Игра. «Не спеши узнать чужие секреты…»

– О, спасибо, но сегодня я откажусь. Иначе привыкну и буду обедать у Вас постоянно.

– Я буду только рад, – поспешно произнес художник, и от неловкости выронил из рук кисти.

– Спасибо, но я пойду к себе домой. До завтра.

Я собрала свои вещи, пока он не передумал, и попрощалась, не обращая внимания на его уговоры. Выйдя на улицу, почувствовала, как солнце припекает кожу. Палило сильно. Я стала продвигаться медленно, стараясь идти в тени. Шла, пока не дошла до площади, маленькой, как и большинство венецианских площадей, и очень уютной, в одном из углов приветливо стояло открытое кафе, зазывая белыми зонтиками и скатертями. Села за один из столиков и наслаждалась тем, что спрятана от солнца. Ветра совсем не чувствовалось, но кожа истово просила его среди нагретого камня города, чтобы спасти себя. Сделав заказ, я наблюдала, как живет эта площадь. Народу на ней было не много, наверное, из-за жары. Ставни домов прикрыты, чтобы меньше проникало палящих лучей внутрь. Все залито светом, очень ярким и чересчур белесым. И тут я подумала, что все эти здания и мощеная дорога существовали еще и в семнадцатом, восемнадцатом, обновлялись в девятнадцатом и двадцатом, и пока не были тронуты так отчетливо нашим двадцать первым веком. А, следовательно, и посещавшие ее люди жили тоже в эти же самые эпохи. Страшно представить, сколько их тут было, чем они занимались, как жили. Кто-то вел добропорядочную жизнь, а кто-то не гнушался и преступлениями. Кажется обыденность, но убийства из-за наживы или политических целей, из-за страсти или мести были здесь не редкостью. В Венеции очень много историй подобного рода, и большинство из них – правда. Кроме романтики здесь часто витала смерть, часто – загадочная смерть, нередки – самоубийства. А еще была та, что выкосила большую часть жителей. Бубонная чума, которая завладела городом и уменьшила количество жителей на две трети. Этот город убивает так же красиво, как и пробуждает пылкую любовь в сердцах, а некоторых меланхоликов еще глубже загоняет в депрессию. Здесь все неоднозначно, и не знаешь, что именно тебе уготовано. Сплошная загадка…

– Позволите? – спросили меня.

Я повернула голову, и передо мной уселся мой недавний знакомый, сияя улыбкой.

– Не могу отказать себе в удовольствии посидеть в кафе с красивой женщиной.

– Пожалуйста, прошу, – ответила я улыбкой на его комплимент.

Он уселся поудобнее и уставился на меня. Его кольцо ярко сверкало на солнце, привлекало внимания.

– Значит, Вы теперь будете много времени проводить с Леонардо, – фраза прозвучала как утверждение.

– С его работами. Маэстро вполне свободен для творчества, – пытаясь опровергнуть фразу, ответила я.

– Он показывал Вам свои работы? – продолжил мужчина непринужденный разговор и с изяществом заказал себе кофе жестом руки, которую тут же уловил официант.

– Только старые, которые требуют катологизации.

– Вот как? И не говорил, кто его новая вдохновительница? – протянул мужчина с улыбкой, настолько обольстительной, что дрогнуло бы любое женское сердце.

– Простите? – мне требовались разъяснения.

– Да это я так, не обращайте внимания, – махнул он кистью со сверкающим кольцом.

– Он, кажется, собирается рисовать Венецию.

– Венецию? – поморщился Габриэль.– Зачем это ему?

– Странный вопрос. Этот город вдохновлял ни один десяток людей творческой профессии.

– Он двадцать лет тут прозябает и не вдохновлялся им. Скорее, он в Венеции все больше погружается в свое депрессивное состояние.

– У Леонардо депрессия? – удивилась я.

– Художники все меланхолики!

– По Вам не скажешь, – пошутила я и улыбнулась.

– Поэтому, я плохой художник.., – глотнул мужчина ароматный кофе и немного сощурил глаза от яркого солнца, неожиданно ударившего.– Не могу не наслаждаться жизнью и обожаю деньги.

– Картины принося Вам доход? – искренне удивилась я и готова была восхититься.

– Нет, у меня другой источник дохода. Картины – это отголоски моей прошлой жизни. Мама хотела, чтобы я стал художником. Пришлось закончить художественную школу, – пожал он плечами.

– Ну, Вы хоть ценитель?

– Только шедевров, стоимость которых свыше миллиона.

– Интересный подход. И как Вы дошли до такой жизни?

– В тот момент как понял, что на живописи я не заработаю, – вздохнул Габриэль и снова улыбнулся.

– А теперь Вы своей жизнью довольны? – чуть прикрыв глаза, взглянула я на собеседника повнимательнее.

– Не так, как хотелось бы.

Мы помолчали, улыбаясь друг другу. Он был привлекательным и довольно обходительным, но в нем была какая-то странность. Я никак не могла понять, что именно в нем сидит.

– Но для Вас бы я сделал исключение.

– В каком смысле? – хлопнула я глазами от неожиданного заявления.

– Я бы Вас нарисовал.

– Вы мне не по карману, – отшутилась я.

– С чего Вы взяли?

– Вы же сами сказали, что любите деньги.

Он засмеялся.

– Пойдемте, я Вам кое-что покажу, – настойчиво произнес он, вставая.

– Что покажете? – не поняла я.

– Пойдемте! Обещаю, с Вами ничего не случится, – он взял мою руку, и мне ничего не осталось, как встать и пойти за ним следом. Я поняла, что в нем странного: перед ним невозможно устоять.

Мы прошли какими-то дворами и закоулками, подошли к довольно обветшалому дому, очень старому, но красивому и вошли внутрь. У здания были роскошные окна на всех этажах. Готически стрельчатые, очень узкие, рядами по три окна, они простирались вдоль всего здания. Каждое окно было увенчано по краю тонкой лепниной, словно тесьмой белый камень окружал каждое окошко, причудливо переплетаясь в растительный орнамент. Чуть выше, между окнами разных этажей выделялись характерные византийские мозаики. Смешения Запада и Востока, двух абсолютно разных культур, эпох – все это покоилось и хранилось долгие века на водах Венеции.

В доме оказалось пустынно, мебели практически не было. Глядя на хозяина, трудно было представить, что он живет аскетом, я еще раз присмотрелась к нему, потом к пристанищу, и две картинки никак не хотели совмещаться воедино. Роскошные венецианские люстры, роскошные стрельчатые окна, отделка стен потрясало воображение даже самого изощренного критика. Одинокий диван – настоящий антиквариат – стоял посередине зала, дожидаясь кого-то, как брошенная собака на вокзале. Еще кое-где вещи и пара коробок.

– Нравится? – раздался голос хозяина по пустому помещению громким эхом.

– Красиво, – продолжая вертеть головой, ответила я.

– Мое логово.

– Вы его купили?

– Мечтаю о таком.

Я сморщила лоб, не понимая, о чем он.

– Живу не легально, – пояснил мужчина со своей шикарной улыбкой.

– И Вас еще не поймали? – удивилась я скорее наигранно, чем по правде.

– Я много кого здесь знаю, так что, с этим проблем у меня нет, – пожал он плечами и вновь улыбнулся.

– Для этого Вам и нужны деньги?

– Верно. Здесь деньги ради самих денег никого не интересуют, здесь предпочитают покупать роскошь и красоту.

– Я так понимаю, это – ваша философия жизни.

– Большей частью. Я не против и земных связей, чувственных удовольствий.

Я улыбнулась, продолжая ходить по залу и оглядываться.

– А Вы сами отсюда?

– Родился недалеко, в деревушке. Я здесь учился большую часть своего ученичества. И остался.

– У Вас много друзей?

– Хватает, но Вам они вряд ли понравятся.

– А-а-а, – протянула я, – скупщики краденного, неудачливые служители искусства, завсегдатаи ночных заведений… – повторял мой голос слова мужчины.

– Они самые, – сделал пару шагов в мою сторону Габриэль.

У меня немного перехватило дыхание.

– Хочешь их увидеть? – подойдя ближе и заглянув в глаза, спросил он.

– Вы думаете, у меня настолько отсутствует инстинкт самосохранения? – чуть лукаво спросила я, не отводя глаз.

– Я думаю, ты, как все женщины, любопытна.

– Возможно, – все так же чуть улыбаясь, я отстранилась и стала мерить шагами его дом.

Он улыбнулся и следовал за мной. Проходя из комнаты в комнату, из зала в зал, в одной из них я приблизилась к окну.

– Если ты здесь давно живешь, наверное, много слышал историй о здешних обитателях?

– Не особенно. А что тебя интересно?

– В том доме, где я сейчас живу, действительно происходили странные вещи? – не сумев удержать свое разожженное любопытство, спросила то, что несколько дней не давало мне покоя.

– В каком доме?

– В Канареджо, где раньше жил Леонардо со своей покойной женой.

– Странные вещи, – протянул он.– Ты о чем?

– Говорят, дом странно действует на людей. Сводит с ума, что-то в этом роде…

– Что за чушь, – усмехнулся Габриэль.– Тогда и в моем палаццо кишат приведения! – он поднял руку и обвел ею все пространство. – Единственное, что произошло в том доме за последние двадцать пять лет, это то, что любовница Леонардо вскрыла себе вены. Но это произошло вовсе не из-за дома!

– Может, у нее там развилась депрессия?

– Чушь! Депрессия возникает не из-за домов, а из-за неустроенности жизни. Если б он меньше ей изменял, возможно, сейчас бы она была жива и невредима.

– Зачем красивой женщине вскрывать себе вены из-за неверного любовника? Такая драма из-за ревности?

– Понятия не имею, – пожал Габриэль плечами. – Кто вас женщин поймет? Я лишь знаю, что причина была в его увлечении другой. Кажется, он ее тоже рисовал, ну и как водится, дело зашло дальше. Я мало что знаю, только, как все закончилось, ты слышала.

Я еще немного помолчала, обдумывая его слова.

– Значит, ты совсем не рисуешь?

– Да, вообщем, нет. Но здесь есть несколько моих работ. Хочешь посмотреть?

– Хочу, – кивнула я головой.

Мы спустились на нижний этаж, потом еще ниже по ступенькам в какой-то подвал. Габриэль включил свет. И в углу, за барахлом я увидела его работы. Картины стояли сиротливо, практически без какой-либо заботы. Габриэль взял их безо всякой осторожности и выставил на свет. Он был художником, это сразу бросалось в глаза. Но плохим. Без эмоциональности, без остроты ощущения, не знаю, кому это могло понравиться.

– Можешь не говорить, я по твоему лицу вижу, – он улыбнулся.

Я взглянула на него, и он не сводил с меня своих черных глаз.

– Школа у тебя определенно есть, а вот желания рисовать – нет.

– Я по этому поводу не переживаю.

Он улыбнулся, а я заглянула ему в глаза. Они казались совсем черными, как угли, хотя внешне он не походил на южанина. В Габриэле были меланхолическая тонкость, правильные и тонкие черты лица, и вместе с тем, черные волосы и глаза.

– Ты когда-нибудь рисовала?

– Закончила художественную школу.

– Но не рисуешь.

– Нет. Мои мечты стать художницей развеялись как дым.

– Значит, мы друг друга понимаем, – сказал он и впился своими черными глазами, от которых екнуло сердце.

– Мне, пожалуй, пора, – я протянула ему руку.

Рука схватил мою руку, но так не отпустила.

– Так как насчет прогулки по загадочным местам Венеции. Нельзя побывать здесь и не увидеть ее темные стороны, – он настойчиво смотрел мне в глаза и улыбался.

– Не сегодня, – я с трудом вытащила свою руку и стала идти к двери.

– Я буду ждать! – крикнул он мне вслед.

Я уходила, не оборачиваясь. Мне стало понятным, что в нем не так. Он увлекает за собой: неосознанно ты следуешь за ним и не думаешь об опасности, просто доверяешь. А слепое доверие приводит к беде.

Когда я пришла домой, первое, что сделала, это пошла на чердак. Трудно объяснить, почему мансарда для меня становилась словно волшебная пещера Али-Бабы. Разумеется, в ней я не рассчитывала найти ни кладов, ни чего бы то ни было интересного, загадочного, просто, эта закрытая дверь манила магнитом совершенно необъяснимо и настойчиво. Настолько настойчиво, что даже вне дома я постоянно думала о ней. Мне ужасно хотелось попасть за ее порог, поэтому я шла к ней как крысы на мелодию дудки крысолова. Пролетев все ступеньки стрелой, остановилась у порога в ожидании, что на этот раз она откроется. Ладонь обхватила ручку, рука напряглась и потянула. Сердце затрепетало. Рука все напрягалась и тянула дверь на себя, с огромным усердием пыталась открыть, но все было безрезультатно. Я мучилась как при ходьбе по дороге на Голгофу, теряя время, надрывая пальцы, подступая то с одной стороны, то с другой. Светлых идей в голову так и не пришло, после чего, жутко разочаровавшись и расстроившись, я бросила это занятие и спустилась вниз.

Наступали сумерки, все заволокло темно-серым светом, в окна начал проникать холодный ночной ветерок, который перемешивался с запахами города и разогретого ночного камня. Мои пальцы нащупали выключатель. После щелчка серость рассеялась, сменившись тусклым, очень слабым желтым светом электрических ламп. Я смотрела на заход солнца, точнее, самого солнца не могла увидеть, но отсвет на небе был очень красивым, навевал тоскливые мысли, которые бередили потаенные раны в душе, уносили в прошлое. Я снова нехотя вспомнила его. Глаза цвета раухтопаза, темные волосы, мои ощущения, когда я клала руки ему на шею, и его голос, бархатный, необычайно красивый. Когда я вспоминала, мне переставало быть одиноко. Воспоминания согревали замерзшее от душевных терзаний тело. Я забывала о том, насколько перед ним виновата, забывала, какую боль он мне причинил, забывала, что на нас обоих висит вина в случившемся с Полем. Все, что когда-то было, и что есть сейчас, растворялось, и я обретала силы, что бы продолжать жить и дышать.

Необъяснимо, почему именно так. Его реальное присутствие никогда не вызывало у меня подобных чувств, только воспоминания о нем. В реальности его защита была опасной, он подавлял всем своим существом, накладывая невидимые путы, из которых ты как бабочка рвешься наружу, и не можешь выпутаться, задыхаешься от его напора, от нежелания идти на компромиссы, или хотя бы понять тебя.

Свет вдруг резко погас. И я захлопала глазами и застонала.

– Только не это!

Пришлось идти на кухню, и зажигать свечи. Когда искусственный свет осветил пространство кухни, я оглянулась. Атмосфера была страшной до мурашек. Меня передернуло. Часы в углу показывали одиннадцать. Все заволокло чернотой, мебель казалась не только старой, но и зловещей. Узоры, углы, витиеватые ножки не украшали, а приняли форму уродливых диковинных существ. Красивая плитка казалась убогой и гнилой, мебель старой до такой степени, что вот-вот развалится, обрушится прямо на тебя. Мне всегда нравились свечи, полумрак. Но сейчас, в этой давящей тишине, в этом пустом доме, они казались чем-то угрожающе опасным. Они горели. Пламя было ровное, практически не трепетало, но казалось, что оно становится все выше и выше.

Я подумала, что дергать Леонардо сейчас, не очень вежливо. Возможно, он все еще рисует. Да и тащится черти куда, чтобы починить мне свет, – не самое желанное для него занятие, лучше попросить его прийти утром. Я немного еще посидела и, перенеся свечи в свою комнату, закрыла все окна и дверь внизу, снова поднялась наверх, разделась и легла. Мне упорно не хотелось их задувать и оставаться в полной темноте. Пара кошмаров еще не повод чего-то бояться.

Грудь выдохнула, глаза закрылись. Я лежала, ощущая присутствие свечей, пока их свет не стал намного ярче. Я снова открыла глаза, которые расширились. С невообразимым ужасом я обнаружила себя внизу на первом этаже. Все горело. Свечи полыхали повсюду, их были сотни: большие, маленькие, почти сгоревшие и новые. Огромное количество горящих свечей и света от них, который заливал все вокруг. Глаза слепило, я поморщилась от такого количества света и еле смогла взглянуть на стены. Глаза расширились от испытанного внезапно шока. На стенах красовались странные иероглифы и символы, написанные красным. По всем стенам море красного, непонятные надписи, латынь, вульгарный итальянский, фразы, обрывки фраз, просто буквы, чьи-то имена. И вдруг будто кто-то нажал кнопку магнитофона. Неизвестно откуда снова появились голоса, шквалом заговорили все разом. Я схватилась за голову.

– Боже, что это!

Они продолжали говорить и усиливались. Я сбивчиво задышала. Ноги побежали вверх по лестнице. Дыхание сбивалось. Я бежала, сама не зная куда и зачем. Лестница почему-то она стала очень длинной, все длиннее и длиннее, до бесконечности, наконец, я оказалась в темном коридоре, где голоса стихли. Обхватив себя руками, я пошла дальше к знакомой двери. Путешествие вместо привычных секунд затянулось надолго. Я бродила в непроглядной темноте, зная только, что здесь должна быть дверь моей спальни.

Рука дотронулась до ручки, хотя в этой темноте глаза совсем ее не видели. Начала проступать узкая полоса света. И снова… снова та женщина сидела в мраморной ванне, погруженная в красную воду, в профиль ко мне. Ее огненные волосы блестели при свете свечей, кожа была белой, а я приближалась к ней, сама не зная почему. Все ближе и ближе, присев около ванны, протянула руку, начала погружать ее в эту красную воду. Погружала ее, медленно и самозабвенно. Я видела кожу женщины и свою руку, моя кожа казалась еще бледнее и белее чем ее, словно отдавала кровь воде. От этого бегали мурашки. Рука медленно погружалась, и тут ее резко схватили, потянули вниз ванной с огромной силой, разбрызгивая воду повсюду. Она хлестнула мне в лицо, в рот, на грудь, а руку все тянули другой рукой.

Я перепугалась! И снова вскочила на кровати! Сердце колотилось в груди тысячью ударов. Я запаниковала, закрывая лицо руками и стараясь удержать слезы. Меня трясло, сердце все никак не останавливалось.

– Что же это такое?!

Я так и продолжала сидеть, с расшатанными нервами, обхватывая голову руками. Свечи почти догорели, за окном была ночь. Меня трясло, и по коже бегали мурашки.

5

Этой ночью я практически не спала, сначала долго сидела, потом лежала, глядя в потолок, закрывала ненадолго глаза, и тут же открывала, чувствуя, что погружаюсь в сон. Вертелась на кровати из стороны в сторону, не находя себе места, поправляла подушки, хотя мне не требовалось и не помогало.

Шатаясь, встала разбитая, больная. Все валилось из рук: чуть не разбила чашку, когда свалила посуду на стол, пуговицы не застегивались на платье, сумка постоянно падала из рук, выйдя из дома, я даже пару раз споткнулась. Дошла до дома Леонардо, прочертыхавшись полпути, нажала на звонок, и через минуту дверь мне открыла Ванда. Она оглядела меня внимательным взглядом, даже излишне внимательным и спросила.

– Плохо спала сегодня?

– Все хорошо, – ответила я и вошла внутрь.

Она поджала губы и отступила с порога, но не отпускала взглядом. Леонардо как всегда встретил с улыбкой и комплиментами.

– Я уже заждался, – поцеловал он мою руку.

– Как Ваша работа над новой картиной? Продвигается? – бросила я любезную фразу, проявляя интерес.

– Более чем, – улыбнулся художник, следуя за мной.

– Можно взглянуть?

– Нет, – улыбнулся он опять.– Еще слишком рано. Не люблю показывать наброски.

– Какова тема? -спросила я, чтобы поддержать разговор.

– Это секрет.

– Секрет?

Я уселась за стол, выкладывала вещи, и опять все валилось у мня из рук. Художник прошел мимо меня, взял свой мольберт, не переставая говорить, и приступил к работе.

– Да, – улыбнулся он мне.

Я улыбнулась в ответ.

– Удивительно как Вы способны рисовать без натуры.

– На то мы и художники.

– Вы держите картинку в памяти до мелочей?

– Она всегда у меня перед глазами.

– Она?

– Женщина.

– А-а, Ваша чарующая муза.

Он снова улыбнулся, упираясь глазами в холст. Я смотрела, как он легкими мазками создает что-то ему одному ведомое, и не могла оторваться, техника его движений меня просто заворожила. Кисти рук были тонкие и сильные, уверенно работающие с кистью и бережно держащие ее в руках. Скорее всего, из-за этого у большинства моделей возникают эротические фантазии, связанные с художниками. Они представляют, что подобные руки скользят так же нежно и уверено по их телу.

– Почему ты бросила живопись? – вдруг спросил он.

– Я не бросала, – отвечал неуверенный голос.

– Но ты не рисуешь.

– Иногда. Очень редко.

– Почему?

– Я не… не знаю.

– Муж на этом настоял?

– Нет. Он был здесь ни при чем.

– Зачем бросать любимое дело? Ты так долго этому училась…

– Мои картины не пользовались особым спросом.

– Несостоятельность, – тяжело произнес он, думая, что нащупал цель. – Но ты ведь художник! Как и я. Это вечно в нас, и мы оба знаем, что сдаваться нельзя.

Я пожала плечами.

– К тому же, после замужества ты могла не думать о деньгах.

– Меланхолия иногда страшнее безденежья и отчаяния.

– Меланхолия?

– Разве Вам не было свойственно депрессивное состояние, когда умерла Анна?

– Да, – тихо ответил он.

– И рисовать тогда совсем не хотелось. Не было смысла.

– Да, но я взял себя в руки.

– Как скоро?

– Прошло много времени. Поэтому я и говорю, что нельзя отчаиваться. Надо снова начать жить и творить. Тем более, сейчас, после случившегося с Полем, надо переключиться на живопись.

– Я это, от части, и делаю, – ласково произнесла я, – Только лечу себя Вашими работами.

Он улыбнулся.

– Мне все-таки кажется, что снова начать писать тебе пойдет на пользу?

– А… не знаю, может быть.

– Хочешь, я помогу тебе первое время вспомнить основы.

– Спасибо, – говорила я, абсолютно не собираясь снова садиться за мольберт.

Я взяла очередную картину и опять застыла. На ней оказалась снова та женщина с каштановыми волосами, вовсе не Анна. Она лежала уже в другой позе, еще более вальяжно, чем на предыдущем полотне, но ее глаза и все остальное не давали мне покоя. Я продолжала работать, а сама пыталась понять, кого мне напоминает натурщица. Может, какую-нибудь актрису? Нет, не то! Или знакомую? Возможно, но кого? Столько страсти и огня желаний в охряно-красном фоне, который будто руки любовника ложился на ее нагое тело и обнимал, заглушая и смешиваясь с истинным цветом ее кожи и волос. Откуда я знаю эти волосы, эти глаза? Даже если это и любовница Леонардо, я не могу быть с ней знакома. А если это известная женщина или актриса, то с чего ей позировать Леонардо? Да еще и не забирать картину? Скорее всего, любовница.

Тут вдруг я вздрогнула и резко обернулась. Леонардо все это время смотрел на меня, но увидев мой взгляд, резко уставился на картину. Я вздохнула еще раз, смущенная и сбитая с толку. Со своей излишней задумчивостью и погруженностью в себя я скоро стану казаться чокнутой.

Часа через два случилось еще кое-что. Мою погруженность в работу и задумчивость нарушил нежданный гость. Он ворвался в мастерскую, полыхая глазами, и бесцеремонно прервал работу. Я выронила картину из рук от его внезапного появления, от чего шум разорвал тишину. Леонардо тоже замер в позе. Гостем был Габриэль.

– Что случилось?! – на повышенных тонах начал Леонардо. Лицо его мгновенно перекосила гримаса ярости и истерики.

– Срочно надо поговорить! – безапелляционно произнес Габриэль, нисколько не испугавшись грозного тона.

– Я же сказал, не сметь приходить без предупреждения!

От неожиданной фразы я чуть приоткрыла рот.

– Давай без нотаций! – еще более громко произнес Габриэль.

– Мне надоели твои дела, сколько можно! Оставь меня, наконец! – ярость Леонардо становилась сильнее с каждой фразой.

– Катерина выйди, – не сводя глаз с маэстро, произнес мне незваный гость.

– Нет, – резко ответил художник, я только продолжала молчать.

– Хочешь, чтобы я говорил при ней? – еще более грозно произнес Габриэль.

– Никаких дел!

– Может, тогда мне рассказать о событиях годовалой и полугодовалой давности? Мадам Лефевр будет очень заинтересована.

– Откуда он знает мою фамилию? – удивилась я, хотя не посмела что-либо произнести.

– Это..

– Ниже пояса. Я знаю, – ухмыльнулся Габриэль.– Что отобьет всякую охоту заходить далеко!

Оба мужчины замолчали, испепеляя друг друга взглядом.

– Катерина, ты не могла бы нас оставить? – тихо произнес Леонардо, сдавшись.

– Конечно, – так же тихо ответила я и вышла из мастерской.

Мужчины продолжали смотреть друг на друга. Как только за мной закрылась дверь, грудь почувствовала, с какой скоростью бьется мое сердце. Оно стучало бешено, словно было выпита десять чашек крепкого кофе, и тошнило. Как только Габриэль намекнул на моего мужа, мне сразу подурнело. Что он может знать? Год назад Поль сымитировал собственную смерть, скрываясь от Интерпола, жил в Венеции, спустя два месяца – действительно погиб. Но он не может этого знать. Это не возможно! Никто не знал, кроме меня и еще одного человека о том, как он погиб. Но если Поль жил здесь, то благодаря друзьям и связям. Значит, знал еще кто-то, кто находится здесь! Мне стало настолько плохо от страха, что закружилась голова. Я, не помня себя от страха, пришла на кухню, где сидела Ванда и листала какую-то газету.