
Полная версия
Бурситет. Приключения удалых пэтэушников, а также их наставников, кого бы учить да учить, но некому
– Вадюха! – изумился Пашка, когда бак отвалили в сторону. – Опенушек! Да у тебя ведь губы синие!
– З-ззадубарел, – косноязычно сказал Вадька, челюсть непроизвольно плясала. – З-зубы инеем заросли.
– Сейчас разомнемся, – пробасил Антон. Они спрыгнули с крыши и принялись толкаться, бегать, рогоча беспричинно, Вадька часто падал, совсем тупо подчинялись одеревеневшие ноги. Да и друзья прочернели изрядно, они ведь тоже на свежем воздухе неподалеку отсиживались.
– По коням, змеи капроновые! – скомандовал Антон, усаживаясь за руль отцовского «Урала». – Надо еще на второй урок успеть, а то Шпик уже телеграммы во все концы отбивает…
Вадька залез в коляску и укрылся с головой накидкой. Вдруг, ни с того, ни с чего едва не расплакался, так хорошо ему почему-то стало с друзьями, враз испарилось все сомнения и ожесточение, ушла досада на собственную глупость. Стало даже стыдно за недавние мысли. Разве у него когда повернется язык пожалиться, подвергнуть сомнению то, чем они с друзьями занимаются, да никогда! Ради вот этаких минуток «хорошо» он готов и не на такие испытания.
Никто кроме них не сможет подарить ему таких минуток. Он крепко зажмурился и счастливо улыбнулся. От них он такие проявления своего умиления тщательно маскировал, стыдился, был уверен, что не поймут, засмеют.
Мотоцикл взревел, от ускорения Вадьку вмяло в сиденье, а на резком развороте едва не выдавило вправо. Антон с техникой обращался круто, но умело, технику чувствовал и в надрыв, на излом никогда не пускал.
Мастер довольно скептически похмыкал на объяснение – внезапная поломка мотоцикла в дороге – и посоветовал добираться до места учебы, как все, автобусом, не гробить здоровье по такому холоду. Наказал также строго, чтобы безо всякого ропота шли на стрижку. Училище уже бурлило в обсуждении данного массового мероприятия.
Надобно сказать, что решение о повальной стрижке было подсказано, в основном, соображениями гигиеническими, а не эстетическими. А все затем, что в некоторых буйных, не особо тревожимых мылом-шампунями шевелюрах, не так давно завелись посторонние многоногие существа. Факты, в общем-то, единичные вызвали у медсестры мистическую панику, весть достигла санэпидстанции, гороно – родилась инициатива.
После линейки, на которой прозвучала ошарашивающая новость о прибытии бригады парикмахеров, добрая треть личного состава разбежалась. Кто подался к трассе, домой, кто забился в общежитие, кто отступил в спасительные заросли старого оврага, где мастерски разведя бездымные костерки и выставя дозорных, мальчишки решили пережидать страшное время. Некоторые из оставшихся спокойно, без крика, уведомили мастеров, что стричься не собираются еще года два, до армии, и пусть только кто попробует их тронуть. Другие, помягче характером, вымаливали разрешение у директора и его замов, имея на то весомый аргумент – головки их были ухожены, надушены, а у кой-кого даже завит-подкрашен локон. Третьим же пришлись по душе неразбериха и шум, скомкавшие на нет весь учебный процесс, равно как и сама стрижка, бесплатная и своевременная. Словом, как бы то ни было, работы двум парикмахерам хватало и даже не на один день.
В учительской, что превратилась в мужской зал, яростно заклацали ножницы, и взвыли машинки. Спешка неизбежно накладывала отпечаток на качество работы, ограничивала творческие возможности, и потому кое-какой из клиентов искренне негодовал, скорбно разглядывая себя в зеркало, роптал на тех, кто так грубо попрал его своеобычность.
– А посвежел-то как, зайчик, – фальшиво умилялся представитель педсостава и ласково накалывал ладошку на ежик затылка, – глазы бы от тебя не отрывал, красавчик…
– Да пошли вы к бесу! – нырками уходил тот от вымученных ласк. – Ну, кому это надо? уши теперь, как у чебурашки торчат.
Следовала совсем корявая шутка, что и ушки подравнять можно, и ученик недоуменно оглядывал автора нелепицы с головы до ног, и откуда, мол, только у людей веселье режется в столь ответственный и серьезный момент.
На уроке НВП заглянула Лепетова и объявила, что минут через десять подойдет очередь их группы шагать к парикмахерам. Пашка с Вадькой решили сдаться, не конфликтовать лишний раз с мастером, Антону, как и некоторым другим ребятам стрижка не требовалась, сами любили короткие прически.
– Та шо ж такэ робится! – горестно запричитал Смычок и, вцепившись в чуб, стал раскачиваться из стороны в сторону. – Куды тильки от таких дядьков ховаться?!. Иттенька! – метнулся бесенок на соседа, обвивая его шею. – Как же нас, коханэнький, бабоньки на танцах признавать будут?
– Т-тебя п-по запаху, – степено расцепил тот руки друга, – у т-тя ведь н-носки с мясом срослись.
– И тебя есть по чему, тараторочка ты моя рыжманная… – Больше взывая к вниманию класса, попросил ласково. – Иттенька, покажь бутылочку со святой водичкой, ну покажь, будь ласка, не жмись…
Витя осуждающе покачал на друга головой, испытующе глянул на военрука, соседей, на конопатое лицо набежала тень сомнения.
– Та нэ трухай, – наседал Смычок. Не дождавшись, пока Витя стронет объяснение, пояснил сам. – Шукав Иття кругом снадобье от заикания, чуть за границу не уехал, в Мордовию, а вонэ пид боком, в Ольховатке, бабуська одна производит в виде святой воды, цистернами люди увозят. Могутнейшее средство, три глоточка в день и через неделю…
– М-ммесяц.
– Во, и через какой-то месячишко все как рукой снимает.
Уступив настоятельным теперь уже коллективным просьбам, Иття продемонстрировал окружающим чекушок с кристально чистой водой. Пашка сделал вид, что крупно глотнул и заговорил восторженно.
– Ой, п-пправда! Б-ббесп-пподобно!..
– И сколько ты заплатил за это? – поинтересовался Истомин.
– Т-та п-пустяки, сальца там шм-маточек, яичек д-десяток.
– И помогает?
– П-пока незаметно, рано, п-позавчера ведь взял т-только.
– Не переборщи тильки, коханэнький, не пей помногу, а то затараторишь чаще автомата Калашникова…
– Ну, что, бойцы, пора шагать на эшафот… то бишь, салон красоты, наводить марафет в ваших зарослях. Только потихоньку, на цыпочках.
– Винтовочки ба взять, а, Виктор Васильевич, их ведь там полчища, неужели толкаете на рукопашную?
– Ну, хватит, потише-потише! Таранов, отвечаешь за дисциплину среди оставшихся.
– А сами-то не подстрижетесь, на халявку-то? – поинтересовался Вадька, скептически оглядывая несколько подзапущенные волосы военрука.
– Одним из первых, – заверил Виктор. – Ты не болен, случаем, Мерзликин? Лицо-то как полыхает.
– Да нет, здоров, – Вадька потер глаза и замаскировал ладошкой широкий неудержимый зевок, отогрелся и напала сильнейшая сонливость.
Простыни в пылу работы даже не встряхивались, инструмент не менялся и не протирался, и Виктор почувствовал, как к горлу катнул ком брезгливой тошноты, но на попятную идти было поздно. Зато личный пример благотворно повлиял на общее настроение группы, почти не тратилось время на уговоры и препирательства. После стрижки он вышел в коридор, отвлечься, да и тошнотный ком так и не уходил.
– На днях читал в газете, – позевнул Вадька, – расписали, как директора одной школы киданули за такую вот мероприятию…
Лепетова насторожилась и шагнула поближе, чтобы услышать получше слова, адресованные якобы только одному Пашке.
– Напоролись на грамотного родителя, настучал куда следует, – Вадька подмигнул другу. – Зря пацаны в областную собираются слать, лучше в центральную или «Крокодил»…
– Чего, чего это там посылать? – стала с выщелкиванием выкручивать пальцы Лепетова. – Куда, зачем?
– Ой! – испуганно оглянулся на нее Вадька, пришлепывая губы ладонью. – Вы, Анна Михаловна?! Да ничего-никуда, никто-никому, откуда вы взяли?
– У-уу, баба базарная! – замахнулся Пашка, свирепо вытаращиваясь. – Он пошутил, Анна Михаловна,
– И все-таки, если начистоту, по-комсомольски?
– Ей-бо, никуда-никто! – клятвенно уложил руки на груди Вадька.
– Кто ж на людях даст показания, за которые перо в ребра полагается, – сурово поддакнул Смычок.
– А т-труп расчленят и с-сожгут…
Лепетова растерянно заулыбалась, попреснела лицом, задумалась, яростно выкусывая заусеницы, и вскоре вышла.
– Пусть помечет икорку, – ухмыльнулся Вадька.
– П-ппапиросыч сейчас п-придет.
– Милости просим! – театрально протянул руки к двери Пашка. – Стрижем-бреем-кровь пускаем!
Зашел Истомин, всмотрелся в лица ребят пытливо, усмехнулся.
– Ну, шо, шо вы так богато хапаете?! – заверещал под ножницами Смычок. – На дворе чай не май месяц, змэрзнет башка-то! – Высунутым из-под простыни зеркальцем он контролировал действия быстрых парикмахерских рук. Истомин, глядя не него, неудержимо разулыбался. Если до этого ученику Смыкову можно было дать четырнадцать, от силы пятнадцать лет, то теперь не более двенадцати. Отсекаемые пряди неуклонно его омолаживали. Присутствующие поняли, чему улыбался военрук.
– Я т-тебя усыновляю! – торжественно объявил Иття и поправил ему смоляной под линеечку чубчик, вытер нос. – А-а-а, си-си н-не хочешь?
С немалым удовлетворением смотрела на свою работу и парикмахерша. Зато при стрижке Итти на лицо ее набежала удрученность, она даже чуть приметно брезгливо приоскалилась – расческа в эти масляные пропыленные патлы могла только вонзаться, а вот сдвинуться с места не имела ни малейшей возможности. Поднятый пласт волос, словно пук медной проволоки, принимал любое положение.
– Ты когда последний раз мыл голову? – спросила она, прикидывая, что же предпринять дальше.
– В п-пятницу.
– Сегодня, что ли? – Она выбрала самый крупный гребень и ножницы посолиднее.
– Т-таа в позату.
Волос с попискиванием стал подаваться.
– Он мопед к весне готовит, – пояснил Смычок, – волосню заместо ветоши пользует.
– О-оо, сколько валенков можно навалять, – подивился зашедший директор густому волосяному покрову на полу, улыбаясь, согнал ногами кучу. – Во, другое дело, – погладил он Витину сальную голову, – а то самурай был какой-то… – Лыков с удальством крутнулся на каблуках и с напускным весельем осмотрел ребят. – Так кто тут недовольство выражает, ребятушки? – Те смущенно отводили глаза в сторону. – За спиной такие дела не делаются, пришли бы ко мне, сказали напрямую, так, мол, и так, уважаемый, нам вот это не по душе. Посовещались бы, подкорректировали действия. А то жалобы строчить да подписи сбирать за спиной небогато умишка надо. Вот ты, сынок, – выцелил он пальцем Вадьку, – скажи мне, чего здесь неправильного? Бесплатно подстригли, наодеколонили, да еще во время урока.
– Мне не идет коротко сзади, – буркнул Вадька, – у меня тогда голова огурцом делается.
– Но это уже компетенция мастера.
– Очень коротко стригут, – заметил Смычок, – под зэка.
– Так вы заказывайте, как вам нравится.
– Ну-уу, послушали нас, в такой-то спешке да фасон соблюсти.
– Спасаемся от вошек, а ловим лишаи…
Виктор похолодел, вот это-то – запросто, и как он не подумал перед тем как высверкнуть, при такой-то гигиене.
– Слышали, товарищи парикмахеры, претензии! Мы вам денежки заплатили как положено, так что не надо спешить, лучше лишний раз приедете, если не успеете, надо работать так, чтобы наши юные клиенты остались довольны.
– Так что же все-таки за послание, а, ребятушки-козлятушки? – он поморщился и потер грудь. Бесшумным видением у двери возник Шпик, в глазах испуг и тоска – опять что-то его питомцы нашкодили.
– Да пошутили мы, Никодим Пап… пардон, Петрович! – принял клятвенную позу Вадька.
– Со скуки, в очереди языками мололи, а Анна Михаловна поверила…
В коридоре, не тая раздражения, директор сказал:
– И когда уж вы, Анна Михаловна, научитесь решать такие пустяковые вопросы самостоятельно. Прибежали, переполошили, от дела оторвали, а все попусту. Так и ходи рядом директор, делай за всех работу, ладно еще технички пока не просят подсказки.
– Так, Никодим Петрович…
– Не надо! Повторяю, побольше самостоятельности, я не буду по вашей прихоти разрываться на части. Все, работайте! – растопыря полы пиджака засунутыми в карманы руками, он неторопливо с достоинством отправился по коридору. Он нравился самому себе директор в такие минуты, в минуты общения с подчиненной Лепетовой, трепет у нее был всамделишным, искренним, близким к суеверному. Не то что у большинства остальных сотрудников, какие запросто могут позевнуть в разгаре иного разноса, когда наказуемым лишними истрепанными нервами оказывался он сам.
Опять перестаралась, растерянно и часто заморгала вслед директору Лепетова, губы ее беззвучно шевелились в попытке стронуть так и неначатое оправдание.
Выйдя напиться у коллективного фонтанчика, Виктор услышал в вестибюле невнятное, но судя по интонациям, раздраженное бубнение голосов. Стукнула парадная дверь, и голоса стихли.
– Никак директора немного погоняла, а, Игнатовна? – поинтересовался он.
– Погоня-аала… – Клуша поднесла к глазам спицы и стала нанизывать сбежавшие петли, нет, не получалось – подводили приплясывающие пальцы.
– Ведь все вы грамотные люди! такую надсмешку чинить над ребятишками… И высказала, и выскажу, в глаза, кому только такое в башку пришло, ведь не стадо баранов, люди ведь! ии-ээх! – махнула рукой и отложила шаль. – И все помалкивают, довольные, лишь бы их самоих не трогали.
– Я вот тоже на дармовщинку обкорнался, – пригладил волосы Виктор и снова ощутил тошнотный ком в горле.
– И радый? – Клуша снисходительно улыбнулась.
– Да не совсем, если честно, за малым не сблевнул.
– Так и они, детвора наша, тесто ведь тоже самое… Витенька, будь добрый, перелови мне петли, упустила старая, эвон руки-то как расходились с ругачки.
– Оно и директора поймешь, тюкают со всех сторон сердешного, а с наскоку-то, второпях, так оно все и делается – задом-наперед… У него силешек-правов небогато, так одна мнительность. Нет ничего тяжельше, чем исполнять стороннюю глупость, да еще на стольких глазах, как тут не переживать, не психовать, – она глянула сочувственно в окно на шагающего к магазину Лыкова.
– Наберет сейчас сердяга курева полные руки и ну засмаливать для успокойства. Ну разве не износится человек до сроку с такой работой. Вахтерша, нуль без палочки, и та норовит указать, а то он без меня не осознает… как тут не сноситься человеку… – Клуша продолжила ворчливое бормотание, становящееся все тише и невнятнее по мере погружения в работу.
Только на перемене, после стрижки друзья сумели более обстоятельно обсудить утреннюю слежку за инспектором. Пашка восторженно потирал ладони.
– Ничего-ничего, все отлично, зачин есть, теперь он от нас не уйдет. Мы теперь тебя, Мерзляка, оденем так, что пар будет валить, матрас постелим, в валенки-тулуп обмундируешься рукавицы меховые…
– Грелку можно заделать, – сказал Антон, – большая бутылка с водой и пузырек с кислотой, подпускаешь помалу, и бутылка весь день горячая.
– Термосок с чаем горячим! Да курорт организуем, Вадюха.
– Кинокамеру бы где организовать, тогда вообще для Полукара завал, вычленил потом нужный кадр и в печать, фотиком поймать нужный миг не так-то просто. Но ладно, пока обойдемся и «Зенитиком», уловим что нужно, раз нужно.
– Обойдемся, – согласно покивал Пашка.
– Так ты, Антоха, нынче на полигон не ходок?
– Не ходок, откалываюсь, пристреляете пушечки и без меня, это вам только в большее удовольствие. Работы дома по горло, приволокли вчера «Москвича», с трассы какие-то змеи по пьянке слетели, все стойки повело, крыша блином…
– Ну ладно, управимся с Вадюхой, жратвы, кстати, нынче про запас можно набрать запросто, разбежалось полбурсы, на обед-ужин идти некому…
Училище подвержено многим эпидемиям, точнее, поветриям, массовым увлечениям. То карты, то кулачные поединки, то любовные вздыхания, нынче же, в эту осень, многие из учеников предались огнестрельным забавам, изготавливали пугачи, бомбочки из разнообразных смесей, а больше самопалы, поджиги, серьезное, в общем-то, карманное оружие, зачастую, мало в чем – разве в многострельности – уступающее пистолету.
От внимательных глаз не ускользала некоторая перемена в осанках парнишек, многие из них ходили теперь гордо и независимо, преисполненные собственного достоинства. Оружие уравняло всех, даже вчера еще забитых и слабых с самоуверенными и сильными. Теперь даже самый плечистый вершитель несправедливости мог моментально расплатиться за нанесенную обиду кровью, ибо после всегдашнего, привычного щелчка, выданного мимоходом, любой сморчок мог многозначительно нырнуть рукой за пазуху и погромыхать в кармане спичечным коробком.
Местные жители вечерами старались находиться подальше от близких к поселку рощиц и огромного оврага, заросшего ивами и осинами, откуда доносились довольно частые хлопки. Сторож училища, дед Хоменко, раз от разу цветастее рассказывал всем о пуле, что свистнула у виска и впилась в стену его дома, присыпав всю одежду штукатуркой. Многие были склонны считать рассказ этот с обязательным округлением очей за преувеличение, так как дед был крайне тугоух и подслеповат.
За друзьями увязались Смычок с Иттей, вернее, намерения их совпали. Да и не только у них, в овраг, настороженно озираясь, проходили и другие группы рыцарей огнестрельщины. Поначалу четверка расположилась у спуска в овраг, надо было поочередно сделать несколько ходок в магазин за спичками. Спичек шло много, их серные головки прекрасное дополнение к дефицитному пороху.
– Разве это поджиг, – пренебрежительно покривился Пашка при осмотре творения Смычка, – все на соплях, сучок какой-то трухлявый приспособил для ручки, трубочка-то, ха, медь в полмиллиметра, прикрутил аж на алюминиевую проволоку, ты что самоубийца, ведь прилетит в зубы тебе эта трубочка, вот увидишь, закинь ты эту дрянь, Смычок, подальше.
– Да не гляди ты, Пашка, что он такой неказистый, зато смалит ого-гоо! Я этот раз бабке Теплячихе саданул в забор, так насквозь, ни одна дробина не задержалась, – Смычок непроизвольно приосанился и обласкал взглядом свою уродинку.
– Т-так он гнилой з-забор-то, – подсказал Иття.
– Заткнись, тараторка! – замахнулся Смычок. Достал кусочек изоленты и стал любовно пеленать рукоять. Вздохнул завистливо, у Пашки поджиг был куда привлекательнее и надежнее. То же что извлек пришедший из магазина Вадька его ошеломило, повергло в смятение – картинка, экспонат выставки. Самопальчик этот сделал Антон из эпоксидки, окрашенной в золотисто-зеленоватый тон, трубка посеребрена фольгой, в рукоятке пистолетная пуля и головами к ней три черных жука. Самое же главное, поджиг этот был курковый, заряд поджигался не классическим способом через дырку в трубке, а вольфрамовой нитью от батарейки. Больше того, ствол быстро отвинчивался и заменялся другим, уже заряженным. Это был уже пистолет, даже предки со своим кремневым курком позавидовали бы.
– Р-рот з-закрой, – посоветовал Иття другу.
– Продай, Мерзляка, – заканючил Смычок, – ну, продай, пожалуйста, хоть что проси.
– Отвали, это пока не мой, Тарана, – Вадька выгрузил из карманов спички. – Человек – Бутыль Сельповна, молодец, другая бы разве дала зараз столько. Ты, что ли, Смык, сейчас пойдешь?.. Осторожнее, там Анка ошивается, отлавливает пацанов на лекцию о триппере, общежитским так сулит по три порции на ужин организовать, – он присел на траву и наладился как и все обдирать головки спичек о край охотничьей гильзы. Смычок вздохнул еще тягостнее и поплелся в магазин, перед глазами несбыточной мечтой, неотступно стоял красавец-самопал.
Обратный путь он немного сократил, срезал угол огорода, перескочив через забор. Решил чуть пугнуть товарищей неожиданным появлением. В пустынном огороде ни души и пришла мысль спалить заряд досрочно, тогда перепадет побольше пороховой смеси со спичками из общего котла с Иттей. Заряд в его мортире был что надо: чистый черный порох и пуля от мелкашки, какие он собирал в тире. Взгляд быстро нашарил мишень – срез крупного сучка на боковой стенке уборной, руки уже стало приятно познабливать знакомым приятным волнением. Он еще раз тщательно огляделся, прицелился и ширкнул коробком по затравочной головке.
Внутренности стали плавно опадать в страшливом секундном ожидании. Шипенье, толчок в ладонь, и в правое ухо вошла пробка временной глухоты. Разгоняя белое облако дыма, Смычок шагнул к цели и окаменел – из уборной, придерживая у колен спущенные штаны, тихо выдавливался мужчина с сильно укоризненными глазами, в потной ладошке его еще теплая пуля, только что затихшая перед ним на полу. Секунды три они пытливо всматривались друг в друга, после чего стрелок резвым кенгуренком ускакал кустами к оврагу.
Уяснив обстановку, Пашка выдал шкоднику пару пинков, и они отступили в спасительную чащу оврага.
А мужчина из уборной вновь вернулся на исходный рубеж, где в тот злополучный день просиживал часами, занедужил человек, бывает.
– Дегенераты, дебилы, шизофреники! – кряхтел он придушенно. – Ну, вы меня еще попомните, морды бурсачьи! Не на того нарвались! Пересажу, сгною, сотру в порошок!
Овраг еле слышно, виновато шумел в ответ сухими кронами деревьев, пузырями в этом омутце полутишины лопались редкие выстрелы.
– Сволочье, шантрапа, недоумки! – откликался седок. – Пересажу-уу!..
В серьезность обещаний его можно было верить – юрист со стажем, сожитель Лепетовой, Мерцалов Гавриил Станиславович был способен на многое.
Глава 5
– Мерцалов ищет террориста – Борьба с огнестрельшиной – Смертельная схватка с петухом – Столкновение со Шлаком —
– Ита-аак!..
О как звенит металлом голос директора, как грозно мерцают его глаза из-под насупленных бровей. Плотная стена мальчишек умолкает раньше обычного.
– Ита-ак, – уже тише, весомее повторяет он и еще раз внимательно осматривает строй,
– очередные неприятности, очередные чэпэ: пьянка с дракой на закуску, покушение на жизнь человека. Начнем с пьяниц…
Позади директора, рядом с группой родителей провинившихся, нетерпеливо, по-охотничьи переминался с ноги на ногу Мерцалов, глаза его безостановочно шарили по лицам учеников. Лепетова же стояла поодаль, изредка бросала на него настороженные, полные тревоги взгляды.
Вчера, когда она вернулась с работы, он, кряхтя и страдальчески морщась, подсел к столу и положил перед нею расплющенную пулю. Она долго ничего не могла понять. Он объяснял, что этот кусочек свинца у него могли извлечь из мозга, после трепанации черепа.
– Ой, ты не можешь попроще? – досадливо прервала она его витиеватое повествование, к чему он профессионально имел немалую склонность. – Прямо, как на процессе…
– Цыц! – властно пристукнул он ладонью в стол. – Она меня еще одергивает! Один из твоих параноиков чуть не пришил меня на очке, возьми он на десяток сантиметров левее, по краю горбыля, и все, адью, в висок…
Она, было, запротестовала, стала доказывать, что это, скорее всего, какой-то посторонний хулиган, так как все учащиеся в это время сидели на лекции по вензаболеваниям, а потом дружно отправились в библиотеку на просмотр новой антиалкогольной литературы, потом ужин, спортзал, захватывающая телепрограмма… словом, стрелять детям было попросту некогда. Мерцалов лишь презрительно улыбался на такие аргументы и описал мальчишку, какого примечал на автобусной остановке и ранее. Смыков! ахнула она мысленно.
Боялась, ох и боялась она гнева сожителя, знала, что не остановят его даже их полуродственные чувства, отомстит он мальчишке со всею возможной строгостью, чем поставит под удар и ее, прямо ответственную за все виды правонарушений. Зуб на училищных ребят он имел давно.
Началось же все с того, что его служебный грузовой «Москвич», закрепленный за ним, специалистом, юристом-консультом райсельхозуправления, однажды прохудился у дома сразу на все четыре колеса. В другой раз, машину угнали, нашли лишь спустя сутки. А в третий раз, тогда он отправился в областной центр, на въезде в город его остановил гаишник и, категорично пощелкивая жезлом по голенищу сапога, велел открыть дверцы багажника, откуда доносилось горестное мычание и блеяние. Глазам ошарашенного Мерцалова предстали собственная полугодовая телочка и пара соседских коз, несказанно утомленных пятичасовой поездкой в темноте и духоте.
Заламывая руки, Лепетова вчера умоляла его не поднимать шума, потому как у них с начала года и так уже прошло три уголовных дела, да два кое-как они сумели утаить. Сказала и тут же спохватилась, осознала, что ляпнула лишнее. Он стал было напористо пытать ее про этих два дела, но она вовремя сориентировалась и выдала безобидную сказочку о хулиганистых выходках некоторых шалопаев со склонностью к поборам. На самом же деле случаи были из ряда вон: групповое изнасилование их же ученицы и выявление двух наркоманов.
Мерцалов враз поскучнел, она знала, что он давно мечтал о хорошем факте, поступке или промашке, сильно ее компрометирующих, чтобы взять ее за горло, загнать квартиру, двухкомнатную, в Гумбейске, ей принадлежащую, какую она оставила два года назад, сойдясь с новоиспеченным холостяком, разведенцем Мерцаловым. Квартира – ее тыл, спасательный круг в этом запоздалом первом эксперименте с организацией семьи, с ее утратой полностью утрачивалась бы и ее самостоятельность. Ей ведь уже тридцать шесть, ему – сорок три.