Небо начинается со взлёта. Сборник стихов и рассказов

Небо начинается со взлёта

Сборник стихов и рассказов

Игорь Захаров

Поэт в России – больше, чем поэт.

В ней суждено поэтами рождаться лишь тем,

в ком бродит гордый дух гражданства,

кому уюта нет, покоя нет.

Евгений Евтушенко

Редактор Борис Владимирович Максименко

Фотограф Игорь Михайлович Захаров

© Игорь Захаров, 2017

© Игорь Михайлович Захаров, фотографии, 2017

ISBN 978-5-4485-7427-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Творчество Игоря Михайловича Захарова

Стихи и рассказы о той и этой жизни. Рассказы о курсантской, офицерской жизни, пенсионерской юности, авиабайки.

Захаров Игорь Михайлович (Зах)

Посвящается  Кавардакову Вячеславу. Он погиб в полёте. Первые два куплета жена нашла у него в кармане. 31 октября 2010 года  ПЕСНЯ УЛЕТЕВШЕГО (ПАМЯТИ КАВАРДАКОВА) – стихи – В.Кавардаков, И.Захаров, Н.Душечкин, музыка и исполнение В.Поляков.

Кавардаков Вячеслав Леонидович

выпускник Барнаульского ВВАУЛ 1975 года погиб в авиакатастрофе на вертолете Ка-26 в Нефтекамске 20 января 1990 года.

Листья в небе

Словно голодный – хлеба,Я неба хочу – много!Где бы я только не был —В небо ведет дорога:Это – необъяснимо,Только я точно знаю-Жизнь пролетает мимо,Если я не летаю!!!

(Ковардаков В. Л.)

Это – начертано свышеЭто – как неизбежностьИли на землю «спишут»Или – уйду в Вечность.В небе свои порядкиНаша судьба такаяБольше не будет посадкиЯ навсегда взлетаюЗолото в небо осеньГорстью листвы броситЯ улетал в просиньА оказалось – в проседьНеба теперь – многоИсчезли ограниченьяКуда привела дорогаУже не имеет значеньяДома семья осталасьЖена и два милых созданьяСегодня мне показалосьЧто не было расставаньяЗолото листьев осеньВ небо уже не броситЯ улетал в просиньА оказалось – в проседьЖизнь пролетела мимоТолько я точно знаюЭто необъяснимо —Я ДО СИХ ПОР ЛЕТАЮ!

Третьим он точно не будет

(сказка, рассказанная на ночь)

Ночь афганская лихаяСнова душу бередитЯ её не прогоняюПусть на кухне посидитС ней закурим, выпьем водкиМолча поглядим в окноМесяц, утлый, словно лодкаТретьим просится давноНочь, не надо третьим – месяц.Помнишь, как он предавал?Гиндукуш из поднебесьяМёртвым светом заливалТы – чернильным покрываломЗакрывала нас в путиИ до цели помогалаНаши бомбы довезтиА «прожектор» поднебесныйОсвещал страну АфганБоевой порядок тесный —Строй моих однополчанГиндукушевских макушекКаменный зловещий лес.Ни прикрытья, ни вертушек(вертолётов ПСС)Видел месяц, как ракетаПоднимается к тебе,Как неоновый прожекторВорожит твоей судьбеКак несётся мраком ночи«Сушка» через облака,Как оранжевые точкиРассыпает ДШКЭтот месяц, безучастно,Раз за разом наблюдал,Как живую плоть на частиРвёт безжалостный металлДаже смертнику на плахеОн заглядывал в глазаВ общем, так – пошёл он на хер!Только это и сказал.

Старый шлемофон

Как будто в комнату ворвалсяНабатным колоколом стонСегодня в руки мне попалсяПотёртый старый шлемофонИ сердце разом вспоминаетКрылом прочерченную синьМаршруты жаркого АлтаяГорькоцветущую полыньИ славгородские просторыИ волн обских неспешный плескИ белошапочные горыИ эполет курсантских блескИ первые любви зарницыИ первая потерь слезаИ чьи-то длинные ресницыИ позабытые глазаА небо чисто и высокоЭола струнами поётВедь это юность издалёкаМне свой привет передаётИ другом верным, беззаветнымОт чудных лет остался онТеплом души моей согретыйПотёртый старый шлемофон…

Мои слова

Мне чужд поэтов слог витиеватыйСухим армейским до сих пор грешуИ непослушные слова-солдатыС трудом на плац бумаги вывожуОни, едва цепляясь друг за другаСо временем изображают стройНо рифму, свою верную подругуПозабывают раз за разом взять с собойПосле обеда, как всегда – поспать бы.А то и в самоволку всей гурьбой!Но иногда прелестнейшие свадьбыМои слова играют меж собойА иногда над ними плачут вдовы…Порой словам подняться надо в бойТогда за сорок пять секунд готовыСлова Отчизну заслонить собойЯ – простой армейский кирзовый сапог.

Старая карта

Долгими бессонными ночамиСлушая пугающую мглуЯ опять на карте помечаюИ Пули – Хумри, и ГЭС НаглуБрошу точный прочерк карандашныйПо ущельям, где не видишь дноЭто в первый раз над ними страшноА потом привыкнешь, всё одноЗвёзды над кабиной запылаютЯркой горстью золотых монетПо ночам они напоминаютФорсажи давно ушедших летСтавлю курсы, время, расстояньяКилометры от РСБНОбвожу районы мирозданьяГде могу попасть в душманский пленНа бегу «слюнявчик» поправляяПрыгну в самолёт, и – на Герат!И технарь, в полёт благословляяМне подаст в кабину автоматЗвёзды над кабиной запылаютЯркой горстью золотых монетА когда рассвет в окно вползаетКарта возвращается в планшет.

Нож

В белой, бешеной позёмке,рвущей кожу целиныМы бредём, как злые волкипо окраине войныРаскалился рот от хрипакак усталый автоматМы дойдём, прорвёмся.Либопохоронками назад.Рты – в оскале, руки – к ножнамМы давно презрели смертьВедь солдату невозможнобез приказа умереть.Словно призраки – бесплотно,только вьюге вперерез.Мы прорвёмся.Точно, плотнонож в ладошку ручкой влез.

Любая ведёт дорога

ЛЮБАЯ ведёт дорогаК светлым просторам неба,Только до их порогаЗемного испробуй хлебаШагом нетвёрдым первым,Вылетом первым тожеИ перегрузок нервомЗемле ты обязан все же.Земного не принимая,В небо неукротимоИкаром безумным взлетая, —Жизнь пропускаешь мимо.БрЕдя в тоске о лазури,Почувствуй же равновесье:Жизни волшебные струиСовсем не на поднебесье.В небо тебя отпуская,Стараясь тебя коснуться,Шепчет земля, заклиная, —Сумей обратно вернуться.

Это отзыв на мой стих «Письмо оттуда», (второе название – «Листья в небе»)

А это – мой ответ на отзыв:

Соки высокому кедруВ корни Земля вложитЭто её недраВ вылете первом тожеХлебом земным питаясь —(Быль это, а не небыль)Корни в земле осталисьА листья – срываются НебомИ они из земли вышлиНо нет у меня сомненья:Каждому в этой жизниСвоё предназначенье.

В белой, бешеной позёмке

В белой, бешеной позёмке,рвущей кожу целиныМы бредём, как злые волкиЧерез поле той войныРаскалился рот от хрипакак усталый автоматМы дойдём, прорвёмся.Либо —похоронками назад.Рты – в оскале, руки – к ножнамМы давно презрели смертьВедь солдату невозможнобез приказа умереть.В белой, бешеной позёмкеНа мгновенье – бирюзаПроглянулся лучик ломкийИ внизу – глаза в глаза!Зубы – в горло, пули – в сердце,Кровь – флажками на снегу!От судьбы уже не детьсяНи тебе, и ни врагу!Словно призраки – бесплотно,Под саванами снегов,Мы пройдём.Бесповоротнонож – из ножен!Я готов.

Разговор в степи с Генсеком

В белой, бешеной позёмке,трущей кожу ЦелиныРыщем, злобные, как волкиПо окраине страны.Поскорей, до ночи тёмнойМагазин какой найтиНо Генсек своей персонойВдруг явился нам в путиГой еси, куда, откуда —Стал сурово вопрошать.Никакого боле чудаВ Казахстане не видать?Я тайком перекрестился(под фуфайкой не видать)И немедленно пустилсяПамороки забивать:«Здесь когда-то проходилиКараван за караваномИ коней водой поилиБагатуры ЧингисханаГде гюрза барханы гладитИ бежит в песках сайгакОгородники посадятЛук, морковку и бурак.Заревут весной моторыЗацветёт в степи тюльпанМы распашем даже горы,А не только Казахстан!Станут нА море причалыРазбегутся вширь пути.Будет всё!!!!Ты дай сначалаМагазин в пурге найти!

Гвардейская застольная

Здесь птицы …не поютПоляны… не цветутЛишь мы со штурманом вдвоём в прицелы влипли тутНе долетит до нас ракетаИ не достанет ДШКИ лишь прожектор своим мёртвым светомУхватит за крыло сквозь облакаУхватит за крыло сквозь облакаЗагрузим все подвескиМы в этом знаем толкКолодки прочь – уходит в ночь гвардейскийГвардейский сто сорок девятый полк!Гвардейский сто сорок девятый полк!Все ночи напролётСадимся в самолётНаверно, знает только Бог, кому не повезётКогда – нибудь мы вспомним этоИ не поверится самимКак увернулись мы от той ракетыОставив за соплом форсажный дымОставив за соплом форсажный дымЗагрузим все подвескиМы в этом знаем толкКолодки прочь – уходит в ночь гвардейскийГвардейский сто сорок девятый полк!Гвардейский сто сорок девятый полк!

5ЦК ПУАК, аэр. Луговая, «ангара»,

В вышеуказанной организации, на её аэродромах, служили и летали многие мои однокашники, и однополчане по инструкторским полкам БВВАУЛ.

Эти фото – с моей поездки по Киргизии 2009.

Токмок

Ил-28

Кто-нибудь вспомнит?

Зах.

На этом фото я на День авиации в Северном порту Новосибирска. Когда мы развернули этот баннер, к нам начали сразу стекаться незнакомые люди – техники, лётчики, штурманы с разных мест службы по России. И ведь нашлось сразу много общих знакомых!!!

На День авиации в Северном порту Новосибирска.

А Искитим – город в 70 тыс. чел. Стоит на реке Бердь, впадающей в 17-ти км. ниже в р. Обь перед самым Новосибирском. У нас 14 школ. столько же автобусных маршрутов. Через город проходит ж-д. Турксиб, в Среднюю Азию, и автотрасса на Алтай – Среднюю Азию. На берегу Берди – прекрасный сосновый бор, зимой там здорово на лыжах. В эту зиму, с января по первую декаду марта, стояли морозы 40 град.

А сейчас я занимаюсь этим и этим:

Спасатель.

«Поехали»

И в небе.

Три года подряд на нашей полосе летали курсанты с Луговой – у них ремонтировали полосу.

Летали афганцы – угрюмые, насупленные, нелюдимые. Невольно думалось про них – вот сейчас научим их, а за кого они потом летать станут?

Летали кубинцы – загорелые, симпатичные, веселые и приветливые парни. Они рассказывали, что на Кубе нет такого понятия – УМП. Фидель им сказал: всепогодная авиация должна летать в любую погоду! И они свято выполняли его заветы и шуровали в любой туман. Бились, правда, но то ж за идею!

Летали вьетнамцы – до того мелкие, что на сиденье кресла подкладывали кучу подушек (не спальных)

Выхожу из класса предполётной подготовки в курилку – там сидят четверо вьетнамцев в повседневной форме одежды, хотя у них в это время идут полеты.

– Чего не летаете? – спрашиваю.

Отвечают – А-а, спися-я-я-ли…

– Как, списали, за что?

– А-а, стлясьно!

– Как, где «стлясьно», в зоне, что ли?

– Не-е-е, в зоне не стлясьно, а вот на посадке – стлясьно!

Это называется – боязнь земли, в инструкции это было прописано как одна из причин взмывания. (вторая – несоразмерное приближению к земле взятие ручки на себя).

У нас, среди инструктёрской братии, коротко говорилось так: – кто ссыт, тот взмывает.

Хочу сделать необходимое предисловие к последующим далее текстам.

Они являют собой простое описание событий, происходивших когда-то со мной и моими однополчанами в стране «ВВС».

Написаны они для моих однокашников, и большинство имён, встречающихся в тексте, знакомо только выпускникам БВВАУЛ, и моим однополчанам.

Собственно, мотивом написания этих строк было стремление избежать очередного приступа беспамятства. Авиационная терминология и жаргон – стандартные для ВВС СССР периода 70 – 90 годов.

В целом, уровень повествования – курсанта второго курса, наивный и простецкий. Но я сознательно не стал писать «по-возрослому», в результате некоторым (очень немногим) нравится.

Итак :

1990 г. В одной газете прочитал, что летчики много получают, и надо бы урезать им зарплату. Родились возмущённые вирши.

«Диалоги о полетах»

или

«Разговор в кабине самолета с тем, кто в кабине самолета ни разу не был»

Я часто слышу: «Мол, подумаешь – пилот!Что трудного у вас – сидячая работа!»А я б такого умника с собою взял в полетИ прокатил на полных оборотах«Вы соки пьете и едите колбасуИ бешеные денежки гребете!»А ты попробовал МиГ отличить от СуЧто можешь знать ты о моей работеА ну держись, приятель, я движкам даю форсажЛетит навстречу небо голубоеТы, верно, слышал кое-что про высший пилотажСейчас увидишь ты и « – что» и «кое-»Вот ручка на себя – и тяжелеет головаТеперь ее держи двумя рукамиА вот мы, наконец, ногами вверх. Едва-едваНе спали ботики твои вместе с носкамиВисеть вниз головой на лямках – не кино смотретьХотя вокруг просторы необъятныМы в небе выпишем такую круговертьЧто завтрак твой попросится обратноВот по спирали вверх идем винтомКак в гимне том – все выше, выше, вышеОб этой неземной красе я расскажу тебе потомМы в ней живем и этим небом дышимСюда приводим друга – неразлучный самолетУставши – с ним спускаемся на землюПрощай, друг – говорим ему, попавши в переплетМужская дружба фальши не приемлет«Но нет – им не послать его на дно!» – сказал поэтЯ в оптимизме этом с ним согласен«Да, океану все равно» – сказал поэтДобавлю – хоть воздушный, он опасенНемного отвлеклись. Так что ты там про колбасу?Вопросик этот для тебя действительно столь важен?Спроси меня – когда последний раз гулял в лесу?Купался в речке, загорал на пляже?Полеты, вновь полеты – не хлебаем лаптем щейИ незаметно вырастают детиЯ мало вижу их, я тоже не КащейНе триста лет живу на этом светеПоменьше текста, нас уже зовет земляКогда теперь еще ты полетаешьНе вспоминай о наших деньгах даже шутки дляИ не суди о том, чего не знаешьМы камнем мчимся вниз. Но ведь и это не пределИ от падения закладывает ушиМне, может, показалось, что ты тоже захотелСочку попить, да и колбаски скушать?Все, хватит падать, нам опять пора наверхСвинцовой перегрузкой давит плечиТак ты сказал, что летчик получает больше всех?Терпи, терпи, дружок – еще не вечер!Мы сделаем шесть бочек, три – туда и три – сюдаМне бочки делать доставляет радость!Солен, как видишь, каравай пилотского труда…(Судя по запаху, он за обедом скушал гадость)Ну что же, коли так, быстрей идем домойДышите глубже, воротник откройтеА тут с земли – «Пойдешь на запасной.У нас метель метет!». Вот это фортель!Да ну! Идти на запасной – не для меня!Меня же дома ждет жена ВалюшаМне дома хочется сегодня провести остаток дняЕсть пирожки и лепет дочки слушать!А тут снежина валит, и в кабине – как в мешкеСнег липнет на стекло – ни зги не видноПод шлемом жилка бьется учащенно на вискеНе сесть пилоту с ходу будет стыдно!Ни горизонта, ни земли. Снег красит все в одноСлились в единое глаза, приборы, рукиА кто-то на земле, на этот снег смотря в окноЗевает во весь рот сейчас от скукиМы сели, мчим по полосе, визжат истошно тормозаТеперь на все земное смотришь по – иномуТы видел бы, дружок, жены моей глазаКогда меня с полетов долго нету домаОткрыты фонари. Я встал ногами на снежокРукой со лба смахнувши каплю пота,Ему сказал устало – ты был прав, дружокУ нас действительно – «сидячая» работа.

Вначале было «Слово»!

Это было в те далёкие времена, когда документы печатали на примитивных «Ундервудах» со сбитыми буковками. И вот какой был случай.

На сборном пункте, куда съехались все желающие поступать в различные военные училища, большая масса юношей проходит очередную, последнюю перед посадкой в вагоны, комиссию. Большой зал, несколько столов, прием хирурга. За столами сидят не только врачи, но и врачихи, причем далеко не преклонных лет. Подходит твоя очередь, снимаешь трусы, поворачивают тебя то задом, то передом, засовывают пальцы в пах – ищут паховую грыжу и т. д. Не всякий юноша в семнадцать лет выдержит подобный эротический массаж перед лицом незнакомой женщины, тем более, что это лицо так близко от.…

Ну вот один юноша не справился с управлением и поднял свое орудие высоко в небо. Хирург его и по голове молоточком уже приударил, а он все стоит и гордо смотрит в небо. Тогда хирург дает парню пузырек с какой-то мазью и сочувствующе говорит – иди, головку намажь!

Через минуту в двери появляется …..напомаженная голова и сконфуженно произносит: – ну вот, намазал!

Хохот наших глоток стоял неимоверный!

Наконец отстрелялись с комиссией, вышли на плац на перекличку. С крыльца горластый прапорщик выкрикивает фамилии по алфавиту из длинного манускрипта. Подходят фамилии на букву «З», жду своей. И внезапно прапор громко и чётко выкрикивает на весь плац – Залупаев! Насторожились все, но не откликнулся, что характерно, никто!

Повисла мёртвая тишина! Прапор, не ожидая такого подвоха от своего списка, зачем-то встряхивает бумагу, внимательно вчитывается в строчки и, неуверенно уже, но так же громко, кричит на весь плац – Залупнаев!

Опять никто не отзывается, мы продолжаем про себя офигевать, кто-то прыскает, еле сдерживая смех, и тут из задних рядов доносится жалобный, с обидой, голос – Да ЗалуНаев я!

Хохот наших глоток стоял неимоверный!

В какое училище уехала эта чудная фамилия – не помню.

Как проходили барокамеру

Стоял очень жаркий, душный-предушный июльский день. Нас, группой из четырех человек, загнали на исследование в барокамеру. Надели и подключили шлемофоны, сидим, следим за ползущей стрелкой высотомера, да считаем пульс по команде «поднимающего». Рожи наши, по мере подъёма на высоту. краснеют, нападает болтливость, смешливость, травим друг другу анекдоты. Дошли уже до высоты в 5 км.

И тут раздается громкое шипение воздуха, стрелка высотомера закрутилась назад, а «поднимающий» заглянул через иллюминатор в барокамеру и кричит – снимайте ботинки! И носки тоже! Мы, было, подумали, что это тест такой, наверное, но дверь камеры распахнулась и мы увидели, что в комнате, где была барокамера, (а вы помните, что она была в крайней к стадиону четырех этажке и стояла немного ниже плаца) из-под каждого окна, между полом и стеной, били вверх фонтаны грязной воды. Пол по колено был ею уже залит.

Держа в руках обувь и ничего не понимая, добрели мы до входной двери и попытались ее открыть, но ее как будто кто-то держал снаружи. Тогда мы навалились все вместе, дверь подалась, но тотчас же в помещение снаружи хлынул мощный поток уже знакомой грязной воды. Мы быстро захлопнули дверь и забрались на ступеньки лестницы, где некоторое время сидели, пока напор воды не спал.

Выйдя потом из здания, мы увидели такую картину: весь огромный училищный плац покрыт водой, а по воде кто-то из абитуры плавает на круглой боковине от кабельной катушки, как на плоту. Потом в низу забора, выходящего на Партизанскую, пробили дыры, вода ушла, а дыры эти еще долгое время так и оставались.

Оказалось, пока мы сидели в барокамере, над Барнаулом разразился короткий, но очень мощный ливень. Воды было столько, что по Ленинскому проспекту её поток нёс вниз в сторону Старого базара легковые автомобили.

На ж\д вокзале один пассажир, когда вода стала прибывать, забрался на автоматическую камеру хранения в надежде, что там пересидит, но вода поднялась до потолка и он не смог выплыть, утонул (камеры хранения в то время были в подвальной части).

А это просто дата в календаре

12-03-1944, недалеко от старинного украинского городка Проскурова, который позже был переименован в Хмельницкий, погиб командир 176 гвардейского истребительного Проскуровского Краснознаменного орденов Александра Невского и Кутузова полка имени Ленинского комсомола Лев Львович Шестаков. Они с ведомым капитаном Титоренко вылетели вдвоем с утра на «свободную охоту». Полковник лично хотел разведать воздушную обстановку в районе главного удара наших войск в самый разгар Проскурово-Жмеринской наступательной операции. За линией фронта они встретили большую группу немецких пикирующих бомбардировщиков «Юнкерс-87». На максимальной скорости Шестаков атаковал ведущего группы и сбил его. Не теряя ни секунды времени, он почти вплотную пристроился к хвосту следующего, оказавшегося ближайшим, бомбардировщика, и открыл огонь. юнкерс взорвался в воздухе, мощной взрывной волной закрутило самолет полковника, и боевая машина, потеряв управление, начала падать. Потом Титоренко увидел у самой земли белый всплеск парашюта. Запоздавшие вражеские истребители прикрытия навалились на Титоренко. Яростно отбиваясь, он сбил одного из них и на подбитом самолете с трудом дотянул до своего аэродрома. Лев Львович Шестаков был награжден Золотой Звездой Героя Советского Союза, двумя орденами Ленина, двумя орденами Красного Знамени, орденом Отечественной войны I степени, медалями «За оборону Одессы» и «За оборону Сталинграда». Похоронен в центре города Проскурова.

А что потом?

Помню, как в середине приема, или даже ближе к его концу, привезли в училище целый вагон алтайцев, человек двести. Наверное, как на местную коренную национальность, на них была разнарядка на прием. Но, к чести училищного начальства, (а оно уже знало алгоритм работы с ними) их всех, не проводя через медкомиссию, психотбор, барокамеру, а, тем паче, через все экзамены, пропустили сразу через диктант по письменному русскому. На следующее утро их уже не было никого.

Не хочу обидеть алтайцев, поступивших и закончивших БВВАУЛ. Но така ест правда, как говорят поляки. Пишу, как было.

Абитуриент

Возле УЛО, ближе к ангару, стоял на дорожке Ил-28. Это был первый настоящий военный, боевой самолет, который я видел вблизи. Все ходили вокруг него, заглядывали в штурманскую кабину через стекла и пытались как можно больше что-то в полумраке рассмотреть. Потом майор Салин (а он был у нас начальником «абитуры») организовал, громадное ему спасибо, фотографирование у Ила. Теперь стою на фото, худой, молоденький, и Ил так рядом и остался на всю жизнь.

Подошла пора мандатной комиссии. Волновался, хотя имел в активе две пятерки, две четверки за экзамены и первую группу психотбора. На мандатке запомнил сурового полковника с гладко зачесанными назад волосами и шрамом на шее. (Впоследствии это оказался начальник УЛО Рожков. Между собой мы кликали его Рог. И побаивались, кстати). Когда все эти процедуры по приему завершились, еще даже до зачтения приказа о приеме, народу заметно поубавилось. Появились устойчивые знакомые, хотя пока и не друзья.

После мандатки мы с Саней Коробовым, земляком – новосибирцем, решили на последние оставшиеся деньги угостить товарищей, отметить, так сказать, это дело. Махнули в самоволку на Старый базар, накупили всяких фруктов, кураги и черносливу в большие газетные кульки.

Возвращаемся через «аппендицит», где многие поколения курсантов до нас стену церкви уже протерли своими кирзачами до дыр. Хлоп через забор, а там стоит капитан Голиков, будущий замполит нашего курса, и нас за шиворот, невзирая на наши оправдания, что, мол, для всех старались. Уже на следующее утро, на построении перед казармой, (а мы уже переехали в казарму, выходящую на Ленинский, между булдырем и церковью), нас майор Салин, начальник абитуры, вывел из строя и сказал слова, после которых жизнь моя рухнула, в глазах потемнело и внутри все оборвалось. Он сказал – я сделаю ВСЁ ВОЗМОЖНОЕ, чтобы ЭТИ ЛЮДИ в училище не попали!!!

Всё, п….ц. Ведь майор сказал – майор сделал!

Про Голикова

Был он ростом мал, похож на надувшего грудь и спрятавшего в перья клюв, воробья, отличался тем, что зимой носил форменную шапку глубоко натянутой на уши (или уши глубоко засовывал в шапку) так, что сзади она плотно лежала на воротнике его шинели. Когда хотел тебе что-то сказать, то облекал это в такую сложную словесную форму, что требовался толмач. Его перу принадлежат такие высказывания, произнесенные, в основном, на вечерней поверке, как:

– курсант должен быть подтянутым, как струйка!

– два курсанта живут в одной тумбочке, и не могут навести в ней порядок!

И незабвенный перл всех времен и народов, произнесенный именно на вечерней поверке

– подравняться всем по одной половой щели!