Настроение

Воспоминания о девочке Насте были столь сильны, что всю нерастраченную нежность четвероногий влюблённый перенёс на забытую Настей игрушку. После известной операции, Масяня, осознавший, наконец, какие непоправимые изменения произошли в его теле, а, следовательно, и в жизни, постепенно свыкся с мыслью о том, что пребывание его в статусе Царя Зверей ушло в прошлое.

Юная хозяйка Масяни недоумевала:

– Котик, милый, да что с тобой? Неужто вправду влюбился в куклу? А как же я?

Тем временем «нездоровая», по мнению людей, любовь развивалась по своим, неведомым им законам.

Всё «свободное» время Масяня проводил в обществе красавицы-куклы. Он обнимал её, гладил своими мягкими лапками, делал ей массаж. Он приносил к её ногам украденные на кухне косточки и, ожидая заслуженной благодарности или хотя бы просто доброй улыбки, и не получая ни знака благосклонности, уходил, поджав хвост куда-нибудь в ванную.

– Аркаша, выручайте! – сжалившись над девочкой, взмолилась по телефону бабушка. – Сделайте хоть что-нибудь!

– Но тётя Рая, я – простой доктор, а тут нужен психиатр! Я вообще первый раз в жизни сталкиваюсь с подобной, как Вы изволили выразиться, любовью. Это вообще вне рамок науки ветеринарии!

– Но, доктор, что я скажу девочке?

– Извините, дорогая, – дело это, как говорится, семейное, но лучше всего – доверьте это деликатное дело внучке: думаю, у неё получится.

– Может, вы и правы, – скрепя сердце, согласилась бабушка и повесила трубку.

Внучка в это время пыталась делать уроки, но время от времени глаза её застилали слёзы и строчки в учебнике сливались в сплошное белёсое пятно: она не знала, что в эти минуты сердобольная бабушка пытается ей помочь.

Женщина приоткрыла дверь в комнату девочки и, увидев её заплаканное личико, горестно сложила руки на груди:

– Всё, деточка, я придумала: сегодня же эту дурацкую куклу выброшу в мусоропровод. Что скажешь?

– Что ты, бабуля! Масяня сразу же нас возненавидит или вообще выбросится из окна. Нет, так нельзя!

– Девочка моя, ну поговори с ним! Вы же так хорошо дружили! Выбери подходящий момент и…

– Я постараюсь, бабушка, – утирая слёзы, пообещала Женя и задумалась.

Она, как взрослая, всерьёз готовилась к предстоящей «тет-а-тет» беседе со своим другом, подыскивала нужные слова. Вечером Масяня, так и не притронувшийся к еде, уныло сидел в своём уголке за шкафом и немигающими глазами, в которых уже не светился, как прежде, огонёк надежды на взаимность, смотрел на предмет своего обожания и жалобно, тоскливо скулил. Именно скулил – иначе не назвать исполненные отчаянья жалобные звуки, напоминавшие давние одинокие дни в тёмной подворотне.

И вот как раз в этот самый миг, когда Масяня своим кошачьим умом понял, наконец, что его Большая Любовь, его Принцесса, которой он отдал столько душевных сил, ради которой чуть было не растоптал давнюю и верную дружбу с девочкой Женей, оказалась всего лишь бездушной куклой, не способной на настоящие чувства, и что это он, кот, который был, пусть и недолго, – Царём Зверей, оказался игрушкой в руках этой жестокосердной барышни с насквозь фальшивыми— и внешностью, и душой, – к нему неслышно подошла девочка Женя.

На своей спине Масяня ощутил вдруг лёгкие, ласковые прикосновения нежных девичьих ладошек, и когда её пальчики почесали его за ушком, когда прозвучали полузабытые, услышанные им в раннем сиротском детстве слова:

– Миленький мой, масенький! – то чуть было по-человечески не разрыдался: так ему именно сейчас нужны были эти добрые, идущие от самого сердца, слова его славной подружки.

Но он не разрыдался, а просто потёрся бочком о девичьи ноги и весь вечер уже не отходил от Жени.

Спал в эту ночь Масяня, как и прежде, на кровати девочки. И она впервые за последние недели заснула спокойным детским сном и всхлипнула только один раз, когда ей приснился маленький больной котёнок в углу ветеринарной лечебницы.

А проснувшаяся, как всегда, ранее других домочадцев, бабушка, вышедшая на балкон, увидела внизу, на траве, – на том месте, где раньше собирались на свои посиделки дворовые кошки, – куклу.

Она лежала лицом вверх – холодная Принцесса, разбившее сердце последнего из котов-романтиков и глаза её уже ничего не выражали.

А девочка ещё больше зауважала Масяню: он сам, решивший расстаться со своей барышней, этой бездушной особой, выбросил её из окна, таким образом разрубив, наконец, «гордиев узел», и расставив все точки над «и».

Теперь на старости лет Масяне будет, о чём вспомнить с тихой грустью: он, хоть и недолго, а всё же был Царём Зверей, и в его жизни была, пусть и безответная, но такая Большая, Любовь!

А давай стариться вместе!

Поздний вечер. В доме тихо и пусто… Хотя, не совсем пусто: кот Васисуалий, а по-простому – Васька – сладко дремлет на моей постели, которую искренне считает своей. Да и не совсем тихо – в открытую форточку доносится шорох опадающих с крыши капель – остатков первого весеннего дождя. Свежее ночное дыханье, едва слышимые звуки давно позабытой песни со стороны соседского дома настроили меня на минорный лад.

Глеб, первая и незабвенная моя любовь… Где ты, с кем ты? Столько лет прошло, сколько зим! Но почему-то каждую весну с каким-то необъяснимым чувством я ожидаю весточку от Глеба – звонка ли, письмеца ли, хотя никаких оснований для этого никогда у меня и не было. Я, и только я одна была виновницей нашего разрыва! Я оборвала последнюю ниточку, связывающую нас когда-то!

Ах, да что толку теперь в этом самоедстве? За плечами – два брака, оба – по любви. Да только не я любила, это мужья мои – Валера и Алеша любили меня всем сердцем, а я, опустошенная изнутри, не смогла сделать их счастливыми! Нет, я была хозяйственной и заботливой, верной и благодарной, но…

Даже детишек не смогла подарить своим мужчинам: видно, не очень-то и хотела! Теперь вот пожинаю плоды горького одиночества… А все эта моя дурацкая гордыня, присущая множеству юношей и девушек в период их ранней, всепоглощающей любви! Не спится… Завтра, – нет, уже сегодня – наступило 1-е мая, день нашего с Глебом знакомства. Как же это было давно: тысячу лет тому назад!

Тогда, прекрасным солнечным утром вышагивая в ряду демонстрантов вдоль нарядных трибун, я оступилась, но чьи-то сильные руки мгновенно подхватили меня и не позволили упасть.

Эти руки, как оказалось, принадлежали ему, Глебу, который стал на все последующие годы и судьбой моей, и незаживающей раной.

Лицо мое отчего-то повлажнело: слезы это или просто капли дождя, залетевшие в открытую форточку с порывом ветра? Ах, если бы, если бы знать… И зачем я, глупая, безоглядно поверила соседкой девчонке Зойке, которая якобы была свидетельницей любовного свидания Глеба с прелестной незнакомкой?

Это уже потом, много позже, узнала я о явном интересе Зойки к моему другу. Что ж, каждый выбирает свой собственный путь к намеченной цели. И она добилась задуманного исхода: мы расстались, даже не успев испытать желанной близости!

Замуж я вышла от отчаянья: первый муж стал и первым моим мужчиной! Лишь иногда позволяла я себе заглянуть в то далекое, такое светлое и радостное прошлое, когда ранним весенним или летним утром, вдруг, ниоткуда появлялись на подоконнике нежные ландыши или ветки пахучей сирени, когда в маленьких самодельных конвертиках подбрасывались совсем еще неумелые, почти детские, стихи.

Я пыталась вспомнить хотя бы одно из них, но, измученная воспоминаниями, незаметно для себя, уснула.

Утром, хорошо знающий свои права кот Васька, он же – Васисуалий, громким мяуканьем заявил о том, что последние крошки корма давно съедены и что пора бы пополнить его дневной рацион.

Едва приоткрыв заспанные глаза с немного припухшими веками, я с удивлением обнаружила себя в моем любимом кресле, в котором, как оказалось, я провела всю ночь. Но что более всего меня удивило, нет – поразило, нет – потрясло – это свешивающаяся из форточного проема большая охапка лиловой персидской сирени и скромный букетик нежнейших лесных ландышей, которые источали такой восхитительный аромат, что голова моя буквально пошла кругом. Я забыла про Ваську и про свои обязанности его хозяйки.

Погрузив лицо в этот роскошный букет, я дышала – и не могла надышаться этими потрясающими ароматами весны – нет, не весны: так пахнет настоящая любовь, не угасшая за долгие годы разлуки. Кинулась к двери: во дворе – пусто, а на подоконнике – выпавший из букета маленький самодельный конвертик. – «Как тогда!» – мелькнуло в голове. А в конвертике всего две строчки:

«Родная, помню тебя и люблю! А, знаешь, давай стариться вместе!» И – номер телефона.

Я в совершенно обалдевшем состоянии схватила букет и закружилась с ним по комнате. Смеясь и плача от счастья, я выкрикивала все те слова любви и нежности, которые столько долгих лет хранились в самых потаенных уголках моей души и которые, как из-под замка, помимо моей воли вырывались на свободу: милый, любимый, родной, самый лучший, самый красивый, и, как апофеоз: ЕДИНСТВЕННЫЙ!

Васисуалий, как всякий умный и интеллигентный кот, разбирающийся в настоящих чувствах, не проронил ни единого «мяу», ни звуком не омрачил это мое удивительное состояние окрыленности любовью.

О, Боже, мне всего-то 35 лет! Как и Глебу. Вся жизнь – впереди, и до старости – как до Луны! И каких замечательных деток подарю я своему любимому – мальчика и девочку! Ох, и заживем же мы!

Я не успела до-мечтать и до-планировать светлое будущее своей, еще не существующей, семьи, как раздался телефонный звонок, и знакомый до боли голос произнес:

– Ну что, давай стариться вместе?

И я непослушными от волнения губами, тихо ответила:

– Давай!

На острие пера

1

Событие, которое память во всех подробностях хранит до сих пор, произошло в бытность мою студенткой одного из ростовских ВУЗов. И было мне от роду 20 лет. Осенью, в пору паутинно-оранжевого бабьего лета, улучив небольшой перерыв в занятиях, я поехала в город Нальчик, в гости к добрым знакомым нашей семьи, которые за долгие годы общения стали практически родными.

Тётя Таня и дядя Серёжа были уже достаточно пожилыми людьми, но глядя на эту пару, у которой, как в ранней юности, по-молодому блестели глаза, и во взглядах, которыми они одаривали друг друга, читалась такая светлая и искренняя любовь, – невозможно было представить, что они уже 40 лет живут вместе. И вправду, жили они – душа в душу. Вот только детей у них не было. Не случилось. Зато всю свою добросердечность, ласку и заботу они дарили своей племяннице – Тамаре. С Томой мы были одногодки: и переписывались, и во время каникул встречались: короче, – дружили. Поэтому и мне перепало и доброты, и заботы от этих славных людей. К сожалению, Тамару я не застала: она по распределению после техникума работала в другом городе.

Как-то незаметно, за отсутствием подруги, я сблизилась с ребятами, которые квартировали у дяди и тёти во флигеле: вечерами делились мы новостями; собираясь в садовой беседке, слушали гитарные переборы новоявленного барда Коли, сами подпевали; иногда баловались картишками – проигравшего «дурачка» заставляли отрабатывать проигрыш – то прокукарекать, то промяукать, то проблеять овечкой. Вот такие были наши «курортные» развлечения.

Днём же все были при деле: дядя Серёжа шоферил, тётушка отвечала за сад с огородом, да за кухню, а уж хозяйка она была – отменная! Коля преподавал физкультуру в школе, Лёша вкалывал на заводе, а красавчик Ахмет – балкарец из горного аула – работал на мебельной фабрике мастером-краснодеревщиком.

Доброжелательный, улыбчивый, обаятельный Ахмет прямо-таки располагал к дружбе. Для парня из сельской глубинки он был на редкость серьёзен и целеустремлён: постигнув одну из самых востребованных в тех местах специальность, он ещё и учился на заочном факультете института, постигая все премудрости современных технологий. Этот прелестный мальчик явно симпатизировал мне – даже, заикаясь от смущения, сделал предложение руки и сердца. Но я, к тому времени уже обручённая с очень достойным юношей и верная своему слову, ждала его возвращения из армии.

Буквально через неделю Ахмет, радостный и непривычно-торжественный, по секрету сообщил мне, что посоветовался со своими родителями и те обещали, что непременно купят для молодой семьи хорошую корову, лишь бы ещё не знакомая им избранница сына дала согласие на этот брак. По-видимому, мои слова об уже состоявшейся помолвке с солдатом срочной службы не возымели никакого действия – вроде их и не было. Я, ошарашенная этим, даже не нашлась, что ответить, – сославшись на поздний час, сказала юноше, что не расположена сейчас обсуждать эту тему, т. к. завтра рано утром собираюсь на экскурсию в соседний курортный посёлок Долинск.

Это очаровательное местечко расположено всего в получасе езды от центра. Погода стояла великолепная: тёплое, как и положено ему быть в пору бабьего лета, солнышко не обжигало, а лишь ласкало кожу. Природа не спеша прощалась с летом: листья с тихим шелестом устилали парковые дорожки; заботливо ухоженные клумбы радовали взоры последними осенними цветами, а старые раскидистые дубы и клёны, как и другие представители кавказской флоры, радовали всё ещё яркими – от охры до багрянца – красками. Дышалось вольно и сладко: воздух, насыщенный ароматами хвои и близким дыханием гор Большого Кавказа, бодрил и, казалось, вливал новые силы в и так молодое и сильное моё тело.

На фоне всей этой красоты таким естественным и гармоничным показалось мне ненавязчивое внимание юноши, который прогуливался неподалёку и время от времени бросал на меня восторженные взгляды.

Экскурсионные группы всё прибывали и каждый гид добавлял в копилку моих знаний множество интересных сведений по истории Северного Кавказа, о природе и достопримечательностях этого замечательного края.

Восторженный юноша, наконец, решился и подошёл ко мне. При ближайшем рассмотрении «юноша» оказался достаточно зрелым молодым человеком, одетым современно, но как-то не совсем опрятно, что ли: обувь не вычищена, ворот на пиджаке залоснился, сорочка – не выглажена, волосы взъерошены. Взгляд его практически, кроме моего лица, ни на чём не задерживался, руки не находили себе места и поневоле привлекли моё внимание. Как оказалось, они были практически испещрены наколками (это уже потом узнала, что каждый рисунок на коже имел своё условное, понятное лишь посвящённым, значение).

Этот человек вызвал во мне не только подозрение, но и самый настоящий животный страх. Пришлось мне все эти эмоции спрятать поглубже и постараться не выдать своё истинное состояние. Уж не помню, что я отвечала на его многочисленные вопросы, которые обычно задаются при знакомстве, но, не приученная к вранью, рассказала, кто я и откуда. Назвался незнакомец Русланом и я ещё горько усмехнулась про себя: мол, надо же – Руслан и Людмила – как в поэме, у Пушкина!

Улучив момент, когда молодой человек отошёл покурить, я постаралась незаметно скрыться от назойливого ухажёра, не без основания опасаясь преследования с его стороны. Бежала я так быстро, как только может бежать от преследующего её хищника молодая, здоровая лань. Передохнуть я смогла только на остановке автобуса. Преследователя не было видно, но я на всякий случай спряталась за бочкой с квасом. Завидев подходящий автобус, я метнулась к нему, как к долгожданному спасителю, и испуганным зверьком забилась на сиденье в конце автобуса.

До следующей остановки я успокоилась и облегчённо вздохнула. Но триумф мой был недолгим: перед самым закрытием дверей в автобус не вошёл – ворвался Руслан! Одного беглого взгляда хватило моему преследователю для того, чтобы радость моя от «успешного» побега мгновенно улетучилась. Стараясь, по возможности, не привлекать внимания пассажиров, он уселся рядом и, крепко стиснув мою руку в запястье, не сказал, а выдавил: «Вздумаешь бежать – убью! „Перо“ у меня острое!» Потом он (незаметно для окружающих) вынул нож (думаю, что это была, как в читанных мною детективах, – финка), и приставил его прохладное остриё к моему боку.

Передать свои ощущения в тот момент трудно и сейчас: панический ужас, истинно животный страх, жалость к себе, такой ещё юной, но совершенно незащищённой, к тому же только недавно потерявшей маму; обида, недоумение и боль от царапнувшего кожу лезвия!

И – сверлящий мозги вопрос: «Что дальше?» Скосив глаза на соседа, я увидела абсолютно спокойное, невозмутимое лицо, – только глаза были странно прищурены.

Молча доехали до Нальчика. На конечной остановке Руслан железной хваткой взял меня под руку и повёл к остановке городских автобусов. Силой усадив меня на скамью, он опять достал свою «игрушку» – финский нож – и снова приставил его, но уже к другому боку. Мои ощущения (см. выше) повторить не берусь. Зато Руслан вошёл в «раж»: ему хотелось говорить и выступать, как в «Театре одного актёра», передо мной – единственный зрителем, не могущим не только аплодировать, но вообще что-либо понимать.

Как мог, новоявленный ухажёр дал мне понять, что только недавно он «откинулся с зоны», т. е. освободился из тюрьмы. Уставший от многочисленных «отсидок» за разбойные нападения, он решил, наконец, «осесть», т. е. жениться. На роль жены он, после недолгих исканий, выбрал, а точнее – «назначил» – меня.

Всё это было донесено до моего сведения тоном, не допускающим ни возражений, ни какой-либо альтернативы. И первым шагом к новой жизни, по мнению Руслана, должен был стать визит его к моим дяде и тёте, знакомство с ними, и, как следствие – наша первая брачная ночь! Моё мнение по поводу создания с ним семьи этого бандита абсолютно не интересовало. Он для себя уже всё решил.

Как только я представила возможную встречу этого «отморозка» с дорогими моему сердцу людьми, сердце забилось так сильно, что, казалось, вот-вот выскочит из грудной клетки. Я лихорадочно прокручивала в голове всевозможные сценарии собственного спасения – от громких призывов на помощь до резкого рывка к автобусу в последний момент перед его отправлением. Но мёртвая хватка, коей сдавил мою руку Руслан, не ослабевала, а лезвие ножа явственно холодило мне бок. Пришлось идти на переговоры.

Чтобы не травмировать моих гостеприимных родственников, я стала упрашивать своего мучителя поверить мне на слово и отпустить меня до вечера домой. В 7 часов он мне назначил свидание, практически уверенный в том, что он достаточно запугал меня своими далеко не шуточными угрозами, и я, полностью зомбированная, явлюсь к нему покорною овечкой, чтобы стать его заложницей, и наложницей – тоже.

Этот кабардинец, похоже, вообразил себя никем иным, как падишахом, вольным распоряжаться судьбами и жизнями других людей по своему усмотрению. Даже невооружённым глазом было видно, как ему не хотелось отпускать меня, как он колебался, и всё-таки отпустил. Не помня себя, я метнулась к автобусу и через полчаса явилась домой – на ватных ногах и с бледным, как мел, лицом.

Уже один мой внешний вид произвёл на домочадцев такое впечатление, что мне пришлось «расколоться» и, размазывая слёзы по лицу, рассказать в подробностях о том, что случилось в это, так прекрасно начавшееся, утро бабьего лета. Но, кроме сочувствия родных, мне нужна была их помощь: ведь в тот же вечер, часом раньше назначенного «падишахом» свидания, мне предстояло явиться на городской переговорный пункт для разговора с братом, который он заказал из Ростова. А пункт этот располагался аккурат напротив той остановки, куда я должна была прибыть на встречу со своим мучителем.

Короче, на домашнем совете с участием квартирантов было решено, что на переговоры я отправлюсь в сопровождении четырёх «телохранителей» – трёх квартирантов и дяди Серёжи. Особенно взволновался Ахмет – он не отходил от меня ни на шаг, утешал и убеждал, что не даст меня в обиду: этот юноша, небольшого росточка и довольно хрупкого телосложения, был настроен весьма решительно – по-моему, не совсем верно представляя реально исходящую угрозу со стороны моего преследователя.

Надев для маскировки тётину «огородную» широкополую шляпу, полностью скрывавшую причёску и пол-лица в придачу, её же юбку до пола и огромные чёрные очки, я стала неузнаваемой не только для окружающих, но и для себя, (что естественно – после коротенькой утром юбчонки и копны роскошных каштановых волос). Впятером мы отправились «на дело».

Всю дорогу от автобуса до переговорного пункта я шла, глядя себе под ноги, не смея поднять глаз, и до смерти боясь увидеть бывшего зэка, и только умоляла Господа не допустить роковой встречи. Но всё прошло благополучно: разговор с Ростовом предоставили сразу, без задержки. Брат, сразу оценив серьёзность ситуации, попросил моих «телохранителей» завтра же, за любые деньги, посадить меня на поезд и отправить восвояси, что они благополучно и выполнили.

Перед расставанием Ахмет пытался что-то нашептать мне на ушко, но я не в состоянии была воспринимать его напутствия. Я вообще ничего не видела и не слышала от непосильного напряжения. Бледная от страха и волнения, я всю дорогу до родного города находилась в таком нервном возбуждении, что у меня тряслись руки; к еде я так и не притронулась: всё время казалось, что неожиданно в вагон может ворваться Руслан – почему-то с финским ножиком в зубах.

По прибытии поезда на ростовский вокзал я, в изнеможении, буквально выпала из вагона на руки брата и накопившееся нервное напряжение выплеснулось на него потоком горячих слёз облегчения от того, что всё самое страшное – позади, что я – дома. Правда, кошмарное видение преследовало меня ещё много ночей после пережитого.

Квартирант Ахмет, этот чистый и романтичный юноша, ещё долго писал мне письма на ломаном русском языке, – с год, наверное, но так и не получив от меня согласия на брак с ним, постепенно остыл. На память от него остался изящный маленький кошелёк с его крохотной, сделанной для комсомольского билета, фотокарточкой, подписанной коротко и выразительно: «Люби меня, как я тебя. Твой друг Ахмет».

2

Это случилось в ту пору, когда всё, что производилось в Ростове предприятиями пищевой промышленности, непременно отсылалось в столицу для достойного пропитания ее жителей. На прилавках же наших магазинов красовались лишь неизменные пачки соли, банки с жёлтыми пересоленными огурцами, да страшное китовое мясо, которое народ так и не смог освоить, а тем более – полюбить.

Сыну моему было в то время лет десять и его растущий организм, естественно, нуждался в нормальной пище – с белками да с витаминами. И каждый день я решала свой трудный вопрос: «Чем его, этот организм, накормить?»

К тому времени я уже благополучно разошлась со своим супругом и поэтому отвечать на этот вопрос, кроме меня, было некому. Рабочим кое-что из продуктов ещё перепадало, номенклатурные работники тоже не бедствовали, а таким, как я, «работникам умственного труда» не спалось ночами. Вот и придумали эти умные головы так называемые «экскурсии», а по сути – «набеги» в ближайшие, более благополучные, города соседней Украины.

Итак, субботним утром сразу несколько не самых комфортабельных автобусов часа четыре по не самым лучшим дорогам России и, по несколько более укатанным – украинским, везли охочий до покупок люд на «экскурсию». Отсидев все части тела, которые только можно отсидеть, страждущий «десант» вываливался из автобусов и словно муравьи, расползался по улицам Донецка.

Кто-то, не сильно нуждающийся в продуктах, летел в универмаг; кто-то, предпочитая маленькие галантерейные магазины, отоваривался в них болгарскими дешёвыми шампунями, пахучим туалетным мылом, махровыми полотенцами, детской одежонкой; кто-то бежал в кондитерский за конфетами «к празднику».

У меня же был свой маршрут: на автобусе или на такси (тогда это было вполне доступно) я мчалась в далёкий от центральных улиц огромный кулинарный магазин, где отоваривалась «по полной программе». Я «хапала» всё: колбасу «московский хлебец», которою местный народец брезговал, а москвичи о существовании оной даже не подозревали, и так называемую – «чайную»; а если совсем уж повезёт, – то и «докторскую». Не было колбасы – брала «зельц». Сама я его в рот не брала, но ребёнок почему-то его любил (видимо, за неимением лучшего!).

А уже после отдела колбас я бежала в отдел полуфабрикатов: там маленьких котлеток по 8 копеек я набирала штук 30, а для себя – запечённого карпа. Счастливая, увешанная сумками, я по дороге к автостанции умудрялась пробежать по уже частично опустошённым коллегами промтоварным магазинам, чтобы накупить подарки близким на предстоящие у них дни рождения, т.к. в Ростове ничего приличного тоже нельзя было купить. Что поделать, коли пришлось жить в эпоху тотального дефицита?

Казалось, только на ушах не висели сумки, когда безумно уставшая, но по-матерински счастливая, возвращалась я в свой автобус с жёсткими не в меру сиденьями. Что творилось в ближайший после его отправления час!