Последние события помню очень плохо. Но Вы прочтите, что мне пишут. Я сам это сделать не в состоянии.

– Да неудобно как-то чужие письма читать. Может, ты сам прочтешь, когда шея заживет?

– Нет, сейчас. Я Вас прошу, читайте.

– Ну ладно, слушай. Отец, значит, пишет.

«Здравствуй, сын! Пишу я тебе эти строки, чтобы объяснить, как ты оказался на больничной койке, да и все остальное, чего ты не знаешь, происшедшее после 8 – го октября.

Мы с матерью поехали в тот день купить картошки для посадки весной на нашем огороде. Конечно, речь идет не о нашей русской, а о голландской картошке, которая, как ты знаешь, дает целое ведро клубней с куста. Той, что мы сажали в этом году, оказалось недостаточно. Время нонче голодное, вот мы с матерью и решили прикупить ее еще побольше, чтобы на следующий год собрать по меньшей мере восемь мешков против пяти как в этом.

Вот мы с матерью и поехали в деревню Уткино, где, ты знаешь, живет твой крестный Иван Василич. У него свой дом и большое соток 12 приусадебное хозяйство. Короче, мы с ним списались, и он нам ответил, как это заведено у добрых людей, «приезжайте».

Выехав на дорогу, что ведет в его деревню, мы заметили, как какой-то рыжий парень подымается из оврага с пластиковым мешком и курткой очень схожей с твоей японской. Ну вот, вышел он на дорогу, увидел нашу машину и как припустит от нас что есть мочи. Мы за ним. На машине пешего человека догнать раз плюнуть. Мать – женщина осторожная, ты знаешь сам, говорит: «Не езжай за ним, ну его к ляху». А меня любопытство разобрало. Я мать не послушал, газку прибавил и за ним по проселочной дороге. Когда мы к нему чуть приблизились, то узнали. Как ты думаешь, кто он? Лешка Чотарев, твой приятель и одноклассник по школе. Я сколько раз предупреждал тебя, чтобы ты с ним не водил дружбу, да ты плевал на мои советы. А что из этого вышло, ты и сам теперь понимаешь. Не водился бы с Лешкой, не была бы шея на боку.

Продолжаю. Мы с матерью вышли из машины, спрашиваем его на всякий случай, какими судьбами он здесь и не с ним ли ты? Он отвечает, что нет, а сам нам в лицо не смотрит, и куртку, подлец, все сильнее к себе прижимает. Мать возьми да взгляни на нее повнимательней, а на вороте куртки метка ее рукой проставленная: «С. Н.» – Сережа Никонов, значит. Тут все и разъяснилось.

Я схватил его за ворот руками, спрашиваю: «Отвечай, подонок, где сын? Откуда у тебя его куртка?» Он и раскололся. Струхнул, наверно. Силенкой Бог меня не обидел, в поясе я покряжистей твоего Лешки буду. В деревне в молодости лошадей подковывал.

Бросились мы тебя спасать. Ты в холодной воде лежал. Сухостоем он тебя прикрыл. Как ты не захлебнулся, не знаю. В беспамятстве утонуть дело одной минуты. Видно, вовремя мы подоспели. Ты уже посинел весь. Я тебя спиртом растер, что для Ивана Васильевича вез. Ну, а потом, взвалил тебя, как в детстве носил, на спину и из оврага вынес. Вот такая история.

Да, когда тебя нес, Лешка попытался нас сбить. Прямо на нас с матерью ехал, да немного не рассчитал. На какой-то дюйм ошибся. Это его и порешило. Его аварийка на полном ходу перевернулась и кверху колесами в овраг полетела. Почти на то самое место, где он тебя похоронить замышлял. Прямо как по писаному получилось. Двери кабины у него заклинило, и он выбраться наружу не успел. Как потом оказалось, его между рулем и сиденьем зажало, и без посторонней помощи он не смог бы сам выбраться. А по моему, так ему и надо! Собаке собачья смерть. Ты как считаешь?

Мы, конечно, в милицию заявили. «ГАЗ – 53» его, хоть и сильно помятый, вытащили и на аварийную стоянку отволокли. Мы с матерью в свидетели пошли, но уже после того как тебя в больницу отвезли. И я лишний раз убедился, что ты в относительной безопасности, то есть, что ко всему прочему у тебя нет воспаления легких.

Врач, дай Бог ему здоровья, не поленился выйти ко мне лично и, хоть не со стопроцентной гарантией, заявил, что у Вашего сына, кроме смещения шейных позвонков, отека легких не наблюдается. И на том спасибо. Хоть маленькая, но надежда, что нам с матерью тебя не хоронить. Это уже чересчур было бы. После смерти Витьки, еще и тебя похоронить. Самое страшное горе для родителей – хоронить своих детей! Но пока, сын, ты еще не отец, а значит, этой житейской истины пока не сечешь! Все познается с годами.

Вполне успокоенный насчет тебя я покинул больницу и с матерью поехал домой. Но ночью я так и не заснул. Все думал о тебе и о Лешке, о перипетиях человеческой судьбы. Два раза вставал с постели и пил валидол. Мать тоже принимала сердечные капли, не мене маво. Разов шесть я за это время звонил в больницу насчет твоего здоровья. И только уже под утро, дозвонившись до дежурной сестры, узнал, что ты переведен в послеоперационную палату и чувствуешь себя вполне сносно, хотя все еще находишься в бессознательном состоянии. Немного успокоившись, я забылся тяжелым сном на несколько часов.

Дежурная сестра мне приврала, конечно, но это оправданно. Ведь сердце семидесятилетнего старика далеко от сердца двадцатилетнего молодца. Работает с большой нагрузкой и значительными перебоями. Сообщи ему всю правду такую, какая она есть, сердце, пожалуй, и не выдержало бы. А так оно еще постучит некоторое время в свое удовольствие.

Утром следующего дня я позвонил в милицию и подробно рассказал о происшествии с тобой. Я был склонен все дело пустить на самотек, то есть смерть Лешки Чотарева сохранить в тайне, пусть поищут мерзавца, думал я, а может, и искать не станут. Мать его, наверняка, не раз молилась, чтобы Господь его прибрал. Он ведь, сукин кот, всю пенсию у нее отбирал, всю до копеечки и бил ее нещадно, если на водку не давала. Теперь хоть вздохнет спокойно на старости лет. Каждому Господь воздает свое по его заслугам.

Но потом я все ж передумал. Чот хоть и сволочь большая, но «человек» все же. Хотя слово человек я пишу в кавычках. Да и мать настояла, чтобы я дал знать в соответствующие органы про то, что приключилось с тобой. Я и позвонил. А потом некоторое время спустя, когда меня вызвал следователь, я все изложил на бумаге, все по порядку, как было. Чему был свидетель. Меня попросили вежливо съездить с ними на место и указать, где Лешкин труп и машина. Ты, конечно, понимаешь, что я не мог отказаться. Чужая тайна – тяжкий груз и давит так же на душу как и грех. Не всякий способен вынести эту ношу. Все на все заняло не больше трех часов.

Мы подъехали на милицейском «Уазике» со следователем «Пыжом», еще не старым человеком лет 55, только начавшим лысеть со лба и очень на мой взгляд толковым малым. Лешка уже лежал приготовленный к осмотру на голой земле, накрытый брезентом. «Пыж» попросил меня подойти поближе. Я сначала стоял в стороне, покуда «Пыж» разговаривал с двумя чинами в милицейской форме, по всей видимости, старше его по званию. Пыжом я его окрестил потому, наверно, что он как пыж в охотничьем ружье при выстреле сразу воспламеняется и тут же сгорает, и от него одна зола остается. Намек на вспыльчивый характер следователя.

«Пыж» откинул брезент, и меня чуть не стошнило. Лешка был сам на себя не похож, весь лицом белый, с синими губами. А при жизни его краснощекую рожу за двести метров было видно, как светофор. Сейчас же его маленькие поросячьи глазки, глубоко сидевшие в его квадратном черепе, очень страшно вылупились. Видно, когда он захлебывался, то от ужаса вытаращил зенки, потому что болотную жижу, в которой барахтался, принял за бурлящую адскую смолу. По совести сказать, мне его и на мышиный хвост не жалко. Он заслужил свою смерть. Одним говном на земле меньше стало…

Но кажется, я слишком уж расписался. Кончаю марать бумагу. Покедова, сынок, выздоравливай. В наш магазин привезли молоко. Мать торопит меня бежать за ним. С наилучшими пожеланиями здоровья твой отец и вся наша большая дружная семья, всего шесть человек.»