«Ли Ле Ло»: детки из клетки. Первое дело

– Евроремонтик? Или досталось от предыдущих хозяев? – поинтересовался я, и, услышав хвастливое: «Самые натуральные Эльзас и Лотарингия в моём исполнении! Как в лучших домах Парижу и Козлодуя!», со вздохом выразил сомнение в полезности подобных спецэффектов. Как для постоянного зрения, так и для переменчивого содержимого кошелька.

Рената фыркнула, задрала нос и глянула на меня с прищуром из-под чёлки ну исключительно по-европейски – то есть, политкорректно и скучающе. Что совершенно не вязалось с её типично азиатским личиком в целом и плутовскими ямочками на щёчках, в частности. Впрочем, точно с таким же выражением на лице она могла без замаха ударить под вздох.

– Ты же знаешь, что в моём характере причудливо сочетаются тяга к восточной вычурности и сумрачный германский гений! – назидательно напомнили мне. – Восток ты только что увидел, теперь покажем тебе «долину, где Эльба шумит»…

– Надеюсь, что на ближайшем ко мне бережку там найдется и диванчик, – высказал я пожелание. – Ужасно хочется вытянуться во весь рост и понежиться – в автобусе было чересчур жёстко.

– Ха! – на выдохе звучно выдала хозяйка квартиры. – Мягких предметов, способствующих искривлению позвоночника, не держим! И вообще центральная зала не для тебя.

С этими словами меня прихватили за плечи и втолкнули в первую по ходу коридора комнату, где включили нормальный люстровый свет опять-таки нормальным образом, шлёпнув ладошкой по тумблеру справа. Я непроизвольно замер на полушаге, сражённый минимализмом комнатной обстановки: прямоугольный стеклянный столик на паучьих ножках посередине, квадратные «геометрические» кресла с обеих его сторон, причудливая стеклопластиковая конструкция с полным компьютерным набором у одной из стен и внушительная рамка плоского телевизора на стене другой. Встроенные шкафы и откидную кровать удалось заметить не сразу – зато огромное центральное окно поражало воображение. Слишком уж вызывающе для третьего этажа обычного постсоветского дома. Даже если полностью прикрыть непроницаемой чёрной портьерой. Что и было незамедлительно исполнено.

– Дизайн вовсе не офисного типа, как ты мог бы ошибочно подумать, а ретро-коллекционного! – гордо сообщила Рената. – Один голландский модельер придумал.

– Сразу видно, что он не любитель чтения, – заметил я. – Ах, если б ты видела старые ореховые полки в телавском доме моих родителей! И книги на многих языках…

– И уж на русском их было меньше всего? – съязвила новоявленная поклонница нидерландской минималистики. – Да и те небось исключительно о разлюбезной Грузии? На самом видном месте, конечно, «Давид Строитель» бывшего вашего пахана Звиада Гамсахурдиа, ага? Которого вовремя пристукнули бравые парни из «Мхедриони»!

– Не Звиада, а Константина! – улыбнулся я. – Константина Гамсахурдиа. Впрочем, у нас Толстых тоже путают…

– Вот видишь! – (парадоксальная женская логика, как всегда, поражение нахально выдала за победу). – Я и говорю, у вас сплошная литературная неграмотность! А вот мы, славяне, вашу «Тигриную шкуру» отлично знаем! Как это там… «Что украл ты – то без толку, что отдал – считай, сберёг»!

Я отвернулся, покусывая губы, чтобы откровенно не рассмеяться. Подобная, с позволения сказать, «великодержавность» время от времени накатывала на Ренату приливами, после чего смуглолицая и раскосая славянская националистка надолго возвращалась к своему привычному состоянию азиатской космополитки. С поправкой на неистребимую милицейскую составляющую…

Решив, что о культуре было сказано достаточно, хозяйка голландско-ольговских апартаментов перешла к сугубо практической деятельности и погнала меня в ванную («Десять минуточек, не больше! Засекаю по часам!») Касательно самой себя, меня предупредили, что намерены отмокать не меньше получаса («Я по природе плохо переношу алкоголь, ты же знаешь!») Насчет второго она привычно всем врала, ибо могла при надобности запросто осушить стакан водки залпом без особых последствий для собственных разумных действий. А вот что касается этой самой природы…

Не отклонившись от указанного графика ни на минутку, я вернулся в ретро-комнату, закутанный в снятый с вешалки махровый купальный халат (вполне подходящий по размерам), где меня уже ожидали прохладительные напитки различной степени крепости и газированности. Глотнув обжигающе-химической «Колы», я взял со стола дамскую сумочку и быстро исследовал её содержимое. Увидел российский паспорт, раскрыл его и усмехнулся в усы. Всё то же самое, кроме канувшей в небытие пресловутой «пятой графы».

В советское время знакомство с этим главным удостоверением личности вызывало некоторую оторопь у любого гражданского лица, не говоря уже о профессиональных кадровиках. Ибо в разделах «фамилия – имя – отчество» вызывающе значилось:

ЦеРенатаПетеровна

Чуть пониже в качестве национальности стояло не менее удивительное:

Немка

Объяснение этим загадочным записям, разумеется, имелось, но тут никак нельзя обойтись без небольшой истории.

Моя бывшая напарница родилась в Казахстане, где после Великой Отечественной войны 1941—1945 годов вынужденно обосновалось немало светловолосых и голубоглазых мужчин отнюдь не с казахскими фамилиями «Кришталь», «Кунстманн», «Браун» или «Цейс». У последнего из упомянутых, а именно у Ганса Цейса, от брака с одной из местных жительниц родился сын Петер – вполне себе блондин, хотя очи его уже были неопределённо-тёмного цвета. Достигнув зрелого возраста, он неожиданно без памяти влюбился (очевидно, под воздействием более сильных мамашиных генов) не в соседскую белолицую служащую Марту Майер, а в молодую учительницу начальных классов Айгуль Це японско-корейско-монгольско-якутской наружности, фамилия которой выглядела как наполовину усечённая немецкая. Правда, сама себя она считала чистокровной китаянкой, ну а по ксивам гордо числилась «маньчжуркой»…

Писателю Анатолию Рыбакову, сочинившему перестроечно-знаменитых «Детей Арбата», очевидно, лично не приходилось тесно общаться с восточными женщинами, иначе он не написал бы, что они «страстны и покорны». Про первое определение я скромно умолчу, а вот второе ну никак не соответствует жизненной практике. В данном случае молодая жена Айгуль быстро захватила лидерство в добропорядочной немецкой семье, поражая её своей активностью действий и безапелляционностью суждений. А после рождения дочери у Цейсов разгорелись вообще нешуточные страсти, так как ничего арийского в её облике не оказалось, зато азиатского было хоть отбавляй. И мать настойчиво предлагала назвать девочку, к примеру, «Фирузой», а также дать ей свою коротенькую фамилию и свою национальность, мотивируя это тем, что в СССР представителям народных меньшинств куда легче пробиться по жизни (зачастую так оно и бывало, хотя до определённого момента, когда на первый план выходили чисто деловые качества и способности). Кроме того, она напирала на свою родовитость и принадлежность к древним династиям Хань и Мин, в доказательство чего зачитала вслух длиннющие отрывки из неизвестной рукописи на неизвестном певучем, многотональном языке. Терпеливо выслушав всё это, бедный Петер в очередной раз внимательнейшим образом всмотрелся в свой ненаглядную кроху – увы, абсолютно ничем на него не похожую – и частично согласился на материнское предложение. Однако он отыгрался на этой самой «пятой графе», причем вполне конкретно, сравнив исторические родины, на одну из которых их ребёнку в будущем, возможно, захочется вернуться. Германская Демократическая Республика (сиречь ГДР) была вполне развитой и культурной европейской страной, чего никак нельзя было сказать о китайской Маньчжурии тех лет. Айгуль сей нюанс оценила и признала, хотя и не сразу, и даже не стала настаивать на звучной «Фирузе». Правда, в итоге анкетные данные выглядели всё равно довольно нелепо, зато, как водится на Руси, каждый настоял на своём.

С редкой своей фамилией маленькой Ренате пришлось испытать немало проблем в советских школах, где не упускали ни малейшей возможности к чему-нибудь прицепиться и начать задразнивать до слёз. Поэтому ехидное: «Эй, девочка, а ты и правда „це“? Или, может, уже давно не „це“, ась?» ей приходилось выслушивать чуть ли не каждый день. С возрастом, однако, количество шутников резко уменьшилось, ибо обижаемая немедленно вступала в нешуточную драку, которую вела всеми подручными средствами. На очередное учительское известие об агрессивных наклонностях дочери родители реагировали вполне единодушно: мама прижимала к себе насупленную Рену и гладила её по голове, а отец коротко ронял: «Gut…»

Вполне возможно, что именно удачные силовые опыты в качестве наилучшего способа восстановления справедливости повлияли и на выбор профессии: общеобразовательное учебное заведение вскоре сменила школа милиции, где курсантка Рената Це начала с большим интересом изучать криминальный мир страны Советов. А также достаточно часто контактировать с ним. На осторожные замечания всезнающих подруг-сокурсниц неизменно следовала ответная цитата из классического сериала «Рождённые революцией»: «А вы полагаете, что можно справиться с преступностью, не общаясь с нею?» О том, что эту сакраментальную фразу произносил в фильме бандит Плавский, маскировавшийся под чекиста, старались не упоминать…

Аналитический ум и прирождённые склонности к овладению техникой рукопашного боя не остались незамеченными: Ренату начали привлекать к сложным силовым операциям, где в качестве отвлекающих и маскирующих персонажей были необходимы представительницы прекрасного пола. Ко всему прочему у смуглой девицы нашлись и неплохие лицедейские способности: она вполне натурально выглядела и в образе строгого очкастого экскурсовода, и в виде малограмотной торговки на рынке, и в облике кокетливой, вертлявой студенточки, и даже в качестве покорной и забитой жены из горного кишлака при деспоте муже-горожанине. Две последние роли мы с ней на пару играли аж четыре раза: я вальяжно впереди – в кремовом костюме-тройке с барсеткой на запястье, а Рена в халате и тюбетейке уныло семенила сзади с чемоданом и объёмистой сумкой в руках. Однажды эта маскировка сработала на все сто, когда четверо отморозков с дробовиками захватили вестибюль гостиницы – ну а мы в указанном выше прикиде как раз неспешно и спускались им навстречу по широкой лестнице. Двух насмерть перепуганных лохов мужского и женского пола налётчики немедленно присоединили к остальным заложникам, о чём буквально через полчаса, надо полагать, горько пожалели…

Ах, если бы мне удалось перетянуть Ренату из её двуличного уголовного розыска в спецназ окончательно и насовсем! Был удобный момент, когда между нами на недолгое время установились близкие отношения – под воздействием нахлынувших чувств она даже перевелась в мой Таганрог, хотя так и не переехала жить ко мне. Но я то ли промедлил, то ли недооценил опасную активность её тёмных природных наклонностей, а когда спохватился всерьёз, было уже поздно. Если раньше моя подруга лишь играла с блатным миром в кошки-мышки, не особо заигрываясь – в меру рассудительных и понимающих жизненные сложности оперов – то теперь у неё имелись неплохие досье и на «авторитетов», и на некоторых милицейских чинов, и на судейских… А вскоре она уже как заправский посредник улаживала криминально-ментовские конфликты; решала споры, грозившие стрельбой и поножовщиной; забивала «стрелки», оказывала и принимала сомнительные услуги, выполняла некие деликатнейшие поручения… И самое нелепое было в том, что ей откровенно нравилась вот такая шальная жизнь! «Отрыжка монтекристовщины самого дурного толка», – как сказали бы классики… как поначалу полагал и я. Тем более, что от меня практически нечего и не скрывали – наоборот, охотно делились честолюбивыми уголовно-наказуемыми планами и просили воистину иезуитских советов на некоторые случаи жизни. А вот войти в дуэт никогда не предлагали – наверное, срабатывали трезвые, расчётливые гены немецкого папы…

Однажды я не выдержал и в сердцах заявил Ренате, что если она запутается всерьёз в своих интригах, как муха-цокотуха в паутине, то роль бравого комарика-спасителя будет мне не по плечу. Это заявление спокойно приняли к сведению, после чего давно уже заметный холодок в наших отношениях в считанные дни превратился в ровный, устойчивый морозный ветер. Мы перестали встречаться, а затем как-то незаметно и перезваниваться.

Меньше всего мне хотелось, чтобы моё мрачное пророчество сбылось, но чему быть – того не миновать. Рисковая фройляйн Це не просто запуталась, а увязла, в конце концов, по самые уши. Косички у неё не имелось, способностей барона Мюнхгаузена тоже, однако, как выяснилось, маньчжурские боги не обделили вестфальскую немочку ни прагматичностью, ни предусмотрительностью – в итоге честным представителям Закона взять её не удалось ни голыми руками, ни с помощью ежовых рукавиц. Куда большую угрозу представляли «законники», и настал день, когда Ренате пришлось-таки просить помощи у меня – впрочем, это она сделала спокойно и деловито, словно мы только-только вчера расстались и в самом хорошем настроении. Правда, требовалась ей всего лишь надёжная городская «берлога», в которой можно было отлежаться некоторое опасное для здоровья время. Таковую мне удалось найти, не выходя на прямой контакт, – и в однокомнатной «хрущобной» квартирке недалеко от железнодорожного вокзала Рена провела почти четырёхмесячный карантин, лишь раз в две недели спускаясь в сумерках за продуктами в магазин на первом этаже. Исчезла она из Таганрога незаметно, о чём известила меня письмом уже с берега Татарского пролива – кратко и сугубо информативно, при скромнейшем «спасибо, Дато» в самом конце. Я хорошо понимал, что печально известный порт Ванино, чей почтовый штемпель стоял на конверте, – всего лишь транзитный пункт для моей авантюристки, и не надеялся больше встретиться.

Дни между тем тянулись нескончаемой пряжей, сплетаясь в месяцы и годы, и ничего особенного в моей жизни не происходило. Пока вот, наконец, судьбе не вздумалось отложить свое однообразное рукоделие, ухватить меня за шкирку и как следует пару раз встряхнуть…

– Никак, задремал? Или размечтался?

Драконы, вышитые на полах и на рукавах ярко-красного шёлкового халата, мелькнули возле моего лица вслед за обнажённой коленкой – и через мгновение свежевымытая и отмокнувшая девушка с одной из самых кратких на свете фамилий расположилась в соседнем «геометрическом» кресле. Подцепила со столика «Фанту», легко вскрыла, приложилась, глотнула, зажмурилась, затем медленно приподняла ресницы – и вдруг заулыбалась во весь рот, вмиг превратившись из современной дамы-госпожи в обольстительную средневековую лису-оборотня. Чаровать влёт она нисколько не разучилась.

– Предавался воспоминаниям, – признался я и, помедлив, уточнил: – Ты да я, да мы с тобою…

– Тревожное занятие! Но порой объявляется как повинность: хочешь не хочешь, а исполняй.

– Спасибо за признание, – (было заметно, как её улыбка потускнела). – Мне, вообще-то, следовало сразу догадаться, где тебя искать.

– А поиски планировались?

Ну и как на это ответить? Еще подумает, что я… Хотя не всё ли равно?

– Говоря языком детей, я долгое время на тебя дулся.

Рената усмехнулась и со стуком поставила на стекло бутылку, чем-то напоминавшую элегантный артиллерийский снаряд. Слегка подалась вперёд и заметила:

– Тебе пришлось потерять и дом, и карьеру, прежде чем ты уразумел одну нехитрую истину, которую лично я знала с самого детства…

– Судя по сделанной паузе, сейчас последует некая бессмертная цитата из классики? – вяло огрызнулся я. – Ожидаю с нетерпением!

– Изволь: «Всё, чем занимаются люди, настолько безобразно, что нет никакой разницы, на чьей ты стороне».

Я посмотрел на бывшую подругу так, что любая другая женщина на её месте смутилась бы. Ну или хотя бы дерзкие глаза отвела немножко в сторону.

– Ты просто ещё не в курсе деталей моих потерь, – (закуривать без спроса было невежливо – впрочем, замечание мне делать не стали). – Расскажу о главной: после утраты жилья меня обеспечили, конечно, и комнаткой в общаге, и отпуском, из которого почти сразу же отозвали – некого было бросить на задержание маньяка-педофила, так уж вышло. Ну, скрутили мы с напарником этого сукина сына в его же квартирке… очередную жертву нашли прикованной к батарее отопления. По счастью, живую: не успел он ей устроить «несчастный случай», как остальным. Дальнейшие процедуры тебе известны – а после их завершения и окончательного оформления повел я арестованного вниз. Лифт, естественно, оказался на ремонте, святое дело… И тут на площадке поворачивается этот гад ко мне всем своим рябым мурлом, расплывается в гнилозубой ухмылке и сообщает, словно продолжая давний разговор: «А знаешь, самое сладостное – это когда она ещё дышит, а ты в этот момент…» Тут у меня само собой сработало понятное чувство брезгливости, и я его непроизвольно оттолкнул. Немножко сильно, видать, так как вылетел он наружу вместе с оконным стеклом…

– А ничего, молодец! – одобрительно кивнула Рената. – Я ему сперва ещё и яйца отбила бы!

– «Ничего-то ничего, да этаж девятый!» – как поётся в песне.

На её лице возникла довольная ухмылка, сменившаяся сочувственной гримаской далеко не сразу. Аккуратно загасив окурок в бутылочной крышечке, я продолжил:

– Мне с напарником повезло: он хоть и «летёха», да битый, опытный – ни слова не сказал, сразу со всех ног вниз бросился. Я, само собой, остался стоять на месте происшествия. Тут всё по-новой закрутилось, только уже по другой программе. И деваться некуда – убийство произошло прямо на глазах у одного из понятых. Старичок тоже оказался «правильным» и без запинки подтвердил версию вернувшегося вскоре лейтенанта: дескать, преступник неожиданно набросился на конвоира и схватил за горло. Эксперты, осмотрев труп, подобной возможности отрицать не стали, так как наручники у покойного оказались только на левой руке. Стало быть, правую ухитрился как-то незаметно освободить…

– Значит, замочек «браслетов» при ударе не деформировался? – деловито уточнила Рената. Я покачал головой:

– Ни капельки. В точности по анекдоту про звонаря, упавшего по пьянке с колокольни: сам вдребезги, а галоши целы.

Мы немного помолчали, причём всё это время на меня смотрели в упор – одобрительно, прицельно, хищно… Не вызывало сомнения, что мы были уже практически «одной крови».

– Наконец-то, ты на собственной шкурке убедился, что эта страна реально живёт по понятиям, а не по филькиной грамоте с заплесневевшей вывеской «закон», – подвела итог Рената. – В результате отделался лишь потерей работы?

– Да, дело замяли, но признали непригодным для особо важной оперативной работы, – я выделил голосом ключевые слова. – В ментовку – это пожалуйста, завербоваться по контракту – сколько угодно, а вот в элитных государственных спецслужбах парни с такой неустойчивой психикой не нужны. Дали месячишко на раздумье, как водится. Ну а ежели ничего не надумаю в указанных выше пределах, то в запас, по собственному желанию…

– Значит, твоё шикарное удостоверение ещё недельки три остаётся в силе? – (драконы на халате быстро и плотоядно пришли в движение). – Это хорошо, это очень даже кстати!

– Уже задумала какую-то комбинацию по делу Нефилова? – осторожно поинтересовался я. – С твоим покорным слугой на переднем фронте?

– Именно! Но сперва послушай краткий вводный курс специфической жизни городка, где ты оказался…

Сначала она коснулась общего положения дел в Автономии, главный город которой по имени никто почти не называл, предпочитая ласково величать «Стольничком». Стремление подражать главной столице российского государства везде и всюду было так велико, что при этом не обращалось внимания на явные нелепости и несуразности. Например, центральный проспект Стольничка был закован в сталь, бетон и стекло, окутан неоном реклам и расцвечен ярчайшими огнями – при этом буквально на соседней улице в дождливую погоду невозможно было пройти без резиновых сапог, а фонари на корявых столбах горели и тускло, и через один. Бессменный вот уже много лет автономный президент с трогательной народной фамилией «Батраков», сказочным царским имечком «Еремей» и ностальгическим отчеством «Ильич» страшно гордился тем, что привлёк в старинный русский городок заграничные инвестиции и открыл пару филиалов японских автомобильных заводов – в результате узкие улочки стали буквально задыхаться от обилия иномарок, нормально парковать которые было негде. Шикарные магазины скучали без покупателей, но почти каждую неделю открывались новые. Впрочем, ближе к окраинам блестящая капиталистическая обманка ощутимо тускнела, обнажая неистребимые черты скучного предместья советского образца. Товаров поменьше, качество похуже, зато цены выше.

Короче говоря, в маленькой республике повсюду царили захолустная скука и стабильность. Последнюю нужно было записать в заслугу свет Еремею Ильичу, в прошлом райкомовскому секретарю, а ныне либеральному демокруту, однако по-прежнему уважавшему и большевиков, и коммунистов, и Интернационал. Будучи не обделенный природной мужицкой сметкой, он обзавёлся вполне разумной министерской командой (которая всем и рулила), но свою администрацию и прочую чиновную братию держал в строгой узде, не позволяя им открыто шиковать. Этого вполне хватало если и не для народной любви, то для устойчивой популярности. Москву господин-товарищ-барин Батраков тоже устраивал, ибо исправно обеспечивал и покой во вверенной ему вотчине, и голоса избирателей. Высоких же гостей из Кремля он встречал прямо-таки по-старинному радушно, в любую погоду выходя навстречу без шапки и с полураскрытыми объятиями. Целоваться, как Брежнев, он, разумеется, не лез, ограничиваясь поклонными движениями и горячими рукопожатиями – в остальном же чинопочитательной угодливости, столь любезной на Руси, было хоть отбавляй. Действовало безотказно.

– Вот такой у нас фасад, – подытожила Рената. – Ну, а теперь насчет изнанки. Смотрящим по региону поставлен очень авторитетный вор в законе по кличке «Воркута», в миру Виктор Семёнович Варкутин, ударение на предпоследнем слоге…

– Отсюда и погоняло такое, – понимающе кивнул я. – Пахан, действительно, известный и даже знаменитый. Он и другой авторитет Барыга, то есть Боря Брянский, первыми в новой России были осуждены за создание организованных преступных групп в целях убийства. Мочили, правда, своих же за непослушание и брыкливость, но тем не менее!

– Неглупый и осторожный дяденька, поэтому пережил многих своих и врагов, и друзей, – сказала Рената таким тоном, словно завидуя. – В разборки между славянскими и кавказскими ворами принципиально не лезет с весьма красивой легендой: мол, я из патриархов, для которых весь блатной мир един и неделим, меня сам лично Вася Бриллиант короновал… Насчет Василия Алмазного врёт, конечно. Но такая ловкая позиция позволяет ему избегать заведомо опасных противостояний, чреватых большой кровью и внутренними войнами. Мирить или поправлять таких волков, как, скажем, московские Глобус и Петрик, он никогда не будет, а вот поучить уму-разуму молодняк – это всегда-пожалуйста. Обожает без предупреждения объявляться в новых «бригадах» и проводить, так сказать, воровской смотр. Встречать себя приучил по-простецки: деревянный поднос, на нем стопка водки, накрытая осьмушкой чёрного хлеба при ломтике сала и колечке малосольного огурчика – и всё. Нет, за хорошо накрытый стол он тоже с удовольствием сядет, но потом, после инспекции. Наш Овал при первой встрече этой тонкости не знал и последовательсть почтительных действий перепутал – о, как же Воркута его перед всеми срамил! И за барский халат с кистями, расшитыми золотом, тоже досталось… Хорошо, что у Игорька хватило ума покорно всё это выслушать, склонив буйну голову и время от времени печально разводя руками. Пошумев, смотрящий сменил гнев на милость: нарёк хозяина «Игорем Ольговским» и благословил на честную бандитскую деятельность. Правда, все его по-старому Овалом зовут…

– Какая же фамилия должна быть у человека с таким прозвищем? – с интересом спросил я. – Неужели Овалов или Овальничук какой-нибудь? Или Достовалов?

– Нет, его предки скромно именовались Кругловыми! – засмеялась Рена. – Но кликуху «Круг» брать сейчас не принято из-за почтения к трагически погибшему шансонье, так что… Да и физиономия у него порядком вытянутая!

– Значит, первый пацан на деревне здесь он, – сказал я. – Личность или как?

– Личность, но довольно своеобразная, – подумав, ответила Рената. – Высшее педагогическое образование имеет, на рояле хорошо играет! Впрочем, в «очко» и в «буру» тоже не промах. Да, вспомнила: дважды в месяц он исправно посещает «Клуб знатоков спорта» нашего жалобщика Вити Нефилова… Пытается себя утвердить в качестве эдакого «культурного авторитета», что в нашей Раше воспринимается с большим трудом. Хотя центровые у него очень даже крутые и грозные – один Гурон чего стоит! Хороший организатор, умеет ладить с некоторыми лицами из командного милицейского состава. Есть связи в городской управе – ну, это естественно… «Пиковых» не любит, но враждовать с ними не стремится. Что ещё? Женат, двое детей. Имеет две ходки в «зону» – правда, всего-навсего за хулиганку и мошенничество, но у Зацепы нет и этого…