Зеркало преподобной Феодоры. Из жизни наших современников

ФЕОДОРА

Матушка, ты не сказала, как он спасся!.. Ты сказала, что чудом спасся!?

Игуменья с отрешенным удивлением посмотрела на Феодору, будто удивляясь тому, что рассказывает то, что никому еще не рассказывала.

ИГУМЕНЬЯ

Разве не сказала? Совсем стара стала. Я уж думала, что ранее тебе рассказывала!

Сердце у Феодоры сжалось, она почувствовала, что стоит на пороге какой-то важной тайны, которую ей должна открыть матушка-игуменья, но та медлила, колебалась.

ФЕОДОРА

Да нет, мы ранее про такое и не говорили, никогда не говорили!

Матушка протянула ладонь к лампадке, что висела возле образа Серафима Саровского, и едва заметный огонек лампадки вдруг разгорелся и высветил пронзительный взгляд.

ИГУМЕНЬЯ

Чудом спасся! Да, так оно и было: чудом спасся. А что такое чудо? А? Чудо – есть чудо! И чудо есть Бог! Вот Бог и сотворил это Чудо – спас ее!

ФЕОДОРА

Как ее? Его! Монаха Олега!

ИГУМЕНЬЯ

Да, да, конечно, Олега. Олега! Так вот, тот прежний монастырь, в котором жил Олег, затопили!

ФЕОДОРА

Как затопили?

ИГУМЕНЬЯ

Тогдашняя власть шла против Бога во всем. И в безумии своем стала поворачивать реки вспять. Не слышала про такое?

Феодора в недоумении и растерянности покачала головой.

ФЕОДОРА

Реки вспять? Это невозможно… Зачем?

ИГУМЕНЬЯ

Не слышала! И хорошо, что не слышала.

Матушка встала, походила по келье, остановилась перед иконой Серафима Саровского и зашептала молитву… Окончив молитву, перекрестилась несколько раз и посмотрела на Феодору. Феодора, упав на колени, омывала слезами ножки Христа на распятии, стоявшем в углу кельи, прямо напротив окна.

ИГУМЕНЬЯ

Перегородили реку, а набежавшая волна затопила 800 сел и 12 монастырей. Образовалось, говоря по-научному, искусственное море, скрывшее под водой избы, пастбища, монастыри, кельи…

Феодора уже не плакала, а лишь широко раскрыв большие глаза, смотрела на старицу.

ФЕОДОРА

Господи Иисусе Христе Сын Божий, спаси души безвинно затопленных…

ИГУМЕНЬЯ

Да в деревнях-то тех уж почти и не было никого: война, голод, создание колхозов, новая война и так далее… Ну а тех немногих, что еще держались, жили, тех отправили на рытье канала. То есть из пяти с половиной миллионов человек, что жили на месте искусственного моря, осталось к моменту затопления всего-то человек триста. Вспоминать страшно, но надо… Никто и не жил раньше без ежедневной молитвы к Господу и без еженедельного причастия. Потому что страшно предстать перед Господом без исповеди, а тогда могли убить даже в церковный праздник. Да и затопления начали на Пасху… Олег и Ольга попали под затопление, когда, забравшись на колокольню, звонили в колокола – в Пасху всем разрешается. Ольга – сестра Олега. Они были близнецами и не могли долго друг без друга… У Ольги были отменные косы, почти до пят… Эти косы и спасли ее – за поваленное дерево замотались и удержали Ольгу на воде. Дерево прибило к островку, на котором был скит монаха-отшельника. Вот этот монах и вытащил Ольгу из воды; срезал косы, что не дали ей утонуть, но которые уже служили оковами. Срезал оковы и спас ее. Жизнь в ней едва теплилась, но монах умолил Бога, и чудо свершилось – Ольга вернулась к жизни. Когда она очнулась в келье, то ничего не помнила: кто она и что с ней стряслось? Но когда подошла к чану с водой и увидела свое отражение, то вспомнила о брате. Так они были похожи, что ей показалось, что брат смотрит на нее. «Олег. Где брат мой Олег?» – это были первые ее слова после воскрешения.

ФЕОДОРА

И что, нашла она брата?

ИГУМЕНЬЯ

Нет. Она сама стала братом Олегом. Отшельник, опасаясь надругательства над ней от разбойников в кожанках, одел ее в монашескую рясу. Это спасло ее, но погубило отшельника. Он знал, что должны были приплыть комиссары, и приготовился. Он постриг Ольгу в монахини и повелел ей жить под именем Олег, скрывая ото всех, что она не мужчина, а женщина. Он говорил: «А то узнают – обязательно надругаются! У них мандаты на приватизацию девиц имеются!»

ФЕОДОРА

И что Ольга?

ИГУМЕНЬЯ

Она так сильно тосковала по брату, что без особого труда преобразилась в него, то есть представила, что он – это она. Ольга была худенькая, как подросток, да к тому же наголо подстрижена и со шрамом от шашки через всю голову, что получила при затоплении церкви. Думая о родном брате, она представляла в воображении своем разные ситуации того злополучного затопления, когда они расстались. Она ведь ничегошеньки не помнила – так долго ее носило по волнам, что все стерлось из памяти. Везде ей виделась тень брата. И вот настала ночь, когда она не удержалась после ночной молитвы и стала гадать на брата по древнему деревенскому обычаю: капала расплавленным воском в воду и разгадывала получившиеся фигурки… В одной фигурке она увидела себя и брата, который заносил над ее головой казачью шашку. Фигурки «рассказали» ей все о ее злодействе. И она поверила, что, увернувшись от шашки, смертельно ранила брата. Думая, что это и есть правда, и что брата нет в живых, она решила утопиться. Монах спас ее от этого страшного греха… Ему было видение тех событий, и он рассказал Ольге: когда Олег заметил, что сестра запуталась косами в ветвях дерева, то стал рубить ветки, но шашка в неумелых руках отскочила от ствола и полоснула Ольгу. Набежавшая волна унесла Олега в темноту… Вот как все было на самом деле… Ей легко было скрыть, что она девица, тем более, что она уже тогда любила только Бога. Монах успел подготовить ее к будущим испытаниям: он говорил, что придут разбойники и увезут его рыть канал. Приехавшие комиссары не смогли увезти сразу двоих, так как в лодке не было места, и в ненависти сожгли келью, испортили продукты и оставили Ольгу на острове, думая, что в следующий раз увезут. Глумились: «Если твой Бог есть, то выживешь». А через несколько дней из мужского монастыря, что остался незатопленным, приплыл на лодке инок за отцом Серафимом, да нашел только молодого исхудавшего монаха. Так Ольга оказалась в мужском монастыре.

ФЕОДОРА

И никто не догадывался, что она не мужчина?

ИГУМЕНЬЯ

Через двадцать лет инок, тот, который вывез Ольгу с острова, стал игуменом, и Господь через ангела во сне открыл ему тайну этого монаха Олега. Игумен поговорил с Ольгой и… никому ничего не сказал. Только после этого разговора тот монах Олег из мужского монастыря исчез, а в женском монастыре появилась новая пожилая монахиня…

ФЕОДОРА

Вы ее знали? Как ее имя?

ИГУМЕНЬЯ

Я и сейчас ее знаю! И имя у нее, как и у меня – Марфа.

Феодора упала было к матушкиным ногам, но та подняла ее, обнажила свою голову и показала шрам на затылке. Феодоре почудилось, что она видит, как шашка скользит по косам Ольги, оставляя кровавый след… Игуменья надела клобук и подошла к иконе новомучеников.

ФЕОДОРА

А про отца Серафима, который вас спас, так ничего и не известно?

ИГУМЕНЬЯ

Он работал на строительстве как политический заключенный – канал рыл!

ФЕОДОРА

Какой канал, для чего? Он рыл канал?

ИГУМЕНЬЯ

Беломорско-Балтийский канал! Да нешто их мало было-то, каналов! Ведь хотели вспять великую реку пустить. Бог создал, а они разрушали! Ах, какие земли, какие святыни разрушили, а что не разрушили, то водой залили. И вода, говорят, там мертвая.

ФЕОДОРА

Реки вспять! Разве это возможно? Он рыл канал, чтобы повернуть реки вспять! Кому это надо?

ИГУМЕНЬЯ

Видно, еще не время для открытия тайны. Как нельзя женщине вечно притворяться мужчиной… Все тайны открываются по мере необходимости и возможности спасти попавшегося в дьявольские силки.

Игуменья как-то по-особому посмотрела на Феодору, зажгла свечу и отдала ей. Феодора приняла свечу, и дрожь пробежала по всему ее телу до кончиков пальцев на ногах.

ИГУМЕНЬЯ

Скажи мне, что тебе показалось необычным и даже противным в облике и поведении соблазнившего тебя? И в его спутнице?

Вопрос был для Феодоры неожиданным, ведь она уже решила, что все рассказала и не будет более вспоминать об этом, а старица, которой она открыла свою душу, посыпает рану солью! Феодора попыталась уйти от неприятных воспоминаний.

ФЕОДОРА

Ну, зачем? Я уже все рассказала!

ИГУМЕНЬЯ

Ты рассказала о себе, о своих переживаниях, а я прошу тебя вспомнить и описать тех, кто тебя толкнул на грех.

В словах старицы было столько твердости и мягкости одновременно, что Феодора поняла, что эти воспоминания нужны прямо сейчас, когда она стояла на коленях со свечой в руках перед святым распятием.

ФЕОДОРА

У спутницы был чрезмерно откровенный облегающий тело наряд и странный назойливый размеренный стук тонких стальных шпилек. Она издавала этот стук при ходьбе, и даже когда стояла и разговаривала со мной – била ножкой по мостовой и словно говорила кому-то неведомому: «Я здесь, я здесь!»

ИГУМЕНЬЯ

А запахи? Странного запаха не учуяла?

Феодора взглянула удивленно на старицу и поморщилась, точно ощутив тот гнилостный запах.

ФЕОДОРА

Да, матушка, как это я забыла! Она все вокруг меня ходила, шпильками выстукивая, и пахло от нее гнилым болотом. Как будто мы на туманном гнилом болоте стояли… Только этот размеренный стук стальных шпилек…

ИГУМЕНЬЯ

Стук шпилек – это для хозяина. А сам он как выглядел? Что особенного ты заметила?

Свеча в руках Феодоры разгорелась так сильно, что, казалось, должна была ослепить своим ярким высоким пламенем кающуюся грешницу. Но Феодора не чувствовала огня, воспоминания о содеянном нахлынули на нее таким жаром, что она в то же мгновение лишилась чувств.

†

И опять оказалась Феодора на замерзшем озере во льдах. Это было продолжение того последнего видения Феодоры, когда она, сделав неимоверное усилие, сломала лед и смогла приподняться из ледовой могилы… Но тогда видения резко оборвались, и она оказалась у себя дома, а сейчас…

Сейчас по льду озера с разных сторон к ней бежали карлики, уродцы и ощетинившиеся собаки. Правда, теперь она была не одна – рядом с ней стояли парень и девушка в монашеских одеяниях. Они помогли Феодоре подняться, потом запрыгнули вместе с ней в ледяные сани и, увлекаемые собачьей упряжкой, быстрее ветра помчались на санях по озеру.

Матушка со старцем Серафимом и с ангельским войском вели битву с силами зла, освобождая души вмерзших в лед.

†

Когда Феодора очнулась, то увидела матушку-игуменью, которая, склонившись над ней, пристально смотрела в ее глаза. Матушка обрадовалась, что Феодора очнулась, и, чтобы не утомлять ее, отослала сестер из кельи.

– Очнулась. Это радостное известие. Три дня проспала. Помнишь что-нибудь?

– А что? Что-то случилось? И… где я?

– В монастыре. Ты пришла после встречи с тем, кто сделал твоему мужу заказ. Здесь ты упала в обморок… Битва за тебя идет.

– О!.. Кому ж я такая нужна!

– Божье создание мешает нечистому. Вот и битва идет! Поле битвы – сердце человека. Приходил, да ушел ни с чем! Чистое у тебя сердце.

– Заказчик приходил?

– Да, мы его с сестрами не видели, но чувствовали запах и слышали стук шпилек. Все, как ты рассказывала. Жуть. Страшно было, но молитва к святым угодникам спасла, охранила и нас, и тебя.

– Так он что же, так и ушел ни с чем?.. Ох, подвергаю я вас опасности. Выяснил он, верно, что я здесь, и что-нибудь придумает пакостное, чтоб заполучить меня.

– Но мы-то рядом!

– Вы не поможете. Я знаю: уже имела с ним дело. Он все так повернул, что я думала, что спасаю близких, а на самом деле… Матушка, я должна сама его одолеть. Самое необходимое возьму в дорогу, но чтоб никто не видел, что я взяла и зачем.

– Да ты на ногах еле стоишь. Как ты это мыслишь?

– А я уйду от него и схоронюсь, пока не окрепну… А когда уж окрепну, то он сам меня побоится.

– Помни, что он мысли твои прочитать не может, но слова все твои услышит.

– Потому с этой минуты у меня обет молчания. Только еще одна просьба, матушка.

– Говори, я исполню.

– Меня надо постричь наголо и одежду сменить.

– Иди за мной. У нас есть профессиональный цирюльник.

8. Пятидесятый псалом

Через полчаса Феодора, облаченная в длинный, до пят, черный подрясник, старую потертую рясу, скуфью и с вервицей на запястье, выходила из ворот женского монастыря. Как раз в этот момент к воротам подъехала знакомая Феодоре машина, а в ней были Игорь и Анна Тасс. Заметив их первой, Феодора стремительно развернулась, вбежала назад в ворота и схоронилась в ближайшей нише монастырской стены.

Сердце ее бешено колотилось, но внешне она была спокойна и невозмутима, даже когда слушала разговор Анны Тасс с дежурной монахиней.

– Нам бы хотелось переговорить с игуменьей Марфой.

– Вы договаривались о встрече?

– Нет, то есть, конечно, договаривались, но это было не вчера и не сегодня, а значительно раньше.

– А по какому…

– Вопрос о меценатской помощи монастырю.

– Проходите, но вам надо будет подождать около часа, когда игуменья освободится.

– Нет проблем, мы вот на той скамеечке подождем.

Феодора видела, как Анна Тасс вместе с Игорем направились к скамейке, которая была в десяти шагах от нее. Еще несколько шагов – и они увидят ее. Феодора открыла молитвослов, подаренный игуменьей, и стала читать пятидесятый псалом. Игорь и Анна Тасс уселись на скамейку и уставились прямо на нишу в монастырской стене, где пряталась Феодора. Они говорили о ней, но не видели ее, хотя она была прямо перед ними как на ладони. Анна Тасс лихорадочно постукивала по камню каблучком-шпилькой, а шарф на ее шее, будто живое существо, принюхивался и прислушивался.

– Игорь Феодорович, она здесь, здесь, я чувствую, что здесь.

– Тогда нам, может быть, лучше уехать. Она сама приедет.

– А как ваш заказ? Вы же не сможете без нее работать.

Игорь хотел что-то возразить, но подошла монахиня и пригласила их к игуменье на встречу.

†

Как только они скрылись, Феодора немедля вышла из ниши и быстро направилась к воротам, но там она увидела машину мецената, которая перекрывала выход из ворот. Дверца была открыта, и в темном проеме угадывался знакомый силуэт заказчика. Феодора зашептала пятидесятый псалом, который уже выучила наизусть, пока хоронилась в нише монастырской стены, и, выйдя из ворот, не останавливаясь, пошла прямо на автомобиль.

Время для Феодоры будто растворилось в пространстве, каждая секунда растянулась и стала длиннее в десять раз. На каждый шаг она тратила столько сил и эмоций, сколько требуется для преодоления нескольких километров. Автомобиль неумолимо и неотвратимо становился все ближе и ближе. Вдруг из темного проема двери показалась рука мецената с букетом алых роз и швырнула розы прямо к ногам Феодоры. Цветы рассыпались вокруг Феодоры. Она остановилась в оцепенении, забыв про псалом, забыв про монастырь, забыв про все, подвластная необузданному сладкому недугу страсти, готовая опять прыгнуть в темную бездну, распахнувшую перед ней свои объятия.

†

Феодора точно перенеслась в восемнадцатый век и стояла на набережной Зимней канавки в нескольких шагах от вычурной кареты заказчика. Ей оставалось пройти еще несколько шагов до кареты, но она не успела сделать и шага, как послышался колокольный звон.

Это звонили ко всенощной. Время скрутилось и приобрело свой обычный размеренный бег.

†

Исчез век восемнадцатый, и карета снова стала автомобилем.

При первых звуках колокола дверца машины резко захлопнулась, как от порыва ветра. И в следующее мгновение холодящий душу звериный рык раздался из салона авто. Рык был такой нечеловеческой силы и гнева, что машину затрясло и подбросило, стекла вылетели все разом, двигатель взревел, и автомобиль, рванувшись с места, устремился прочь от колокольного звона. Феодора вышла из оцепенения, оглянулась, все вспомнила, перекрестилась и первый раз за последние три дня вздохнула полной грудью легко и свободно. Это первый раз за последние дни! Потом она спокойно и уверенно пошла по обочине дороги от монастыря.

†

Дойдя до перекрестка, Феодора свернула с дороги на тропу, ведущую к лесу.

Тропинка петляла по дикому, заросшему репейником полю, огибая валуны и пересекая маленький едва заметный родничок. Испив воды из родника, Феодора пошла дальше и скоро скрылась за лапами вековых деревьев.

Родник, из которого только что напилась Феодора, вдруг преобразился: пошипел, поурчал – и ударил вверх сильной и мощной струей.

9. Приход Феодоры в монастырь

С первыми лучами солнца из ворот мужского монастыря вышел молодой послушник и, подойдя к скамейке, что стояла близ монастырской стены, стал будить спящего на ней человека. Послушник сильно заикался, когда выговаривал букву «т» в словах, поэтому одна фраза растягивалась им на целый песенный куплет.

– Мужчина, вст-т-т-т-та-авайт-т-теэ. Эт-т-то вы ночью ст-т-т-тучались?

– Я.

Феодора ответила машинально, открыла глаза, перекрестилась сама и непроизвольно перекрестила послушника, но еще окончательно не проснулась и смотрела на послушника непонимающим взглядом. Послушник стоял, ошарашенный крестным знамением Феодоры. Его будто полоснуло огненным мечом, яркая вспышка на секунду опалила его сознание, и мысли с ранее ему неведомой скоростью забегали под темечком, и он засмеялся открыто, по-детски, а когда успокоился, то подсел на скамейку к Феодоре.

– Ну и смешной же ты, брат, когда спишь. Ха-ха. Игумен у нас очень строгий. Ты скажи мне, чего хотел, а я передам твою просьбу игумену.

Но Феодора уже проснулась и вспомнила про данный обет молчания. Послушник ждал ответа на свой вопрос, а Феодора выжидающе смотрела на него. Послушник первый не выдержал молчания и опять засмеялся – он радовался, что теперь не заикается, и ему жгуче захотелось выговориться.

– Да, смешинка на меня напала. Не хочешь отвечать, тогда сиди, жди. Я тебе есть вынесу.

Феодора раскрыла от удивления глаза, что послушник расценил как молчаливый вопрос и доверительно поведал.

– Алексий я… Имею послушание ходить раз в неделю к старцу Серафиму в дальнюю пустынь. Он старенький и никого видеть не хочет, да и не может. Он молится там за нашу обитель. Там тихо, ни одной живой души, только зверье разное. Вот к зверью он выходит, чтобы покормить зверушек. Не поверишь, но к нему даже медведь ходит. Говорят, что когда отец Серафим был еще молодым, то шел в рождественскую ночь по лесу, да заплутал и провалился в берлогу. Это спасло его, а то замерз бы в лесу. А так он очнулся в медвежьей берлоге рядом с брошенным медвежонком. Потом он выбрался из берлоги, добрался до своего скита и выходил медвежонка… Давно это было, но тот медведь, говорят, еще жив и навещает старца. Правда, я только следы видел, а так чтоб прямо лицо к лицу, то есть морда к морде, то есть лицо к морде, так мне не приходилось еще с ним сталкиваться. Ну, вот ты и заулыбался! Значит, слышишь меня. Так, когда я пойду к старцу, то и к тебе заверну – еду занесу.

†

Послушник вернулся в монастырь, а Феодора приметила в отдалении в стороне от ворот скамейку и отправилась к ней.

Скамейка оказалась вовсе и не скамейкой, а бревном. «Когда-то это было дерево, – подумала Феодора. – И простояло это дерево лет двести, а то и больше! Срубили его люди, притащили сюда, а тут про него забыли. Но бревно не сгнило, а вросло в землю, и молодые побеги взошли из его ствола и окрепли. И теперь можно присесть на него и облокотиться о молодые деревца». Феодора села и стала ждать послушника Алексия.

Она пыталась понять: почему послушник принял ее за мужчину, желавшего подвизаться в монастыре? Почему она, хотя и видела искреннее заблуждение послушника, не поправила его, промолчала? Почему? Сейчас она задавала эти вопросы сама себе и не находила на них четкого ответа. Ясно только одно, что она дала обет молчания и теперь должна молчать несмотря ни на что. Это начало искуса – испытания перед открывшимися горизонтами новой жизни. И не случайно послушник рассказал про медвежонка. Эта рождественская история про медвежонка, которого спас старец, запала ей в душу. Ей вдруг неудержимо захотелось увидеть этого старца, оказаться в том сиянии, которое наверняка от него исходит.

Феодора на все теперь смотрела по-другому, по-новому. Нет, она не оглядывалась назад на прошлое, не анализировала допущенные ошибки, она просто увидела, что вся ее жизнь до этого момента была сравнима с жизнью слепого новорожденного котенка. Котенок тычется носом в мамино брюшко в поисках молока и тепла, а наевшись, сворачивается в клубок и лежит так, сохраняя тепло и переваривая высосанное молоко. Да, так она и жила.

Теперь она прозревала. Прозревала вспышками откровения. Она вдруг увидела связь времен и поняла, что если время бесконечно, то, значит, времени нет. Значит, при желании мы можем увидеть и наше прошлое, и наше будущее. И поняла парадоксальную для мирян вещь, что будущее и прошлое целиком принадлежат настоящему и целиком зависят от настоящего, от тональности внутренней, от состояния души. Феодора ощущала необычайную удовлетворенность и покой.

10. Схимонах Серафим

Мимо Феодоры проехал на велосипеде послушник Алексий. Феодора хотела его остановить, но, выйдя на дорогу, увидела, что тот уже был достаточно далеко. «Видно, он вышел из монастыря, посмотрел, что меня нет на скамейке у ворот, и решил, что я ушла», – подумала Феодора. Она пошла вслед за послушником, надеясь, что скоро он оставит велосипед. Она точно чувствовала, что метров через сто тропинка будет усыпана камнями, и что быстрее и легче, и безопасней станет идти пешком.

Так и оказалась: скоро она догнала послушника. Послушник сидел на покореженном велосипеде и тер ушибленную при падении ногу. Он несказанно обрадовался Феодоре и заулыбался той же детской улыбкой, какой улыбался на рассвете, когда будил ее:

– Здорово! Никогда на этом месте не падал, да вот упал. И, кажется, велосипед требует ремонта… Правда, я тоже прилично саданулся. Эх, каменюгу не заметил! Да ты все молчишь! Рассказывали мне про монаха Олега из нашего монастыря – так он лет семь или десять обет молчания держал. Вот выдержка. А может, пережил такое, что и замолчал… Ты молчи, молчи и не обижайся, что я болтаю. Не могу молчать, а почему – не знаю.

Алексий встал, протянул краюху хлеба Феодоре, взял котомку и пошел по тропинке. Феодора двинулась за ним. Он оглянулся, хмыкнул, пожал плечами и пошел дальше, слегка прихрамывая после падения. Так они шли около часа. Иногда послушник останавливался, что-то говорил Феодоре, но та не отвечала, тогда послушник с лучезарной улыбкой протягивал ей флягу с водой. Утолив жажду, Феодора возвращала флягу Алексию и, дождавшись, когда тот пойдет дальше, шла за ним. Послушник прихрамывал все сильнее и сильнее.

Примерно через час пути им попалась ветхая охотничья сторожка, срубленная из толстых комлевых бревен. Алексий зашел внутрь и через секунду высунул голову в маленькое оконце:

– Придется здесь передохнуть – нога жутко разболелась. До старца от этой сторожки на здоровых ногах часа два идти, а я теперь практически одноногий, так что пока доползем – стемнеет.

Феодора осмотрела ногу. Рваная рана на голени кровоточила и могла загноиться. Она нарвала подорожника, пережевала листы и смешала их с хлебным мякишем, получив старинное противовоспалительное лекарственное снадобье. Потом, произнося молитву, положила его на рану и неожиданно крепко прижала своей ладонью. Послушник ойкнул и потерял сознание.

Когда он очнулся, то нашел Феодору в той же позе, сидящей перед ним и прижимающей к его ране свою ладонь. Она обрадовалась, что он очнулся, отняла руку от раны и вышла из сторожки наружу. Алексий посмотрел на рану, но как таковой раны уже не было, а лишь тонкая нежная розовая кожица выказывала то место на ноге, где час назад гноилась его плоть. Старинный рецепт вкупе с духовной квинтэссенцией сотворили чудо исцеления.

Вернувшись через час в сторожку, Феодора застала Алексия за молитвой, хотела тут же выйти, чтоб не мешать, но он остановил ее:

– Не уходи, брат. Я знаю, кто ты!

Феодора застыла в дверях, боясь повернуться к послушнику, а тот продолжил свою возвышенную речь в порыве откровения:

– Я не знаю, как тебя зовут, но я знаю, что ты благороднейший человек. Я не знаю, что с тобой стряслось, но я уверен, что ты искупаешь не только свои грехи, но и грехи ближних. Тебе Бог дал дар исцеления. Да, да. Этот дар у тебя от Бога!

Послушник растрогался, говоря слова признательности, и на секунду замешкался, опустил глаза, скрывая волнение, а Феодора воспользовалась этим и вышла из сторожки. Алексий поднял глаза и, не найдя Феодоры, заулыбался – он бы тоже ушел, не стал бы слушать похвалы в свой адрес!