Сломанное небо Салактионы

– В кино видел.

– Ну, так значит, она это кино тоже видела и предусмотрела.

Они еще чуть-чуть подождали развития событий, но ничего не происходило. Спустились вниз.

– Она предвидит наши поступки, – задумчиво произнес Абуладзе, остановившись перед рулоном бумажных полотенец на стеллаже.

Пилот стер ком пены с кресла геолога и жестом предложил Элизабет сесть:

– И?

– Думайте, Чарли, это должен быть нестандартный ход! – сказал Абуладзе.

– Почему, профессор? Что стало причиной такого поведения Моники? Она запрограммирована соблазнять и вдохновлять!

– А вы ее не обижали? Что случилось? – Роверто взяла инструкцию и бегло пробежала глазами по верхнему листу.

«Отозвавшись на обращение «профессор», я поторопилась», – подумала она.

Абуладзе пожал плечами и внимательно посмотрел на девушку:

– Безусловно, она умнее нас. Где и когда были столкновения человечества с искусственным интеллектом?

– Да не было таких столкновений! – ответил Кутельский.

– Знаете почему? – Элизабет скомкала ком из пены на столе перед Чарли. – Вот эта сфера – личность человека. Внутри клубятся мотивы. Извлеченные из подсознания мотивы при достижении поверхности сферы становятся желаниями.

– Я это проходил в школе, – буркнул Кутельский.

– Эго, – пояснил Лев Саныч.

Роверто принялась водить пальцем по поверхности пенной сферы. Мыльные шарики лопались, и ком уменьшался на глазах.

– Общество рисует узоры на поверхности сферы, правила и ограничения, согласно которым человек живет. Условия.

– Супер-Эго, – сказал профессор, – Это экзамен по психологии?

Роверто не ответила на вопрос, а продолжила:

– У искусственного интеллекта нет мотивов и нет подсознания. То есть, если личность Моники – сфера, то она пуста, и робот действует согласно написанной разработчиком программе.

– Так что происходит с программой нашей девушки? – Абуладзе хлопком ладони уничтожил ком. – Я могу вспомнить только три случая, когда ученые баловались личностью искусственного интеллекта.

– Планета Дрюма, – вспомнил Кутельский.

– Дюрма, – поправила Роверто.

– Но там было не то, – сказал Абуладзе, – Тамошние ученые стимулировали наркотическое опьянение у искусственного разума. Создали ему рецепторы удовольствия и мотивировали удовлетворять их. А так как любой робот питается энергией, искусственный интеллект Дюрмы мгновенно рассчитал кривую угасания удовольствия, определил, сколько ресурсов ему для этого понадобится, и обесточил планету.

– При этом он закрылся от человечества и до сих пор пребывает в нирване, – добавила Элизабет.

– Боевые роботы не превышают девятого уровня, – сказал Чарли, – Я всегда думал, они быстрее, сильнее, эффективнее человека. Что мешает им нас подмять под себя?

– Нет мотива, юноша, – профессор посмотрел на Элизабет, – Извечный вопрос «зачем?» Столкновение искусственного интеллекта и человека невозможно, потому что собственное существование для робота не является ценностью. Он не будет бороться за свою жизнь, потому что мотива жить у искусственного интеллекта нет.

Абуладзе смахнул пену со стеллажа и увидел на полке саксофон.

– Категории «ценность» и «стоимость». Робот может посчитать стоимость своего существования, но это – не ценность. У него нет мотивов.

– Сто-и-мость, – Кутельский произнес слово по слогам, – Поэтому нас не заменили роботами здесь, профессор?

– Конечно! – хмыкнул Лев Саныч. – Представь! «Гала Гео» вбухает кучу денег в супер-робота, а тот ничего не найдет! Ужас! А если мы облажаемся, нам можно просто не заплатить. Плюс участие 16-го искусственного интеллекта в системе космической связи увеличит стоимость исследований планеты на порядок. А если поломка робота? Ремонтная операция обойдется еще на порядок дороже. Не имеет смысла, маэстро! Проще послать человека и дешевых роботов-помощников.

Кутельский встал и взял в руки сакс.

– Интересно, она могла сочинить симфонию за меня?

– Так вот почему вы зовете пилота «маэстро»? – спросила Элизабет.

Но геолог проигнорировал ее:

– Это второе направление развития искусственного интеллекта. Тоже тупиковое.

– Почему? – спросил Чарли.

– Из всего многообразия мира математически идеальный робот-творец предпочитает шахматы. И создает миры под стать себе, черно-белые, математически выверенные и скучные.

– То есть задача Моники вдохновлять? – напомнил пилот.

– И подсказывать.

Чарли дунул в выключенный инструмент и вытер мундштук подолом рубашки.

– А вашу теорему могла за вас доказать?

– Что за теорема? – спросила Роверто, но собеседники не обращали на нее внимания.

– Построить функцию, – поправил пилота Абуладзе, чуть помедлил с ответом, – Вряд ли. Все-таки ей тоже нужны данные для анализа. Как и нам. Вдохновлять и подсказывать.

Они помолчали.

– А третий случай? – напомнила Элизабет с таким видом, словно знала ответ.

– Третий случай здесь – на Хэнкессе, – Лев Саныч ткнул рукой в потолок, – Самый совершенный искусственный интеллект, созданный человечеством, впал в спячку и активировал режим экономии ресурсов. Компьютер находится в режиме вечного ожидания.

– Ожидания чего? – спросил Чарли.

– Интересной задачи. Нестандартной задачи. Это – тупик развития. Человечество оказалось слишком простым для искусственного разума, и самый умный робот помогает человеку на доли процента своих возможностей. Как мозг. Большего человеку не нужно. Потому развитие искусственного интеллекта прекратилось. Зачем?

– Но робот – секс-кукла 16-го уровня? – спросил пилот.

– Муза – это нестандартная задача. Даже для робота. Научиться манипулировать нами. Выходит, искусственный мозг Моники наткнулся на интересную задачу, столь интересную, что она пренебрегла программой Музы, – после этих слов Абуладзе задумался.

За окном с ревом стартовала ракета, собеседники глянули на огненные сполохи в окошке.

– Что это? – спросила Роверто.

– Зонд связи. Очевидно, весь этот цирк с прятками она затеяла лишь затем, чтобы без помех передать файл дальше.

– Интересно, что там было? – спросил Кутельский.

– Какая разница? – ответил Лев Саныч, – Моника не знает, что связи с внешним миром нет. Мы ей не успели сказать.

Пена таяла, повсюду оставались мыльные лужи.

– Расскажите про свою формулу, – потребовала Элизабет.

Профессор принялся за уборку. Роверто помогала.

– Существование двойных планет противоречит формуле Скруджа-Григорьевой, – Абуладзе посмотрел на экран, на котором сейчас не было ни формулы, ни схемы Салактионы, – Звезды не видны, но не только. Вам, правда, интересно?

– Да! – сверкнула глазами Элизабет.

Профессор воодушевился. Роверто слушала рассказ Абуладзе о загадке Салактион, о научном поиске и противоречиях формулы, и думала: «Как все-таки меняются люди, когда увлечены чем-то настоящим!»

Чарли задумчиво следил за ними. Включил саксофон, добавил громкости и заиграл свою симфонию.

На экране компьютера в окошке ввода пароля пробежали несколько тысяч цифр, из динамиков по бокам полилась мелодия симфонического оркестра, которая заглушила сакс Чарли.

– Симфония ля-мажор Эльдиния, опус 14, – Абуладзе прочел на экране надпись вслух.

Он так и остался стоять между стеллажами с бумажной салфеткой в руках.

Чарли поперхнулся и прекратил играть. Музыка из компьютера геостанции тоже стихла. Пилот заиграл вторую часть симфонии, а Лев Саныч дождался рева из динамиков собственного компьютера и с удовольствием прочел:

– Трек из фильма «Долина забвения» 36 год планета Спооги.

Кутельский покраснел.

– А вы плагиатор, Чарли. – заметила Элизабет, – Забавное у вас соревнование.

Пилот зло посмотрел на нее, словно собираясь перекусить мундштук саксофона.

– Ладно. А вот в оригинальности кульминации я уверен!

Он сыграл короткий этюд. Компьютер молчал.

Входная дверь бесшумно отворилась, и на пороге возникла Моника. Как ни в чем ни бывало девушка скомандовала:

– Еще раз! И медленнее!

Она сунула руку в ком пены, скрывавший мусорную корзину, и извлекла оттуда соломинку для питья. Взмахнула ею, как дирижерской палочкой, и кивнула.

Выход она загораживала собой, и Кутельский подчинился.

Лев Саныч слушал их с довольной физиономией.

«А ведь Чарли – умница», – подумала Элизабет.

Кутельский отыграл свою кульминацию и, когда мелодия стихла, радостно взглянул на Абуладзе.

– Еще раз! Без меня! – Моника отшвырнула соломинку и подошла к пустующему креслу геолога.

Чарли заиграл в третий раз. Девушка оперлась на спинку кресла обеими руками, при этом она слегка наклонилась и выпятила попку. Так, как будто ей мешала грудь.

Лев Саныч сглотнул слюну, но заметил взгляд Роверто и покраснел.

И тут Моника запела необыкновенным голосом. Девушка исполнила партию на неизвестном языке и замолчала только тогда, когда наступил момент шедевра Чарли.

– Вот это да! – Лев Саныч явно позабыл о своих эротических фантазиях и зааплодировал.

Роверто тоже захлопала в ладоши.

Кутельский подхватил Монику за руку, и они церемонно откланялись, дуэтом.

– Как это вы, Моника? Что это за голос? – Элизабет распирало любопытство.

Прежде чем ответить, девушка-робот легонько поцеловала композитора в губы.

– Сопрано в сопровождении детского хора.

Потом произнесла название песни на том же непонятном языке.

Лев Саныч и Чарли переглянулись.

Моника с любопытством взглянула на Элизабет:

– Вам уже рассказали, кто я?

– Да, Моника! – Роверто пожала протянутую руку, – Вас не узнать! После корабля вы так преобразились!

Мужчины переглянулись, а Абуладзе спросил:

– Что вы имеете в виду?

– Да хотя бы взгляд! Томный, мутный – «нечто, требующее оплодотворения». А теперь?!

– Обстоятельства изменились, – оборвала ее Моника, – За комплимент спасибо.

От слов робота повеяло угрозой.

– Моника, – осторожно начал профессор, – А какое сообщение вы отправили?

– Вы же видели код, – девушка перевела укоризненный взгляд с геолога на пилота, – Директива от 4136 года, помните? Я обязана отправить доклад немедленно.

Мужчины замерли, Роверто уронила на пол скомканное бумажное полотенце, а Моника кивнула, упредив возможный вопрос. Абуладзе недоуменно глянул на пилота.

– Это-о-о-о, – простонал Кутельский, – Сообщение о контакте?

– Да! – Моника была сама кротость. – Пойдем, покажу, что было в файле.

* * *

«Контакт. Простенькое, всего из двух слогов словечко. А за ним – столетия поисков собратьев по разуму. Бесконечная череда тщетных попыток и вот… Все так просто. Почти буднично», – Лев Саныч развернул стулья лицом к экрану компьютера.

Его руки дрожали.

Моника отыскала среди грязной посуды клавиатуру, обернулась. Ожидая, пока все рассядутся. Элизабет достался стул между Чарли и Абуладзе.

На экране появилось изображение валуна с рунами, не совсем телевизионное, а несколько мультяшное. Результаты анализа с неимоверной скоростью зарябили по краям изображения, там, где у человека располагалось боковое зрение. Но данные, выводимые мозгом Моники на экран, не предназначались для немедленного изучения. Потому зрители не успели рассмотреть ничего.

– Это ж тот самый камень, на котором мы нашли вас! Он же был гладкий?! – воскликнул Кутельский.

Камера в глазу Моники переместилась с узора на валуне на песок, неестественно белый. Вместо уродливых, покрытых плесенью, скал поляну обрамляли серые колонны. Цвета изображения не имели полутонов.

– Где это вы? Антураж не наш! – удивился Абуладзе.

А потом из-за колонн появились они. Люди. Моника оказалась в центре неизвестного ритуала. Люди одновременно приблизились к Монике со всех сторон, что можно было принять за угрозу, но камера в глазу девушки не дрогнула. Лица, окружавших Монику существ излучали доброжелательность.

– Рост! – Стул под Кутельским хрустнул. – Они маленькие!

– Гномы? – предположила Элизабет и слегка отодвинулась от пилота.

В самом деле, даже будучи на камне на четвереньках Моника оказалась выше всех приблизившихся.

Аборигены зашевелили губами все разом, но Моника не ответила. Затем они выполнили танцевальное па с поклоном в конце. Теперь их глаза излучали восторг и… За кадром вверху сверкнула молния. Изображение прервалось.

Моника неподвижно стояла посреди лаборатории и внимательно ждала реакции зрителей.

Чарли вскочил и обежал вокруг нее:

– Моника нашла местную цивилизацию!

– Но откуда она взялась, и почему мы их не видим? – воскликнул Абуладзе.

– Моника, отмотайте запись назад, пожалуйста, на аборигена крупным планом, – попросила Роверто.

Моника перемотала запись назад, поставил на паузу. Элизабет взяла у девушки-робота клавиатуру и увеличила изображение аборигена.

Добродушное бородатое лицо мужчины ничего не говорило о возрасте. На аборигене была блузка, темный плащ на плечах и шорты до колен.

Роверто подошла к экрану и указала на кисть руки жителя Салактионы:

– Перепонки. Если это так, они способны жить и под водой. Они вышли из моря.

Все задумались. Видеозапись возобновилась, после молнии экран зарябил, потом запись перезапустилась сначала. Камера показала Кутельского, бегущего к лестнице в рощу. Потом Моника обернулась, но вместо геостанции камера показала…Пещеру. Темный вход терялся в тропических зарослях. Опешивший Чарли ткнул указательным пальцем в клавиатуру, которую по-прежнему держала в руках Элизабет, ловко попал в кнопку «паузы». Пилот облизал пересохшие губы и сказал:

– Это же наша станция! Только заросшая непонятно чем…

Абуладзе встал и подошел к экрану вплотную, обернулся к девушке-роботу:

– Вы видите нашу станцию такой?

Моника кивнула.

– Наверное, здесь и кроется ответ, – задумчиво произнес Лев Саныч, – Потому антураж не наш. Следует изучить устройство вашего зрения, Моника. Кстати, а почему, ваша батарея разрядилась так быстро?

В глазах Моники блеснули слезы:

– Негативные эмоции! Вы тут такое устроили! Я необычная девушка. Мне недостаточно одного электричества.

– Мы в этом уже убедились, – хмыкнул Абуладзе.

– Успокойся, Моника, это была гроза, мы видели молнию, – начал оправдываться Чарли, – В шаттл с «Норгекаравана» тоже попала молния.

– Молния? – Моника повторила жест Абуладзе – потерла пальцами переносицу. – Молния… Между прочим, Лев Саныч, я завизировала доклад вашей подписью!

– Моей? А я тут каким боком? – Абуладзе поморщился.

– Вы здесь лицо официальное. А моя миссия, скажем так, весьма деликатна. – ответила Моника.

– Мы забыли вам сказать. Связи с Хэнкессой нет. Скорее всего ваше сообщение не ушло. Как и все предыдущие.

* * *

Абуладзе, втянув голову в плечи, вышел наружу. Какая та неясная тревога долбилась в темечко изнутри. Словно, какая-та мысль никак не могла оформиться. Не обращая внимания на сырость, он залез на крышу ангара и спустился внутрь осмотреть плантацию. Вид растений обычно помогал сосредоточиться.

Автоматические створки потолочных окон во время дождя повернулись ребром, и растения насытились живительной влагой. Пахло сыростью и хмелем. Через пару месяцев предстояло собирать урожай. Лев Саныч провел ладонью по колосьям ячменя и тяжело вздохнул. Ему стало жалко себя, плантацию, налаженный быт станции, и даже жадную компанию-работодателя. Геологические и астрофизические изыскания, еще вчера бывшие такими значительными, сейчас казались ему ерундой.

«Никому теперь не будет дела до гибсония. Экологи отыщут с помощью Моники аборигенов… Интересно, для них сделают зоопарк или резервацию?» – профессору захотелось немедленно задать этот вопрос Кутельскому, шаги которого он услышал на крыше ангара. Но это оказалась Роверто.

– А вы хозяйственный, Лев Саныч, – похвалила Элизабет профессора, – Покажите, что тут у вас?

Оттаявший от комплимента Абуладзе собрался было провести экскурсию, но в этот момент на антресоль с крыши спустился пилот. Чарли взглянул на профессора сверху вниз, почесал затылок:

– Я что-то не понимаю, профессор?

– Угу. Думаю, Моника уже догадалась.

В ангар спустилась Моника, ее шагов не услышал никто. Девушка успела принять душ и переодеться, и несколькими движениями ладони стряхнула капли с волос. Ее обнаженные плечи блестели всеми оттенками кофе в ярком свете ангарных ламп.

– Вот вы где прячетесь!

– Лев Саныч не рад вашему открытию! – сообщил Чарли.

Элизабет ободряюще уцепилась за ладошку профессора.

– Я должен вам кое-что сообщить, важное и секретное, – угрюмо произнес Абуладзе, – «Гала-гео-индастри» считает меня лентяем, мол, я срываю сроки. На самом деле, мы с вашим предшественником, маэстро, давно закончили программу исследований. Гибсония в промышленном масштабе мы не нашли.

– Но!

– Не перебивайте, Моника! – Абуладзе вырвал руку из ладошки Роверто и с виноватой улыбкой присел на край кадки. – Я придерживаю отчеты, тяну время. Чтобы найти на Салактионе хоть что-нибудь! У меня кредиты! Понимаете? Мне нельзя возвращаться на Хэнкессу пустым.

Все молчали, потому Лев Саныч продолжил:

– И формула двойных планет – для меня не просто формула, которая не работает на Салактионе. Я надеялся отыскать что-то в недрах. То, что делает пару планет стабильной.

Слушатели по-прежнему не реагировали на признание профессора. Роверто села на край кадки по соседству и смотрела на Абуладзе с иронией. Так она маскировала жалость, чтобы не обидеть Льва Саныча. Кутельский разглядывал Монику, которая слушала, не шевелясь.

– Теперь обман раскроется, – продолжил Абуладзе, – Нашу программу, скорее всего, прикроют. Салактиону оккупируют толпы исследователей космоса. Специалистов по неизученным цивилизациям. А нас выкинут… И «Гала-гео-индастри» тоже. Хотя я понимаю, что неправ. Интересы человечества, исторический момент. Но, почему мы? Нищие, как церковные крысы, прозябаем на захолустной планете, за гроши ищем полезные ископаемые. И именно мы находим другую цивилизацию! Тыщу лет люди искали инопланетян по всей вселенной, море денег растратили, а они вот – под боком.

– Лев Саныч, ну что же вы? – Кутельский посмотрел на Абуладзе с сочувствием.

Профессор подошел к лестнице.

– У профессора приступ малодушия, – пояснила Элизабет.

– Ладно. Это… У меня плохое настроение из-за низкого давления. Кровь застаивается, потому в сон клонит. Кстати, – Лев Саныч отпустил лестницу, обернулся и плотоядно взглянул на Монику, – Я знаю способ поднять мне настроение! Кто тут у нас секс-робот?

Кутельский вспыхнул и заслонил собой Монику:

– Вы – сексуально озабоченный барыга!

– А вы – сопливый романтик, – огрызнулся Лев Саныч миролюбиво.

Моника остановила начавшуюся ссору:

– Ай-яй-яй, а еще видный ученый… Кровь можно разогнать спортивными упражнениями. Например, побегать вокруг деревьев.

Она обошла пилота и посмотрела ему в лицо с улыбкой ангела, но тот игры не принял и нахмурился. Моника обернулась к профессору:

– Так будет неинтересно, Лев Саныч. Я – вершина технологии искушения, модель «Муза», а вы… Еще б за пивом меня послали… Ай-яй-яй… Вы перестали видеть во мне молодого ученого, а считаете резиновой шлюхой.

Абуладзе покраснел, сказанное девушкой было правдой и неправдой одновременно. Кутельский гневно глянул на профессора, но сказать ничего не успел. Роверто прокомментировала:

– У Чарли когнитивный диссонанс. Он понимает умом, что вы, Моника, – андроид, но сердцем не может с этим смириться.

Кутельский сложил руки на груди и опустил голову смущенный. Профессор сказал:

– Спасибо, Лиза. Моника, что нам делать?

– Давайте решать задачи по мере возникновения. Вопрос первый: почему я вижу аборигенов, а вы – нет?

– Почему? – пилот и профессор спросили хором.

– Давайте искать ответ! – Моника уверенно обошла Абуладзе и ступила на первую ступеньку.

Чарли потрогал колосья в кадке:

– А забавно тут у нас. Недоступная секс-кукла возглавляет миссию по поиску невидимых инопланетян.

– Она вами манипулирует, – заявила Роверто.

– Кстати, – Моника обернулась, стоя на лестнице, – А что, Элизабет, вы изучаете на психфаке в университете Клиффшена?

– Антропологию и культуру. Первобытное древнее население Земли и все такое. А что?

– Любая цивилизация оставляет материальные памятники, произведения искусства, – Моника посмотрела на профессора, – Вы только представьте, сколько могут стоить поделки инопланетян на Хэнкессе?

– Здесь мы – инопланетяне, – уточнил Лев Саныч.

– Какая разница? Если вы, земляне, превосходите аборигенов технологически, – Моника оглядела собеседников, – То они не смогут нам противостоять.

– Вы предлагаете их ограбить? – В глазах Роверто мелькнул и тут же потух интерес.

Моника ответила, взобравшись на вторую ступеньку лестницы:

– Я рассуждаю утилитарно. Существует возможность решить ваши материальные проблемы и учесть интересы человечества.

Она переводила взгляд с одного мужчины на другого и избегала смотреть на Элизабет. Все молчали.

– Лев Саныч, пожалуйста, поддержите меня. Нам выпал исторический шанс! Я не хочу его упустить. Пожалуйста!

После этих слова Моника выбралась на крышу.

«Исторческий шанс выпал нам? – подумал Абуладзе и прикрыл ладонью рот, – Он выпал тебе, моя прелестная муза. Если мне ввязываться в эту историю, то ради тебя». Перед глазами профессора мысленно мелькнула формула. «Но Моника права еще кое в чем».

– Лиза, – Лев Саныч обернулся к Роверто. – Понимаете, добыть произведение салактионского искусства полдела. Потом его придется пристроить. Вы сможете помочь?

– На Клиффшене – да. Но… – Элизабет нахмурилась и отвернулась.

– Что-то не так? – Лев Саныч заметил гримасу Роверто.

– Не так. Моника вас не любит.

Пилот и Элизабет последовали за роботом. Профессор поддержал Роверто за бедра:

– Каким словом назывались на Земле охотники за артефактами?

Элизабет, не оборачиваясь, ударила его по рукам:

– Конкистадоры.

И вылезла на крышу ангара.

Яркая звездочка возвращавшейся связной ракеты пересекла черную громаду второй Салактионы, зависла над головами и мягко, с шипением, приземлилась на платформу. Чарли спрыгнул вниз и остановился около ракеты, ожидая, пока корпус остынет. Абуладзе коснулся плеча Роверто и удержал ее на крыше ангара:

– Так что вам не нравится, Лиза?

– Ваша меркантильность.

Плечи профессора поникли.

– Прожили жизнь, а так и не поняли, что деньги – не главное.

– Легко вам так говорить.

– Вы ученый! – звонко заявила Элизабет, улыбаясь. – Загадка двух Салактион и ваша формула, способная ответить, что удерживает их вместе?

Профессор молчал.

– Что может быть возвышенней, чем прикосновение к тайне? К тайне мироздания!

Абуладзе не ответил, лишь тяжело вздохнул.

– Какие у вас цели, Лев Саныч? – тоном строгой учительницы спросила Роверто.

– Заработать денег, – буркнул профессор.

– Неправда! Деньги вам не нужны. Деньги нужны банку!

– Согласен.

– Профессор, а мечта у вас есть?

Абуладзе не ответил и пристально посмотрел в лицо Роверто. Глаза девушки светились азартом.

– Раскрыть тайну двойных планет! – вместо него ответила Элизабет. – Но согласитесь, если мы подружимся с местными, а они наверняка знают свою планету лучше нас, то вы легче достигнете обеих целей! Найдете если не гибсоний, так что-нибудь еще!

– Вы думаете?

– Уверена! – Элизабет встряхнула волосами. – Потому нам лучше сотрудничать! Мы – команда!

Цунами прилива оборвало разговор. Абуладзе и Роверто остановились у перил. Моника вышла из домика за приземлившейся ракетой, подошла к ним. С перекошенным лицом профессор смотрел на водоворот у опоры.

– Что случилось, Лев Саныч? – спросила Моника.

– Вот эти темные блики, Лиза, Мо, на самом деле какого цвета?

Моника присмотрелась:

– Зеленого.

– Мне тоже так кажется, – подтвердила Роверто.

– Зигрит? На высоте трех километров? Он должен был раствориться! Черт!

– Такого раньше никогда не было? – тревога профессора передалась Элизабет.

– Никогда! Две семьсот для него предел высоты.

Едва Абуладзе прикрыл за вошедшими дверь геостанции, настенный компьютер принял новое сообщение.

– Салактиона-1! Прием! Говорит, Норгекараван-74, капитан Коглер. Господин Абуладзе. Мы не получаем никаких сообщений. Ни ваших, ни со второй Салактионы. Мы считаем, что ситуация чрезвычайная, о чем сообщили на Хэнкессу. Мы больше не можем оставаться на орбите. Нам приказано возвращаться. Ждите корабль с помощью. В первую очередь спасатели полетят на «вторую», там больше народу и у них дефицит воды. Надеюсь, вы сумели спасти команду и пассажиров нашего шаттла. До встречи!