Обжигающие вёрсты. Том 1. Роман-биография в двух томах

День второй был по-своему знаменателен. Два таких дня в месяце было, когда аванс давали и когда получку. Это были «дни строителя», праздничные дни. Нет, не для всех в бригаде, а лишь для приближенных бугра. А таких было пятеро.

В два часа приехала кассирша и выдала бригаде зарплату. Мастер тотчас же исчез и больше не появился. Не стало и прораба. Тогда-то ко мне подошел Митяй, из ближайшего окружения бригадира.

– Есть комсомольское поручение, парень. – Сказал он и ухмыльнулся.

– Какое? – Совершенно серьезно спросил.

– Самое ответственное в твоей трудовой биографии, парень.

– Говорите, что надо делать, дядя Митяй.

– Вот тебе полтыщи, – он протянул мне денежные купюры, – и дуй до магазина. Приволоки пару пузырей. Давай: одна нога здесь, другая – там.

Набычился, услышав о таком своеобразном, по сути, издевательском «комсомольском поручении».

– Никуда не пойду, дядя Митяй. Вам надо – вы и идите… Не рассыльный.

– А кто же ты?

– Каменщик.

– Ты? Каменщик?! – он заржал во всю глотку. – Ну, ты, парень, насмешил: сопля ты зеленая, а не каменщик. И вряд ли им когда-либо станешь, это я тебе говорю! Ну, ладно, будет упрямиться: бери деньги и дуй. Это задание самого Разумова. Ну, пошел!

Окончательно уперся.

– Не пойду никуда. И отстаньте!

В это время подбежал такой же, как и я, вчерашний фэзэушник Колька Власенко. Ушлый такой парнишка, проныра.

– Дядя Митяй, давайте я. Я – мигом!

Тот обернулся к нему.

– Ты? Ну, давай. Тебе это зачтется. Бугор наш таких любит.

Дядя Митяй презрительно посмотрел в мою сторону, зло сплюнул и ушел в «каптёрку».

Это была первая и, возможно, самая большая с моей стороны ошибка.

Разумов и его «военный совет» больше в тот день на стройке не появились. Они пировали до позднего вечера. А Колька Власенко успевал только бегать за пузырями.

На другой день они опохмелялись до обеда, а после завалились на нарах и проспали до конца смены.

В конце третьего рабочего дня ко мне подошел Разумов. В это время выкладывал простенок. Как мне казалось, делал это неплохо.

– Умник, что ты тут кладешь, что кладешь! – Заорал бугор. – Как бык нассал. – Это означало, что кладка неровная по вертикали. – Ну, и работничка мне прислали. – И он с остервенением стал разбирать еще свежую кладку, раскидывая по сторонам шлакоблоки.

Попробовал оправдаться:

– Дядя Коля, только что проверял… по отвесу… было нормально…

Он не слышал меня. Он распрямился и закричал в сторону своих приближенных:

– Не ставить больше его на углы и простенки! Пусть стоит на внутренних глухих перегородках. А еще лучше – пусть у вас в подручных: шлакоблоки подносит, раствор на стену накладывает.

На это откликнулся только Митяй:

– На х…й он нам. Без такого говнюка обойдемся. Больно воняет.

Лучшая и самая знаменитая бригада в Кушве занялась моим воспитанием. Терпел. Не роптал. Прошло несколько дней. Перед обедом возле меня опять появился Разумов.

– Ты, умник… мне сказали, что ты статеечки в газетки кропаешь. – Это скорее всего, проныра-Власенко успел насвистеть. – Не вздумай что-нибудь против меня… Я тебя, сраный щелкопёр… Знаешь, что с тобой сделаю? Со свету сживу! Я тебя быстро отучу от бумагомарательства… Тоже мне, пи-са-тель! Не думай, что тебя эти, из газетёнок защитят. Срал я на всех вас, понял?

Ничего на это не сказал. Промолчал. Однако обиделся, так как не чувствовал за собой никакой вины. Значит, придирается. Но почему? Что такого сделал? Ответов на эти вопросы (да и на многие другие) не знал.

Прошел месяц. В прорабской, где мы обедали (холодный чай, принесенный с собой, ломоть черного хлеба с тонким слоем маргарина, чуть-чуть посыпанного сверху сахарным песком), на столе лежали какие-то бумаги. Как оказалось, табель и наряды. Глянув в табель, напротив своей фамилии увидел, что стоит цифра «2». Не знал, что это означает. Но, посмотрев на фамилии других, догадался: разряд! Допустим, подумал я, но почему «2», когда напротив других моих соучеников стоит «3»? Ведь в школе всем нам был присвоен третий разряд. Странно очень.

После обеда появился бугор. Подошел к нему.

– Скажите, почему вы мне в табеле ставите второй, а не третий разряд?

Он посмотрел на меня, ухмыльнулся.

– Что, мало?

Кивнул, не заметив в его голосе сарказма.

– А я считаю, что и этого лишку… По твоёму умишку.

– Вы не имеете права. – Сказал в ответ.

– Не имею? Я?! Кто тебе сказал? Я имею право на все, ясно?

Упрямо повторил:

– Не имеете права.

– Ты, что, думаешь, тебя другие будут обрабатывать?

– Не меньше других делаю.

– С чего ты взял? – Спросил бугор, скривив в презрительной ухмылке губы. – Зах-ре-бет-ник!

– Неправда! Неправда! Неправда! – Обидчиво воскликнул.

– А ты не верещи. Не ровня. Да и бесполезно. Не я один решаю. Совет бригады определяет, кто чего стоит.

Бугор отвернулся, сплюнул и пошел от меня.

Тут надо пояснить, в чем суть моих претензий.

В бригаде 32 человека. Оплата труда – не повременная, а сдельная. То есть, зарплата определяется в зависимости от объема произведенных бригадой работ. По итогам месяца на всю бригаду закрывается общий наряд.

Например. Согласно наряду бригада выполнила кирпичную кладку в объеме 1000 кубометров. Расценка за кубометр – 24 рубля. Следовательно, бригада заработала 24000 рублей. Далее вступает в дело разряд. Допустим, в бригаде пять человек имеют шестой разряд, десять – пятый, четыре – четвертый и тринадцать – третий. Все эти разряды складываются, и получается сумма 135. Общий объем работы (в рублях) делится на разряды (24000:135) и получается, что на каждый разряд приходится 177 рублей 78 копеек. Допустим, все члены бригады работали целый месяц, то есть 25 рабочих дней. Таким образом, и определяется зарплата каждого члена бригады: если у тебя шестой разряд, то от общей суммы тебе причитается 1066 рублей 68 копеек; если же третий, то, соответственно, – 533 рубля 34 копейки. Ну, а если второй, то на треть меньше.

Тогда впервые в жизни убедился, что не способен защитить себя и отстоять свои права.

Критическая ночь

Наступил сентябрь. В понедельник, как обычно, пришел на работу к восьми утра. Мне сказали, что по распоряжению бугра должен выйти на работу в ночь; что мне надлежит «сварить» к следующему утру гудрон для гидроизоляции (к тому времени фундамент был подведен под «нуль»).

– Я? Один? Но всегда – вдвоем.

– Ничего, перебьешься. – Ответили мне.

Да, ситуация. Ночью, один на стройке… Мало приятного… Не трус, но все же жутковато. Однако (уже это начал усваивать) с бугром лучше не спорить.

В восемь вечера пришел на стройку. Уже стемнело. Беспрестанно моросит дождь, до костей пронизывает восточный ветер. Но мне – жарко. Потому что надо заготовить дрова, загрузить огромный чугунный чан глыбами гудрона. Наконец, развожу под чаном огонь. То и дело подкладываю дрова. Сверху – сыплет и сыплет. От пламени – жарко, но спина уже мокрая и холодит. Поворачиваюсь спиной к огню. Получше. Но ненадолго. Отойти бы в какое-нибудь укрытие, хоть бы на полчаса. Но понимаю: нельзя. Вон, начинает варево пузыриться-пениться, того и гляди, что польется через край.

Часам к четырем дождь прекратился. Одежда на мне стала подсыхать. Стало хорошо возле огня, покойно. Подбросив дров, присел возле. Скоро варево будет готово, а там и утро, рабочие придут.

Голова клонится вниз: дремота начинает одолевать. И чем дальше, тем труднее бороться с этой напастью. Сопротивляюсь, пытаюсь думать о чем-нибудь приятном. Совсем разомлел. Надо бы встать, ходьбой разогнать одолевающий сон, но очень не хочется: уж больно хорошо у полыхающего огня. Вдвоем – было бы веселее, за разговорами проще, но… Думаю о всяком разном. Закрываю глаза… Только так, на минутку. И все!

Просыпаюсь оттого, что лицу стало жутко жарко. Открываю глаза и в ужасе вскакиваю на ноги. Варево, шапкой поднявшись над чаном, переливается через края, достигнув огня, вспыхивает, по струям гудрона пламя поднимается вверх и огонь охватывает весь чан. Растерялся. Надо тушить. Но как? И чем? Вон, какое огромное и всеобщее пламя. Догадываюсь: выбрасываю из-под чана горящие поленья. Пена перестала течь по краям, однако внутри чана гудрон продолжает по-прежнему полыхать со страшной силой. Хватаюсь за лопату и начинаю забрасывать песком. Огонь усмирил, потушил. Но…

Варево начисто испорчено и непригодно к использованию в гидроизоляции. Мучительно думаю: что скажу бугру, что?!

Делать нечего: начинаю выгребать из чана остатки гудрона, перемешанные с песком. Вычистил емкость. Начинает светать. Догадываюсь: через час придет бригада.

Торопливо вновь загружаю чан глыбами гудрона, развожу огонь. Конечно, не успеваю к приходу рабочих. Бугор появляется, смотрит и все понимает. Он не ждет моих объяснений. Он начинает орать на всю стройку, посыпая меня трехэтажным матом. Молчу. Потому что понимаю: виноват.

К полудню гудрон сварен, и рабочие приступают к гидроизоляции. Мой рабочий день, длившийся почти восемнадцать часов, закончен. Впрочем, и работа в этой славной бригаде также закончилась. Бугор подошел ко мне и сказал, чтобы завтра не приходил на стройку, а шел в отдел кадров стройуправления: он, мол, больше не нуждается в услугах писателя; ему, мол, такие работнички не нужны.

В отделе кадров меня встретили явно с прохладцей. Молча направили в другую бригаду, так называемую комсомольско-молодежную. Здесь мы были все равны. Но бригадир… Он не просыхал, и мы фактически были предоставлены сами себе, поэтому какая могла быть зарплата – гроши. Да и заняты были в основном на земляных работах.

Так что окончательно убедился: из меня строителя не получится. Стал задумываться: что делать? Ошибся в выборе профессии, но был ли выбор? Надо как-то выходить из ситуации. Обычным способом, то есть подать заявление об увольнении, отработать положенные две недели – и прости-прощай, не получится. Почему? Потому что после ФЗУ обязан отработать два года там, куда направлен.

В лоб нельзя. Значит, в обход. Стал искать тропинки. И нашел. Услышал, что горком комсомола набирает отряд добровольцев на Всесоюзную ударную комсомольскую стройку – на строительство первой очереди Братской гидроэлектростанции. Написал заявление. В горкоме мою просьбу удовлетворили, выдав комсомольскую путевку. С ней и заявился в отдел кадров стройуправления. Там не было формальных оснований для отказа в увольнении. Уволили меня. Причем без двухнедельной отработки.

Практически, освободился от оков и мог не ехать на Всесоюзную ударную: на руках трудовая книжка и могу устроиться, куда захочу. Однако этические соображения воспрепятствовали. Неудобно: горком комсомола поверил…

И поехал. Вместе со всеми. Там, на строительстве Братской ГЭС еще раз убедился, что хорошего строителя из меня не получится. Ну, никак не вписывался в эту структуру!

Впрочем, резонен вопрос: а существовала ли какая-либо советская структура вообще, в которую бы мог вписаться? Как ныне принято в таких случаях говорить, оставлю сей риторический вопрос без комментариев.

Глава 9. Здравствуй, Восточная Сибирь

А вот и Братск

Этот город меня сходу удивил. Начиная с железнодорожного вокзала: это деревянное зданьице еще дореволюционной постройки, вросшее с годами в землю чуть ли не по самые окна. Когда везли к месту постоянного обитания, то увидел, что Братск – весьма специфическая территориальная единица: оказалось, что вдоль левого, очень высокого берега Ангары, фактически, обособленно, отдаленные друг от друга на три-пять километров, находятся Братск-1, Братск-2, Братск-3, Братск-4, Братск —5.

Наш конечный пункт – Братск-5. Что он из себя представлял? Когда мы вышли из автобусов, то оказались в окружении вековых сосен, фактически, в тайге, где нет ни одного жилого дома, – ни старой, ни новой постройки.

Оглядевшись, невдалеке заметил нечто, очень смахивающее на степные юрты кочевников, которые видел лишь в кинофильмах.

Нас повели именно туда. Мы прошли через деревянную арку, на которой было написано: «Добро пожаловать, в город будущего!»

Когда приблизились, то оказалось: мною виденное – не что иное, как самые обычные палатки. Правда, с двумя стенками из брезента. Правда, с небольшими оконцами по периметру.

Комендант поселка, встретивший нас, сказал: некоторое время придется пожить в этих палатках; до тех пор, пока сами же не построим современные многоэтажные молодежные общежития со всеми современными удобствами. Он показал рукой в ту сторону, где будут те самые общежития: там стояли могучие сосны, в кронах которых шумел ветер.

Всего здесь находилось шестьдесят палаток, в каждой из них стояло по тридцать кроватей. Простой подсчет показывает: в нашем поселке (он потом станет центром крупного индустриального города с населением в двести пятьдесят тысяч) стало жить 1800 молодых парней. Конечно, ни кинотеатра, ни магазинов, ни каких-либо иных увеселительных заведений. Там не было даже колодца, поэтому воду привозили на автомашине.

Начисто отсутствовал и женский пол. Очевидно, комсомольские деятели, направлявшие сюда молодежь, полагали, что в Братск приедут либо кастраты, либо поклонники однополой любви. Нет, приехали самые настоящие парни, которым ничто человеческое не чуждо. И вскоре они заскучали. Было отчего: в этой экзотике, то есть в глухой тайге, интересно жить неделю, может, две, но не более того.

Мне, может быть, было несколько легче, так как все свободное время, а его было предостаточно, особенно по воскресеньям, читал книги, за что в палатке меня прозвали «профессором». Книги брал в поселке Постоянный, который от нас находился в пяти километрах.

Если кто-то подумает, что для прибывшей молодежи по комсомольским путевкам организовывался культурный досуг, то он здорово ошибется. Здесь не только насчет культурного досуга была проблема. Вначале комсомольцы несколько месяцев не знали, кому заплатить членские взносы.

Итак, меня постоянно можно было видеть за чтением. А другие? Чем они убивали свободное время? Пьянствовали. Пили по-черному, пропивали все, что зарабатывали. Где брали вино и водку? Там же, где я брал книги, – в поселке Постоянный. В воскресенье с утра от каждой палатки снаряжался гонец, который притаскивал огромное количество бутылок.

К вечеру в нашей палатке стоял такой густой запах спиртного, что дышать нечем было. Почему не проветривали? Попробуй открыть хоть на минуту дверь. Налетит такое количество гнуса, что потом вообще места себе не найдешь.

Исторический, наверное, снимок: выходной день и молодой строитель Геннадий Мурзин трезв, более того, решил сфотографироваться на фоне главного створа строящейся Братской ГЭС. Пока что вольно катит свои воды Ангара. И знаменитые Падунские пороги все еще отчетливо возвышаются над водной гладью своенравной сибирской реки. А за спиной отчетливо просматривается лозунг: «Покорим тебя, Ангара».

Неужто повезло?..

Чуть-чуть повеселел тогда, когда (вместо смывшихся со стройки) к нам подселили двоих парней из Харькова. Юра и Саша окончили строительный техникум, сюда их направили на отработку. Оказались из интеллигентных семей. Как и меня, к спиртному их не тянуло. Как и я, много читали. Особенно сблизился с Сашей, так как он, помимо всего прочего, увлекался фотографией. У меня также был фотоаппарат «ФЭД», с которым не расставался. Юра же, когда в палатке наступала относительная тишина, включал привезенный с собой транзисторный приемник и часами слушал музыку. Заодно с ним, и я стал потихоньку приобщаться к культуре.

После одиннадцати вечера обычно транслировался концерт. Кровати вновь прибывших были рядом с моей, так что слышал их разговоры. Многого не понимал, многое просто потрясало. Стыдно вспоминать, но надо.

В один из вечеров, лежа на кровати, читаю роман, кажется, Стендаля «Красное и черное». Юра, как обычно, прильнул к приемнику, Саша тоже, уткнувшись в книгу, читает. И вот слышу между ними такой диалог.

Саша:

– Гелена Великанова, кажется…

В это время идет эстрадный концерт, выступают певцы и певицы. Услышав реплику Саши, Юра аж подскакивает от возмущения на кровати.

– Ты что, в самом деле! – Восклицает он.

Саша отрывается от книги, прислушивается.

– Ах! Ну, да, ошибся…

– Ошибся? – Продолжает возмущаться его товарищ. – Как можно спутать Великанову с…

Тот не дает договорить.

– Ясно: это Майечка… Кристалинская.

Спустя пару часов. Приглушенный звук, но слышу, что в приемнике звучит музыка. Юра, по-прежнему прильнув ухом, слушает. Саша все также сосредоточенно уставился в сборник стихов Брюсова. В дальнем конце палатки, за столом обычное пиршество клонится к закату: многие клюют носами, но изо всех сил пытаются заплетающимися языками поддерживать компанию.

Читаю своего Стендаля, познакомиться с которым посоветовал все тот же Юра. Читаю, но в голове то и дело возникает одна и та же мысль: «Странные все же парни… Например, Юра. Как можно часами неотрывно слушать какое-то пиликанье? Или Саша: роман, как у меня, читать – куда ни шло, но стихи читать, как какой-нибудь роман, – извините».

Откладываю в сторону книгу, закидываю руки за голову, глядя в потолок, думаю о феномене (это новое для меня словечко, почерпнутое мною из их лексикона, мне страшно понравилось и поэтому стараюсь его запомнить и чаще употреблять). А феномен – это поразившая меня их способность по голосу определять, кто исполняет ту или иную песню. Для меня – никакой разницы: поют и поют – пусть поют. Великанова или Кристалинская – в чем различие? Голоса как голоса. Мне кажутся абсолютно одинаковыми. Плюс: как ту, так и другую я и по радио-то слышу в первый раз. Вот Русланова – другое дело. В деревенской избе-читальне, еще в детстве слышал, как она пела. До сих пор в ушах ее голос и слова ее песни: «Когда б имел златые горы и реки полные вина, все отдал бы за ласки взоры, чтоб ты владела мной одна…» Душевная, наша песня! Но и в этой песне (как раньше, так и сейчас) мне не все ясно. Возьмем, думаю про себя, (не решаюсь произнести вслух даже при приятелях) выражение «ласки взоры». Убей Бог, не знаю и не представляю. Или: что означает «чтоб ты владела мной одна». Владеть – это как? Я же не вещь какая-нибудь, я – человек. Это еще куда ни шло, но ведь получается из песни (какой кошмар!) мной могут владеть и несколько. Как так?! Конечно, порываюсь спросить своих новых знакомых, но что-то меня останавливает. Скорее всего, природная стыдливость. Уж больно не хочется стать посмешищем. Поэтому для себя решил раз и навсегда: мной никто не будет владеть, вообще никто!

Но это пустяки. Потому что песня душевная, душу бередит. Наверное, эта самая Русланова, как и я, все детство провела в какой-нибудь глухой деревне. То есть, настоящая бой-баба!

В эту минуту Саша, чья кровать прямо примыкает к моей, потягивается, зевает, откладывает в сторону книгу.

– Пожалуй, и баиньки пора.

– Само собой. – Откликаюсь в качестве поддержки его идеи.

Саша поворачивает голову в сторону Юрия.

– А ты, меломан, долго еще собираешься упиваться?

Ага, отмечаю про себя, опять новое слово – меломан. И что оно означает? Надо не забыть. Завтра, вечерком заскочу в библиотеку и гляну в энциклопедию. И тут же ловлю себя на мысли, что и другое слово «упиваться» уж шибко как-то… не совсем, как бы к месту. Вон, Вадим, который шарашится, ползком добираясь до своей кровати, действительно упился. Но Юра! Он-то как может упиться, слушая музыку по приемнику?..

Саша прислушивается к звучащей музыке и спрашивает:

– Бетховен?.. – Юра кивает. – Пятая симфония?

– Угадал, – оторвавшись на секунду от приемничка, ухмыляясь, отвечает Юра.

Саша ехидно спрашивает:

– Думаешь, ты один такой меломан?

Юра отрицательно мотает головой.

– Я ничего не думаю. Я – знаю.

– Ну-ну! С такой самооценкой далеко уйдешь.

– Не дальше твоего. – Парирует Юра.

Из дальнего угла палатки доносится хриплый полупьяный голос Сереги:

– Кончай базар! Спать пора.

Ребята затихают. Юра выключает приемник, поворачивается на бок и через минуту начинает легонько похрапывать.

Лежу и молча гляжу в потолок. У меня опять так много пищи для размышлений. Думаю…

Какие все-таки парни счастливые! Они всего лишь на два года старше меня, а уже мастерами на нашей стройке. И до чего умные! Им нет равных. Это ж надо! Узнать, лишь слегка прислушавшись, не только автора музыки (уже от них слышал, что Бетховен – это такой композитор), а и назвать безошибочно звучавшее в эфире произведение. Фантастика! Я, вот, только и знаю, что Пахмутову… И то лишь потому, что по десять раз на дню из всех динамиков слышу: «Главное, ребята, сердцем не стареть; песню, что придумали, до конца допеть!» Кстати: три дня назад Пахмутова гостила на нашей Всесоюзной ударной комсомольской стройке. В поселке Постоянный, на летней эстрадной площадке был концерт. Новые мои соседи по палатке, Юра и Саша чуть ли не силой стаскали и меня. Скажу честно: понравилось! Особенно композиторша. Крохотулечка! Такая веселая и настолько красивая! Просто жуть. И песни у нее хорошие. Только вот никак не могу взять в толк, как она эти самые песни «пишет»? Ну, письмо или роман – это да, можно написать, а музыку, которая так красиво звучит? Мне еще предстоит узнать, что есть премудрость, которой овладела Пахмутова, – нотная грамота. Еще раз буду потрясен, когда узнаю, что Юра и Саша, мои новые знакомые, оказывается, знают тоже эту самую загадочную грамоту – нотную. И даже покажут, как выглядит скрипичный ключ. Показать-то они мне показали, однако все равно ничего из их объяснений не понял. И в моей голове вопрос так и остался неразрешимым: зачем композитору скрипичный ключ? Он, что, им отпирает или запирает свою музыку?

Однако уже хорошо то, что знаю теперь: есть на свете люди, именуемые композиторами, которые «пишут» музыку, пишут точно так же, как писатели пишут свои романы, – сочиняют, придумывают из головы, а потом записывают специальными значками на специальных бумажных листах, которые называются нотами.

«Господи, какие же они умники! – Мысленно восклицаю я. – Как им здорово повезло… Они так много знают…»

И тотчас же спохватываюсь: никакого Господа нет и в помине, это выдумки церковных мракобесов, которые дурачат несознательный народ. И действительно: ну, как можно, чтобы кто-то существовал среди людей, а его никто из живущих никогда не видел?! Всемогущий призрак? Горд, что некрещеный, единственный из пятерых детей моих родителей. Мать как-то обмолвилась: забыли окрестить.

Бога нет и быть не может! Что-что, а это твердо знаю. Откуда знаю? Кто мне это внушил? Когда, в какой момент? Не помню.

Но мне становится немного грустно. Если так рано и столь ясно, твердо усвоил истину, что Бога нет, то почему, наряду с этим, не знаю так много других полезных истин; почему мне не дали так же много знаний в литературе, музыке, изобразительном искусстве, наконец, хотя бы просто хороших знаний русского языка?

Читал тогда в «Правде», что советское общество воспитывает гармонично развитых молодых людей. Запомнил, поскольку не знал, что такое «гармонично». Узнал в библиотеке. И все равно ничего не понял.

Итак, гармония – это (по энциклопедии) соразмерность частей, слияние различных компонентов в единое органичное целое. Значит, гармонично развитый человек – это тот, в котором органично соединено в единое целое все: и профессиональные знания, и культура, и образованность, и воспитание.

Например, Юра и Саша7 – гармонично развитые молодые люди. Они не только знают, как надо строить жилые дома, а и культурны, образованны, воспитаны. Они не только разбираются в том, из чего, к примеру, изготовлены стеновые панели, для чего им нужен теодолит и как с ним управляться, но и умеют на чистом русском языке грамотно изъясняться, знают нотную грамоту и играют на рояле, видят разницу между Бетховеном и Чайковским, Лемешевым и Козловским, Толстым (тогда еще не знал, что в России было несколько писателей с такой фамилией, а Алексея Толстого узнал в шестом классе, когда в школьной библиотеке взял книгу «Гиперболоид инженера Гарина» и на одном дыхании «проглотил» ее) и Стендалем, Пикассо и Ивановым, Станиславским и Вахтанговым, Марлен Дитрих и Любовью Орловой. А люди-то все великие, оказывается!