Небо начинается со взлёта. Сборник стихов и рассказов

И незабвенный перл всех времен и народов, произнесенный именно на вечерней поверке

– подравняться всем по одной половой щели!

Дело в том, что в нашей казарме полы были сделаны из широких плах, по краям которых мы и равняли носки своих сапог в строю, и на построении иногда один взвод выравнивал носки сапог по одной «половой» щели, а соседний – по другой.

Хорошенькое начало!

Наши абитуриентские товарищи занимались неизвестно для нас чем, а мы с Саней занимались рас консервированием карабинов для наших же более удачливых товарищей и паковали свой нехитрый скарб для отъезда домой.

Возле стадиона, за барокамерой, возле мусорки, для нас поставили большую ванну, наполненную машинным маслом, под ней мы по утрам разводили костер из досок и упаковок от тех же карабинов.

Мы подцепляли железными крючьями каждый карабин, опускали их в кипящее масло, затем вынимали на стол, и тряпками стирали размякшую консервацию. Грустные мысли приходили тогда в голову, и какое-то отчаяние уже владело нами.

Мысленно я уже попрощался с училищем.

Жара стоит на улице, жары еще добавляет кипящее в ванне масло. Мы, потные, чумазые, как черти в аду, уже не первый день е… ся с карабинами.

И тут по дорожке, идущей вокруг стадиона, в широких и коротких брюках, нахмурив кустики черных бровей, короткими шажками к нам приближается….. «Спаситель» собственной персоной, только что Талмуд в руках не держит. Правильно вы подумали, это был майор Сурис. К тому времени он уже, как начальник курса, принял от майора Салина наш курс.

Грозно глянув на этих чумазых «грешников в геенне огненной», он прошел мимо нас, ничего не сказав, только нахмурив и без того торчащие кустистые чёрные брови. На следующий день мы с Саней уже стояли в строю товарищей. Да и карабины как-то внезапно тоже закончились. Так что, мужики, вы и не знали, чьи руки ваше оружие готовили.

Про АКС-47

Потом с этими карабинами мы по отделённо занимались за ангаром УЛО подготовкой к стрельбам. Лежа в сухой, пыльной траве, наводили ствол на условного противника, а командир роты, капитан Скударнов прохаживался рядом, пуская нам в глаза зайчики голенищами своих надраенных «хромачей», и своим пронзительным скрипучим фальцетом командовал: целик – мушка!, целик – мушка!

14-го августа мы приняли присягу. Начался курс молодого бойца. Целыми днями мы маршировали по расквадраченному белой краской плацу, отрабатывая строевой шаг, повороты, отдание чести на месте и движении, выход из строя и возвращение в строй и т. д. Надо сказать, август в тот год стоял жаркий. И вот как-то раз, отработав строевые приемы с оружием, отделение наше по команде Скударнова присело отдохнуть и обсохнуть на побеленный бордюр в тень развесистых старых кленов, а карабины свои мы ровненько уложили перед собой на асфальт плаца.

И тут со стороны штаба училища летит грузовик, как сейчас помню – ЗиЛ-130-й. Выскакивает он с дорожки на плац и, то ли не видя лежащие в тени наши карабины, то ли не успев среагировать, шурует прямо по стволам колесами! Раздается ровный стукоток и стволы наших, уже полюбившихся нам, карабинов загибаются в положение «стрельба из-за угла».

Про начало пути

Стригли нас налысо впервые в бытовке первого этажа. Стриг приглашенный цырульник. Посмотрев на себя в зеркало, мы впервые узнавали, что такое настоящие красивые мужские уши, приставленные к чьей-то уродливой башке. Потом в училищную баню и – прощай, «гражданка». Кто особо ценил свою одежду, мог отправить ее домой, кто-то просто выбросил, кто-то приберег в своем чемодане для будущих самоволок. Прямо там, в бане, выдали комплект новенькой, остро пахнущей незнакомым мануфактурным запахом, формы, и такие же душистые сапоги с портянками (пока еще не душистыми).

Подшивали форму – аж болели подушечки пальцев. Толстые края погон никак не хотели протыкаться иглой без применения наперстка. Белый подворотничок пришивался долго, с многочисленными поправками, но все равно криво, «курица» на рукаве норовила улететь на совсем другой уровень от края рукава.

Часть курса молодого бойца мне пришлось пропустить из-за гайморита. То ли простыл во время памятного ливня в воде, то ли сказалось нервное напряжение при поступлении. Короче, полежал в нашей санчасти недельку. Промыли пазухи носа и всё, больше по жизни он меня не беспокоил.

Каждое утро санитарка скликала нас из коридора – робяты—ы-ы – на завтри-и-и-к!

Потом приходила маленькая, крепенькая врач и заглядывала в нос, непроизвольно прижимаясь ко мне своей высокой, полной грудью, туго обтянутой белоснежным халатом. Мне тоже приходилось после этого туго (кхе – кхе). Ну как можно было не влюбиться в нее на все оставшееся в училище время?

А за окном с плаца доносилось буханье училищного духового оркестра – наши учились ходить строевым шагом в составе роты и курса.

Замком взводом у меня был Вова Кузнецов. Он поступил в училище из армии, как и Чемодан, Саша Жарков, Вовка Корешков, Саня Белан, Наумов, Тихон и другие. Естественно, выучка военная у них у всех уже была на высоте, поэтому и по назначали их на командные должности сразу, образовав костяк и опору для начальника курса.

Я вроде не был расп… яем, но за что получил от Вовки за три месяца первого курса аж ДЕВЯТНАДЦАТЬ нарядов на кухню вне очереди, до сих пор не могу сказать. Конечно, отходить их все я не смог, но именно столько Вовка мне «впаял»!

Это сильно сказалось на учебе. Во-первых, было много незнакомых специальных предметов. Математика началась – «Вышка», сопромат, «тряпки» (материаловедение). На школьной подготовке особо-то не выедешь. А тут после лекций идешь в наряд – сампо пропускаешь, а на следующий день пропускаешь вообще все лекции! Итого вылетает два дня теории. В итоге, несмотря на свою «тяму» и старание, я за математику получил просто трояк за семестр.

Это, кстати, мне потом икнулось на выпуске. После сдачи госов на красный диплом мне и еще паре человек предложили пересдать имеющиеся текущие трояки, и получилась бы золотая медаль. Но я решил закончить с красным. Сейчас не знаю, что с ним, с красным – то, делать, а так бы куда еще и кучу золота девать было?

Но сразу после 19-ти нарядов меня, к моему сильному удивлению, назначили командиром 73-го классного отделения с присвоением звания «младшой..»! Да и с Вовкой мы всю жизнь были в прекрасных отношениях, как в училище, так и после.

Про телевизор

Первая училищная зима была для всех нас очень тяжелой. Для меня же первый курс вообще остался черным пятном, просто провалом в памяти. После эйфории поступления – постоянный жесткий распорядок и различные скотогонки – лекции, наряды, зачеты, работы.

Еще и погода выдалась в ту зиму холодная и снежная. По утрам три круга вокруг училища бегом, потом упражнения на плацу. Никаких скидок! Плевались и кашляли, сопли желто – зелеными предгайморитными пятнами виднелись везде на снегу. После умывания холодной водой часто, вместо зарядки, бросали снег, чистили территорию огромно-го училища. А снегу в ту зиму, первую зиму нашу в училище, выпало бога-а-а-то. Напротив нашей казармы кусты, растущие в сторону бани, были забросаны снегом выше веток. Кинешь лопату вверх на кучу снега, а ветер ее – ф-у-у! – всю назад. И работа насмарку. Приходили с уборки территории, снимали сапоги, а они снимались вместе с портянкой – примерзала портянка к сапогу. Поставишь такую на батарею, она стоит, как носок, потом от тепла размягчается, расправляется и потихоньку ложится, сушится себе дальше. На плацу курс постоит на построении, потом ушел в УЛО – на месте курса про таявшие до асфальта тёмные следы наших ног. Как умудрились не списаться по здоровью уже на первом курсе – загадка.

Телевизор я впервые увидел именно в тот год. Да – да, не надо удивляться! Этот тяжеленный ящик, обтянутый снизу шинельным сукном, а сверху наполненный мастикой для натирания полов, называемый острословной курсантской братией телевизором, за полное размерное сходство с популярным в то время цветным «Рубином», пришлось тоже погонять по полу. Зато полы в расположении курса блестели, как зеркало.

Кровати заправлять – тоже целая наука! Туго натянутое одеяло, спинки кроватей, табуретки ровняли по натянутой ниточке, края одеяла и верх выглаживали перевернутой табуреткой.

А как научились чистить сапоги! После ваксы драили их мокрой щеткой. А, еще лучше, макали ее в снег, и снегом, снегом. До блеска. Некоторые, например, Саня Белан, гладили голенища утюгом и те стояли, как пароходные трубы, идеально ровно. Другие, наоборот, наглаживали утюгом сложную систему складок и сминали по ним голенище в гармошку.

А что такое – записные книжки первокурсника!

Всякие сопливые сентенции заполняли их странички наряду с адресами еще из той, пред училищной, жизни. Например – не гонись за девушкой, как за уходящим трамваем. Помни, что сзади идет другой!

Или – даже если в твоей кабине запахнет цветами с твоей собственной могилы – продолжай тянуть ручку на себя!

А после полётов на втором курсе у оперившихся курсачей появлялась наполненная мудростью и жизненным опытом запись:

Кто видел небо наяву,А не на бумажном фантике,Кто знает, как нас здесь е. ут,Тому не до романтики!И такие перлы:Я на предельном виражеЕго поймал в прицел уже!Но, видит бог, я вспомнил Вас…….!И РУД УБРАЛ на малый газ!!!

Кстати, в этом стихе заложен правильный постулат из динамики полета – на предельном вираже даже на малый газ убирать РУД не надо – чуть прибрал, и уже – кувырк!

Про Тититати

Утром намашешься лопатой, побегаешь со скребком по плацу, потом с мороза – в столовую, а потом в класс УЛО. А там тепло, тихо! Сразу тянет в сон, и сопротивляться ему совершенно невозможно! Из динамика на стене раздается – «Внимание, внимание! Начинаем прием на слух! Скорость передачи – 16 знаков в минуту» Тренировали морзянку на слух принимать. Она была нужна, чтобы прослушивать в полете позывные аэродромных ДПРС, БПРС. У каждого – тонкая тетрадка, куда писали буквы, принятые на слух, а потом у нас их проверяли преподаватели. Мы называли этот предмет по звучанию в эфире буквы «Ф»: – Ти-Ти-Та-Ти. (Тетя Катя)

Но с утра, распаренный на морозе работой, разморенный, поевший, пишешь, пишешь, потом засыпаешь, даже и не замечая этого, и рука сначала загибает строчку все ниже, ниже, потом и вовсе срывается в штопор, оставляя на листе росчерк до самого низа. И ведь даже в увольнение не отпускали, пока не пересдашь ее, тититатю эту.

(а Ти-Ти-Та-Ти-Ти – это «Э», кто забыл)

А спали мы везде. На задних рядах аудиторий просто ложились на сиденье, поручив товарищу толкнуть в бок, если препод пойдет наверх. Но, бывало, и товарищ сам засыпал рядом. Спали в сушилках, схемных, каптерках, на плитах кухонных, будучи в наряде по кухне.

А в крутой 411-й аудитории наверху был люк в полу, мы залезали в него, под пол рядов, да и не по одному человеку. Это было опасно, там иногда засыпали надолго, и, если тебя забывали там товарищи, то проснуться и вылезти можно было на лекциях уже другого курса.

Саня Попов однажды спал на лекциях Водилова. Мы поздно заметили, что Саня уснул, а Водилов, на беду, вызвал его по журналу, не видя, что Саня спит. Он не дал нам разбудить Саню, а взял большую алюминиевую указку и стал подкрадываться к спящему Сане поближе. Кто помнит – большой любитель был Водилов пошутить. Подкрался на цыпочках, да как влупит со всего размаха указкой по столу прямо перед носом спящего Попика! Тот взвился, перепуганный, спросонья. А Водилов – ну что, мой юный др-р-р-руг!? Вам – жирная двойка! Пересдавать приходите ко мне в субботу по адресу – Красноармейский проспект, дом восемнадцать, квартира пятьдесят семь. Посидим, выпьем сто грамм, закусим гречневой кашей, сверху – огурчик положим солененький!

А в конце занятия – Так, мои юные др-р-р-узья! Отделение хорошо сегодня поработало! Получили десять двоек и три единицы!

Особые случаи в полете он принимал так: без перерыва говорит – «Пожар на двигателе! Раз, два, три! Вы сгорели! Вам жирная двойка».

Чёрт! Рот не успеешь открыть!

Зато, когда я на взлете в Кустанае загорелся на Су-24, то потом вспомнил Водилова добрым словом!

Про кефир

А в столовой жор весь первый курс тоже был – дай бог! В бачок заглянешь – там куски сала в синей картошке плавают! Поэтому сильно популярным был у нас булдырь. После столовой все туда ломились быстрее очередь занять, да кефирчиком с пряниками остограмиться.

Саня Кирсанов попал однажды на язык начштаба училища Андриенке. Тот вызвал его на очередном построении из строя и произнес загадочную фразу. «Захожу – говорит, – в кафе, а там сидит курсант Кирсанов, а перед ним стакан кефира!» Тут он сделал многозначительную паузу, (а мы недоумеваем – ну и что, стакан кефира!) и продолжил грозно – сегодня он кефир стаканами пьет, а завтра водку будет стаканами пить!!!

Может, он как в воду-то и глядел.

Сане вообще не везло, особенности его внешности были таковы, что он выглядел, как с глубокого похмелья. Если он попадался на построении на глаза нашему любимому начальнику училища Парфенову, тот сразу восклицал удивленно – Кирсанов, ты опять пьяный? Шутил тот, понятное дело.

Как мы ошибались!

Про полковника Андриенко скажу особо. Его, да и многих других офицеров училища, мы знали, конечно, очень поверхностно. Он, как начальник штаба училища, был для нас строгим солдафоном. Но, как-то раз, бреду по училищу, горем убитый, ведь остался шкрабом в Калманке. Гляжу, свет в кабинете Андриенки горит. Дай, думаю, зайду, по жалюсь на судьбу – злодейку. Зашел, и так мы с ним здорово, душевно посидели, поговорили на совершенно разные темы. и он открылся мне совсем другим, отличным от моих стереотипных представлений, человеком. В 2007 году, на встрече в училище, он гулял в ресторане с нашим курсом, тоже все было классно. А потом умер. Так жалко, слов нет.

Кто наш лучший друг?

Начфизом училища был майор Павлюк. Про него мы говорили – «Наш лучший друг – майор Павлюк!».

Бывший боксер, был он высок ростом, голос имел густой, басовитый и, почему-то, мог рассказывать про самого себя смешные, в принципе, вещи, не задумываясь об этом.

Например, построив нас перед физо в шеренгу, начинал вспоминать: «Когда я был молодым, я п… дил весь Приморский край! Раньше я бегал тренироваться днем, но, когда на меня мамаши стали показывать пальцем и говорить своим детям – смотри, вон бежит Павлюк! – я стал бегать ночью. И вот как-то раз бегу, а мне в лицо кто-то фонариком светит. Я и говорю – светите, светите, ща как засвечу! А они – бежим, это же – Павлюк!!!!!!! А я вдогонку – бегите, бегите, догоню – убью!!»

Однажды собирались пойти на лыжах, ну и кто-то матюгнулся на те «дрова», что лыжами в училище назывались. Павлюк тут же всех в шеренгу выстроил, и строго, грозно, свирепо даже так, спрашивает – «Товарищи курсанты, КТО сказал – НА Х..!?

Глаза у него были навыкат, лицо и лысая голова всегда красные, как помидор. Втихаря мы называли его – «голова – зал. па».

Однажды мы с Казиком решили срезать путь в УЛО и побежали через стадион, что категорически запрещалось. И надо же такому быть – навстречу со стороны УЛО шествует Павлюк, а мы как раз посреди стадиона бежим, и, ни скрыться, ни отпереться уже нельзя. Подходит он, такой здоровый, как линкор, и грозно орет на нас оттуда, сверху, не разбираясь – товарищи курсанты!! Я вас арестовываю!!

Ну, всё, думаю, сейчас отсюда – и прямиком на «губу»! Или, что намного опаснее – даст своим кулачищем по кумполу! Но он продолжил – идите и доложите об этом своему начальнику курса!

Ага! Щас! Конечно, доложили! Аж три раза!

Подняли рано морозным зимним утром все курсы по тревоге. Бежать надо аж в 25-й городок. Наш курс стоит возле КПП, пар от дыхания висит над строем. Со стороны общежития быстрым шагом разрезает нашу толпу, как крейсер волны на полном ходу, Павлюк, с тревожным чемоданчиком в руках. И тут Оскирыч, подражая его голосу, говорит басом – «товарищи курсанты, КТО сказал – НА Х..!?» На что «крейсер» бросает на ходу, даже не обернувшись и не посмотрев, кто же это сказал – дать бы тебе по голове, дур-р-рак! И исчез в дверях штаба!

Будучи инструктором в Камне, пришел я на городской пляж, а там загорает Павлюк. И что-то мы опять, как с Андриенко, разговорились по душам, и опять открылся совсем другой человек для меня, со своими горестями и проблемами.

О тех, кто ушел первым

Были на курсе два брата Меджидовы. И ведь поступили парни, а потом отказались учиться, пояснив, что плохо понимают по-русски и науки всякие не осиливают. Были они, зато, хорошими барабанщиками и постоянно стучали в барабаны на построениях курса, когда мы шлепали по плацу мимо них.

Был в нашей роте молдаванин Мишка Лазарюк. Буна сэра, буне деменяцу! Хороший был парень, совершенно бесконфликтный, безобидный. Летать у него не получалось. Мы уехали на полеты на третьем курсе, а он остался в училище. Не знаю, каким образом, но ему было обещано командованием, что его оставят на второй год на лётную практику на Элке. Пошел в караул, сел у стенки и застрелился.

Петька Павленко, маленький, косолапый, шустрый и настырный, черт. Как-то на лекциях, шутя, ткнул меня маленьким перочинным ножичком в руку и попал как раз в сгиб локтя, где тонкая кожа. Тогда в санчасти я впервые увидел, как работают синеватые сухожилия в суставе. Списали Петьку в Алейске.

Вовка Годлевский, наилепший друг Казика в то время. Как пойдет врача перед полетами проходить, так давление 200 – 220, как в гидросистеме. Мы так и звали его —«гидронасос». Списали Вовку в Алейске.

Казик, Казик! Попал в транспортную авиацию на восток, сначала в Завитую, потом еще куда-то. Когда я дембельнулся, то нашел его в Барнауле, бывал дома пару раз. У него были проблемы психологического плана, что-то с женой в неладах, что-то в быту, что-то по работе, переживания по поводу ухода из авиации, в общем, жизнь не сложилась. Когда мы собирались на 30-летие училища, Лешка Ходебко ходил к нему в гости.

Но не удержался парень на предельном вираже гражданской жизни, перетянул ручку. Штопор.

Теперь только на фото можно с ним пообщаться.

Валерка Дворников, тоже, как и я, «младшой..». Тоже что-то стало не получаться с полетами, выпил малость, пошел ночью шариться по лагерю, часовой на вышке шмальнул по нему из автомата. В Валерку не попал, но весь лагерь, понятно, на уши поставил. Списали Валерку в Топчихе.

Первые наши прыжки с парашютом

Первые наши прыжки с парашютом на досаафовском аэродроме Барнаула.

Курсанты: Игорь Захаров, Сергей Рогозин, Борис Максименко.

Март. Еще лежит снег и холодно. Прыгнули, собрали купола в охапку, идем к машине. А один курсант стоит посреди поля и орет – помогите!, помогите! Ладно бы – лежал, тогда понятно – сломал что-нибудь. А так… Подбегаем и видим, что между телом и запаской у него перед носом торчит вертикально конец вмерзшего в землю лома! Рыли канаву по осени и забыли лом! И свернуть лом в сторону у него не получается и сняться вверх – никак! Какие-то сантиметры – и средневековая казнь на колу была бы обеспечена!

А курсант тот был – Анциферов. Позже он, лежа в санчасти, пошел в самоволку, стал слазить по водосточной трубе из окна ночью, труба ушла вниз и он чуть не оставил свои яйца на держалках трубы. Списа-а-али, однако.

МММ

Вовка Михеев – играл в ансамбле вместе с Раковым, Сосновичем и др. До полетов не дошел, списали раньше. Был он новосибирским, вместе приехали поступать. Году в 2000 с чем-то, еду в Н-ск, на посту ГАИ на «Вшивой горке» стоит майор Вовка, в милицейской форме, с автоматом через плечо. Поговорили немного. Он вроде неохотно так говорил, в общем, не обрадовался, да и желания дальше общаться не проявил.

Всем курсом скидывались мы из своей трехрублевой стипешки на аппаратуру под названием «БИГ – 100» для ансамбля. Все наши однокурсники до сих пор помнят эту аферу, которая произошла задолго до МММ. В итоге – ни БИГА, ни ФИГА.

Про чё-нибудь

Повезли нас на первые стрельбы из карабинов куда-то на берег Оби. Еще снег лежал. Едем на автобусе «ЛАЗе», обгоняем на трассе грузовик, везущий в кузове ящики с вином. Просто так, открыто!. А на этом автобусе сзади кондукторское кресло высоко стоит, вот кто-то из наших изловчился. Высунулся, сколько мог, в форточку, дотянулся до ящиков и давай бутылки выдергивать! Пока обгоняли, помню, что не одну бутылку изъяли. Только лафа не удалась. Водила, наверное, видел этот номер в зеркало, позже обогнал нас, и пришлось сдавать награбленное добро.

Еще по весне ездили убирать мусор в питомник им. Лисавенко, за город, на берег Оби. В радость было хоть куда-то вырваться на волю из надоевшей за зиму казарменной рутины. А тут весна, теплынь, запахи земли, цветов дурманящие. А после работы, в ожидание машины, спустились вездесущие и любопытные курсачи под крутой, обрывистый берег к реке. А там диких пионов цветущих – целые заросли!

Напластали их охапками, а потом, по Барнаулу едучи назад в казармы, швыряли громадные, влажные, благоухающие букеты под ноги случайным девчонкам на тротуары. Те сначала испуганно ахали от неожиданности, а потом счастливо смеялись и приветливо махали нам руками.

Про Любов

Любили нас в Барнауле. Любили девчонки, и приходили с удовольствием к нам на танцы в училище.

Любили все жители, особенно, когда всё училище выходило единой колонной в город на какой – нибудь праздник. Впереди развевалось знамя тяжелого бархата, за ним гремел и сиял начищенной медью труб духовой оркестр, а сзади колыхались четыре колонны серых шинелей, и звучала строевая песня, у каждого курса своя, фирменная. Жители стояли толпами вдоль улицы и таращились в окна, любуясь на нас.

«Стал в строй – и не шевелис – с-сь!!!»

(Суры от Суриса, избранное)

Про строевую песню надо сказать отдельно

Про строевую песню надо сказать отдельно. Как говорил наш выпускник, и мой комполка в Николаевке, полковник Бокач – «скажу об этом несколько ниже и более отдельно!»

Песен у каждого курса было не по одной. Причем петь песню другого курса считалось неэтично, да она так красиво и не получалась, как у них. Почему-то!

Песни выбирались иногда, совершенно, казалось бы, нестроевые. Например, пели «Бородино», да еще на два голоса. Запевала —

Скажи-ка дядя, ве-е-дь недаром,

Москва спале.. – а все подхватывают мощно и быстро—

Москва спаленная пожаром!

Он – Фра-а-нцу.. – а все – Французу отдана!

Он – Фра-анцу.. – а все – Французу отдана!

И всё это под ритмическое сопровождение сапогами об асфальт с частотой 100—110 шагов в минуту! И ведь получалось, и звучало красиво!

Песни пелись и применительно к случаю. То есть, на вечерней прогулке мы могли их все перепеть, а в УЛО шли – пели одну песню, простенькую какую-нибудь, типа « Наш ротный старшина не знает ни хрена, а у меня все это впереди!», при прохождении по плацу – другую, типа – «Непобедимы мы, и легендарны мы».

Слова иногда сознательно перевирали. Была у нас такая песня – «Тяжелая птица простор пробивала, и песню мотор напевал!». В ней были слова – «а пальцы сжимали кольцо!», а мы пели – «а пальцы сжимали яйцо!», после чего наш комвзвода Куценко, по прозвищу «Лимон», на ходу оборачивался и грозил строю кулаком.

Училище помогало городу бесплатной рабсилой

Училище помогало городу бесплатной рабсилой. Зимой мы ездили на крупный ж\д узел в Алтайку и чистили пути, стрелки от снега. Ездили и на мясокомбинат – грузили огромные кучи гниющих костей в кузова грузовиков, и достраивали удлинение полосы в аэропорту Барнаула, трамбовали там грунт вручную. Довелось нам и родное училище украсить. На первом курсе как раз достраивали спортзал, и мы что-то там таскали, переносили землю, сажали вдоль спортзала деревья. Со стороны ул. Чкалова и мои березки сидят.

Про второй курс

Вернусь уже на второй курс. Учиться уже стало намного интереснее. Пошли предметы, непосредственно относящиеся к полетам: конструкция самолета и двигателя, ТРД, СВЖ, АО, РЭО. И даже аэродинамика превратилась в Динамику полёта.

Постоянно занимались в ангаре, на самолётах, да и в некоторых аудиториях стояли фрагменты самолета, двигателя и его оборудование. Уже все ощупывали подробно, сидели в кабинах, где незнакомо воняло герметиком. Впереди маняще виднелась цель – ПОЛЕТЫ!

Теперь стали бояться уже, что до полетов могут не допустить, и старались освоить все предметы на «хорошо» и «отлично». Уже появились новые первокурсники, на которых, как и на нас в свое время, сгрузили большинство работ по уборке территории, наряды на кухню, караулы и т. д.